полная версия

Иван Канина
Физкультура и литература

Через несколько дней ненависть снова обуяла Джека. Она копилась капля за каплей и, наконец, наполнив до краев чашу терпения, прорвалась наружу. Злость и агрессия кровавой пеной сползали по стенкам неглубокого сосуда его души. Он вышел на охоту. Сегодня он оторвется на полную. Вчера в общежитии он познакомился с красивой девушкой. Они были в большой компании. Пили водку, а на закуску ели крабовые палочки. Было шумно и весело.  После очередной рюмки, набравшись смелости, он подсел к девушке и заговорил. Поначалу она мило ему улыбалась и смеялась его шуткам. Ну, а потом ему стало плохо. Рвота подкатила к горлу. Джек судорожно проглотил ее, и как ни в чем не бывало продолжил разговор. Но запах рвоты невозможно проглотить. Глаза девушки расширились от отвращения, она отшатнулась от него. Джек не сразу сообразил, в чем дело. Девушка встала и отошла к подругам. Он хотел остановить ее, встал, но неожиданно ноги подкосились, и он рухнул на пол. На мгновение воцарилась тишина, а потом комната наполнилась смехом. Джек тоже наполнился, но вместо смеха из его рта полилась блевотина. Девчонки завизжали и убежали в свои комнаты. Парни продолжили ржать над ним, подбадривая и улюлюкая. Рвота выходила толчками. Желто – розовая жидкость с кусочками полупереваренных крабовых палочек. Она лилась под стол и под диван, пачкая его одежду и пол кухни. Между приступами, Джеку удавалось сделать несколько глотков воздуха и все продолжалось снова. Через несколько минут он закончил. В желудке не осталось ничего, что могло бы выйти наружу. Последние силы покинули его, и он вырубился в луже собственной блевотины.

Парни, брезгуя замараться, не стали его трогать. Им показалось забавным, оставить его здесь. Джек очнулся под утро от сильнейшей головной боли. И от удушливого запаха. Жутчайшая отвратная вонь. Даже дерьмо пахнет лучше. Запах был повсюду. В воздухе, в носу, в волосах. Джек не понимал, где находится. В памяти квасилось болото из обрывков воспоминаний. Шатаясь, он встал на непослушные ватные ноги. Вся одежда была вымазана засохшей рвотой. На полу валялись пустые бутылки, запнувшись об одну из них, Джек чуть было не упал, но схватившись рукой за стол, сумел сохранить равновесие. Он включил кран и напился холодной воды со вкусом хлорки. Сполоснул лицо. Оглядевшись по сторонам, он понял, что это не его кухня. Воспоминания, словно через сломанную канализацию, медленно сочились наружу. Это кухня девчонок с 7 этажа. Блять. Тихонько приоткрыв дверь, он прошел через коридор, отпер еще одну дверь, и выскользнул наружу. Быстро, насколько можно, он преодолел четыре лестничных площадки и подошел к своей комнате. Дверь была заперта. Он легонько постучал. Тишина.  Постучал сильнее. Никого. Пнул дверь ногой и еще несколько раз ударил кулаком. Ярость снова стала проступать. Она смешивалась со стыдом и обидой. Удар, еще один. За дверью послышался шорох. Он остановился. Дверь отворилась, и Джек шмыгнул внутрь. Голый сосед с наглой ухмылкой смотрел на него: «Ну что, очухался?» – шепотом спросил тот. «Да», – сказал Джек и хотел было зайти в комнату, но сосед преградил ему дорогу: «Я там с девушкой. Приведи себя в порядок, а я ее пока разбужу». Сняв висящее на бельевых веревках полотенце, Джек послушно пошел в душ. Минут пятнадцать ему потребовалось, чтобы стереть с себя рвотный запах. Трижды помыл волосы. Трижды почистил зубы. Чтобы прийти в себя, он включил ледяную воду. Стало немного легче. Когда Джек вышел на кухню, то увидел понравившуюся ему вчера девушку. Она пила кофе из его кружки. Сосед, голый по пояс, жарил яичницу. «Привет», – сказала она и улыбнулась. В этой утренней семейной идиллии Джек почувствовал себя лишним. Куском говна на клубничной плантации. Джеку было здесь не место, не сказав ни слова, он пошел в свою комнату.

Джеку удалось поспать несколько минут, прежде чем его бесцеремонно растолкали: «А блевотину твою кто будет убирать?» -.спросила девушка, тряся его за плечо. Голова мучительно трещала. Ему необходимо поспать. Хотя бы парочку часов.

– Пошла на хуй! – прохрипел он.

– Что??? – опешила девушка.

– Иди в пизду, я тебя сказал, дай мне поспать, сука! – заорал Джек. Она отшатнулась от него и выбежала из комнаты. Джек положил голову на подушку, но в комнату влетел сосед и стал кричать:

– Ты, что совсем охренел? Кого ты сукой назвал? Иди, извинись, и убери за собой, ублюдок!

Это было слишком. Резко поднявшись на ноги, Джек сходу ударил соседа в лицо. Врезавшись в дверь, сосед медленно осел, зажимая лицо руками.  Через сжатые пальцы текла кровь.

– Не трогай меня, сука, а то убью нахуй! – сказал Джек и лег на кровать.

Сначала была боль. Затем открылись глаза. Джек лежал в темной комнате. Окно было занавешено старым бесцветным покрывалом. Душно. Мучительно хотелось пить. Во рту насрала съевшая гнилую рыбу кошка. Он поднялся на ноги. Вспышка. Голова чуть не лопнула от боли. Приложив большие пальцы к вискам, сделал несколько массирующих движений. Вдох-выдох. Конечно, это не помогло. Голова пульсировала, как порез на пальце. В такт сердцебиению. Отвратительно монотонно, постоянно. Медленно пошел на кухню. Набрал холодной воды из-под крана. Выпил. Злость. Воспоминания. Ненависть. Боль. Все перемешалось. Ему нужен воздух и кое-что еще.

Голова по-прежнему болела. Но шаг был уверенный и твердый. Он знал, чего хочет. Бутылка пива. Стало легче. Джек прошел в соседний район, где иногда по вечерам встречался со знакомыми ребятами с легкой атлетики. Они тоже были не прочь выпить, а вот кулаками махать совсем не умели. Только ноги переставлять и языки чесать. Кто сколько и когда пробежал километров. Чертовы дегенераты. Прошмыгнув мимо ребят, Джек двинулся вглубь района. Квартал был большим, и становился еще больше благодаря новостройкам, которые строились на каждом свободном квадратном метре. И народу здесь было много. Есть, где развернуться. Дойдя до крайнего дома, он присел на корточки и стал ждать. Тень от стройки скрывала его от любопытного взгляда. Долго ждать не пришлось. Мужчина, достаточно крепкого сложения вышел из машины и двинулся в его сторону. Наверное, отлить захотел. Не дотерпел до дома. Жаль, конечно, но что поделаешь? Всегда кому-то не везет. Мужик встал возле отгораживающего строительную площадку забора. Несколькими быстрыми скачками Джек оказался возле мужика и ударом ноги толкнул его в забор. Мужик ударился боком, отпружинил от забора и нанес Джеку сильный встречный удар. Прямо в грудную клетку. От неожиданности Джек потерял равновесие и свалился на землю. Мужик отступил на пару шагов, отряхнулся и поправил куртку. Джек вскочил и, пытаясь пройти в ноги, бросился на него. Мужик сделал несколько шагов назад, одновременно нанося короткие удары по голове. Джек остановился. В ушах гудело. Он посмотрел на мужика. Тот стоял в боевой стойке. Выжидал. Джек прыгнул, пытаясь достать кулаком по лицу. Он рассчитывал на свою природную скорость. Зря что ли он был разгоняющим? Но боковой удар слева сломал все его планы. Хруст. Вспышка. Боль. Удар пришелся в нос. Недолго думая, разбрызгивая кровь, Джек бросился бежать.

Его не хотели пускать в общежитие, но Джек все-таки прошел, оставив на полу следы грязи и черной крови. Когда Джек поднялся на свой этаж, то еле стоял на ногах. Зато кровь стала сворачиваться и в ноздрях начала образовываться противная жёсткая корка. И к носу не прикоснуться. «Сломан», – подумал он.  Дверь в блок снова закрыта. Пришлось стучать. Через несколько секунд ему открыли. Джек вошел. И тут же на его голову опустилась что-то твердое.  Упав, Джек закричал. Сосед налетел на него и стал пинать его голыми ногами, нанося неумелые удары по телу. Джек, не будучи избитым, лишь рассмеялся бы, получив такие побои, но он был избит и уже не мог смеяться. А сосед старался изо всех сил. Обида вырывалась наружу сериями неуклюжих ударов. У Джека из носа снова хлынула кровь. Сосед остановился, перешагнул через него и выбежал из блока. В узком коридоре весь в крови лежал Джек. Он смотрел на голую лампочку, висящую над потолком. Они так и не скинулись деньгами, чтобы купить плафон. Денег было жалко. Да и не за чем. Лампочка выглядит стильно. Такая тусклая…тусклая, как и его гребаная жизнь.

Старуха

«Когда пытаешься скрыть некоторые вещи,

они начинают гнить».

Джон Дос Пассос.

Старики бывают разные: добрые, с веселой беззубо-беззаботной улыбкой или злые и черствые, как горбушки прошлогоднего хлеба. Или вот глядите-ка, бабулька – настоящий божий одуванчик, милая, светлая и недалекая. А вон там, видите, старик, сухой, кривой, скрюченный и вонючий, с брызжущим отравленной слюной ртом, грозящий небу артритным кулаком. Некоторые старики живут, другие – существуют. Но все это, как я уже говорил раньше, не умоляет их права на жизнь. Без них моя жизнь будет не та. Я лично заинтересован в том, чтобы старики жили, плодились, вставали на ноги (благодаря мне, конечно), ну и хоть и не самое важное, но были благодарны, то есть платежеспособны.

Сегодня я привел одного парализованного деда на детскую площадку, думаю, пускай побегает, полазит и порезвиться вволю. Мой взгляд сразу же привлек какой-то объект. Площадка небольшая, с песочницей, с горкой и разными сооружениями кажется специально созданной для изуродования детей. Они состоят из четырех адских столбов, на которых установлен турник, два, не совсем параллельных кольца, канат, а сверху, на высоте двух метров, все это соединено жесткой веревочной паутиной. По идее строителей-изуверов этого, так сказать комплекса – дети должны получать на нем не удовольствие, а травмы, иногда совершенно не совместимые с жизнью. Но это в идеале, конечно. А так для архитектора-гуманиста достаточно будет и переломов шеек бедра и открытых черепно-мозговых травм. Поэтому, на это пыточное сооружение детей и шоколадным мороженым не загонишь. Они уже неоднократно были свидетелями, как их друзей, залезших на этот комплекс, увозили в полиэтиленовых мешках. Зато со стариками гулять по этой площадке – милое дело. Никто не путается под заплетающимися ногами, никто не огорчает катарактового взора своей молодостью, жизнерадостностью и верой в светлое будущее. Дорога свободна. Вниз по ступенькам, ведущим вверх.

Кстати, об этом дедушке я уже писал в «Ногтераздирающей истории». После инсульта он потерял дар речи. Но может отчетливо выразить свое недовольство с помощью одного единственного слова "Блять", которое он произносит мастерски, чисто, приятно, сладкозвучно, медоточиво, многозначительно, остроумно и невероятно красноречиво. А какие интонации? Заслушаешься-залюбуешься. «Блять» как искусство.  Вся гамма чувств и эмоций в одном слове. Результат умозаключения и плод велеречивости. Не просто какая-то "Блять", а настоящий фонетический оргазм. И чаще всего это слово является ответной реакцией, которая срабатывает при включении его пассией режима гиперопеки. Она начинает поднимать воротник его беспощадно теплой куртки. Глубже насаживать меховую шапку. Опускать и без того опущенную штанину. И делает она это все только для того, «чтобы ветер туда не задувал». Хотя, понятное дело, на улице бескрайний штиль. Ни намека, на даже предсмертное дуновение ветра. Но она-то, будучи наичувствительнейшей особой чует малейшее перемещение частиц воздуха. Она – флюгер. И по ее синоптическому таланту, которому позавидует даже государственная метеослужба, она знает – ветер есть. Его просто не может не быть, будь она проклята. И провалиться ей на этом самом месте, если это не так. И она, к чертям собачьим, никуда не проваливается. А твердо стоит на земле и заправляет тысячу раз заправленную кофту в штаны мужа. И в этот миг старик не выдерживает и произносит божественное «Блять!». Замахивается здоровой рукой, и старуха, находясь в затуманенном старостью уме, с невероятной проворностью, успевает отскочить в сторону. Инстинкт самосохранения, в отличие от плоти, не истлевает. Он остаётся с человеком до последнего вздоха и вместе с посмертным опорожнением желудка выходит наружу. Избежав смертельной опасности, старуха в ту же секунду набрасывается на своего возлюбленного: «Будешь себя так вести, вообще никуда не пойдешь! Останешься дома! Ишь, замахиваться на меня вздумал, я тебе покажу!». И тут в игру вступает миротворец в моем исполнении. Несколькими пощечинами я успокаиваю разъярившуюся старуху. Извините, выдаю желаемое за действительное. К счастью ли, или, к сожалению, но я с этой милой старой столешницей не имею никаких контактов ни третьей, ни уж тем более первой степени. За исключением акта приема денег. Старуха кладет купюры в мою ладонь, и при этом смотрит мне прямо в глаза. Может, она пытается разглядеть в них стыд? Укол совести за то, что я беру со стариков деньги? Или она смотрит на меня как на проститутку, которая предоставляет грязные услуги, не гнушаясь и подстриганием ногтей?

Чтобы добраться до их квартиры, нужно преодолеть несколько этапов системы безопасности. Главные ворота открываются с помощью пульта дистанционного управления. Которого у меня нет, поэтому я пользуюсь калиткой. Она тоже закодирована. Но в этот раз я беру верх. Я знаю код. Правда, когда я впервые преодолел эту калитку, старуха была очень удивлена, увидев меня на своем пороге.

– Как ты вошел? – гаркнула она, забрызгав меня коричневой пеной.

– Через калитку, набрав код, – вежливо отвечаю я.

– Но код не подходит! Я полчаса простояла у калитки, пока с той стороны какая-то женщина не отворила мне. Какой код ты набирал? – прокаркала старушка.

– 2,4,6,8.

– Я тоже его набирала, но он не подходит! – с непреклонной уверенностью произносит она. В этот момент она выглядит как монумент, установленный в память о твердости характера, твердой непреклонности и твердолобости. Она с подозрительностью кота, которому вдруг открыли дверцу холодильника, просверливает меня взглядом. Думает, что я ей вру, будто я знаю настоящий код, а не ту подделку, которую ей поставила жилищно-коммунальная служба. Но она не имеет надо мной никакой власти. Старушка только и может, что своими злостными бесцветными глазами сверлить дыры в моем юношески прекрасном теле. Может, она работает только над одной дырой, по образу и подобию кимберлитовой трубки "Мир". Каждый день ее лазерный глаз прорезает еще одну петлю, делая яму во мне на сантиметр глубже. Не знаю, насколько меня еще хватит. Чувствую, скоро, из меня будут добыты последние алмазы. И меня, как побитую шлюху, бросят на волю судьбы.  Нет! Не выйдет! Я научился ставить блок, защищать свое хрупкое тельце. Я стал дерзить этой бабульке. Сколько раз она допекала меня своими упреками? Не вовремя пришел. Опоздал на три минуты. Пришел раньше. Не позвонил, не предупредил. Приходил минута в минуту, но и тогда она находила повод прикопаться. Вредность сочилась у нее сквозь поры. Несколько раз я задерживался на пятнадцать минут и что я слышал?

– Почему ты так делаешь? Я уже полчаса как надела шубу и сижу тебя жду. Вся уже мокрая от пота. Не стыдно тебе – молодому, заставлять меня, пожилую женщину, потеть?

Ах, если бы она была всего-навсего пожилой. Ах, если бы она была женщиной. Ах, как много "если бы". Бабуля сосала из меня энергию сотнями киловатт, тысячами джоулей и миллионами ампер. Я негодовал, чувствуя себя виноватым. Был морально подавлен, продавлен и в итоге – задавлен. Но наряду с чувством вины, во мне кипело варево из ярости, желчи, злобы и может даже, хотя у меня не особо чувствительны вкусовые рецепторы, там была ненависть. Вполне возможно. Я матерился про себя. И про нее тоже. Но терпение мое было поистине ангельским. Но даже ангелы, как показывает практика, поскальзываются на чьем-нибудь дерьме и падают. А все это происходит из-за того, что всякие старушки выбивают небо из-под наших крыльев. И тогда мы срываемся. Или вскрываемся. Нас отправляют на грешную землю. Так и эта бабулька вечно спускала меня с небес на землю. Не просто спускала, а грубо, резко, со злостью швыряла оземь. В кучу свежеиспеченного навоза. А я все время обтекал, терпел и проявлял чудеса кротости. Но, как я всегда говорю своей жене: «Всему приходит конец». Однажды терпение звонко лопнуло. Посыпались мириады хрустальных осколков. Оковы спали. И молвил я: «Да что вы о себе возомнили? Я не ваш раб. Я прихожу во столько, во сколько получается. Это не я должен под вас подстраиваться, а вы под меня. Вы – единственные мои клиенты, кто ставит свои условия. Я и так вынужден из-за вас идти на жертвы, терпеть неудобства и прочее». После моей тирады она выглядит как обкакавшийся жеребенок. В глазах страх, губы дрожат, ножки подогнуты. Через секунду она уже извиняется, просит прощения и ластится ко мне. Возможно впервые в старческой жизни ей дали отпор. Раньше, когда она еще была женщиной, ей и от ворот поворот давали. Но время шло, ворота отсырели, петли разболтались, дверцы отвалились. И вот на пороге старушка, которой сложно сказать что-нибудь грубое, она входит внутрь и остается там навсегда. Теперь она – царь во дворце. Можно понукать, отдавать команды, отчитывать и наглеть. Она пользуется старостью, как иные пользуются молодостью. В каждом возрасте свои плюсы. Хоть и болит спина, а ноги еле волочатся. К тому же вместо зуба мудрости растет горб глупости, ведь должно же хоть что-то расти. Все-таки жизнь – это бесконечный рост. Пусть даже рост микробов, инфекций, деменции и раковых клеток.

После этого события старушка присмирела и стала тактичней. Теперь, я избавлен от ворчания, упреков и грубого повелительного тона. Только в глазах, иной раз, можно заметить, по-прежнему пылающую злость. Но меня это вполне устраивает. Из этого единоборства я вышел победителем. Вернемся к моему везению или еще поговорим о старушке? Знаю, вы хотите еще о старухе, я как раз вспомнил еще несколько моментов, о которых нельзя не упомянуть.

Бабушка эта не совсем в здравом уме. Оно и понятно – возраст. Под восемьдесят. Мало кто доживает до таких лет, а она даже умудряется чувствовать себя вполне удовлетворительно. Правда сама она о себе так не думает. Ей постоянно мерещится фантомная боль, призрачная слабость, невидимое недомогание, хичкоковское головокружение. Но самое главное – артериальное давление. Она готова измерять его каждые пять минут. Дай ей волю, она целый день будет держать руку в манжетке. Бабуля на этой теме поймала настоящий бзик. Навязчивая идея. Паранойя. Если давление нормальное или низкое, она его обязательно перемерит. Начинает нервничать, причитать: «Почему такое низкое? Я что умираю? У меня отродясь такого не было!». Старуха ходит по комнате, чуть ли не бегает, задерживает дыхание, кашляет, чихает, пускает газы, ворчит, кричит. Она делает десяток приседаний, пробегает по квартире, затем окунает голову в унитаз.  После всех этих манипуляций, она резко садится на стул, чуть не разбивая свою башку об стол, и быстро надевает манжет. С появлением пены у рта, она одновременно включает аппарат. Бабка пыхтит, корчится, сопит и хрипит. Красная от напряжения, морда готова в любую секунду разорваться, как гнилая тыква. Через минуту аппарат показывает давление в несколько атмосфер. Старуха ликует: «Вот оно. Наконец-то! Я говорила вам, что у меня высокое давление! А вы не верили! Выкусите! Поэтому-то я и чувствую себя плохо. Не в своей тарелке!». Она бревном валится на кровать и уже оттуда подает сигналы SOS: вздыхает, ахает, охает, шипит, клокочет, хлюпает, курлычет и хнычет. Через пару минут она умолкает. Кажется, старуха упокоилась с миром. Но не тут-то было. Она взбрыкивает ногами и вываливается с кровати. Ползет по полу. Затаскивает себя на стул, надевает манжет. Измеряет давление. И снова из кухни слышно улюлюкание. Давление выросло еще на несколько единиц, показав астрономические цифры. Бабка тут же хватает телефон и звонит дочери. Дождавшись ответа, она умирающим голосом, чуть слышно произносит: «Доченька, у меня давление три миллиона на двести пятьдесят три тысячи. Что делать?». Дочка, не проявив ни капли заинтересованности, советует ей выпить яду, то есть таблетку. И сразу же кладет трубку – положив болт на свою мать. Старуха хотела еще что-то прошептать, но гудки в трубке заставили ее заткнуться. Она достает наполненную до краев лекарствами коробку из-под ботинок сорок пятого размера. Ныряет туда головой и долго шебуршит. Как опытная акула, она выслеживает жертву в виде тюбика или упаковки. Бросок кобры, коробка падает со стола, лекарственные средства разлетаются по полу. В руках у нее таблетки. Бабка надевает очки с увеличительными окулярами в плюс сто диоптрий. Внимательно читает. Вертит упаковку в руках. Принюхивается. Ковыряет ногтем. Кусает. Затем с радостным воплем бросает упаковку в ведро: «Срок годности истек!». Затем снова берет телефон и набирает номер дочки. Ждет. Хихикает. Подтрунивает. Ухмыляется. Дочка, зная свою назойливую навозную мать, не отвечает на звонок. Старуха вся в расстроенных чувствах, сокрушаясь на каждом шагу, идет в комнату, но внезапно поскальзывается на разлитых назальных каплях, и распластывается на полу. Поднимается визг. Свинья, услышав его, сдохла бы со стыда или от страха. Бабка, как облезлая волчья шкура, валяется на полу. Орет. Но тут вспоминает, что помимо нее и беспомощного деда, в квартире никого нет. Помочь некому. Старуха встает на четвереньки. Проверяет все службы жизнедеятельности. Чешет ягодицу. Кашляет. И потихоньку поднимается. Обиженным затуманенным взглядом обводит кухню. Она неуверенно садится на стул, надевает манжетку. Давление в норме: «Вот быть этого не может! Я даже таблетку не пила! Вранье! Ложь! Сломался! Аппарат сломался! Надо еще раз проверить». Повторяет процедуру. Тонометр показывает 125/80. «Я же сказала! Он сломался! Опять двадцать пять!» – орет бабка из кухонного окна. Подожди-ка, а какое давление было до этого? Правая рука чешет затылок, потом лоб, затем к ней присоединяется левая, и теперь одновременно чешется лоб и затылок. Но и это чудо средство не помогает ей вспомнить предыдущие показатели. Ладно, придется измерить еще раз. Только для начала, надо записать цифры. Старушка пишет в специальный блокнотик, в котором отмечены закончившиеся продукты питания, лекарства, средства личной гигиены и прочая ерунда. Процедура измерения повторяется в сотый раз. Все это похоже на фрагмент из сочинений Кафки. Абсолютный абсурд. Но это происходит на самом деле. Давление показывает разницу в пятнадцать единиц. «А я что говорила! Сначала одно показывает, через минуту – другое! Быть этого не может! Надо выкидывать! Позвоню дочке», – бурчит бабуля и набирает номер. Длинные гудки. «Может что-нибудь произошло? Может ее мопед сбил? Или лошади затоптали? Скорей всего, что-то случилось. И явно нехорошее», – бабка снова начинает нервничать. Переживает. Места себе не находит. Продумывает вероятности произошедших несчастных случаев. Идет в комнату, берет другой блокнотик. В нем номера всех необходимых телефонов. Штук пять. Один из них – муж дочки. Никаких имен. Полнейшая конспирация. Затем бежит к телефону. Набирает номер. Нет ответа. «Значит, их обоих медведь задрал», – думает бабка. Глаза лезут на лоб. Выкатываются из орбит. И лопаются. Она не знает, что делать. Но то, что глаза боятся, делают руки. Манжетка сама собой оказывается на дряблом бицепсе. И бац. Давление зашкаливает. Старуха с полным удовлетворением откидывается на спинку стула. Вот теперь – другое дело. На ее сухих, битых молью губах играет оргазмическая улыбка. Ей хорошо.

Однажды я приехал на новом велосипеде. Только что его купил. Десять минут назад. И я несся к ним, стараясь не опоздать. И не опоздал. А вот замок на велосипед купить не успел. Времени было в обрез. Если я задержусь, старуха вынесет мне смертельный приговор. Поэтому, зайдя к ним в квартиру, вслед за собой в поводу я вел новехонький велосипед. Не оставлять же его без присмотра. Бабка брезгливо посмотрела на него, и мне пришлось объяснить ситуацию. Она промолчала.

На следующий день я так и не купил замок. И решил провернуть тот же трюк, что и накануне. Когда я стал вносить велосипед в дом, старуха, загородив своим бренным телом дверной проем, запретила вносить велосипед. Я, как и ее муж, на минуту потерял дар речи. Этикетом здесь и не пахло. А пахло войной. В воздухе явно ощущался запах серы, напалма и дерьма. Она вытолкала меня из квартиры. Молчаливо, безмятежно, бессмысленно. Как животное убирает внезапно свалившееся на его жилище трухлявое дерево. Никаких эмоций. Одни рефлексы. Я стоял у приоткрытой двери и молчал. В эту щель могло протиснуться только мое тело. Без велосипеда. Я попытался выйти на контакт. Предложил сесть за стол переговоров. Выкурить трубку мира. В общем, включил дипломатию. Бабуля ничего и слышать не желала. Как будто она была глуха на оба уха, а не на одно. Она стояла у двери как тупая, безмозглая тварь. Полнейший нигилизм, тотальное игнорирование, максимальное наплевательство. Вспоминая это, я до сих пор испытываю ярость. Непонятно, каким образом, но я тогда не сорвался. Абсурдность сложившейся ситуации, как и старухино давление, била все рекорды. И что мне оставалось? Конечно, на всякий случай, с собой у меня был дешевый китайский ремешок, который сможет взломать даже ослепший от катаракты однорукий ребенок-азиат. Пришлось, на свой страх и риск, оставлять, купленный за 15 тысяч новейший велосипед, под защиту ремешка, стоимостью в сто рублей.

Каждые пять минут, пока находился у них, я бегал и смотрел в глазок, не пытается ли юный слепой китаец угнать мой велосипед. Но, по всей видимости, он орудовал в другом подъезде, в другом доме, в другом городе. Не в том месте, не в то время. В тот же вечер я купил себе нормальный замок. По типу амбарного. Железная дуга, закрываемая пластиковой перегородкой, для взлома которого понадобится сварочный аппарат. И опытный сварщик. Мой предыдущий велосипед украли с лестничной площадки. Два ременных замка, словно нитку, срезали болторезом. Никаких громких звуков. Никаких следов. Словно велосипеда там никогда и не было. Каково было мое удивление, когда утром я поехал на работу. Поехал на велосипеде-призраке. Единственное, что я сказал: «Пиздец». Скупая мужская слеза скользнула по щеке, скатилась по подбородку на шею, через воротник рубашки вниз, и скрылась в ложбинке между грудями. Его больше никто никогда не видел.

В тот раз старуха победила. Я ничего не мог поделать. Это ее дом, ее крепость. Моих интеллектуальных возможностей не хватило, чтобы объяснить ей всю опасность ситуации. Моих художественных способностей не хватило, чтобы обрисовать ей всю щепетильность. Даже математические вычисления не смогли вразумить ее. Для нее это дело принципа. Либо я оставляю велосипед в коридоре, либо выметаюсь на улицу. Третьего не дано. Она встала в позу. Проявила характер. И победила. Теперь встречаясь со мной, она каждый раз спрашивает, не украли ли еще мой велосипед. И ехидно улыбается. Такая милая заботливая бабулька.