Ксения Спынь
Чернее, чем тени. Ринордийский цикл. Книга 2
60.
Утро наступало.
Это было заметно по освещению через окошко, и Феликс поймал себя на том, что ему почти всё равно, насколько светло. Всё это неважные мелочи. (А раньше обычно радовали рассветы).
Он очень старался сосредоточиться на словах, которые выписывала его рука: тонкой непрерывной цепочкой они ложились на бумагу. Но смысла в них было не больше, чем в меняющемся освещении. Их можно было бы легко заменить на любые другие, никто не сказал бы, что написано что-то не то. Феликса это бесило, а потом вконец разочаровывало.
Он отпил ещё немного остывшего горького кофе. Несомненная гадость, но она очень подходила ко всей сложившейся ситуации. Тем более, что никчёмности вроде него только такой гадости и заслуживают.
Нет, он не никчёмность, – Феликс выпрямился, стараясь не горбиться. Он – один из лучших журналистов в компании Видерицкого, это ему не раз и не два уже подтвердили, и он в изгнании, а значит, небезопасен для режима Нонине, и к тому же не просто так тут сидит, скрываясь от властей, а работает, пишет статью…
Очередную статью ни о чём.
Эта была даже ещё более ни о чём, чем обычно. Предыдущую, написанную здесь от руки и, за неимением ноутбука, так и не напечатанную, он передал на сходке Рамишеву, и тот заверил, что свяжется с Видерицким, как только будет возможно. (Феликс не стал уточнять, будет ли возможно разобрать его почерк, и не хотел спрашивать об этом).
Эту же, последнюю, он писал, не зная даже точно, о чём, на какую тему собирается написать, просто нагромождая друг на друга яркие, но давно вторичные клише собственного производства: всё это он уже проходил когда-то. Он начал её сегодня ночью – более всего для того, чтоб занять свои мысли, не давая им ускользать в те области, куда ему не хотелось.
Но они всё равно туда текли.
«Свежая кровь», новые люди… Разве не он первый заговорил об этом – разве не он призывал их всех, настаивал, доказывал, что только так, по-другому у них ничего не получится? И что? Кто-то к нему прислушался? Кивали, говорили, что да, конечно, и оставляли всё как было. Зато один намёк Гречаева – и вот, пожалуйста.
Потому что правильно: зачем его слушать? Кто он такой? Всего лишь скандалист, маргинал, вечный шут с блескучими погремушками. Только это в нём и видят все они. Подправить атмосферу, слегка поднять настроение, послужить характерным атрибутом, – да, пожалуй. Когда надо будет делать дела, позовут других, серьёзных людей. (А ты, милый, посиди-ка в сторонке. Ты нам нужен живым, а то кто ж нас развлекать потом будет).
Ладно, пусть. Когда придёт время, он сделает то, что сделать потребуется. Он сможет, он тоже способен на подвиги. И пофиг, что сейчас его совсем невозвышенно и негероично ломает от отсутствия интернета – до такой степени, что он срывается из-за абсолютно нейтральных фраз, а руки сами тянутся к куреву. (А теперь вспомни своего кумира, парень. Оцени масштабы). Всё равно – когда настанет его момент, он просто возьмёт и сделает. Ни на чём не основываясь, Феликс верил в это – верил, что сможет.
В принципе, даже и перспектива гибели его не пугала. Гораздо хуже переживать чужую смерть рядом, хоть Феликс всегда старался не показывать этого. Тогда, с Роткрафтовым, он взял на себя большую часть всего, что требовалось сделать: организацию похорон, и разговоры с полицией (придумать убедительную версию, чтоб на произошедшее ни в коем случае не обратила внимание Нонине), и поиски надёжного неприметного места, где можно временно передержать амулет, и поднятие боевого духа товарищей (потому что ничего не кончено, и надо смотреть вперёд, и мы ещё увидим жизнь без Нонине, и т.д., и т.п.)… Он разводил активность несколько суток подряд почти без перерывов, а потом пришёл к Китти и просто плакал, уткнувшись в колени, – бессмысленно, бесконтрольно, потому что всё это было неправильно, потому что такие люди, как Роткрафтов, не должны умирать, вообще никто не должен умирать так глупо, внезапно и бесповоротно. (При Китти можно было: она и так знала его насквозь).
Когда же речь шла о собственной смерти, Феликса угнетало одно обстоятельство: её даже не заметят. Конечно, тогда, наверно, будет уже всё равно, но было как-то мерзко и горько осознавать, что никто из этих людей – тех, кто называл себя его друзьями, – не придёт даже постоять поблизости. Они могли мило беседовать с ним на сходках, смеяться его шуткам, восхищаться его речами, пить с ним на брудершафт и вообще держаться с ним, как с местной звездой, – потому что им это было весело. Подыхать он будет в одиночку.
В голове вдруг сам собой всплыл давний разговор. Когда же это было – неужели та-самая-встреча-на-факультетском-выпускном? Или всё же пораньше?
«Феликс, я не знаю; я путаюсь во всех этих словах и не очень понимаю их значения. Но когда ты будешь умирать, я буду рядом. Это обещаю».
Ему представилась сцена какой-нибудь драмы, а-ля последний акт. Один герой долго и пафосно агонизирует, возле него спокойно присаживается на корточки второй. «Я обещала, что буду рядом? Я исполняю обещание».
Да, очень драматично. И очень комично. Феликс рассмеялся, зажав рот ладонью, чтоб не разбудить сестрёнку. То ли и правда так смешно, то ли уже сдают нервы.
Впрочем, Лав всё равно скоро появилась в закутке. Глаза у неё слипались. Ещё, как видно, не проснувшись, она потянулась за хлебом и маслом, попыталась размазать огромный кусок по булке, но её рук нож не слушался.
– Так, дай-ка сюда, – вмешался Феликс, всё отнял и сделал ей нормальный бутерброд.
Лаванда, когда у неё всё забрали, безвольно опустила руки и просто стояла.
Феликс искоса взглянул на неё:
– Плохо спится?
– Мм… Почему?
– Ты всю ночь металась по постели. И что-то бормотала.
– Да? – Лаванда удивлённо похлопала глазами. – А что я бормотала?
– Не знаю, не расслышал.
Она подумала, нахмурилась:
– Плохие сны.
– Что-то из прошлого?
– Да нет… Из настоящего.
Лаванда опустилась на табуретку с другой стороны стола и принялась медленно поглощать бутерброд. Она сейчас явно была в неподходящем состоянии для пространных разговоров.
Феликс вернулся к своей тетрадке, но краем глаза продолжал следить за Лав. Он пытался вспомнить, что именно говорил Гречаев, рассказывая ему о колдовском меле.
(«Понимаешь… как любой волшебный амулет, это не просто штука, которую можно взять и использовать удобным образом. А потом отложить, и вроде как не моя, да? Нет, между амулетом и владельцем всегда возникают особого рода отношения… Я бы даже сказал, отношения похожие на человеческие, это очень личный момент. Если давить со стороны и говорить, как надо и как не надо, может получиться совсем не так. А кроме того, Феликс, скажу тебе ещё: на людей, которые поладили с таким амулетом, вообще не надо давить лишний раз. Это люди очень сильные и упорные, можно сказать – железобетонные глубоко внутри, даже если таковыми не кажутся. Не стоит их провоцировать»).
Ну, это он загнул, конечно. Кто железобетонный – вот это растрёпанное существо с опухшими глазами, у которого всё валится из рук? Ну, даже не смешно. Феликс скорее бы поверил, что Гречаев как-то ненароком влюбился в кузину, вот и преувеличивает. Нет, ну, в принципе… почему бы и нет. Ему самому, понятно, сложно оценить, но, пожалуй, Лав можно назвать симпатичной. Возможно, в ней даже есть какая-то своя красота. Какая-то очень своя.
Он вернулся было к записям, чтоб не думать о всяких глупостях, но тут заговорила уже Лаванда:
– Слушай, а этот человек, который приходил к тебе сюда… это тоже была Китти?
(На самом деле, в том числе на эту тему Феликс сейчас активно пытался не думать, но не объяснять же это Лав).
– Да, – кивнул он.
– А кто ей звонил?
– Нонине.
– Нонине? – удивилась Лаванда. – Ночью?
Феликс нахмурился:
– Нонине может в любой момент ей позвонить и потребовать к себе. Китти при ней иногда по двадцать часов кряду. Я не знаю, как она там справляется, если честно. Это уже какая-то каторга. Я бы не выдержал.
– А человек так может? – с сомнением отозвалась Лаванда.
– Китти много что может. Я, правда, не всегда понимаю, зачем она это делает.
Ему вдруг вспомнилось ещё кое-что, странным образом связывающее этих двух девушек, которые даже никогда не встречались.
– Как, ты говорила, назывался твой посёлок? – весело кинул он.
Лаванда отвела взгляд.
– Ниргенд… – пробормотала она. – Или что-то вроде того.
– Тогда чисто теоретически вы с ней могли пересекаться.
– Она… там была?
Феликс кивнул:
– На втором курсе у нас проходила практика: надо было отправиться в какой-нибудь город или посёлок (там дали целый список) и сделать развёрнутый план репортажа о том месте. И этот самый Ниргенд тоже стоял в списке. Понятно, туда никто не хотел ехать: это была зима, да и транспорт ходил с большими перебоями… Короче, все тихо надеялись, что им достанется что-нибудь другое. А Китти именно туда и поехала. Причём, ей это не сверху дали, она сама попросила, – Феликс с недоумением развёл руками, его действительно до сих пор удивляло всё это. – Там оставалось ещё полно мест получше, было из чего выбрать… Да даже если б не оставалось – ну, нашли бы ей что-нибудь нормальное. Она всегда была на хорошем счету – и у преподов, и в деканате… В общем, никто бы не послал её туда, если б она сама не захотела.
Лаванда ничего не произносила и только внимательно слушала, не отрывая взгляда.
– Я ж тогда решил погеройствовать, – продолжил Феликс насмешливо. – Пришёл к ней и предложил поменяться. У меня был ринордийский регион, все эти посёлки под столицей… Говорю, чего ты туда поедешь – в заполярье, куда-то к чёрту на кулички? Ещё, говорю, не вернёшься оттуда. Давай, оставайся, я поеду.
– И что она ответила? – поинтересовалась Лаванда.
– Посмеялась, сказала, что это очень далеко от Ринордийска и что я там загнусь через неделю. – Феликс усмехнулся. – Ну, кстати, сама она нормально вернулась – ровно через месяц, как и планировалось.
Лаванда молчала и что-то тщательно обдумывала.
– Вообще, – медленно начала она, – всё, что ты про неё рассказываешь… всё это похоже на искупление какой-то большой вины. Как если б человек когда-то что-то сделал, а потом всё время пытался бы компенсировать это.
– Да какая у неё могла быть большая вина? – фыркнул Феликс.
– Ну, или просто неспокойная совесть. Не знаю, мне почему-то так кажется.
– Вообще, ходили слухи… – он нахмурился и тут же оборвал сам себя. – Но это только слухи, конечно.
– Ну?
– В общем, кое-где шептались, что она приходится дальней родственницей кому-то из ближайшего окружения этого… что был в «чёрное время»… ну, ты поняла, – Лаванда коротко кивнула. – Притом даже не по прямой линии, а через каких-то братьев-племянников. В общем, что-то такое, – он неохотно отмахнулся.
– Даже так? – Лаванда подняла брови.
– Но это, конечно, только слухи, – быстро повторил Феликс. – Просто кто-то выдумал. Может, даже из зависти, не знаю.
– Почему ты так уверен?
– Потому что это полный бред, – он раздражённо взмахнул руками. – Где Китти и где все эти сволочи? Просто чья-то неудачная выдумка, ничего больше.
Лаванда продолжала смотреть с сомнением: кажется, все его слова не очень её переубедили.
Феликсу лень было с ней спорить. Вместо этого он думал, что действительно часто не понимал многого, что делала Китти.
Как не понимал, зачем так упорствовать и настаивать именно на словесных извинениях, если обида была не совсем мизерной.
Как не понимал, зачем постоянно прятать такие шикарные густые волосы в пучок или хвост.
Как не понимал, как у неё всё-таки получилось тогда вернуться из Ниргенда вовремя.
Близится конец зимы, их маленькая группа собралась в учебном кабинете, чтоб разобрать итоги практики.
Молодой препод – чуть постарше их самих – то и дело смотрит на наручные часы. Прошло около двадцати минут с начала занятия.
– Башеву можем не ждать, я так понимаю, – говорит он наконец. И прибавляет тихо, как секретную информацию. – Там, говорят, транспортный коллапс… сильный снег и вообще чёрт знает что на дорогах. Да и все эти блокпосты по пути… Ну, южная война же, знаете. В Ринордийск сейчас, вроде, вообще строго по пропускам. Не думаю, что она через всё это сегодня проберётся.
Он собирается начать, но в этот момент хлопает дверь.
В кабинет входит Китти – как всегда идеально аккуратна и полностью в чёрном.
– Извините, господа, поезд задержался, – легко цепляет пальто на вешалку. – Сугробы на рельсах.
Она проходит и как ни в чём не бывало садится за стол – будто тут и сидела. Перед собой на парту кладёт большую толстую папку с надписью «План репортажа».
– Китти?
Она удивлённо поднимает глаза:
– Что?
61.
Днём Софи собрала их у себя для очередного планового разбора.
Она была в приподнятом настроении: смеялась, живо реагировала на все новости и замечания, рассыпала горсти инициатив и много, с удовольствием курила.
Китти только что принесла несколько стопок печатной прессы, и Софи быстро, хотя, по-видимому, с вниманием, просматривала номера и брошюры.
– Так, – она наскоро пролистала газеты госизданий и, не читая, откинула. – Это всякие дифирамбы, неинтересно… Так, а это?
В воздухе замельтешили тонкие просвечивающие страницы журнала Видерицкого. На одной из них Софи остановилась, что-то проглядела наискосок.
– Опять какой-то пасквиль на меня. Притом глупый, – она пренебрежительно бросила журнал в сторону. – Даже читать не буду. Исписался мальчик.
Кедров согласно кивнул. Он, правда, не разбирался в вопросах литературности и стилистики, но Софи, наверно, было виднее. Да и такая перемена отношения, вполне возможно, была к лучшему.
Будто отвечая его мыслям, Софи недовольно поморщилась:
– Надоел он мне что-то, этот Шержведичев… Вот что, – она повернулась к Кедрову. – Покопай под него хорошенько. Мне нужен какой-нибудь компромат и желательно без связи с политикой. Что-нибудь, знаешь, такое человеческое, гаденькое и притом понятное… Чтоб никто даже не вякал про «преследования». Пусть пока гуляет, но чтоб, если что, всё было уже готово, – и добавила вполголоса. – Я помню, что у него незаконный ноутбук, но это несерьёзно. Что-нибудь поинтереснее.
– А если такого не найдётся? – уточнил Кедров.
Софи рассмеялась:
– Ой, только не говори мне, что правнук того самого Виталия Кедрова, который фактически сфабриковал дело ринордийской богемы, не знает, что делать.
– Понял, – кивнул он.
(Когда Софи напоминала о его предке, она почему-то всегда говорила одновременно одобрительно и с каким-то насмешливым остервенением).
– Все мы тут, – она понимающе покивала, – яблоко от яблоньки, с одного поля ягодки. Есть, правда, ещё Китти… – Софи перевела взгляд на секретаршу (та как раз открывала двери, чтоб принести следующую партию бумаг). – Но Китти – это отдельный разговор. Не так ли?
Китти спокойно обернулась:
– Как угодно, Ваше Величество.
Она вышла. Софи ещё некоторое время придирчиво и несколько разочарованно смотрела ей вслед (кажется, она ожидала какой-то другой реакции), но снова вернулась к прессе.
В распечатках из интернета особое внимание на себя обращали фотографии с последней оппозиционной сходки. Софи живо увлеклась ими. Кедров же не вслух отметил, что не знает, как они появились и как попали в сеть. То ли кто-то из присутствовавших там оказался настолько туп… То ли Софи внедрила своего человека, в обход Кедрова (что было бы уже не просто тревожным звонком, а вполне прозрачным намёком). Впрочем, человеческую глупость ещё никто не отменял.
Почти все люди на фотографиях были давно и досконально проверены. Кедров мог бы рассказать о каждом, не заглядывая в их досье.
Михаил Гречаев, тридцать два года. Серый кардинал, негласный координатор всей компании. Это ему принадлежит конспиративная квартира, но он в ней никогда не живёт, а обитает совсем в другом районе Ринордийска, с женой и детьми. В повседневной жизни – один из директоров абсолютно легального центра полиграфии «Перекрёсток», что, однако, не мешает Гречаеву по-тихому протаскивать в печать в том числе журнал Видерицкого. Человек со связями и тьмой знакомств разной степени приличия.
Герман Вайзонов, тридцать лет. Выходец из ГУЖа, в прошлом – тамошний ассистент. Впоследствии – мелкий бизнесмен, не очень удачливый, но держащийся на плаву. Часто бывает в разъездах по области и, время от времени, по отдалённым регионам (заграница ему, впрочем, заказана). На сходках бывает не так часто, но человек он там далеко не случайный, и с ним поддерживают крепкую связь.
Василий Пряжнин, сорок лет. Бывший гражданский активист эпохи Чексина. Со временем утратил пыл и амбиции, но по старой памяти вращается в околооппозиционных кругах. Вообще же занимает должность замдиректора музея искусств, примерный семьянин и опасности не представляет.
Леон Пурпоров и Виталий Рамишев, по двадцать семь лет. Оба – журналисты из команды Видерицкого и оба недавние гужевцы. И, похоже, эти двое особенно близки к Шержню. (А вот и он сам, кстати…)
Феликс Шержведичев, двадцать семь лет. Без комментариев. На фото он был в компании Вайзонова и Гречаева. Похоже, они о чём-то беседовали, но разговор, скорее, шёл между Гречаевым и Вайзоновым – Шержень же просто присутствовал из каких-то совсем других соображений.
Софи вдруг нахмурилась и притянула к себе фотографию девушки, почти девочки – светловолосой и светлоглазой. Тихо пробормотала:
– Опять она…
И уже громче обратилась к Кедрову:
– Кто эта девочка?
Он вспоминал секунду, затем уверенно ответил:
– Лаванда, кузина Шержведичева.
Софи понимающе подняла брови и с усмешкой кивнула:
– Кузина, значит.
– Нет, она действительно его кузина.
– С одного поля ягодки… Я же говорю, – промурлыкала себе под нос Софи, затем повернулась к Китти. – А почему она ещё не в базе?
Та чуть склонила голову:
– Извините, Ваше Величество, она в Ринордийске чуть больше месяца, её не успели занести.
– Иностранка? – с некоторым испугом произнесла Софи.
– Нет, – успокаивающе-пренебрежительно заверил Кедров. – Провинциалка. Вот…
Он достал папку с разными разрозненными листками, нашёл один из них и прочитал:
– Лаванда Мо́ндалева, шестнадцать лет, учащаяся десятого класса, Юмоборск. В ходе эвакуации направлена в штаб в Иржице, оттуда второго апреля прибыла в Ринордийск, по документам нигде не значится, проходит стадию переприкрепления. Место рождения – селение номер четырнадцать Юмоборской области, оно же… – Кедров на мгновение затормозился перед странным названием и медленно, но чётко произнёс, – Ниргендс-Орт, в просторечии – Ниргенд. В настоящий момент селение не существует, уничтожено морской бурей девять лет назад.
Софи прикрыла глаза:
– А, северянка… Ну, тогда ничего, – она улыбнулась. – Девочка с севера, девочка ниоткуда. Кстати, а как она в Юмоборск-то попала, если Ниргенд… – Софи выразительно помахала рукой.
– Там спаслось несколько человек, – заметил Кедров. – Помнишь же ту историю с вертолётами…
– Аварийные-машины-перебои-связи-героический-экипаж? Помню, помню, – Софи быстро закивала. – И во всём почему-то опять обвинили меня. Как будто я виновата, что из всех вертолётов работали только два.
Она снова со смутной тревогой глянула на фото, медленно затянулась.
– Знаешь… Возьми её всё-таки под наблюдение.
– Какой степени? – уточнил Кедров.
– Первой, больше не надо. Просто хочу иметь представление.
Софи побарабанила пальцами по фотографии и, будто забыв про неё, обратилась к другим бумагам.
В распечатках из интернета ничего особого больше не было: там вообще как-то притихли, даже в Ленте разговоры постоянно скатывались на личные и бытовые темы. Софи удовлетворённо сообщила, что этого она и ожидала.
Все стопки уже почти иссякли, когда на поверхность всплыл белый почтовый конверт – должным образом запечатанный, с приклеенной маркой и вписанным адресатом (отправитель, однако, не значился). Софи взяла его и недоумённо оглядела.
– Что это? – спросила она Китти.
– Письмо для вас, Ваше Величество.
– Письмо? – Софи покрутила его в руках. – От кого?
– Это, к сожалению, не удаётся установить, автор не оставил обратного адреса, идёт проверка по почтовым отделениям, но пока безуспешно…
– Ясно, – Софи собралась было надорвать конверт, но тут же в испуге отдёрнулась и снова метнула взгляд на Китти. – А его проверили? Там нет ничего такого?
Та уверенно кивнула:
– Письмо проверено тщательнейшим образом, Ваше Величество, никакой опасности не представляет.
Софи с сомнением посмотрела на неё, потом снова на конверт.
– Ладно, – она вскрыла его и достала исписанный загогулинами листок.
Развернув его, Софи мельком пробежалась глазами по строчкам, заметила:
– А это уже интереснее.
Дальше она принялась читать со всем вниманием, через минуту развернула лист к Кедрову.
– Что думаешь?
Письмо представляло собой яростную отповедь, обличение, критику и требовательный призыв остановиться. Письмо было написано смело – даже слишком смело, – будто автор не допускал и мысли, что его могут вычислить. Письмо слово за словом разворачивало мысли, которые, быть может, мелькали в голове у многих, когда речь шла о действиях и решениях Софи Нонине, Её Величества Софи Нонине, нашей правительницы, но которые никто не решился бы ей озвучить вот уже много лет. На самом деле кое с чем из написанного – разумеется, далеко не со всем, но с некоторыми отдельными моментами – Кедров и сам бы, возможно, согласился, если бы это ничем не грозило.
Вместо этого он сказал:
– Думаю, автор, кем бы он ни был, не очень умён.
– Да нет, он как раз умён, – проговорила Софи и снова вернулась к письму. – Он хорошо пишет… И довольно осведомлён о наших тут делах… Я, правда, поняла только, что он меня в чём-то обвиняет, а вот в чём – не очень.
Действительно ли она не понимала или просто изображала невозмутимость – этого было не разобрать. С бесстрастным лицом Софи дочитала до конца, ещё раз быстро проглядела листы.
– Анонимка, – заключила она. – В общем, чего и следовало ожидать…
Ещё раз обратилась к Китти:
– Кто автор… вообще ничего никак, да?
Китти как бы сокрушённо покачала головой:
– Вообще ничего.
– Ясно, – она просмотрела ещё раз отдельные абзацы, будто в них ей могло открыться что-то ещё. Затем вновь повернулась к Кедрову. – И ведь не статья, да? Примерно так, я помню, когда-то писал Шержведичев, но очень давно. А это… личное письмо… Вот что, Эндрю, – она сложила листок обратно в конверт и протянула Кедрову. – Выясни, кто это написал, и доложи мне.
– Будет сделано.
Софи задумчиво покивала, выпустив клуб дыма:
– Интересный должен быть персонаж.
Она ещё с минуту сидела так молча, пожёвывая сигарету, потом с новым запалом оглядела гору бумаг на столе.
– Что, всё? Больше ничего не осталось? Отлично, – она радостно улыбнулась и бросила. – Китти, принеси вина. Красного.
Когда та вышла из кабинета, Софи наклонилась ближе к Кедрову:
– В эту субботу думаю съездить на наше место. Как думаешь, сейчас нормально?
Он прикинул расклад и кивнул:
– Да. Сейчас всё тихо.
– Значит, в эту субботу. Вечером, часов в девять. Ты со мной?
– Разумеется, Софи.
Их место – это был лес к северо-западу от Ринордийска (платформа Болотная, двадцать минут по лесной тропе, поляна со старым дубом и ещё пять минут вглубь чащи). Там находилось оставшееся с Великой войны земляное убежище, где когда-то располагался их временный штаб для борьбы с Чексиным. Оттуда и была совершена та вылазка в резиденцию, закончившаяся для них столь удачно. Уже после того, как Софи стала правителем, они изредка навещали это место – что-то пили, веселились и вспоминали былые времена.
В последующие годы, правда, это веселье приобрело натужный и несколько принуждённый характер. Слишком заметны в эти минуты становились освободившиеся места.
А позже Софи и вовсе начала навещать убежище в одиночестве.
В последние несколько лет машина довозила их двоих до начала тропы. Дальше всегда шли пешком. Кедров неотрывно сопровождал её до старого дуба. А дальше Софи оставляла его и уходила в чащу одна. Что она там делала: о чём думала, с какими тенями разговаривала, какие воспоминания призывала или пыталась изгнать, – этого Кедров не знал.
Как бы то ни было, в этом сокровенном действии Софи ещё доверяла ему – в отличии от Китти, которую она, очевидно, отослала на всякий случай и которая как раз вернулась с графином и двумя бокалами.
Поставив перед ними на столе бокалы, обычным своим изящным жестом она налила в них вино и собиралась отойти.
– А себе? – напомнила Софи. – Ты что, не пьёшь?
– Я на службе.
Софи как-то недобро усмехнулась:
– А я, значит, нет?
– А вы всегда на службе, Ваше Величество, – ровным учтивым тоном ответила Китти.
– Ну ладно, отмазалась, – Софи махнула рукой. – Иди.
Китти исчезла, Софи же приложилась к бокалу, отпила половину и закурила новую сигарету.
– Так, Эндрю, теперь по твоей части, – начала она по-деловому весело. – В Ринордийске, как я вижу, всё спокойно… Что в регионах?
Кедров кивнул:
– Это я и хотел тебе доложить. В приозёрье намечается массовая забастовка рабочих.
– Так.
– Пока ни во что серьёзное это не вылилось, но, если срочно не принять меры, может привести к нежелательным последствиям.
– К каким? – поинтересовалась Софи.
– Как минимум – встанут заводы, в том числе военной техники. Как максимум… Ну, ты понимаешь.
Это не произвело на Софи впечатления, она думала о чём-то своём.
– А есть у них какие-то конкретные требования? – протянула она. – Чего они хотят?
– Они… – Кедров замялся на мгновение. – Они хотят, чтоб в стране сменилась власть.
– И это всё?
– Да.
– Замечательно, – Софи развела руками. – Они даже не знают, что им не так, но хотят, чтоб сменилась власть. Поразительные люди, – она задумалась на минуту, с вопросом посмотрела на Кедрова. – А в приозёрье – где именно?
– В Воломееве.
– Воломеев… – повторила она, силясь что-то припомнить. – Подожди, а это не там был бунт рабочих… в каком же году… ну, этот, в «чёрное время»? Там ещё поссылали тогда многих…
Кедров понял, о чём она говорит.
– Да, это там же.
Софи пожала плечами:
– Может, у них там аномалия какая-нибудь? – она улыбалась слегка недоумённо, как человек, столкнувшийся с чем-то забавным и нелепым. – Вся страна молчит, всех всё устраивает, а им вечно что-то не так.
– Так что с ними всё-таки делать? – напомнил Кедров. – Если пустить на самотёк, потом можем огрести кучу неприятностей.
Софи, выслушав его, неспешно покивала:
– Прими меры.
– Насколько радикальные?
– Чтоб были действенными, Эндрю. Действенными.
