Ксения Спынь
Чернее, чем тени. Ринордийский цикл. Книга 2
28.
Китти Башева появилась на экране ровно в то же время, что и всегда. Наверно, сойди Земля с орбиты, она и тогда появится – как всегда безупречная, с идеально прямым пробором и строгим пучком чёрных волос, с неизменной картонной улыбкой на ярко-красных губах. Что-то в ней сильно раздражало Лаванду и в то же время притягивало, заставляло и дальше вслушиваться в набор безликих, не несущих никакого смысла слов.
– …колоссальный подъём во всех сферах жизни. Широким ходом идёт развитие внутренних связей, повысилась вариативность и приспособляемость методов управления, которые, к счастью, позволяют предполагать…
Очень легко представлялась Китти, с такой же улыбкой говорящая: «Уважаемые телезрители, нам пришёл полный капут во всех сферах жизни. К сожалению, условия не предполагают возможности спасения. Хорошего вам дня и приятных новостей».
– …с поддержкой Её Величества Софи Нонине, позволившей более чётко, чем когда-либо, увидеть новые горизонты и новое направление развития государства…
– Интересно, она хоть сама понимает, что говорит? – себе под нос пробормотала Лаванда.
– Конечно, нет, – отозвался Феликс, не отрываясь от работы. Он сидел тут же, на подлокотнике дивана, спиной к телевизору. На коленях у него был компьютер, и Феликс что-то на нём печатал – статью, как сказал, или что-то ещё. Зачем это делать в такой неудобной позе в одной комнате с шумящим телевизором, только самому Феликсу, наверно, и было известно.
Лаванда искоса взглянула на него и тихо проговорила, чтоб не отвлекать, если он и вправду работает:
– Но неужели и все остальные не вслушиваются… Неужели они не слышат, что это просто поток бессмыслицы.
– Их успокаивает интонация… Не думаю, что кто-то вслушивается в смысл отдельных фраз. Это ведь всё только слова. Слова ничего не значат, – он оторвался наконец от экрана и добавил с едва заметной горечью. – Ни одно слово на самом деле ничего не значит.
– Думаешь? – Лаванда удивлённо приподняла брови.
– Обычно да.
– Как же ты свои статьи пишешь?
Феликс покосился на неё с любопытством и коротко рассмеялся:
– Это хороший вопрос, конечно.
Он замолчал. Лаванда смотрела внимательно в ожидании продолжения.
– Вообще, – забормотал Феликс едва различимо, будто и не говорил этого вовсе, – если искать во всём, что мы делаем и чем гордимся, какой-то реальный смысл, тронешься очень быстро. Если его там просто нет… О, кстати, – вдруг кинул он, бросив взгляд на экран. – Нас зовут на сходку завтра вечером. Ну то есть… как это сказать… Подпольное собрание. Пойдём вместе?
29.
Прозрачно дрогнула грань, и комната растворилась в полёте сквозь сферы. Пронеслись перед глазами луна и солнце, мелькнули на мгновение железные деревья с железными птицами на ветвях – позади них, за красными сполохами, виднелись очертания хмурого чёрного города, – и Лаванда оказалась посреди бескрайней зелени лугов, что холмами вставали вокруг до самого горизонта.
Стебельки трав легко покачивались на ветру. Они были такими тоненькими, что, казалось, тронь чуть сильнее – и они сломаются. Маленькими хрусталинками на кончиках повисла роса и не падала вниз.
Лаванда стояла, не шевелясь: она не поняла пока, имеет ли смысл что-то делать сейчас или всё само придёт в движение. Над холмами – неяркий, как бы припылённый слегка – вставал жёлтый шар.
Даль повеяла дымом. Вот он – прозрачные ещё, сизые клубочки завихрились над лугом. Безопасные пока, они совсем не казались добрыми вестниками.
Качнулся ветер, и Лаванда потянула его носом.
Запах гари.
Он был отчётливее и сильнее, чем в первый раз; его не получалось упустить, сделать вид, что это просто показалось. Гарь донеслась досюда и была теперь фактом, она была тревожна, неясна и сеяла смятение.
Лаванда устремила взгляд вдаль, за горизонт, но отсюда не выходило увидеть. Пробежать, посмотреть, что там, за холмами? Но много ли пробежишь по ним? Легче уж взлететь.
Лаванда, оттолкнувшись, поднялась в воздух – земля вмиг отдалилась, травинки стали маленьким, почти неразличимыми – и ринулась вперёд.
Зелень лугов замелькала перед глазами – холм за холмом. Они все были одинаковые, и не скажешь, пока не увидишь, за которым откроется искомое.
Вот гряда и ещё гряда… Но Лаванда чуяла, что дыма становится больше, он уже застил свет, и от него начинали слезиться глаза. Ещё немного, вот за эти холмом.
Что-то чернело там…
– Лав!
Голос пробился сквозь зелень и небо, всё смял и отстранил далеко. Показались очертания комнаты.
– Лав!
Она с трудом приподнялась с дивана, нераскрывшимися ещё полностью глазами уставилась на Феликса.
– Аа, всё-таки живая, – произнёс он одновременно злобно, но с видимым облегчением.
– Конечно, живая. А что случилось?
– Что случилось? Ты валялась тут в отключке! И вид у тебя был такой, как будто ты уже не здесь.
– Да это… Это нормально, – потупилась Лаванда. – Я часто так делаю, ещё с детства.
– Тогда будь добра, не надо так больше.
– Но почему?
Феликс раздражённо взмахнул руками:
– Я не хочу, вернувшись один раз, обнаружить твой трупик.
– Да я же сказала, это нормально.
Он затряс головой:
– Это ненормально.
– Феликс! – Лаванда смотрела на него с досадой.
Будто держит её за неразумного ребёнка, даром что сам, похоже, так и не повзрослел.
– Слушай, – попробовала объяснить она как человек человеку. – Ты просто не понимаешь, что это и как происходит, и поэтому…
Феликс поднял руку в останавливающем жесте:
– Просто не делай так больше. Хорошо, Лав?
Она ничего не сказала, но Феликс уже отошёл от неё и только обернулся в дверях:
– Нас будут ждать через полтора часа. Помнишь?
И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Видимо, ни первый, ни второй ответ на самом деле не были ему нужны.
30.
Лаванда не имела никакого представления, как следует выглядеть, отправляясь на подпольное собрание. Что-то подсказывало только, что на любом собрании нужно смотреться как минимум прилично.
Для «прилично» среди её вещей специально водились строгая чёрная юбка с пряжкой и белая шёлковая блузка. Их она всегда надевала на торжественные и праздничные мероприятия, время от времени проходившие в школе. Почему именно эти вещи считаются «приличными», она не знала, а потому молча соглашалась с мнением опекунов.
Лаванда вообще обычно соглашалась с их мнением, если только речь не шла о чём-то очень важном. Когда дело касалось принципов, наверно, никто в целом мире не смог бы убедить её поступиться ими. Но принципов было не так уж много. А во всех остальных случаях – почему бы не положиться на тех, кто старше и опытнее. Опекуны всегда хорошо относились к Лаванде: пытались по возможности обеспечить её всем необходимым, порой интересовались, как у неё дела, и никогда не наказывали (хотя было особо и не за что). Когда в Иржицу вдруг пришла телеграмма от ринордийского кузена и Лаванда, подумав, приняла приглашение, они удовлетворённо кивнули на это: вид их выражал чувство тщательно выполненного долга.
Стоя перед зеркалом, она неловко, но старательно поправила воротник и манжеты на блузке. Волосы её, обычно болтающиеся у ушей неровными прядками, были сейчас для аккуратности заплетены в короткую косицу.
Зеркало, правда, намекало, что она больше похожа на примерную школьницу, чем на подпольщика. Но других вариантов не было, в конце концов.
Взгляд Лаванды упал на браслет из перьев, выползший из-под манжеты. Неприглаженный, торчащий во все стороны, дикарский, – он выбивался из остального образа. Но, подумав, Лаванда решила пренебречь такими формальностями. Браслет всегда был при ней, так чего ради снимать его из-за каких-то странных, кем-то когда-то выдуманных представлениях о рамках и вкусе.
Она и в школе, сколько помнила, не расставалась с браслетом, и никто ни слова не говорил против. Одна только учительница, тётка лет за сорок, за что-то невзлюбила Лаванду и постоянно придиралась к ней по этому и другим поводам, но после разговора с директором и она угомонилась. (О том, что такой разговор имел место, Лаванда узнала случайно и много позже).
Ей вообще не делали плохого – ни учителя, ни другие ученики. Может быть, сторонились немного, но никогда не пытались обидеть или как-то задеть. К Лаванде у них у всех было как будто особенное отношение – как к чему-то хрупкому, что по возможности лучше не трогать руками. Почему так, Лаванда не знала, да это и не заботило её. Она существовала отдельно, другие люди – отдельно; они занимались своими делами, имеющими мало к ней отношения, она не мешала им, всех это устраивало, и всем было хорошо.
Это только теперь начало меняться, совсем недавно.
Лаванда уверенно кивнула своему отражению: да, всё как требуется, – и поспешила на выход. Феликс, наверно, уже её заждался. Как бы не решил отправиться сам, потеряв терпение.
Феликс, впрочем, ещё никуда не отправлялся, а только метался по кабинету – к столу, к открытому шкафу, к отодвинутому стулу, к стенке, опять к столу. К удивлению Лаванды, он был в деловой рубашке, хотя довольно мятой. Он то хватался за какие-то бумаги и разные мелочи, вроде зажигалки, распихивал всё по карманам, то вдруг бросал это и начинал кружить на месте в попытке застегнуть пуговицы на рукавах. Пуговицы выскальзывали, и Феликс тихо ругался. Наконец он справился с ними и теперь только заметил Лаванду.
– Сказали, что будет какое-то важное лицо и чтоб я нормально выглядел, – объяснил Феликс раздражённо. – Я и так нормально выгляжу! Может, им и галстуки ввести в обязательном порядке или ещё какую-нибудь фигню?
Он сдёрнул со спинки стула пиджак, быстро накинул его и бросил Лаванде:
– Пошли.
– Феликс, – она остановила его, когда он уже порывался к дверям. – Подожди, ну не так же ты пойдёшь.
Пиджак Феликс надел сикось-накось. Лаванда оправила ему лацканы, чтоб они хотя бы не торчали под разными углами. Костюм, впрочем, всё равно сидел кое-как.
Феликс отдёрнулся было от её рук, но пресёк это движение: похоже, это был чисто инстинктивный жест против любого насильного вмешательства.
– Да знаю, знаю, – пробормотал он. – На мне все эти их дурацкие прикиды так смотрятся, – и добавил со странной гордостью. – Я не в офисе живу, в конце концов! Пойдём.
Феликс легонько хлопнул её по плечу и, не оглядываясь, устремился к дверям. Лаванда последовала за ним.
31.
Сходка проходила на другой окраине – ближе к югу.
Их встретила большая и светлая квартира на верхнем этаже не слишком старой высотки. С улицы было и не различить, что там, горят ли окна.
Феликс вызвонил нечто, напоминающее условный сигнал, и дверь открыл довольно приятный, хоть и немного женственного вида, молодой человек с зачёсанными назад светлыми волосами. Они с Феликсом пожали друг другу руки, оба явно были рады этой встрече. Затем светловолосый окинул внимательным взором Лаванду и вопросительно покосился на Феликса.
– Это моя кузина, – беззаботно кинул тот. – Она в общем в курсе, я решил, что ей будет нелишне поприсутствовать.
Светловолосый с улыбкой поклонился ей:
– Добро пожаловать, – глаза при этом мигнули цепко и бдительно: он словно поставил засечку на память.
Здесь были довольно низкие потолки, но зато квартира раздавалась вширь: множество комнат помещалось в ней и почти везде уже были люди. Одни держали бокалы в руках, другие просто сидели на диванах и стульях, они разговаривали между собой – о чём-то своём, во что необязательно, да и как-то неловко было бы вмешиваться. Лаванду это вполне устраивало: так проще и безопаснее. Можно просто сидеть в сторонке и вслушиваться в их речи, даже, может быть, понимать что-то или не понимать вообще ничего, но так, чтоб об этом никто не догадался – не создавая помех и ненужной неловкости.
Феликс же, наоборот, казалось, пытался быть везде одновременно. Он оказывался то с одним, то с другим, что-то спрашивал, о чём-то шутил, смеялся и говорил, говорил, говорил… Складывалось ощущение, будто он дорвался до живительного источника после долгого перерыва.
Лаванда даже немного завидовала ему сейчас: как это ловко и с виду непринуждённо у него получалось – каждый раз находить нужные слова и жесты с любым из них и для каждого быть своим в доску. У неё никогда бы так не вышло. Впрочем, Лаванда особо не стремилась и не из-за стеснения даже, а просто потому, что она и эти люди заведомо были слишком разными, она заранее это понимала.
Одни заходили в комнату, другие выходили; небольшая компания примостилась у дверей – эти что-то тихо комментировали между собой, иногда поглядывая на зал; бокалов было уже много, они звенели друг о друга, оставлялись и брались заново; толпа покачивалась, вращалась, и Лаванда уже не разбирала кого бы то ни было в этой круговерти: все мелькали здесь попеременно, уходили вглубь и появлялись снова.
– Господа, – вдруг раздался звонкий голос, прорезавшийся сквозь гомон, и мужчина лет сорока, с бородкой и при полном параде, обратил на себя всеобщее внимание. – Господа, а не поднять ли нам тост за наше дело?
Все одобрительно загудели и уже подхватили движение его руки, но тут Феликс, оставив очередного кого-то в глубине зала, пробрался сквозь ряды к говорящему.
– За какое это «наше дело», господин Пряжнин? – с усмешкой протянул Феликс. – Какое именно «наше дело» вы имеете в виду?
Пряжнин воззрился на него с удивлением, растерянно забормотал:
– Ну как… Наше дело… То, чем мы занимаемся…
– То, чем мы занимаемся, – повторил Феликс, язвительно прищурившись. – Увеличением числа сообщений в Ленте? Самопальными брошюрками а-ля еженедельник журфака? Может быть, пьянками?
Гудение сникло, закатилось куда-то. Феликс, не обращая на него внимания, продолжал:
– Да, пьянки нам удаются особо хорошо. Праздновать успехи мы умеем – сразу, не дожидаясь реализации, прямо как все эти торжества у Нонине. Ну так что, может, уже заметны какие-то результаты? Может, по нашему требованию отменили какой-нибудь излишне дурацкий закон? Или урезали полномочия официального правителя? Или, может быть, – свершилось, а я и не заметил! – Нонине уже не правитель?
Он покачал бокалом и тихо рассмеялся. Никто не решался что-то сказать, и все они слушали его сейчас.
– Может, в конце концов, – продолжил Феликс, – враг оказался настолько силён и страшен, что в неравной борьбе мы понесли ужасные потери и протестное движение безжалостно задавлено? Может, были массовые репрессии и лучшие из лучших уже не с нами?
– Октистов сидит, – мрачно напомнил вдруг парень с широким простоватым лицом – один из тех, что стояли у дверей.
– Да, сидит, – согласно кивнул Феликс. – Потому что сумел как-то пробиться в официальную прессу и был там слишком разговорчив. Сидит, между прочим, по подложному обвинению, фактически ни за что. Ну и пусть себе сидит дальше, правильно? А мы будем по-прежнему собираться здесь и за что-то выпивать.
– Ты сам тоже пил! – обиженно выкрикнул кто-то.
– А я себя и не отделяю, – откликнулся Феликс.
– Лав! – обратился он вдруг к Лаванде, сразу же оказавшись рядом с ней. – Скажи-ка мне. Вот ты тут первый раз – как тебе наша сходка? А? Похоже это на подпольное собрание, как тебе представляется?
– Феликс… – тихо пробормотала она и отвела взгляд, не зная, что на это отвечать.
– Нет, я серьёзно. Похожи они – похож я – на подпольщиков?
– Феликс, я не знаю, – выдавила она. Лаванде сейчас впервые хотелось отойти от него подальше и всем видом внушать, что она не с ним.
Феликс рассмеялся:
– Да нет, я вижу, о чём ты думаешь. У тебя на лице читается, что видишь ты перед собой обычную светскую вечеринку. Развлекалово такое.
Лаванда так и не подняла взгляд. Но, кажется, Феликс как-то понял наконец без слов и отошёл от неё.
– Но, может быть, вы нам что-то предложите, господин Шержведичев? – солидно осведомился теперь Пряжнин.
Белобрысый растрёпанный парень, с которым Феликс разговаривал до того, как начать своё неожиданное выступление, рассмеялся:
– А я знаю: Феликс предложит нам устроить митинг под окнами резиденции Нонине, не меньше.
– Нет, этого я предлагать не буду, – отозвался тот уже спокойно и как будто слегка устало. – Потому что это бессмысленно и ничего не даст.
Парень с улыбкой покачал головой:
– А кто-то, помнится, говорил, что в любом случае мы можем по крайней мере выразить протест.
– Угу, – кивнул Феликс. – Вспомни ещё что-нибудь из студенческих лет. Посмеёмся.
– Нет, вообще-то, – продолжил он с новыми силами, – если предположить, что будет как в легенде о Великом Стоянии… Кто-нибудь помнит, что такое Великое Стояние, господа?
Кто-то неразборчиво что-то пробормотал, почти все изображали на лицах напряжённое раздумье, но нет – похоже, они не помнили.
Феликс скривил рот в разочарованной усмешке:
– Ну да, всё из области былого мы помним плохо. Особенно, если оно имеет к нам отношение.
Лаванда вдруг вспомнила и неожиданно для себя подала голос:
– Там вроде было про маленькое войско, которое не дождалось подкрепления… И когда чужая армия уже подходила, они встали на перекрёстке дорог и начали кричать, что враг должен уйти… И вражеская армия действительно каким-то чудом развернулась и ушла.
– Да, почти, – Феликс кивнул. – Только это уже поздняя переработка. Изначально речь шла не о воинах, а об обычных людях, жителях страны. И прогнать им надо было не чужеземных врагов, а «захватчика, что из ниоткуда вышел и на трон уселся». То есть узурпатора.
Лаванда глядела на него в удивлении: она никогда раньше не слышала такой версии легенды. Да и остальные гости в зале, скорее всего, тоже.
– Вот если бы можно было выйти всем вместе на перекрёсток, покричать «Долой Нонине!» и она бы от этого ушла, мы бы, конечно, так и сделали. Но, – рассмеялся он, – как показывает исторический опыт, данный метод больше никогда не срабатывал. Так что да, давайте поднимем тост, – Феликс вновь приблизился к Пряжнину, патетически возвёл свой бокал. – Давайте поднимем тост за борьбу с Нонине. И давайте уж будем хотя бы проговаривать это, а не отделываться всякими «нашими делами». А то будто прячемся и боимся, что нас подслушают… За победу над Нонине.
– За победу…
32.
Она делала пометки в блокноте, пытаясь не обращать внимания на левую руку. Записи очень мелкие и с особой системой сокращений, никто, кроме неё самой, это не разберёт. Конечно, блокнот хранился в ящике её стола, куда не осмелились бы сунуться, не будь даже ящик закрыт на ключ. Но дополнительная мера предосторожности никогда не будет лишней. Мало ли что случится.
Планы. Надо ещё раз привести в порядок планы.
Отдельным пунктом, переходящим со страницы на страницу, – ГГД. Воплощение её чаяний и надежд, воплощение её мощи и власти, образ, который, всплывая перед мысленным взором, придаёт дополнительных сил. Никто не понимал больше, зачем она – странная, нелепая деревянная дорога на сваях, от края до края страны. Почему бы не сделать обычную автомобильную, с асфальтом?..
Ничего они не понимают и не поймут. Софи это мало волновало. Главное, дорога будет построена, великая, но бесплотная идея обретёт материальное воплощение. Она проляжет там, где должна пролечь, и останется на века. И если не теперешнее, то уж точно будущие поколения оценят по достоинству дело Софи Нонине.
Пропаганда. Больше пропаганды. Напомнить, что ГГД должна быть построена – Главная Государственная Дорога страны, символ её единения и счастья. Бросить клич добровольцам: сколько-то их должно найтись. Спустить директиву фабрикам и заводам: если профильные предприятия переключатся со своих дел на госпроект и пошлют туда своих работников, неужели же они не справятся всем скопом. Можно даже объявить «Великое переселение»: надо ведь возрождать восток и кому, как не вам, это делать, а уж государство вам поможет, в этом будьте уверены. За обещание лучшей жизни многие возьмутся переехать за Тусконку вместе с семьями и приступить к общему делу.
А когда строительство будет завершено… Перед её мысленным взором мелькнула широкая, сверкающая гладкой древесиной лента, что воспарила над землёй – над болотами, лесным кустарником и песками степей – и пронзила страну жизнетворной артерией. По дороге движутся ровные шеренги парада: впереди оркестр с трубами и литаврами, знаменосцы с реющими в воздухе флагами, затем всё новые, и новые, и новые отряды… А по бокам, по обеим сторонам сверкающей ленты стоят люди, маленькие, забавные: они глядят на парад, в радостном изумлении задирают головы и кричат «ура!»
Да, пожалуй, даже в наше прогнившее и измельчавшее время можно найти великую идею, которая объединит всех.
Но это дело будущего, – напомнила себе Софи, чтоб не впадать в бездейственную мечтательность. Тогда, когда ГГД откроется, будет всё: и праздник, и салюты, и речи… Но только тогда. А сейчас следует работать и работать, нельзя пускать дела на самотёк.
Следующим пунктом – госбезопасность. Здесь было много подпунктов, и они были далеко не так приятны…
В последнюю зиму что-то уж слишком много людей выпросило себе поездку за границу. Само по себе это не так значимо, но, если сравнить с предыдущими годами, тенденция вырисовывается не слишком радостная. Поднажать на госагитацию. Может, даже упомянуть в «Главной линии». И – что там сейчас вертят по телевизору? Непременно справиться и подкорректировать программу. Из фильмотеки Софи, которую она составляла лично, наверняка можно подобрать подходящие варианты, где бы ненавязчиво восхвалялся приличествующий гражданам страны образ жизни: скромный, порядочный, со своими маленькими человеческими радостями. Да, и, пожалуй, пересмотреть условия выезда за границу; возможно, их придётся ужесточить.
Болтовня в столице хоть и по-прежнему велась, но была целиком под контролем и Софи почти не беспокоила. Пусть шепчутся: это даже забавно. А если вдруг надумают перейти от слов к делу, то Нонине всегда успеет решить вопрос кардинально ещё до того, как они приступят. Не зря же… ящик стола… Впрочем, это экстренная мера, вовсе не обязательно доводить до неё, когда есть много куда более изящных способов. В конце концов, большинству людей и так надоедает бесконечное муссирование всё одних и тех же фактов: как жвачка, со временем утратившая вкус. А самые упорные, не желающие молчать, когда уже всё сказано… Не исключено, что их сожрут свои же бывшие соратники – за бесконечную болтовню, за беспокойство и мельтешение перед глазами, за свои обманутые надежды.
Шержня, например. Сожрут только так.
Поэтому эти вопросы пока не тревожили Софи. Разве что интернет… Насчёт того, что происходит там, за гранью экрана, Софи не была уверена. Конечно, Китти ежедневно приносила ей отчёт в виде кипы бумаг, а армия специальных сотрудников денно и нощно мониторила сеть на предмет опасного и запрещённого, но это всё равно было не то. Пока Софи не могла прощупать самостоятельно, ей было не вполне спокойно. Пожалуй, если бы она видела всё перед собой на бумаге, как оно есть, а не в виде рафинированных и сглаженных отчётов… После реформ, правда, активность в интернете заметно упала, мало у кого хватало упорства добираться до него через столько заслонов. Но всё равно эта активность оставалась. Может, запретить его вовсе? – мелькнуло у неё в голове. Прямо сейчас – вряд ли, но как вариант, на будущее… Стоит иметь в виду.
И, может быть, телефоны. Ввести комендантский час, в который запрещается звонить по телефонам куда бы то ни было. Не может же она все ночи напролёт без сна сидеть на линиях.
Она ненадолго перестала писать – подумать, что ещё не охвачено. Правой рукой невольно потянулась помассировать левую повыше локтя.
Этот чёртов северный ветер…
Фильмы пригодятся ещё и потому, что людям и правда пора учиться жить скромнее. С финансированием тоже придётся везде ужиматься. Кое-какие средства ещё свободны, но они пойдут на ГГД – это обязательно и не обсуждается. Что ж, народ у нас живучий. Справятся, – Софи в них верила.
Ах да, ещё северные районы. Вода вроде бы перестала прибывать, и, судя по сообщениям, ничего экстраординарного больше не происходило. Эвакуация идёт своим чередом… В общем, с этим местные власти пока отлично справятся и сами, а дальше посмотрим.
И, конечно, конференция. Ближе к середине мая станет тепло, и можно будет устроить великолепное представление под открытым небом. Фонтаны Турхмановского парка, скажем, вполне подойдут. Как это будет эффектно: бьющие потоки, радуга в брызгах воды, и она – Её Величество Софи Нонине, мать народа, воздевшая руки, чтобы принять своих детей.
Что она будет говорить – об этом Софи не волновалась. Это всегда получалось легко, будто само собой – и они слушали её с открытыми ртами и бесконечным доверием в глазах.
Вот теперь, пожалуй, всё.
Софи закрыла блокнот, положила его на законное и неизменное место – средний ящик стола, между пузырьком с таблетками и чёрным углём, для удобства заточенным как карандаш.
Это всё чёртов северный ветер… С сомнением Софи посмотрела на таблетки. Нет, – строго сказала она себе. Если к завтрашнему дню не пройдёт, можно будет принять одну. Но только одну – никаких поблажек на сей раз.
Бросив взгляд на уголь, Софи чуть заметно улыбнулась. К нему она прибегала и того реже: очень уж большую плату приходилось отдавать. Но вид его – такого удобного, просто предназначенного для того, чтоб лечь в руку и выводить буквы и строки, – этот вид успокаивал. Когда знаешь, какая огромная власть есть у тебя, вовсе не обязательно пользоваться ею. Самого знания порой вполне достаточно – и сразу чувство, что можешь всё, стоит только пожелать.
Заметно более довольная, Софи задвинула ящик.
