Иван Канина
Физкультура и литература
Благословенный отец-охранник, читая псалмы, твердым уверенным шагом шел навстречу просыпающемуся и трясущемуся в лихорадке трудовику. Жизнелюбие первого било ключом. Ненависть второго – киянком. Посреди коридора произошел контакт. Светлая голова экс-священника, склоненная в молитвенном экстазе, встретилась с беспощадной беспринципностью деревянного киянка. Трудовик яростно размахивал им, пытаясь продраться сквозь папоротниковые джунгли. Да, у него были зрительные галлюцинации и что? Но для его утра это совершенно нормальное явление, такое же, как и утренний лежак. Объективно, охранник сам виноват, не стоило ему лезть поперек батьки в пекло. То, что случилось потом, лучше не вспоминать. Тем хуже для нас, ибо мы вспомним. Трудовик, нарубив папоротника, решил развести костёр. Холодная ночь, проведенная в дубовом гробу, могла стать причиной простудных заболеваний. А заболеваний у него и так хватало. Он до сих пор не мог вылечиться от скарлатины, цинги и от лихорадки новорожденных. Учитель поднял забитое до состояния отбивной тело охранника и понес его в свою коморку. Точнее – в пещеру, так ему казалось. Дальнейшее описание событий может вызвать у вас анафилактический шок, апоплексию или себорею. Предупрежден – значит вооружен. Можете смело пропустить этот абзац. Ничего познавательного, образовательного, воспитательного и, уже тем более – оздоровительного, там не будет. Я же могу и не писать об этом. Но могу и писать. Выбираю второе.
Для того, чтобы не жечь костёр на голой земле, трудовик постелил еловый лапник. В реальности – это был лист оцинкованной огнеупорной жести. На мягкие ветки он бросил тонкие сухие щепки, а сверху – свежесрубленный папоротник. Учитель щедро полил бензином мякиш бездыханного охранника. Использовав кремниевые камни, он развел огонь. Удивительно то, что и в реальности он тоже использовал кремниевые камни. Тело-папоротник вспыхнуло. Трудовик поднес руки к костру. Горячий воздух согрел заскорузлые окровавленные кисти. Жар поднимался выше. И вот уже обдерматиченные артрозные локти стали наливаться теплом. За ними – выбитые из суставов, плечи. Дрожь, постоянно бившая учителя, стала уменьшаться. Сознание его стало проясняться. Еще бы, ведь пылающий человеческий труп и не на такие чудеса способен. Поскользнувшись на крови и ударившись затылком об острый угол, он ненадолго потерял связь с жизнедеятельностью. Но милостью Бога, уже через несколько секунд был возвращен в мир живых. Ибо путь его еще не завершен. На самом деле, трудовик даже не заметил падения и ранения в голову. Он встал, отряхнулся, размазал кровь и твердым шагом направился по своим делал. На авансцену вышли свежие галлюцинации, вызванные травмами головного и спинного мозга. Теперь трудовик видел вокруг себя шикарные апартаменты. В одной из комнат пылал камин. Самое время для кофе, подумал он. В пьяном угаре, он взял с полки масленку и поставил её на поминальный костёр. Через минуту масло вскипело. Почувствовав приятный кофейный аромат, трудовик снял турку с огня. Рухнув на грубо сколоченную скамью, он вытянул ноги. Хруст в коленных суставах длился около минуты. В коленных чашечках явно не хватало синовиальной жидкости. Чтобы восполнить дефицит, учитель пригубил из масленки. Масло заполнило пасть и побежало дальше по пищеводу, обжигая и уничтожая все на своем скользком пути. Дальнейшие события вспоминаются ему словно в дыму. К тому времени, тесная коморка без окон была полностью задымлена. Концентрация угарного и углекислого газа на квадратный метр достигла критической отметки. Сознание, и без того омраченное, подернулось мутной пеленой, пошло поволокой, затуманилось. Тьма поглотила его.
Через несколько часов после описанных событий, учитель, как ни в чем не бывало, вел первый урок. Единственное, выглядел он не лицеприятно. Но так он выглядел всегда. Потому что жизнь его была сущим адом, где, словно в мясорубке, крошились кости и перемалывалось гнилое мясо. Ах, да, еще и дыхание его в тот день было свистящим, а голос – сиплым, как будто он выпил пару глотков кипящего масла, которое сожгло его дыхательную и пищеварительную системы. А так ничего. Даже иной раз улыбнется и выпустит кровавую пену изо рта.
Ножка
Однажды на уроке труда нам дали задание – сделать резную ножку для стула. Для этого нам выдали деревянные бруски, которые мы закрепили на шлифовальном станке. Нам дали орудия труда и пытки: напильники, зубила и наждачную бумагу. И, на всякий случай, если не останется другого выхода, киянки. Если заготовка вконец испорчена, ее может спасти лишь избиение деревянным молотком. Его прикосновения, как и в случае с волшебной палочкой, исцеляют. Фактически, это и есть волшебная палочка. Но о Киянке мы уже говорили ранее, твоё время прошло, дай возможность и другим показать себя. Не влезай, пожалуйста. Стоит отвлечься, задуматься, как киянок сам лезет в руки и начинает отстукивать по экранной клавиатуре. Зачем я постоянно таскаю его с собой? Да, он несколько раз спас мне жизнь, но я же не таскаю с собой все, что спасало мне жизнь. Нет. И, тем более, никакая из этих вещей не занимается самодурством или самоуправством. В отличии от тебя, Кия. Будешь себя так вести, отправлю к моему отцу в гости. На тот свет, то бишь. Понятненько? Тогда пошел прочь! Что про меня люди подумают? Сумасшедшим же посчитают. Мол разговаривает с деревяшкой! Им же не объяснить, что ты типа Буратино или Пиноккио – живая деревяшка. Им же доказательства подавай. Практические и фактические. Нет – значит не было, скажут. У автора галлюцинации, он психически нездоровый, больной, то есть. Ему место не на страницах книги, а в психиатрической клинике. Пусть там на стенах выписывает своими экскрементами, что пожелает. Нам подавай серьезную литературу: детективы, фэнтези и фельетоны! Прочь психоделия!
Можно, я продолжу? Благодарю. Итак, мы преступили к заготовлению барельефных ножек для антикварных стульев. Задача поставлена самая серьезная, халтура не пройдет. Либо ножка, либо что-то другое. Третьего не дано. Мы с приятелем Лёхой, подошли к этому делу с творческим запалом. С так называемым энтузиазмом. Энергия била из нас гаечным ключом. Берегись, заготовка! Пришло твоё время. Из простой деревяшки тебе суждено стать предметом декоративного искусства. Тебя ждет великое будущее. Возможно, ты будешь поддерживать задницу короля, ну, или хотя бы вице-короля. На твои хрупкие волокна возложена великая честь. Так прими же ее с высоко поднятой головней.
Если бы вы посмотрели на нас со стороны, то увидели бы двух гениев деревообрабатывающей архитектуры. Процесс пошел. Станок ревел, бешено вращая заготовку, во все стороны летели стружки и труха, дерево пело под аккуратные, грациозные движения напильников. В наших умах уже вырисовывался вид идеальной ножки. Она прекрасна, как Венера Милосская. Для начала необходимо придать ей округлую форму. А уже затем, используя прочий инструментарий, нанести на нее узорчатый орнамент. Все шло отлично до тех пор, пока заготовка не приобрела соблазнительную округлость; когда из неуклюжего деревянного подростка она превратилась в сногсшибательную женщину с шикарными формами. Напомню, мы находились в самом центре подросткового периода. Когда сексуальная энергия преобладает над прочими духовными ценностями. Увидев этот прекрасный вытянутый округлыш, все наши творческие искания наконец приобрели законченную форму. Неуверенность сгинула. Шутки кончились. Мрак отступил. Воссиял свет. Нашим изувеченным от гормонов мозгам явился образ. Это будет он, а не она! Первым человеком был Адам, так почему же мы должны нарушать законы первородства и правопреемства? Кто мы такие? Слово учителя труда – ничто, по сравнению со словом самой природы. Не для того мы изучали природоведение в начальных классах!
Бросив все силы на воплощение замысла, мы и не заметили, как урок подошёл к концу. От нашего станка летели искры и гремел чудовищный хохот. Само Безумие смеялось над нашим творением. Оставалось только ошкурить предмет. Привести его к наиприятнейшей гладкости. Чтобы никаких шероховатостей. Как говорится – без сучка и задоринки. Чтоб комар носа не подточил. Это была приятная работа, мы чуть не перебили друг друга киянками, ведь каждый хотел внести свой вклад. Но вот прозвенел отрезвляющий звонок, и весь класс понес свои ножки к насесту пьяного вхлам учителя. И только тогда до нас дошло. То, что мы сотворили, нельзя сдавать на экспертную оценку. Пускай даже самого пьяного трудовика на свете. За такое могли выпереть из школы. Или вызвать родителей. Мы тут же смекнули заглянуть в кладовую чудес. В лавку древностей. В это время добропорядочные ученики с чистой совестью, по всем канонам выполнившие свой священный долг, стали сдавать свои работы. Ножки полетели со всех сторон. Класс наполнился свистом разрывающегося воздуха. И целью всех этих смертоносных снарядов был уснувший коматозным сном трудовик. Ножки ударялись о доску, оставляя вмятины. Некоторые бились и ломались. Особо продвинутые ученики, поднаторевшие в метании пращи, попали в яблочко. Точней, в адамово яблоко и в глазные яблоки тоже.
Эти смертоносные попадания произвели противоположный эффект. Они, словно разряды дефибриллятора, вырвали трудовика из лап клинической смерти. Он очнулся, но оказался погребенным заживо. Сразу же, следуя правилам поведения при обвале шахты, он начал орать, реветь и аукать. Звать на помощь. Молиться.
Пока учитель выбирался из груды, свалившихся на него тубареточных ножек, мы прошмыгнули в святая святых. Здесь было все. Любой, даже самый требовательный дракон, удовлетворился бы количеством сокровищ, скрывавшихся в этой пещере. Выставив все предметы, находящиеся там, на аукционе, можно стать миллионером. Все вокруг сверкало и отливало серебром и позолотой. На стенах висели резные рамы для картин, узорчатые лакированные панели, предметы зодчества высшего качества, фигурки Будды из дерева, металла и полудрагоценных камней. Разрисованные вазы, посуда из глины, покрытая гжелью. Трости с различными набалдашниками в форме волчих голов и черепов с янтарем в глазницах. Серебряные подсвечники тончайшей работы. Конечно, ничего этого не было и в помине. Но могло быть, если бы это писал не я, а Виктор Гюго. Но нам достаточно и того, что он написал на первых пятидесяти страницах «Собора Парижской Богоматери».
На самом деле это была обычная дыра, заваленная всяким хламом и мусором. Там было небезопасно, любой неосторожный шаг мог привести к чудовищным физическим мучениям. Всюду торчали ржавые гвозди, на полу валялись грабли, шкурки от бананов и развязанные шнурки. Из углов торчали острые вилы, заточенные лопаты, серпы и косы. Даже Индиана Джонс11 обделался бы в штаны от страха и позорно повернул назад. Но страх получить "двойку" по трудам гнал нас вперед. Никто и никогда на моей памяти не получал отрицательных оценок по этому предмету. Великий позор и всепоглощающее унижение были для нас лучшими мотиваторами. Продемонстрировав чудеса эквилибристики, мы подошли к ящику из обсидиана, который на самом деле был простой картонной коробкой, с кучей ножек от стульев внутри. Мы, рискуя быть уличенными на месте преступления, не стали брать первую попавшуюся. Мы стали выбирать лучшую, чтобы утереть носы одноклассникам. Через несколько десятков различных огрызков и калек, мы, наконец, нашли то, что искали. Идеальная ножка, в сто крат лучше женской. Шедевр от настоящего мастера-ножиста. Мечта всех стульев и пример для подражания всех ныне существующих ножек. Лучшее предложение и одновременно с этим – предложение, от которого нельзя отказаться. Мы зачарованно вертели ее в руках, не в силах оторвать взгляд. В руке она лежала как литая. Гладкая бархатистая поверхность, шелковые изгибы, манящие выпуклости и влекущие углубления. Рисунок вился призрачным лабиринтом, заплетаясь в шевелящийся узор змеиных лилий. Я влюбился и уже через мгновение опустился на колено, готовый сделать предложение руки, сердца и души. Но сразу же в колено мне впился гвоздь, разорвав не только штанину, но и обманчивый морок, которым опутала нас ножка. Боль от укола и невыносимая боль от утраты пронзили моё колено, а затем и сердце. Душа вместе с кровью, капля за каплей сочилась из раны. Зато мозги заработали трезво. Взять эту ножку-сирену – чрезвычайно глупое решение. Это очень похоже на ловушку, придуманную хитрым учителем. Оказывается, он не так глуп, каким кажется. Умалишенным придурковатым имбецилом-дегенератом. Но и мы не робкого десятка. Мы раскусили его грязный хитроумный замысел. Скольких учеников он успел сгубить таким образом? Тысячи, сотни тысяч, миллионы? Что он делал, когда они приносили к его дряхлым немощным ногам эту ножку? На что склонял их? Бедняги и бедолаги, ушедшие, сгинувшие, пропавшие. Ваши неприкаянные призраки шатаются по всему свету, не находя себе ни места, ни покоя. Но настал день, настал час, настала минута, когда вы будете спасены. Пробили часы! Пора! Используя грязную окровавленную вонючую тряпку, лежавшую на полу, я схватил ножку, и бросил ее в ведро с соляной кислотой, стоявшее посреди комнаты. Она не успела ничего понять, но прочувствовала все сполна. Ножке – ножья смерть. Ее крик, то есть, треск, до сих пор звучит у меня в ушах. Агония длилась недолго, и вот от ножки уже не осталось никаких следов. Бесследно растворилась, оставив шрамы на наших юных сердцах. Я чувствовал себя Фродо Бэггинсом12, выбросившим кольцо всевластия в жерло Ородруина. Я вымотался и исчерпал жизненные силы. Не глядя друг на друга, взяв первую попавшуюся псевдо-ножку, мы потащились к выходу.
Учитель уже вовсю занимался анализом работ. Некоторые экземпляры ему нравились, и он, хмыкая, вращал их перед глазами. Забракованные ножки глупо валялись на полу, уставив окоченевшие взгляды в потолок. Их время было сочтено. Не успев исполнить свой трудовой договор, им предстояло сгореть в печи. И это не самый плохой вариант. Потому что самые уродливые ножки шли в личную коллекцию учителя. Он демонстрировал их в качестве примера того "как не надо делать". Каждый год они становились объектами шуток и насмешек, им постоянно приходилось выслушивать улюлюканье, смех и свист в свой адрес. Их называли "уродами". Их избивали, калечили, уничтожали. Но с каждым годом их становилось все больше и больше. Ряды их росли, пополняясь новыми отвратительными кадрами. И, наконец, настал день, когда ножки восстали против системы. Они вышли на улицы, избивая всех и вся, поджигая машины и разбивая витрины магазинов. Они захватили власть в свои ножки. Страшное слово "геноцид" как нельзя лучше подходит под описание того, что они сделали с людьми. Истребление было индивидуальным. Они засовывали человека в станок, по типу деревообрабатывающего, только теперь он назывался "человекообрабатывающий" и начинали обработку. В ход шли те же орудия труда. Было одно отличие – человек не поддавался обработке. Под действием приложенных к нему сил и инструментов, человек превращался в груду вопящего кровавого фарша. Худшего материала для обработки не найти. Некоторые модели подвергались ошкуриванию с помощью наждачной бумаги. Но это не то, о чем стоит рассказывать. В итоге, на помощь человечеству пришли киянки. Хоть по своей природе они и были родственниками ножек, но по духу им ближе человек. Гражданская война длилась недолго. Молотки, неся потери среди мирного населения, сумели изловчиться и в решающей битве, нанести сокрушительный удар, с мясом вырвав победу из грязных лап ножек. Революция захлебнулась в собственных опилках. Моля Киянков о пощаде, временное ножочное правительство встало на колени. И те смилостивились, отправив остатки, некогда буйных и кровожадных ножек, на остров святой Елены.
– Ах ты, чертов негодяй! Сколько раз я тебе твердил, держаться подальше от моего рассказа? Хочешь в растопку? Я тебе устрою костры амбиций! Будешь гореть адским пламенем, деревяшка ты этакая!
Прошу читателей простить невоспитанность моего киянка. Просто у него синдром гиперактивности и дефицита внимания. Совсем недавно, по собственной инициативе, он перестал принимать успокоительные средства и совсем распоясался. Но, я обещаю вам, что он больше не будет вам докучать.
Мы сдали "нашу" работу. Отличная ножка, выполненная в стиле раннего неоклассицизма. Учитель одобрил и поставил нам "отлично". Он отнес ее в каморку, откуда мы недавно ее вынесли. Он ничего не заметил. После ударной дозы древесного спирта вообще сложно что-либо замечать. Наша же настоящая заготовка лежала у меня в рюкзаке. Ей еще только предстояло предстать перед публикой, увидеть свет и себя показать. Это был – сорокасантиметровый деревянный член. С искусно вырезанной головкой. Гладкий и гадкий.
Покинув территорию трудового лагеря, мы направились в столовую, тыкая попутно деревянным членом всех встречных и поперечных. Не то, чтобы им всем это нравилось, но сделать они ничего не могли. Поскольку тыкали мы только тех, кто был слабее нас. Конечно, мы старались тыкать незаметно для учителей и прочих взрослых. Никому не хотелось быть уличенным с безнравственным предметом в руках.
– Ваня, а ну-ка подойди сюда. Что это у тебя в руках? Покажи. Давай-давай, выкладывай. О, боже! Господь милосердный! Ты где это взял?!!! А ну пошли к директору, ему и объяснишь все подробности.
Слава Босху, никто нас не поймал. В один из очередных тычков, не рассчитав силу, попав в чей-то крестец, я сломал деревянный пенис напополам. Горе тому школьнику, чей позвоночник оказался крепче обработанного дерева. Так как после одного случая применять физическое насилие мы зареклись, поэтому мы нанесли ему всего несколько психологических травм.
Рюкзак
Лёха – мой лучший друг. Мы с ним прошли медную воду, огненные трубы и хлебнули дерьма в окопах Хошимина. Леша всегда провоцировал меня на всякие непотребства. Он шел со своей подругой и говорил мне: "Ваня, сделай сальто". Подразумевалось не какое-то заштатное сальто, а сальто мортале, так называемый смертельный скачок. Была зима и улицы были покрыты твердой коркой льда, я хоть и не умел делать этот акробатический трюк, но решил попытаться и чуть не разбил башку. Подруга рассмеялась, а Лёха показал мне большой палец. Я был доволен. Нет, я не был дураком или клоуном, которым легко манипулировать. Просто мне нравилось делать всякие глупости, тем более, если они смешили девчонок. Если ты рассмешил девчонку, считай твой язык уже наполовину в ее рту. А, если девчонка – подруга твоего лучшего друга, то это вообще замечательно. Всегда приятно нравится девушкам твоих друзей. Тебе кажется, что стоит только захотеть и она будет твоей, но ты не хочешь, а она страдает. А друг не в курсе ваших отношений, на то он и друг, а не приятель какой-нибудь. Но все это происходит лишь в твоей грязной голове, ведь ты даже не нравишься своей собственной девушке, не говоря уже о девушке друга. А если быть совершенно искренним – у тебя и вовсе нет девушки. Только лучший друг, в которого ты тайно влюблен. Ахахахаха. Отличный современный сюжет получается. Но нет, гомосексуализма в наших отношениях не было ни на йоту. Даже мысли не было. Тьфу, гадость какая. Я лучше бы переспал с разложившимся орангутангом, чем с Лехой. Подумав об этом меня, чуть не стошнило. Не потому что мой друг был уродливым, нет, наоборот, девочки тащились от него. Просто он был членом моей семьи. О, ужас, разве обязательно использовать слово "член", когда пытаешься отрицать гомосексуальное влечение? Не обязательно.
В тот период у нас была фишка: при виде симпатичной особи женского пола, мы расправляли плечи, разводили локти в стороны и зажимали девчонку между собой, толкая её друг к другу. Обычно девчонки смеялись, отталкивали нас и убегали прочь. Но была одна девочка, которая слишком часто попадалась к нам на глаза. Ей постоянно доставалось. Сначала она перестала смеяться. Затем, при виде нас она застывала от ужаса и уже не сопротивлялась. Но мы все равно пихали и толкали ее слабое безвольное тельце. Дошло до того, что своими действиями мы порвали ей рюкзак, и она заявила на нас завучу.
Я до сих пор помню этот момент. Мы сидим на уроке национальной культуры Якутии, в класс заходит классный руководитель и вызывает нас с Лёшей к себе в кабинет. Мы не в курсе того, что произошла пенетрация рюкзака. Обычно мы не оглядывались на жертв насилия. Поэтому и не обратили внимания на порчу имущества. Но девчушка дошла до предела. Это стало последней каплей. Она больше не собиралась терпеть издевательства и постоянные унижения. Катя. Ее так звали. И зовут. Между прочим, она сейчас актриса театра и кино. Но тогда она была очередной безымянной жертвой двух маньяков-насильников. Но ее терпение лопнуло, и она встала на тропу войны.
Естественно, я обделался от страха. Завуч обрисовал ситуацию с точки зрения взрослого человека, сгустив, где надо краски, и объяснив, какими последствиями это грозит. Катя собиралась написать заявление в милицию. А мне не хотелось угодить по малолетке. Я еще не готов. По малолетке я буду готов угодить только годам к тридцати. Я испугался и проклял себя за глупое неосмотрительное поведение. Я был готов на все, лишь бы нас не загребли. У меня созрел план: спихнуть всю вину на Лёху, но я передумал, когда он поведал мне свой план: спихнуть вину на меня. Мы выбрали другое решение. Мы извинились перед Катенькой, заверив, что такого больше не повторится не только с ней, но и с другими девочками. Я помню её глаза. Они были огромными и голубыми, в них хотелось искупаться голышом. Но такие мысли нельзя озвучивать, тем более после того, что мы с ней сделали. Я извинился, пообещав загладить вину. Правда, я не знал, каким образом можно загладить порванный рюкзак. Навыками рукоделия я не обладал, а приносить рюкзак домой на починку маме, было слишком опасно. Пошли бы расспросы, а врать я так и не научился. Поэтому мы решили сделать для нее подарок. Вот когда бы пригодился сорокасантиметровый деревянный член. Но нет, мы не были настолько отмороженными.
Денег на подарок у нас не нашлось. Но Лёша решил эту проблему, украв из магазина пенку для волос. Он пошел на второе преступление ради того, чтобы искупить вину за первое. Совершенная глупость. Но, как ни странно, она сработала. Что стало бы с Лёшей, если бы он попался на воровстве, лучше не думать. Скорей всего вместо того, чтобы стать юристом Промышленной палаты города Иркутска, он стал бы зэком в Якутске. Короче, мы дождались 8 марта и презентовали Кате пенку для волос. Ничего более идиотского нельзя было и придумать. Она приняла подарок, не подозревая, что является соучастником преступления. Она вынудила нас сделать это. Довела до преступления. Мы были в безвыходном положении. Почему я говорю "мы", когда все сделал Лёша? Не знаю. Я отговаривал его, но он не послушал. Моя совесть чиста. Но подарок мы дарили вместе. Я чувствовал удовлетворение, как будто я заработал право на прощение.