полная версия

Иван Канина
Физкультура и литература

Месть

Бобаз заставлял нас отдавать ему честь. Как какому-нибудь сраному генералу. При встрече с ним, не зависимо сколько раз на день это случалось, мы были обязаны вытянуться по стойке «смирно» и поднести ладони к вискам. Он шел мимо, придирчиво оглядывая нас с головы до ног. И если что-то в нашей выправке его не устраивало, он заваливал провинившегося на пол и несколькими ударами указывал на ошибку. Он был безумной тварью. Отмороженным на всю голову. Но настал момент, когда терпение кончилось.

Стояла обычная для уроков труда погода. Легкий туман из опилок просвечивали лучи электрических ламп, воздух был тяжелым и сухим. Сладко пахло смолой, деревом и учительском перегаром. Ученики суетились, бегая из угла в угол, перетаскивая инструменты и яростно стуча по заготовкам. Все были заняты делом. Атмосфера напоминала Уолл-Стрит. И в этой суматохе, в самом центре возился Бобаз. Так как он был очень практичным человеком, то ему нравились уроки труда. Он любил работать своими ручищами. Своими сильными крупными твердыми узловатыми пальцами. Он никогда не отходил от заготовки, а если ему нужен был инструмент, то он просто называл чье-то имя и предмет, и его сразу же приносили. Однажды названного им человека из-за болезни не оказалось на уроке. Когда же бедняга выздоровел и вернулся в школу, Бобаз назначил ему дополнительный курс лечения по авторской методике избиения ногами. После этого случая уже никто не пропускал уроки труда. Только смерть была единственной уважительной причиной.

В этот раз работа увлекла Бобаза с головой. Обычно он работал только руками, а головой обозревал ситуацию вокруг. Контролировал, чтобы ни у кого из нас не получалось лучше, чем у него. Если таковые дураки находились, он подзывал их к себе, протягивал ладонь и яростно сжимал кисть одноклассника до тех пор, пока не слышался треск ломающихся костей.

Пока наш тиран был занят работой, мы решились на необдуманный и неосторожный шаг. Этот поступок не был запланирован, он стал совершенно спонтанным и неожиданным для всех, как будто сама природа так решила. Не помню, кто это начал, но участие принимали почти все. На входе в класс в беспорядочной куче валялись наши сумки. Среди них на самой вершине восседал желто-зеленый рюкзачок Бобаза. Именно он и стал мишенью нашей вендетты. Унося больше ненужный Бобазу напильник, я расстегнул его рюкзак и кинул туда инструмент. Вслед за мной Лёша скинул туда ножовку. За ней последовали: стамеска, рубанок, молоток и прочий инструментарий. После того, как сумка наполнилась, мы закрыли ее и удалились.

Когда до конца урока осталось пять минут, все выстроились за Бобазом в очередь, чтобы сдать работу. Все смотрели на его отвратительно переполненный рюкзак. Когда он получил заслуженную пятерку и вприпрыжку побежал за рюкзаком, мы затаили дыхание. Но ничего не произошло. Он с легкостью схватил свой пятидесятикилограммовый рюкзак, закинул за спину и выбежал из класса. Потрясение, шок и, наконец, безудержный хохот. Мы падали на пол, хватаясь за животы, судорожно ловя ртами воздух. Такого никто не ожидал. Отсмеявшись и откашлявшись, стряхнув с себя стружки, мы отправились на следующий урок, чтобы узреть концовку представления.

Бобаз залетел в класс, сбросил рюкзак и ринулся в коридор, чтобы успеть до начала урока избить какого-нибудь случайного путника. Рюкзак, гремя и звеня рухнул на пол. Но Бобаз, ничего не слыша, выбежал вон. В его ушах, перекрывая все прочие звуки, бешено бурлила кровь. Постепенно класс наполнился зрителями. Те, кто сидел на последних партах, стали надевать монокли и прикладывать к сощуренным глазам миниатюрные театральные бинокли. Прозвенел звонок. За ним второй, класс замер в предвкушении. Третий звонок, и в класс ворвался одичавший на свободе, брызжущий слюной бизон. Он ринулся к своему месту, расшвыривая всех и вся. Воцарилась мертвая тишина. Квинтэссенция кульминации. Carmina Burana¹³. Memento Mori¹⁴. Carpe diem¹⁵.

Бобаз одной рукой поднял рюкзак с пола и бросил его на чуть не развалившуюся под его тяжестью парту. Все затаили дыхание. Вот он – момент истины. Тишину разодрал звук открываемой молнии. И в ту же секунду на парту вывалился рубанок, стамеска и молоток. Бобаз, ничего не понимая, уставился на них. Глупое выражение застыло на его сильном волевом лице. Этого было достаточно. Шалость удалась. Ученики несмотря на присутствие учителя дали волю смеху. Мы чувствовали себя чернокожими рабами, наконец получившими свои права. Смех, хохот, ржание, хрюканье, гогот и чириканье наполнили класс. Мы хлопали друг друга по плечам, топали ногами, рвали волосы и плакали. Лицо Бобаза между тем подверглось различным цветовым метаморфозам. Из бледного в желтый, затем в красный, затем лиловый. В итоге оно стало угольно-черным. Ужасное зрелище. Но мы пировали, празднуя Пиррову победу. Бобаз обвел класс лопнувшими глазами. Затем взгляд его расфокусировался и затуманился. Он стал испуганно вытаскивать инструменты из рюкзака и скидывать их в отопительную батарею, стоявшую у окна возле его парты. Он делал это очень быстро, остервенело. Руки тряслись, но вскоре перестали. Движения стали точнее, хватка тверже. Через минуту он уже полностью владел собой. На вновь побледневшем лице промелькнула злая ухмылка. И класс замолчал. Никто больше не проронил ни звука. Никто больше не смотрел в его сторону. Теперь Бобаз с ласковой отеческой улыбкой глядел на каждого, сжимая и разжимая тяжелые кулаки. Все вернулось на свои места. Собаки сбежали, а волк нашел оставленную без присмотра отару. Молчаливый приговор был вынесен, и все понимали, что это конец. Шутки кончились. Никогда до этого мы так не желали, чтобы урок не заканчивался. Мы тянулись к знаниям, впитывая каждое слово учителя. Поднимали руки, выходили к доске. Усердно писали, не отвлекаясь и не разговаривая друг с другом. Но время немилосердно, особенно к идущим на смерть. Прозвучал звонок, но никто не двинулся с места. Никто кроме Бобаза. Он рывком принял вертикальное положение. Прямой как маяк, который никому и ничем хорошим не светит. Медленно, как леопард, тяжело ранивший свою добычу, он потянулся, хрустнул суставами пальцев и пошел на выход. Учительница разрешила выйти на перемену, но мы стали упрашивать, чтобы она провела второй урок без перемены. Уж очень интересная была тема. Но мальчики были в меньшинстве. Девочки ничего не знали, да даже если бы и знали, ничего бы не предприняли. Меньше всего им хотелось вставать на пути горного оползня. Учительница вышла. Мы остались внутри. Где-то поблизости плавала саблезубая китовая акула. Почувствовав запах крови, она вплыла в класс. Последнее, что я увидел, был кулак Бобаза.

Физкультура и литература

«Однажды ты принес записку якобы от матери:

«Адриан подцепил диарею через дырки в башмаках».

О как смеялись престарелые педагоги!

– А «диарею» он хоть правильно написал? – поинтересовался

мистер Док.

– Откуда мне знать? Я преподаю физкультуру»

Сью Таунсенд¹⁶.

Сокращение «физической культуры» до «физкультуры» я считаю неприемлемым, а низведение его до «физ-ры» является для меня личным оскорблением. К такому мнению я пришел во времена работы учителем. Почему-то раньше мне было совершенно наплевать на то, кто, как и что называет. Я совершенно не задумывался над такими глупостями. Так что же изменилось? Мое отношение к предмету или внезапно возросшее чувство собственной важности? Когда я успел подхватить «синдром вахтёра»? С каких пор я стал требовать к профессии учителя такого зашкаливающего уважения?

С тех самых пор, как устроился на работу. Мгновенно! Я сразу же причислил себя к лику интеллигенции. Такая ответственность! Кто, если не мы? Учитель – это святое.

Или это очередная попытка самообмана? Почему нельзя быть просто учителем физической культуры – без всякой бутафории, пафоса, мишуры и напускного лоска? Без самолюбования, в конце концов. Нельзя! Так не пойдет! Не для этого я шесть лет учился в университете! «Просто учитель» – это не то, что сможет удовлетворить мою непомерно раздутую гордыню. «Иван Владимирович, вы не просто хороший человек, вы еще и замечательный учитель». Ну-у, как-то слабовато. «Иван Владимирович, вы …вы…». Даже не знаю, что еще кроме хороший или не очень можно сказать про учителя… «Вы – прекрасный педагог!». «Вас обожают дети!». «Учитель от Бога!». «Вы родились для этого!». Блять! Этого еще не хватало! Это же как надо угораздить, чтобы родиться учителем физической культуры. Вытянул счастливый билетик. Повезло, так повезло, ничего не скажешь.

Когда я профессионально занимался легкой атлетикой, говорил, что «рожден для бега». Сейчас я учитель, значит ли это, что я рожден и для преподавания? Надеюсь, нет. Хоть всё и говорит об обратном.

Во-первых, моя мама – специалист по физической культуре и спорту, педагог, заслуженный работник образования России. Во-вторых, старший брат тоже имеет высшее физкультурное образование. Но у него есть диплом о переподготовке, и теперь он якобы «управленец». Ага, конечно, плавали-знаем. Если ты однажды получил диплом физрука – значит это навсегда. «Один раз – не физрук» не прокатит. Это как клеймо беглого каторжника на лбу. Только вместо «БК» – «ФК».

Кстати, преподавание физической культуры вполне сравнимо с работой на каторге. Но об этом чуть позже. Сейчас я говорю о теоретических аспектах. О моральных и этических соображениях. Об эстетике, если хотите, конечно. То есть, я родился в семье потомственных педагогов по физической культуре. Следует ли отсюда, что любовь к данному предмету я впитал вместе с молоком матери? Существует ли ген физической культуры, и если да, то всегда ли он доминантный? Становится страшно за свое потомство. Фамильное проклятие.

Мне кажется, что я совсем не похож на учителя физической культуры. Ааа! Черт возьми! Как же достало постоянно писать «физическая культура»! Будь она проклята! Краткость – сестра таланта. Хватит выпендриваться. Пусть будет «физ-ра». А то никакого терпения не хватит. Ни у вас, ни у меня. Ведь самый частый вопрос, который я слышу изо дня в день это: «А у нас физ-ра будет?». Ах, эти детки, детишки, ангельские создания, цветы жизни. Иногда так и хочется ответить им погрубее. Прямо язык чешется. Но нельзя. Не педагогично. Поэтому я говорю: «А что я тут, мать вашу, тогда делаю?»

С самого раннего детства я увлекался спортом. Сначала волейболом и баскетболом, затем футболом. Пытался заниматься дзюдо, настольным теннисом, шахматами. Но остановился на легкой атлетике, которой и посвятил большую часть своей жизни. В одиннадцатом классе я ездил на Всероссийскую олимпиаду по физической культуре, я занял призовое место, был награжден дипломом. Этот диплом давал мне право поступить в любой физкультурный ВУЗ России без сдачи вступительных экзаменов. Прекрасная перспектива. И с ней я сделал то же самое, что и с остальными перспективами своей юности. Проебал. Я не поехал ни в Петербургский университет им.П.И.Лесгафта, ни в московский РГУФК. Так же отказался от Хабаровского СКИФА. Короче, решил никуда не ездить и поступать в институт физической культуры и спорта при Якутском Государственном Университете. Пришел в приемную комиссию, и… они отказались принимать меня без экзаменов. Им было совершенно наплевать на какой-то там Всероссийский диплом. Здесь свои правила. Никаких компромиссов. Все равны. Даже свиньи. А так как прием документов только начался, и времени на раздумья было еще предостаточно, я решил не спешить. Кроме «физ-ры» в моей жизни была и еще одна страсть – «лит-ра».

Мой старший брат, помимо преподавателя на кафедре игровых видов спорта, работал еще и телеведущим, ди-джеем на радио, и писал статьи в местные газеты. Он посоветовал поступать на факультет журналистики. Я принял его предложение и пошел сдавать документы. Но судьбе, в которую я не верю, было совершенно наплевать на мой внезапный порыв. В приемной комиссии сообщили, что для поступления необходимо сдать обязательный для всех творческий экзамен, а именно – публикации. Неважно в газетах или журналах, важно, чтобы они были. А у меня, сраного спортсмена, была лишь одна грамота за второе место по литературе в школьной олимпиаде. И она не имела никакого отношения к публикациям. Это я просто так ввернул, чтобы вы поняли, что я не шучу, когда говорю, что литература в моей жизни занимает не последнее место. Второе. В итоге мне пришлось отказаться от поступления на факультет журналистики.

И кто от этого проиграл? Я мог гениально освещать спортивные состязания. Да я мог стать вторым Хантером Томпсоном! Или вторым Дудем¹⁷. Ну, или хотя бы третьим. А стал Иваном Владимировичем.

Так же я подумывал о поступлении в мединститут. Думал, думал и в итоге решил… больше никогда об этом не думать. Но даже этого у меня не получилось. Я все-таки иногда мечтаю о медицине. Есть в ней что-то романтичное и манящее. Меня совершенно не привлекает препарировать трупы и копаться в человеческих кишках, нет. Или лечить сифилис, триппер, гангрену и другие подтрусные болезни. Для меня медицина как алхимия. Магия. Я мог стать спортивным врачом. Ну, сколько можно, почему везде всплывает спорт? Если журналистика, то спортивная. Если медицина, то тоже спортивная. Разве это не диагноз? Физкультура головного мозга. Все-таки есть во мне ген, и никуда от него не убежать, как бы быстро я не бегал и сколько бы не увлекался литературой.

В связи с этим на ум приходит японский писатель Харуки Мураками¹⁸. У него есть книга «О чем я говорю, когда говорю о беге». Название книги не самое интригующее. Ведь для большинства бег – это всего лишь способ передвижения. Но для таких как я и Харуки, ну и еще пары миллионов человек, бег – это философия. Мы нашли в этом занятии смысл жизни. Я не читал эту книгу, денег было жалко, но я примерно догадываюсь, о чем она. Хоть Мураками пока и не подозревает о моем существовании, но мы с ним родственные души. Иван и Харуки как пара отличных беговых кроссовок. Только он – старый кроссовок, а я – новый. Почему я заговорил о Харуки? Да потому, что он не только писатель, но и бегун. Несмотря на возраст он постоянно участвует в марафонах. Наверняка, некоторые сюжеты его книг были придуманы во время бега. Существует стереотип, будто бы спортсмены совершенно недалекие люди, но спешу вас заверить – это совсем не так. Или не совсем так. Правда я могу говорить только за себя и за Харуки.

Что происходит с человеком во время бега? Успокоение, очищение, просветление, одухотворение и умиротворение. Обретение себя. Встреча с Богом. С музой. Тебя накрывает необычайной легкостью бытия, и ты, буквально, воспаряешь над пропастью во ржи и пролетаешь над кукушкиным гнездом. Несдерживаемые земными тяготами мысли начинают свой полет. Вот именно в такие моменты и придумываются шедевры. Муза – это не случайный гость. Она всегда рядом. Может она затерялась в толпе земных забот, или завалена толстым слоем тягостных мыслей о коммунальных счетах. Или она потерялась в лабиринтах вечных фундаментальных вопросов: что приготовить на ужин, куда сходить, что делать, в чем смысл жизни – эти мысли, как дурной запах изо рта, отпугивают музу, которая прячется в самом дальнем углу вашего сознания. Она сидит смирно и ждет своего часа. Для нас же с Харуки, такие часы наступают гораздо чаще, и муза в нашей жизни – это не девственница, живущая на другом континенте, а развратная соседка, которая всегда дома.

Но давайте вернемся к выбору университета. Помимо физкультуры, медицины и филологии меня интересовала биология. В июне 1999 и 2000 годов я вместе с другими учениками нашей школы ездил в биолого-географическую экспедицию. Целый час мы ехали на автобусе до переправы, затем полтора часа на пароме через реку Лену, а потом снова на автобусе по раздолбанным и пыльным дорогам до местности, называемой – «Улахаан Тарын» («Большой ручей»). Пение птиц, свежий воздух и чистейшая холодная вода, бегущая из-под огромного ледника, лежащего в низине посреди древней якутской тайги, и самое главное – никаких родителей. Что может быть лучше для подростка? Кроме нас здесь находились студенты, которые проходили летнюю практику. В экспедиции мы занимались собиранием и высушиванием растений для гербария, описывали местность, исследовали флору и фауну, но больше всего мне нравилось изучать анатомию одной девушки, которая впоследствии станет моей настоящей первой любовью. Но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз. Здесь нет места любви. Никаких чувств и сантиментов!

У меня были отличные отношения с деканом биолого-географического факультета. Он даже приглашал меня в свою палатку. Но я не пошел. Сначала поступлю, а потом поговорим! Что-то я стал часто говорить о какой-то мифической дружбе между мной и другими людьми. Не думаю, что это хороший знак. Кого я пытаюсь обмануть? Разве этот суровый декан, через которого прошла не одна тысяча людей, может запомнить мальчугана, бегавшего по какому-то там лесу, и которого он видел всего несколько раз в своей жизни? Сколько еще таких мальчиков он видел? Ладно, если он не может ничего обо мне сказать, то я могу сделать это за него: «Я, как декан факультета, в то лето девяносто девятого года сразу же обратил внимание на одного умного, доброго и веселого мальчугана. Кажется, его звали Ваня. На фоне всех остальных он выделялся своей самобытностью, гибкостью ума, самоотверженностью, альтруизмом, честностью и скромностью. Я хотел бы видеть его на нашем факультете. Он станет украшением любого учебного заведения». Очень приятно, спасибо, декан. Но, я так и не использовал свои гипотетические связи, и решил добиться всего своими силами.

Мой лучший друг поступал в высшую школу милиции. Может и мне пойти с ним? Тоже своего рода романтика. Стать отличным «копом» и вместе с напарником, наводить порядок в городе и его окрестностях. Звучит неплохо, но только звучит. Ужасная система, которая перемелет тебя в дерьмовый фарш и даже этого не заметит. Еще и подчиняться всяким уродам…

Короче, друг стал полицейским, а я нет. Кстати, недавно у него родился сын. Пятнадцатого сентября, прямёхонько в день моего рождения. Лёха долго не говорил, как назвал сына. Но я мечтал, надеялся и верил. Я был уверен, что раз я и его сын родились в один день, к тому же мы с Лёхой лучшие друзья, этих причин будет вполне достаточно, чтобы назвать сына в мою честь. И в доказательство моих соображений, несколько недель назад он открыл занавес. Как я и предполагал он назвал его… Евгением! Расстроился ли я? Разочаровался? Обиделся? Оскорбился? Обосрался? Вылезли ли на мой, преждевременно испещренный морщинами лоб, глаза? Искривила ли мой рот, не то Марианская впадина, не то черная дыра? Атрофировался ли мой мозг? Срослись ли у меня брови, ресницы, пальцы, уши? Слипся ли сфинктер? Отказали ли ноги? Нет. На моем лице поселилась гримаса непонимания, политая соусом недоумения, густо приправленная разочарованием. Лёха пытался меня успокоить, сказал, что они с женой придумали имя еще до рождения сына. Вот это да! Это многое меняет. Нет, конечно! Мне было совершенно похуй, когда, кто и почему его так назвал. Это чертовски сильно меня задело. Я словно получил пощечину между ног. Целый фонтан блевотины прямиком в распахнутую душу. Но вскоре я успокоился и смирился. Я всего лишь лучший друг его отца. Всего лишь… лучший друг… Не более, но и не менее. С какой стати они должны называть сына моим именем? Ни с какой. Поэтому никаких причин для расстройств и обиды не должно быть. Все хорошо. Все прекрасно. Евгений – отличное имя для сына, можно даже сказать «лучшее мужское имя на свете». Но даже когда я пишу эти строки, горький вкус желчи, напоминает мне о том дне, когда я был отравлен ядом дружбы. Я вполне осознаю бесчеловечность и эгоистичность моих чувств, но никакое понимание не справится с уязвленным чувством самолюбия. Но, как показывает время, даже и его можно засунуть куда подальше.

Сказать по правде, желание стать милиционером я не считаю проявлением романтики, нет. Это призвание. А вот взрослых людей, сражающихся друг с другом деревянными мечами где-нибудь в парке, можно с уверенностью считать романтиками. Не в обиду Толкину будет сказано. Ведь я считаю трилогию «Властелин колец» одним из величайших произведений всех времен. Я ставлю на одну полку с Библией, с «Да здравствует, фикус» Оруэлла¹⁹, со «Сто лет одиночества» Маркеса²⁰, со «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» доктора Х.С. Томпсона, и не забудем находящихся на ней «Мартина Идена» Джека Лондона с «Милым другом» Ги де Мопассана. Не знаю, что на этой полке делает библия, ведь я ее даже не дочитал. И не буду. Попробовав раз, хватило на всю жизнь. А еще интересно, каким образом на нее попал «Милый друг»? Может, мне назвать своего сына Жоржем? А ну, пошел отсюда. Ишь ты, затесался. Тоже мне друг называется. Нечего тебе тут делать. Так же, как и Маркесу. Место только занимаете. Пошли прочь! На ваше место поставим «Хитроумного идальго Дон Кихот Ламанчского» Сервантеса. И почему на ней нет любимых: «Эрекций, эякуляций, эксгибиций и вообще историй обыкновенного безумия» Чарльза Буковски²¹, «Сексуса» Генри Миллера²², «Имя Розы» Умберто Эко²³, «Бродяг Дхармы» Джека Керуака²⁴, «Американских богов» Нила Геймана²⁵, «Моста» Иена Бэнкса²⁶, «Дома, в котором…» Мариам Петросян²⁷, «Идиота» Достоевского, «К Востоку от Эдема» Джона Стейнбека²⁸, «Колыбели для кошки» Курта Воннегута²⁹, «Вообрази себе картину» Джозефа Хеллера³⁰, «Больших надежд» Чарльза Диккенса, «Следствия сомбреро» Ричарда Бротигана³¹ и «Путешествия на край ночи» Луи-Фердинанда Селина³²? А «Поправки» Франзена³³? Гоголевские «Мертвые души»? «Щегол» Донны Тартт³⁴. Где они все, я вас спрашиваю?!!Да и нет никакой полки, я ее только что выдумал.

Трилогию «Властелин кольца» Толкина можно сравнить с трилогией Миллера «Распятие розы». Сравнить по воздействию, оказанному на меня. Толкина я прочел примерно в двенадцать лет. Не просто прочел, а проглотил. На целую неделю я погрузился в волшебный мир Средиземья. Когда очередная книга подходила к концу, я старался растягивать удовольствие, читая по одной страничке в час, но терпения хватало ненадолго, и я в один присест доедал остатки книги. Ничто и никто не мог оторвать меня от этого прекрасного вымышленного мира. Ну, кроме еды, сна, девочек, футбола и родителей, заставляющих выключать свет на балконе. У меня не было своей комнаты, зато был ящик метр на метр, висящий над холодильником на кухне. Но после пятого класса я перестал там помещаться, и родители, в порыве щедрости, разрешили мне переехать на балкон.

Вообще-то, девочками я начал увлекаться только через год после Толкина. Но, слава Босху, не о женщинах речь. Лучше вернемся к книгам. Именно они погрузили меня в глубокое сладкое озеро, где невозможно было отличить сон от реальности. Мир фантазии и волшебства. Попав однажды в сказку, уже никогда не захочется возвращаться обратно. И когда закончился Толкин, я стал читать Ника Перумова³⁵, который написал продолжение «Властелина колец».

В то время в нашем дворе стало происходить что-то удивительное. Старшие ребята стали изготавливать себе мечи и щиты, строгать из дерева луки и уходить в ближайший лес. Начались ролевые игры, одиночные битвы на деревянных мечах, массовые межрасовые сражения и баталии. Больше всего мне нравились гномы – низкие и широкоплечие, тяжелые и сильные. Я был маленького роста, поэтому сражался на их стороне. Я попросил у отца выстругать мне короткий меч по типу «Жала» Фродо Бэггинса. На мече я написал боевой клич Гимли³⁶: «Барук Казад! Казад Ай-мену!» («Гномы к оружию»). Меч – странный выбор для гнома, поскольку в основном они используют топоры. Но всем было плевать.

Увлечение фэнтези закончилось, когда в моей жизни появилась она. Любовь к женщине вышвырнула меня из волшебного мира в жестокую реальность. Я познал все муки платонической любви. Изведал боль неразделенности и туберкулез разделенности. Изучил метафизику половой любви… И я все еще не готов говорить о чувствах. Тяжелейшая психологическая травма. Сочащийся венозной кровью гнойник. Воспаленный нарыв. После Толкина говорить о женщинах как-то кощунственно. В его книгах любви уделяется мало внимания. Только у Арагорна³⁷ была связь с эльфийкой, ну и хоббит Сэм в конце книги благополучно скончался, то есть, женился. И все. Толкин знал, что женщина может все испортить.

Спустя десять лет я, наконец-таки, открыл для себя гиперреализм Генри Миллера. «Тропик рака» я осилил за месяц. И ни черта не понял. Сразу же после этого я попытался читать «Сексус», но не смог и отложил ее в сторону. До лучших времен.

Через несколько лет после скитаний по различным стадионам, городам и странам, после десятков тысяч километров, после сотни книг я, наконец, понял, что созрел. Наполненные гипертрофированной реальностью, романы Миллера разбили каменным молотом хрустальный колокол моей души. Я был сожжен на костре, как еретик, и словно птица феникс возродился из пепла. Читать его произведения не самое легкое и приятное занятие. Если вам нравится скрип песка на зубах, беспробудное безденежье, грубый быстрый секс на голых полах в дешевых меблированных квартирах, гулкое урчание пустого желудка, бессмысленные скитания по улицам больших городов в поисках Человека, философия возвеличивания духа и бесконечные разговоры об искусстве, тогда «добро пожаловать». А если нет, то даже не пытайтесь. Недавно я начал «Тропик козерога». Книжица из 350 страниц в мгякой обложке. Читаю ее уже месяц. Тяжело. Много мыслей, много сюра, абстракций и философии. В книгах меня больше интересует развитие сюжета, резкие повороты, неожиданные развязки, когда с героем постоянно что-нибудь происходит, меняются декорации, локации и прочая дребедень. Но здесь вы не найдете никакого движения. Штиль. Туман. Болото. Движение и смена происходят лишь в мыслях автора. В его мозгу декорации меняются с молниеносной быстротой. Размышления автора о других странах, полет фантазии, история, алхимия, диалоги, секс, поиск себя, скитания и наконец, обретение себя. Прибавьте сюда немного Достоевского и Гоголя, дадаистов, сюрреалистов, музыкантов, гурманов и получите Генри Миллера. Да не в моих силах описать этот литературный Колосс. Все, что я сказал или могу сказать – это косноязычная труха, пепел и засохшая короста.

Я даже хотел стереть все то, что здесь написал, но не стал. Пусть будет мне укором в том, что я ничего не умею. Бесталанный ублюдок. Я даже не могу написать то, о чем думаю. Все, что сейчас в моей голове, не может вылиться на бумагу. Наверное, путь из головы в руки слишком долог. Бесконечность разделяет мысли и действия. Весь потенциал рассеивается. Я просто не состоянии выразить свою мысль. Я мог бы привести множество цитат из книг Генри Миллера, а лучше всего – процитировать сразу всю книгу, потому что почти на каждой странице стоит пометка. Не зря же, культовый американский писатель Чарльз Буковски использует имя Миллера для своего главного героя – Генри Чинаски.

А вот и цитата из «Фактотума»: «Я взял с собой Генри Миллера и всю дорогу честно пытался читать. Когда он хорош, то действительно хорош, а когда плох, то плох безнадежно». Для Бука практически не было авторитетов, но с уверенностью можно сказать, что он уважал Миллера. Это можно понять и из того, что Бук пишет примерно в том же стиле, что и Миллер только гораздо, гораздо грязней. Он нашел в нем некий идеал писателя, и, чтобы его не упрекнули в неоригинальности и подражании, облил свой образ крепким алкоголем и жидким дерьмом. Но что-то я углубился в литературные дебри, за что прошу меня извинить.

В итоге я все-таки вернулся к тому, с чего начал. С института физической культуры и спорта. Моя душа желала бежать именно по этой проторенной дорожке. Не ищи легких путей, говорит нам Библия, но когда к ней прислушивались физкультурники? Когда Бог мозги раздавал, мы были на тренировке. У нас свой завет – «разрядные нормативы». И других ценностей нет. Чем выше твой разряд, тем ты круче. Делай то, что получается лучше всего. Бегай, дерись, борись, плыви или катись на все четыре стороны. Стань мастером спорта или хотя бы учителем физической культуры. Не думай о будущем, ибо его у тебя нет.

Мне пришлось сдавать все вступительные экзамены. Начиная с ЕГЭ по русскому и заканчивая бегом на 1 километр. До сих пор не понимаю, зачем при поступлении в физкультурный институт сдавать русский язык? Может еще астрономию? Но я все сдал как миленький. Поступил и отучился на красный диплом.

И вот я – учитель физической культуры, каким был при сотворении мира. И эта профессия мне совершенно не по душе. И как говорил Сомерсет Моэм: «У каждого произведения должно быть начало, середина и конец». Но с ним не соглашается Найпол и говорит, что «жизнь, как и произведение, всегда идет и не имеет ярко выраженного начала». У меня свое мнение по этому поводу. Я, в отличии от ребят, не придерживаюсь никаких концепций. В истории может быть только начало. Или конец. Середина может напрочь отсутствовать. Да и любое из этих трех может обходиться без двух других. Различное множество решений. Или ни одного. В общем я решил, что этот рассказ должен начинаться со слов: «Сокращение «физической культуры» до «физкультуры» я считаю неприемлемым», а конец я еще не придумал.