Иван Канина
Физкультура и литература
Поначалу я хотел убить ее. Меня, словно пробитый корпус корабля, наполняла ярость. Целыми ночами я только и думал, что о мести. О том, как накажу ее. Как она будет лежать у моих ног и плакать. Просить прощения. Пощады. Умолять. А я буду смеяться в ее заплаканное опухшее лицо. Я упивался сценами разоблачения, вырисовывавшимися у меня в голове. Я, как театральный постановщик, расставлял декорации, выбирал позы, раздавал роли, прописывал слова. Я думал, какое выражение лица лучше изобразит мои эмоции. Я полностью увлекся этим делом и чуть было не лишился рассудка. Мои товарищи перестали меня узнавать. Я отрабатывал на них свое театральное мастерство. Изображал то гнев, то милосердие. Но больше всего мне нравилось смеяться в озабоченные лица. До тех пор, пока мне хорошенько не дали по морде. Прямой правой привел меня в равновесие. Безумие было близко, я понял это, когда увидел свои кровожадные рисунки. Два цвета. Черный и красный. И второго больше. Гораздо больше. До сих пор не понимаю, как дошел до такого.
Когда угли мыслей о расправе погасли, воспламенилась душа. Мне стало жаль жену. Своим отсутствием я обрек ее на мучения, заставив пойти против совести, нарушить клятву, предать меня и самое главное – саму себя. Я знаю, она плачет бессоными ночами. Может наши глаза видят одно и то же? Иссиня-черную тревожную бесконечность. Может наши души чувствуют одно и тоже? Боль, страх и отвращение. Нестерпимая жалость прожгла моё сердце. Больше всего мне хочется обнять её, и сказать что-нибудь успокаивающее. Все, что угодно, лишь бы она перестала изводить себя. Я больше не сержусь. И не обижаюсь. Я всё осознал и теперь понимаю ее. Потому что люблю. Больше всего в этой гребаной тьме.
Больше моря?
Не… не знаю.
Я попытался залить бушевавшее пожарище моей души водкой. Но она приносила только отупение и головную боль. Наутро мне неизменно хотелось выпрыгнуть за корму. Так и произошло в одну из бесконечных ночей. Перебрав, я наклонился через палубу, чтобы освободить желудок, и перевалился за борт. Соленая вода, с привкусом топлива, обволокла меня и сразу же вытолкнула на поверхность. В этом месте в воде слишком много соли, и тело будет плавать, даже если ты этого не хочешь. Ледяная вода подействовала отрезвляюще. Сверху раздались крики, и рядом со мной тут же шлепнулся спасательный круг. Я чувствовал себя распроклятым идиотом. Снова. Я залез в круг и меня, как куклу подняли наверх. После мне устроили выволочку, и на несколько недель я начисто забыл о каких-либо дурных мыслях. Меня заставили ходить в наряды, драить палубы и помогать на кухне. Никто не верил, что я с выпал совершенно случайно. Меня загрузили работой. Ночная жизнь кончилась. Теперь я вставал с первым лучом и принимался за бесконечную работу. Дни летели, как облака в шторм. Не оставалось никаких сил. А мысли сводились к тому, как быстрее сделать работу и отдохнуть.
В один из вечеров, когда меня уже освободили от большей части работ, в мою каюту постучался Маяк. Я неохотно впустил его, и он сразу заговорил:
– Ты никогда не задумывался о смерти? – начал он и, не дав мне ответить, сразу продолжил, – А я вот после того случая частенько размышляю. Знаешь, мне бы не хотелось умереть дряхлым стариком, мучаясь от рака в ожидании жалости окружающих. Нет. Лучше – несчастный случай.
– Слушай, Маяк, я думаю, нам не стоит об этом здесь разговаривать. Может на суше, за кружкой пива, подальше от всего этого дерьма…
– Нет, это ты послушай. Я просто хочу поговорить. Мне осточертели все эти суеверия. От них голова идет кругом. Что не скажи, сразу шикают, рот затыкают. А мне надо с кем-нибудь поговорить. Просто необходимо. Без всяких идиотских выдумок, поговорить о том, о чем мне хочется говорить.
– Смерть – это не самая приятная тема для разговора, – заметил я.
– Может и так, – ответил он, – Но все же. Ты нормальный мужик – за словом в карман не лезешь. Ты мне нравишься, если можно так сказать. Мне вообще-то никто не нравится. Да и я сам тоже никому. Но ни с кем другим я не хочу разговаривать. Никто и слушать не станет. А станут издеваться, как обычно, смеяться. Ты – другое дело. Тебе плевать на всех. Ты можешь вовсе обходиться без людей. Была бы возможность по ночам смотреть на море и всё. Правильно?
Маяк сел за стол и пристально посмотрел на меня. В его серых глазах плясал дикий огонек. Перед его приходом я собирался пойти на палубу, подышать воздухом, посмотреть на море. Я уже хотел распрощаться с ним, но что-то в его поведении заставило меня остаться.
– Ладно, – сказал я, – Выкладывай, что там у тебя.
Я с грустью посмотрел на дверь, но покорно сел напротив этого странного человека.
Маяк улыбнулся. Причудливо изогнулись уголки его губ. Его коронная ухмылочка.
– Хорошо. Спасибо. Это многое для меня значит. А теперь вернемся к тому, о чем я говорил раньше. Для меня несчастный случай – это идеальная смерть. Но вдруг он не случится. Ведь на то он и случай, а не закономерность какая-то. А если я его не дождусь? И что тогда? Старость и все причитающееся.
– Ну так к чему ты клонишь? – поинтересовался я, начав жалеть, что не послал его к дьяволу.
– Сейчас скажу. Имей терпение, – Маяк рассмеялся.
Мне не стоило это говорить. Я выдал свою заинтересованность. Теперь он может и не договорить. Поймал меня на крючок. Но он продолжил:
– Я сам хочу выбирать и управлять не только своей жизнью, но и смертью. А это значит, что я должен иметь запасной вариант. «План Бэ». Как сказал Энтони Бёрджесс: «Жизнь – это только процесс выбора момента смерти». И я хочу сделать выбор самостоятельо. Посредством самоубийства.
Я уставился на него.
– Не смотри на меня с таким удивлением. Я знаю, что каждый человек хоть раз в жизни, но задумывался над этим. А некоторые не просто задумывались. – он снова ухмыльнулся и посмотрел мне прямо в глаза.
На что этот сукин сын намекает?!
– Чтобы ты не думал, я оказался за бортом совершенно случайно. Незапланированно. – сказал я.
– Оставь эти сказки для капитана. Я все понимаю. Но не о тебе сейчас речь.
Он с вызовом посмотрел на меня. Что этот придурок о себе возомнил?
– Так вот. Я хотел поговорить о самоубийстве. Какой способ, по-твоему, самый верный? Понятное дело, что не утопление, – и он снова рассмеялся.
Меня стали напрягать его гребаные инсинуации. Он стал мне неприятен. Надо поскорей от него отделаться.
– Ладно, Маяк. Слушай внимательно. Как-то раз я был на лекции по психологии, и преподавательница в шутку или нет, не знаю, сказала: «Самый верный способ уйти из жизни – повеситься». Сказала, что шанс на выживание в этом случае – очень мал, если, конечно, всерьез подойти к этому делу. Не знаю, зачем она об этом сказала. Но потом привела статистику, из которой стало понятно, что это правда. Почему-то, но я это запомнил на всю жизнь.
Повисла тишина. Я посмотрел на свои руки, затем перевел взгляд на Маяка, который с задумчивым видом тер свою трехдневную щетину.
– Интересно, – медленно произнес он, – я об этом не думал. Может быть она и права. Я думал о венах. Перерезать и вся недолга. Хотя это долго. И кровь я не люблю. Еще я думал о пистолете или ружье. Разнести себе башку в стиле Хемингуэя63, Кобейна64 или Томпсона.
Я со всевозрастающим интересом посмотрел на него. Этот парень не так прост, каким кажется. Или хочет казатся.
– Ха! Наверное, ты удивляешься, откуда я об этом знаю. Я не так глуп, как все считают. «У меня хватает ума притворяться дураком», —сказал он. Ухмылка не сходила с его губ. Словно окаменевшая глина. Чертов Маяк. Нет у меня ни желания, ни времени, чтобы разгадывать его загадки.
– Но с выстрелом тоже все не так просто, – продолжил он, – Пуля может и не убить. Дура же. И из тебя дурака сделает. Так что этот вариант отпадает. Всякие прыжки с окон и крыш не подходят. Высоты я боюсь еще больше, чем крови. Еще я подумывал о таблетках. Наглотался и заснул… Но и в этом случае велика вероятность выжить. Нет, не по душе мне эти варианты…
Достал. Мне больше не хотелось слушать его измышления. Я снова глянул на дверь. Маяк проследил за моим взглядом, резко встал и направился к выходу.
– Спасибо за разговор. Я подумаю над твоими словами, – сказал он и вышел из каюты.
Чертов псих! Но, слава дьяволу, он ушел. Еще чуть-чуть и мне бы пришлось выгонять его пинками. Брр…надо успокоиться. Пойду на палубу.
В эту ночь даже море не в силах успокоить меня. Каша в голове. Бесконечный хоровод мыслей. Путаница. Лабиринт. К чему был этот разговор? До этого мы с ним и несколькими фразами не обменялись. Маяка считали придурковатым и его недолюбливали. И было за что. Он страдал клептоманией. Для моряков не было никакой разницы, делал он это осознанно или нет. В основном он брал всякую мелочь: ручки, зажигалки, трубки. Сначала никто его не подозревал, но потом кто-то нашел свою вещь у Маяка в каюте и понеслось.... Его избивало несколько человек, те у которых что-нибудь да пропало. На корабле такое не спускают. Но мужики перестарались. Появилась возможность выплеснуть свою ярость, и они ухватились за нее, как за спасательный круг. Несколько дней Маяк пролежал в изоляторе. Сотрясение мозга и множество ушибов. После этого случая его перестали пускать к себе в каюты. Но, похоже, его это не смущало. Маяк был помощником моториста, и в основном находился в машинном отделении. Теперь после работы он стал ошиваться на кухне, болтая с поварами. Что удивительно, но и капитан не брезговал его общества.
Прошло несколько месяцев, и все успокоилось. На него перестали коситься, но не слишком-то и жаловали. Днем он работал в машинном отделении и никому не докучал. А по ночам прогуливался по палубе со своей извечной ухмылкой. Через несколько дней после нашего разговора, Маяк повесился. Его нашли в своей каюте. Он висел на веревке, перекинутой через балку. Неизменный морской узел. Тело висело неподвижно – на море был штиль. Темный распухший язык вывалился из ухмыляющегося рта.
В каюте нашли письмо от его жены, датированное тремя месяцами ранее, в котором говорилось, что она его больше не ждет. Что у нее другой мужчина. Она просит забыть ее и больше никогда не писать.
Я чувствовал за собой вину. Ведь это я подсунул ему идею с повешением. Как же я ничего не заподозрил? Замкнулся в себе, а вокруг хоть потоп. Если бы поговорил с ним по-человечески, то мог спасти его. Но я не хотел разговаривать, я лишь хотел смотреть на море. А теперь стоит мне закрыть глаза, я вижу ухмыляющегося Маяка, висящего на веревке. Но я много на себя беру. Скорей всего мне не удалось бы отговорить его. Он принял решение и ждал подходящего момента. Может, и никакой клептомании у него не было. Или я пытаюсь себя оправдать? Не знаю. Если у человека порвалась душа, ее невозможно склеить какими-то разговорами. Письмо перерезало последнюю ниточку, связывающую его с жизнью.
Ночь. На небе звезды. Полная луна освещает бесконечный простор. Море поглощает весь свет и манит к себе. Изо рта вылетают клубы пара, которые сразу уносит ветер. Мы возвращаемся домой.
Ногтераздирающая история
«Принципы? Принципы не помогут.
Это – оболочка, тряпки, которые
слетят при первой же встряске»
Джозеф Конрад65.
Я восстанавливаю двигательные функции у людей, перенесших инсульт. Основная часть моей работы проходит в больнице, а также я провожу занятия на дому. Я предпочитаю называть своих пациентов – "клиентами". Звучит по-деловому. Я прихожу к клиенту домой и провожу сеанс лечебной физической культуры, получаю деньги и иду к следующему. Бывает и по четыре клиента в день, так что к концу дня я частенько бываю без сил. Но я не жалуюсь. Какого черта жаловаться, когда у тебя полные карманы денег? Да, устаешь, и что с того? Я пятнадцать лет занимался изнуряющими, изматывающими, изнахрачинивающими тренировками и не получал за это ни копейки. Бегал ради идеи, за идею, или за хуй собачий, это как посмотреть. Домой приходил изможденный от усталости, высосанный и обглоданный, как палочка от Чупа-чупса. Даже на секс не хватало сил. Какой там секс? Даже онанизм и тот позволить себе не мог. Зато я был доволен собой. Смотрите, какой я выносливый! Могу запросто тридцать километров пробежать. Могу и больше. Круто? Наверное, это и вправду круто, но нахрен это надо? Какому здравомыслящему человеку захочется бежать в какие-то ебеня за тридцать километров?
Так проходила моя драгоценная молодость. Километраж увеличивался, а терпение уменьшалось. В итоге, меня это настолько заебало, что я взял все спортивные шмотки и выбросил их на помойку. Прибил к стенке кроссовки и плюнул на бег. Ладно-ладно, ничего я не выбрасывал и не прибивал. Все спортивные костюмы, майки, штаны и футболки до сих пор лежат у меня в шкафу. На всякий случай. Но на бег я действительно плюнул. Хватит, набегался. Пришло время зарабатывать деньги. Для всех бегунов в нашей стране финансы – основная причина ухода из любимого дела.
Есть у меня один клиент – дедуля семидесяти семи лет. К нему я хожу уже около года. После инсульта он не может самостоятельно себя обслуживать. Правая рука не работает, а нога хоть и работает, но плохо. В первые месяцы занятий я поставил его на ноги, но вот оживить руку так и не получилось. В принципе, дальнейшего прогресса в занятиях не предвидится, но люди продолжают мне платить, и я продолжаю ходить. Нет, я не высасываю из стариков деньги. Поскольку платят не они, а их дети, которые могут позволить мои услуги. Хоть каждый будний день. По выходным я не работаю. И, опять же в свое оправдание, хоть и ни в чем не виноват, хочу заметить, что я беру с них меньше денег, чем обычно.
Однажды, когда я в очередной раз пришел к ним домой, старик попросил об услуге. Нет, не о том, о чем могли подумать грязные извращенцы. Конечно, назвать просьбой, то, что он произнес, можно было только с огромной натяжкой. В первую очередь, потому что просить он не может. Чисто физически. После инсульта у него пропала речь. Он может произнести только два слова: "Бобобо" и "Блять". Первое он говорит, когда пытается что-то объяснить, а второе, когда чем-то недоволен. Понять его порою трудно, но в большинстве случаев я понимаю, что он имеет в виду. В этот раз он сказал:
– Бобобо, блять! – и показал на правую стопу.
– Болит? – спросил я.
– Блять-блять! – ответил старик и попытался снять носок своей здоровой рукой.
Я помог ему это сделать и увидел его стопу. Не переживайте, не в первый раз. Я постоянно разрабатываю его голеностопный сустав, поэтому привык к ее внешнему виду. Я осмотрел ее с двух сторон, но не заметил ничего удивительного. Или необычного. Стопа как стопа. Бледная, мозолистая и сухая. Обычная. Старик показал мне на коробочку, которая лежала на шкафу. Я достал ее и передал ему. Он вытащил из нее книпсер, или как его еще называют в народе – "ногтегрызку". И с торжественным видом вручил мне. И показал на ноготь большого пальца. «Стоп», – сказал я себе. Он хочет, чтобы я подстриг ногти на его ноге? Ему нужен для этого человек с двумя высшими образованиями? Точно? Значит, не зря я учился десять лет. Вот самое достойное для меня занятие, ничего не скажешь. Подарок небес, блять. Наконец-таки нашел свое призвание. Стричь вросшие ногти на ногах стариков. Мечты и вправду сбываются. И вместо того, чтобы отказаться, я взял инструмент в руки. А что мне оставалось? Ведь больной человек попросил у меня помощи. Не отказывайте, сказано нам. Мало кто из вас, читающих этот рассказ, согласился бы на это. И я бы вас не упрекнул. Понятно дело, никому не хочется подстригать ногти на чужих ногах. Тем более, пораженные грибком. Но раз взялся, будь добр иди до конца.
Я поднес инструмент к ногтю большого пальца. Выглядел он нелицеприятно: толстый, покрытый грибковыми наростами. Кривой, как турецкий ятаган. Белесый, как лишайник, с каменистой желтизной на кончике. Уродливый, мерзкий и отвратительный. Рвота подкатила к горлу. Я сглотнул. Стер слезу и продолжил. Ноготь оказался толще расстояния, между стригущими поверхностями. Он не влезал в инструмент. Это немного усложняло процедуру. Не ищи легких путей, сказано нам, поэтому я стал искать наиболее узкое место. И через несколько минут нашел. Зацепился! Левый край оказался менее пораженным грибком, и вследствие этого – более худощавым. Я припер его к стенке. Приставил к горлу нож. И нажал на курок. Раздался треск, хруст. Кусок отломавшегося ногтя взвился в воздух и через мгновение, с грохотом упал на пол. Начало положено. Я посмотрел на палец. Ноготь, а точнее коготь, сломался и стал крошиться. Белые ошметки разбросало по моим рукам. Я сделал еще пару заходов. Фиксация, нажим. Треск. Коготь никак не желал стричься по закону. Под воздействием грибка, он стал волокнистым и ломким. И, возможно, вонючим. Я не стал это проверять. Достаточно было двух первых симптомов. После нескольких нанесенных ударов, большой палец стал выглядеть еще мерзопакостней, чем раньше. Я вошел в раж. Пальцы сжимались, книпсер клацал. Ошметки летели в стороны. Все вокруг было запорошено кусочками несвежего ногтя. В меня вселился демон. Клац-клац-клац. Треск-хряск-блять. Постойте. «Блять» – быть не должно. Я настолько увлекся, что не заметил, как расхерачил его палец до крови. Старик стал яростно отбрыкиваться от меня. Похоже, я сделал ему больно. Я извинился и сказал, что надо еще немного потерпеть и все будет кончено. Он кивнул и доверил свою стопу в мои руки. Он поверил мне, и я не мог его подвести. Коготь представлял собой печальное зрелище. Траншея с трупами после артиллерийского обстрела выглядит жизнерадостней. Стиснув зубы, собрав все свои силы, как душевные, так и физические, я продолжил грызть. «Ну и заварушка», – подумал я. Ноготь был крепким орешком, но я его расколол. В прямом смысле этого слова. Я сделал еще парочку залихватских щелчков. Несколько осколков вонзилось мне в лицо. Пришлось вытаскивать. То, что недавно было ногтем, сейчас выглядело, как изъеденная термитами кора погибшего дерева. Повсюду виднелись следы произошедшего столкновения. Обезображенные куски, некогда бывшие человеческой плотью. Если, конечно, больной коготь может называться плотью. Зрелище было неаппетитным. Палец истекал кровью, сочившейся из разлома. Нога конвульсивно подергивалась. Был слышен слабый скулящий стон. Мой клиент лежал в полуобморочном состоянии, еле шевеля изуродованной ногой. В воздухе, подсвеченном последними лучами заходящего солнца, кружились частички ногтя, пыли и боли. Дело было сделано, пора было закрывать лавочку. Конечно, не мешало бы вызвать огранщика брильянтов, чтобы придать ногтю, или точнее, тому, что от него осталось, хоть какую-нибудь форму. Но, боюсь, он не стал бы марать свои руки. Поэтому я просто надел носок, который сразу пропитался кровью, вымыл руки под кипятком и с чистой совестью отправился домой.
Струйки
«Женщина выплачивает долг жизни не своими делами, а своими страданиями,
болью деторождения, воспитанием детей
и покорностью мужу, которому ей должно
быть бодрой и покорной спутницей»
Артур Шопенгауэр66.
Алексу было скучно. Почему не провести этот зимний вечер в компании прекрасного пола? Что может быть лучше женщины? Разве только – четыре пьяные женщины. Руководствуясь такой философией, он пригласил их к себе. Купил десять литров пива. По два литра на каждого. Хотя мысленно он и понимал, что этого будет недостаточно и придется идти в магазин еще раз, но также он рассчитывал и на то, что не все девушки будут пить пиво, а принесут себе вина или водки. Но, даже если все пиво будет выпито, ему не будет лень сходить в магазин. Чего не сделаешь ради опьянения? А напоить женщину – это святая обязанность каждого одинокого мужчины. Если женщина трезва – значит подвергать себя опасности быть отвергнутым или, по меньшей мере, неправильно истолкованным. Частенько женщины неправильно понимают мужчин. Но алкоголь помогает им скооперироваться, найти общий язык и прийти к консенсусу. К истине, так сказать. Вот и Алекс хотел наладить контакт с женщинами, с которыми в последнее время у него что-то не клеилось. Возможно, дело было в том, что он вообще перестал поддерживать с ними связь. Отчасти это так. Не общается он с ними потому, что не уверен в себе. А не уверен, потому что боится не понравиться.
Он был женат, но недавно развелся. За время семейной жизни он забыл, как общаться с женщинами. Жена не в счет. Жену нельзя назвать женщиной. Особенно после того, что она видела пятна на его трусах, мыла унитаз от его рвоты, ходила за пивом, когда у него было похмелье, штопала носки и многое другое. Но жену что-то не устроило, и они разбежались. У каждого- свои заморочки, гробы в шкафах и термитники в головах. Мы не собираемся рыться в чужом грязном и дурно пахнущем белье. Ведь у мужчины сразу пропадает желание общаться с женщиной после того, как он станет свидетелем какой-нибудь мерзости. Например, потных подмышек. Посмотрите поближе. Нет, не надо. Это ужасно. А каков аромат? Уберите. Гадость какая! Лучше никогда этого не видеть и не нюхать. Никогда. Лучше вообще не знать об этом. Конечно, лучше, но что делать, если ты уже стал свидетелем? Теперь никакими «Доместосами» и «Ванишами» не стереть это из памяти. Наверное, не стоило этого писать.
В общем, у Алекса были сильные проблемы со слабым полом. Для храбрости и уверенности в себе, ему нужен алкоголь. Жаль, что не всем девушкам нравится напиваться на первом свидании. Конечно, есть и такие, но их еще надо поискать. По подворотням, подвалам и чердакам. Но с такими Алекс не хотел иметь ничего общего. Даже общей бутылки пива. Но почему сразу напиваться? Можно посидеть в ресторане, попить шампанского или вина. Бордо? Но. Нет. Алекс не довольствуется такой малостью. Ему надо постоянно подбрасывать уголь в печь. Короче, он не прекратит пить пока не нажрется, или пока желудок не лопнет. Пока вестибулярный аппарат не поссорится с опорно-двигательным. Пока мозг, вследствие затопления нижних этажей, не перестанет функционировать. Ну, если хотите еще, то он не остановиться, пока не допьется до чертиков, до одурения, до поросячьего визга, кабаньего хрюка, соболиного визга, орлиного свиста, крысиного писка, до того, что член не сможет встать. Надеюсь, вы меня поняли. Алексу плевать на великую человеческую мудрость, гласящую: «Не пей, козленочком станешь». Так же ему глубоко насрать и на этикетку, предупреждающую о том, что «чрезмерное потребление алкоголя вредит здоровью». Разрушает печень, портит кровь, гробит здоровье и так далее, до тех пор, пока смерть не разлучит вас.
По всему вышеперечисленному вы должно были понять, что у Алекса проблемы не только с женским полом, но и с алкоголем. Но, не вам судить. У кого не бывает? У каждого встречного – поперечного есть проблемы. Вот у этого хмыря, идущего под моим окном тоже проблемы. Возможно, у него рак яичек или еще хуже – жена ушла. Может, ему осталось, от силы, несколько минут? Идет и голову повесил. Я мог крикнуть ему: «Эй, парень! Все не так уж плохо. Посмотри вокруг. Кругом милые детишки, свежий воздух, теплое солнышко, красивые женщины, приятные старички. Столько прекрасного, разве ты не видишь? Так улыбнись же и возрадуйся жизни. Авоэ!». Но это не совсем правда. Ну и что? Пусть станет чуть веселее! Я не могу на него смотреть, что же в конце концов с ним стряслось? Что вы сказали, я не расслышал? Рак? И что с того? У любого человека может быть рак. Вон, у того доходяги – рак тонкой кишки. У той толстухи – прямой кишки. У старика – простаты. У молодой девчонки – груди! У шикарной блондинки – мозг рака. И что разве все они с кислыми минами ходят? Нет. Живут же люди. Вот и нечего тогда. Вместо этого я кричу в окно: «Подними свою голову, хмырь! Ты не раб и не вор! Все не так уж и плохо! Расправь плечи! Возьми себя в руки! Грудь вперед и вперед навстречу приключениям!». Сделав свое дело, я отошел от окна. Хоть кому-то сегодня помог и то хорошо. А парень-то наверняка выживет. Ведь медицина сделала огромный шажище вперед. Теперь нет болезней. Нет боли. Нет, конечно! Медицина топчется на месте, и иногда даже спотыкается о собственные эфемерные ноги и кувырком падает назад, на лопатки, разводя призрачные руки в стороны и пожимая хилыми плечами. Бессильна! А с парнем что? Лучше вам не знать. Как только я отошел от окна, его разорвало на мелкие ошметки. Просто в щепки. Дети несколько секунд ошарашенно оглядывались по сторонам, затем потихоньку стали вытирать кровь, кишки и мозги со своих румяных лиц. Ужасное зрелище, капитан. У него не было шанса. Болезнь его доконала. Детей госпитализировали в дома для умалишенных, капитан. Там о них позаботятся. Родителям принесли похоронки. Все улажено, капитан. Гробы со свиными внутренностями уже закопаны. Никто ни о чем не подозревает, капитан. Теперь можно вздохнуть свободно. Страшное позади. Сигаретку, капитан? У вас свои? Ну и хорошо.
Не так страшен черт, каким его малюют. Подумаешь какой-то пивной алкоголизм. Безобиднее его может быть только бытовой алкоголизм. Так что не будем делать из мамонта слона. Это и проблемой можно назвать с натяжкой. С большой жирной натяжкой. Вообще-то, Алекс может и не пить пиво. День. Два. Три. Четыре. Но пятница – это же святое! Неделя прошла в предвкушении, нельзя обманывать себя и лишать радости. Живем один раз. Почему бы не попить пивка? Два литра? Или три? Если не хватит, позже схожу. Нет, давайте три. Если что в холодильнике останется. Но наутро в холодильнике ничего не остается. Сколько бы литров не было там накануне. Зачем останавливаться? Гнать на полной скорости до конца. Это вам не детский сад, здесь все по-взрослому. Пить так до дна. Пока сам там не окажешься. Но, не будем о грустном! Сейчас-то все хорошо. Никаких проблем. Почки и печень бодры, веселы и верят в светлое нефильтрованное пшеничное будущее. Так выпьем же за светлое небо над головой и светлую голову на светлых плечах, и светлые мысли. Виват, гардемарины!
Нет, это еще не конец. Но вполне возможно, что это уже начало. Неожиданно, не правда ли? Но так оно и есть. В принципе, мы недалеко ушли от начала, в котором говорилось, что Алекс позвал к себе домой четырех (четверых?) женщин. Если быть искренними, то мы вообще не сделали ни одного шага в сторону развития сюжета. Ни одного шажочка. Можно сказать – с места не сдвинулись. Просто подпалили фитиль. Подбросили немножко масла. Добавили ложку дегтя. Засунули нос в не свое дело. Поехали тихо, чтобы быть дальше. А дальше… Не будем заострять внимания на внешности девушек, ибо это ни к чему. Нет, даже не просите меня об этом. Я не смею. Почему меня постоянно приходится упрашивать? Не знаю. Наверное, это потому что я люблю, когда меня упрашивают. А кто этого не любит? Приятно же сделать что-то, когда тебя об этом неоднократно попросили. Как будто оказывая услугу. Снисходишь с Олимпа и даешь искру огня. Даруешь людям пламя жизни. Но по зрелом размышлении, лучше все-таки не раскрашивать эти женские персонажи. Понадобится только серый цвет. Это были обычные третьесортные бабенки. С совершенно непримечательной внешностью. С серыми запавшими глазами, с серыми рябыми рыбьими щеками, с серой лоснящейся лосиной кожей, с серыми кривыми саблезубыми пастями и с серыми печальными погаными мыслями. Отличить их можно только по цвету волос, но так как я выбросил все цветные краски, то не смогу выделить ту одну, которая была рыжей. Придется проколоть себе палец и сделать ее башку красной. Она единственная из той четверки апокалипсиса, которую я видел воочию, а все остальные размылись, смазались, оказались не в фокусе, с искаженной перспективой и без выдержки. Не попали в кадр, короче. Поэтому, я и не могу их описать. Но мне они представляются именно серыми крысами. Так намного приятнее. Ведь, если бы они были красотками, то могла возникнуть некая зависть. Один Алекс и четыре красотки. Вот везуха! Но красотками они точно не были, это стопроцентная информация. Я гарантирую. Очень редко выпадает шанс встретить четырех красоток, пришедших к тебе попить пивка. Практически никогда. Да, такая вероятность стремится к нулю. Точней, это даже не вероятность, а невероятность. Но, и чтобы все четыре девы были уродинами, давайте называть вещи своими именами, надо тоже постараться. Да, на шкале вероятностей такая комбинация все-таки ближе к реальности. Поэтому мы и получаем такую картину: четыре страшные бабы, пиво и Алекс.
После двух литров пива, уродин стало меньше. Гораздо меньше. Теперь их вообще не было. Куда-то подевались. Запропастились. Как сквозь землю провалились. Алекс даже хотел спросить у этого квартета симпатичных девушек, куда делись те страшненькие, но не стал рисковать. Он быстро приспособился к сложившейся ситуации. Стал рыбой в воде. Пузырьком газа на пластиковой бутылке. Шли какие-то разговоры. Протекала беседа. О чем общались, не знаю, но методом исключения могу предположить, что говорили точно не о Кантовской «Критике чистого разума». Во-первых, критически мыслить там уже никто не мог. Атмосфера домашнего чаепития сменилась банальной попойкой. Во-вторых, никакой чистоты и в помине не было. Ни в мыслях, ни в желаниях. В-третьих, разума лишились все поголовно. Философствование кончалось анальным фрейдизмом. Шутками на тему секса, намеками, смешками, подмигиванием, подтруниванием и гомерическим хохотом. В общем, было весело. Потом две девушки уехали домой. Им еще детей спать укладывать и пеленки стирать. Остались трое: Алекс, рыжая и еще одна – без опознавательных знаков и без отличительных особенностей. Призрак тусовки. Она была настолько пьяна, что не могла ничего делать. Просто сидела на полу и о чем-то шептала. Губы ее влажные и пухлые медленно шевелились. Рыжая ушла в туалет. Алекс сидел за компьютером. Подозрительно долгое отсутствие рыженькой заставило его поднять свою задницу и подойти к туалету. Он постучал. За дверью слышались приглушенные стоны. Алекс, думая, что девушке плохо, выбил дверь ногой и влетел внутрь. Каково было его удивление, когда он обнаружил, что девушке не плохо, а совсем наоборот – хорошо. Она лежала голая в пустой белой ванне и играла со своими обнаженными чреслами. Алекс опешил. Он ожидал увидеть голову в унитазе, а не пальцы на клиторе. Девушка приоткрыла томные глаза, и Алекс бросился к ней. Их уста слились. Его руки забегали по ее покрытому мурашками телу. Он хотел сбросить с себя одежду, но она его остановила: «Нет. Не здесь. И не сейчас. Я не могу. У меня есть парень. Мне надо домой». Что??? Алекс опешил уже во второй раз: «Не гони, давай сделаем это по-быстрому. Я хочу тебя. Я весь на взводе». «Извини. Но я не могу», – ответила она и попросила его выйти. Он стоял за дверью и проклинал все на свете. Голова не соображала. Тело требовало. Не мог же ее насиловать. Или мог? «Никто не может говорить мне о том, что я могу, а что – нет»,– подумал он. Однако было уже поздно. Девушка вышла и, обойдя рехнувшуюся бабу, сидевшую на полу и по-прежнему что-то нашептывающую себе под нос, села за стол. «Вызови мне такси», – сказала рыжая нимфа. Алекс набрал номер и заплетающимся голосом объяснил диспетчеру, куда надо подать карету. Он был зол, его обуревала ярость неудовлетворения. «Вот сука», – думал он. Постепенно алкогольный дурман стер эти мысли из его головы, оставив только одно желание. Лечь спать. Мысли спутались в мягкий клубок, и сознание, оказавшись в комфортных условиях, отключилось. Телефонный звонок вырвал его из оцепенения. Приехало такси. Проклиная все на свете, Алекс, проводил рыжую до двери и отправился спать. Идя с коридора, его блуждающий пьяный взгляд приметил подозрительный предмет, лежащий на кухонном полу. «А это еще что за дерьмо?» – подумал он и пошел туда. На полу лежала туша какого-то животного. Алекс протер мутные глаза и распознал в этой туше женскую особь. «Кто такая? Откуда взялась?» – думал он, изо всех сил напрягая свой воспаленный уставший мозг. Алекс, проверяя жизнеспособность существа, легонько пнул ее ногой. Тело застонало, заворочалось, закряхтело, засопело, перевернулось на спину. На месте лица – творожная масса. Растаявший сыр. Подтаявшее прокисшее сливочное масло. Судорожный выдох вырвался из пересохших губ. Алекс не на шутку испугался, кабы эта тварь не испустила дух прямо на его кухне. Это же проблем потом не оберешься. Как объяснить полиции, что девушка умерла ненасильственной смертью? Что синяки под глазами появились еще неделю назад? Что кровоподтеки на шее не его рук дело? Никто слушать не станет. Быстро спеленают, наручники наденут и – в каталажку, к алкашам. «Может ты ей и пивную бутылку никуда не засовывал?» – подмигивая, спросит офицер. И его напарник рассмеется, разбрызгивая слюну. «А что у нее там бутылка?» – удивится Алекс. «Две», – ответит офицер и ударит его дубинкой. Напарник заблеет как овца, а потом влажно закашляется и подумает, что надо бы бросать курить, а затем ударит ногой по почкам. Кому нужны такие проблемы? Никому. «Только не на моей кухне», – подумал Алекс и бросился делать искусственное дыхание. Сначала ничего не получалось. Воздух не проходил через заплывшее жиром горло. В этой ситуации лучше всего подошла бы трахеостома, но Алекс не рискнул резать шею. Еще убьет ненароком. Поэтому, он использовал дедушкин метод: рот в рот. После десяти-пятнадцати безостановочных вдохов, глаза девушки открылись, и она крупным планом увидела Алекса. Она мгновенно поняла, что происходит и, прижав его к себе покрепче, запустила язык в кругосветное путешествие по его рту. Он чуть не подавился от неожиданности. Осознав, попытался освободиться из цепких объятий. Не вышло. Её язык по-прежнему был в нём. Она прижала его к себе, как учитель физики прижимает тряпочку к эбонитовой трубке. Он попытался сжать зубы, но в его рту яблоку негде было упасть. Склизкий и жирный, как коровья лепешка, протухший, грязный, шершавый, огромный кошачий язык. Алекс еще пытался сопротивляться, он наносил одиночные удары по корпусу захватчика-тяжеловеса, но они были так же безобидны, как укусы комара для броненосца. И вскоре его язык сдался на волю победителя. Девушка восторжествовала, издала чавкающий звук, рыгнула, перевернула Алекса на лопатки и уселась сверху. У него чуть глаза не лопнули от перенапряжения, он попытался выползти из-под нее. Девушка подумала, что таким образом он демонстрирует нетерпение, она вытащила из его рта свой язык и стала спускаться вниз. Алекс судорожно вздохнул, с жадностью глотая воздух. Он хотел закричать, но не мог издать ни звука. Чувствуя что-то отвратительное, он с ужасом посмотрел вниз. Девушка самозабвенно готовила минет из его яиц. Не выдержав потрясения, Алекс потерял сознание.