Наталья Игнатова
Врагов выбирай сам

Зако не был крещен. Даже крещен не был… Господи, не прощу себя сам, простишь ли ты?

А может, потому и не молился ты, Артур Северный, что не чувствовал – да и чувствуешь ли сейчас? – истинного раскаяния. Такого, чтобы сердце останавливалось от стыда, от непосильной тяжести преступления? Ты убил человека. Ты знал, что делаешь, и убийство не было случайностью, и меч не сам повернулся в руках – только в сказках оружие может не слушать хозяина, – это ты, рыцарь, священник, ты – убил. И – помнишь? – тебе понравилось. Ты помнишь эту мерзкую, воистину бесовскую гордость за себя и за свой меч, и за то, что все получилось чисто. «Красиво»…

– Нет. – Артур помотал головой, зажмурился и повторил умоляюще: – Нет.

Но ведь все правда. С чем спорить и как спорить, если память – проклятущая, и за что она такая?.. – до деталей, до мелочей, до каждой капли крови, до хруста под лезвием – все возвращает память. И не одним ударом – чтобы сразу. Медленно.

Медленно.

Черный меч, длинный, узкий, на удивление легкий – его можно было удержать, остановить, но не хотелось. Нельзя портить смерть, нельзя прерывать торжествующее падение клинка, можно лишь помочь ему, чуть-чуть, самую малость довести, доработать – ласково и легко. Красиво.

Великолепная, ни с чем не сравнимая красота неизбежности.

Черный меч – вороненый клинок, чуть потертая оплетка на рукояти, трехпалая когтистая лапа сжимает шар навершия. Она кому-то очень нравится, эта лапа – не птичья и не звериная. Кто-то находит в ней нечто необычное, неожиданное, а потому красивое. Кто-то просто очень любит этот меч, свое оружие, свое второе «я»… любит так же, как Артур любит Миротворца.

… Самоуничижение и раскаяние – благодатнейшие состояния духа, полезные и воспитующие одновременно. А убийство – тяжелейший из грехов, и кому же каяться, кому быть ниже червя в дорожном прахе, как не тому, кто совершил этот грех, поднял руку на человека? Но даже убийцу не стоит обвинять в том, чего он не совершал. Не стоит перегибать палку, это, право же, может плохо закончиться.

«Ты бываешь так доверчив, мой рыцарь…»

Это следовало сделать сразу: к голосу разума стоит прислушиваться даже тогда – особенно тогда, – когда он кажется опасной нелепицей.

Артур встал, снял со стены гипсовое распятие и с размаху опустил на угол столешницы.

Ярко-белые на сколах, раскрашенные брызги.

«Кто он? Ты знаешь? Скажи мне, ответь, кто он?»

«Что тебе до него, Артур, когда в опасности твоя душа? Что тебе до всего мира, рыцарь мой, мой бедный грешный мальчик? Я не оставлю тебя, и Господь не оставит тоже, но спасти себя ты должен сам».

«Подожди, – взмолился Артур, чувствуя, что Она уже уходит, – что с моим братом? Где он? Он жив? Что с ним сделают?»

«Ты хочешь, чтобы я позаботилась о нем? – Она правильно истолковала все вопросы, собрав их в единственную, невысказанную просьбу. – Артур, разве я когда-нибудь оставляла вас?»

«Нас?»

«Ты ведь не мыслишь себя отдельно от брата. Я могу сказать тебе, что все будет хорошо, но это будет лишь утешением. А ты не нуждаешься в утешении, мой рыцарь».

Она не улыбнулась на прощание. Она была серьезной и грустной, и все равно, когда образ Ее растаял, Артур не чувствовал уже ни страха, ни тяжелой усталости. Была спокойная радость, как всегда во время молитвы, и странным образом сплетенная с радостью уверенность в том, что дальше будет хуже. Много хуже.

Скрипнуло смотровое окошко.

– Убирайтесь, – попросил юноша, не оборачиваясь.

– Похвальное смирение, сын мой. Проведи оставшееся у тебя время в молитве, и, возможно, ты обретешь царствие небесное.

Голос был лжив и неприятен, как слои жира на тарелке. Тонкая нить, протянувшаяся между Артуром и Небесами, зазвенела и лопнула с легким стоном, отдача болезненно ударила в виски. Так не должно было быть. Такого просто не могло быть…

Рыцарь смотрел на гипсовые осколки. Медлил обернуться. Знал уже, кто говорит с ним. Знал, что должен сейчас бояться. Ему и было страшно, страшно оттого, что оно… что владыка явился сразу, как только разбилось поддельное распятие.

Услышал? Почуял?

«Господи, да кто же он?!»

Но напугать Артура так, как в первую встречу – в день присяги Старого, – владыка Адам не смог. Он сам боялся. Чуть-чуть.

Это было забавно, и Артур улыбнулся, когда взглянул наконец в лицо митрополиту. Два священника. Один запачкан кровью правнука. Второй – родной сестры. Один якшается с нечистью. Второй – с демонами. Один давно впал в ересь. Второй делает еретиками всех вокруг. И оба почитаются святыми.

Люди такие странные. Самые странные из всех созданий Господа.

– А может быть, ты просто грешен, рыцарь, так грешен, что Благодать отвращает тебя? – Владыка Адам улыбался сквозь крупную решетку. – Ты хотел исповедоваться, сын мой. И потребовал, насколько я знаю, кого-нибудь из Храма, отвергнув моего посланца. Так?

– Так, Ваше Высокопреосвященство.

Митрополит ласково покачал головой. Ласково и укоризненно:

– Чем же не устроил тебя смиренный служитель Божий? Ты исповедуешься не перед человеком, а перед Господом, и есть ли разница в том, кто слушает тебя?

– Есть, Ваше Высокопреосвященство.

– Твои братья по ордену не пожелали прислать исповедника.

«Врете, Ваше Высокопреосвященство».

Артур сжал губы, чтобы согнать улыбку. Ему по-прежнему было смешно: ведь оба знают друг о друге если не все, то многое. И знают, что другой знает. И все равно беседуют как ни в чем не бывало. Провинившийся рыцарь и скорбящий о его душе митрополит.

– Возможно, их неправильно поняли, Ваше Высокопреосвященство.

– Возможно, – кивнул владыка Адам, – все возможно. И я счел возможным прийти к тебе сам, смиренно надеясь, что моя скромная персона удовлетворит в качестве исповедника гордого рыцаря Храма.

– Нет, – сказал Артур, пренебрегая обязательным титулованием. Сколько можно в конце-то концов?

– Нет? – переспросил владыка Адам.

– Нет, – повторил Артур.

Митрополит рассмеялся, как смеются взрослые над безобидными проказами детей:

– Тамплиеры всегда серьезно относились к своим привилегиям. – Он смотрел с ласковой укоризной. – Но сейчас не время играть в независимость, сын мой. Ты не в том положении и слишком близок к смерти вообще без покаяния.

– Уходите, – спокойно повторил Артур, – вы помешали моей молитве.

Еще несколько мгновений владыка Адам смотрел на него с жалостью, потом отошел от окошка.

Лязгнул засов, и тяжелая дверь отворилась.

Входя, митрополит бросил:

– Не двигайся. – Обошел вокруг замершего столбом Артура, поглазел снизу вверх, потом сел на табурет, опершись локтем на стол: – Раньше ты боялся меня, – заметил с дружеским удовлетворением, – теперь слушаешься. Я по-прежнему сильнее, а значит, Бог на моей стороне. Вне всякого сомнения, Миротворец, ты – посланник Сатаны и обладаешь определенной властью, но, как видишь, даже простые братья-монахи одним лишь словом умеют усмирить и тебя, и дьявола в тебе. Зная это, будешь ли ты отрицать, что сила моя – от Господа?

– А вас смущает мое сомнение?

– Меня смущают судьбы тех, кто прислушивается к тебе, Миротворец. Я пекусь о них, это мое стадо, а ты рыщешь вокруг, подобно волку, и пожираешь беззащитных овец. И у тебя еще хватает дерзости обвинять меня в неверно выбранном пути!

– Кто-то же должен. – Артур попробовал пожать плечами. Не получилось, конечно. – Зачем меня арестовали?

– За чго, сын мой. А именно: за ересь, колдовство, двойное убийство, шпионаж в пользу эльфов и смущение невинных душ.

– А содомского греха в списке нету?

– Есть связь с колдуньей. Дитя мое, – владыка Адам сочувственно покачал головой, – ты падаешь все ниже и ниже, ты уже начал убивать людей, ты безвозвратно губишь свою бедную душу, зачем же упорствовать, усугубляя и без того тяжкую вину? Сейчас тебе нужно каяться, чистосердечно и искренне каяться, чтобы спасти себя и своего брата…

– А он при чем?

– Разве того, что он колдун, недостаточно?

– Альберт не колдун.

– Интуит, дикий маг – называй как хочешь. – Обутой в сандалию ногой митрополит поворошил осколки гипса на полу. – Вид христианских святынь противен тебе, Миротворец?

– Нет.

– Однако ты уничтожил распятие. Что ж, давай считать это случайностью. Я слышал, ты неглуп. – Владыка подпер щеку ладонью, разглядывая Артура с задумчивым вниманием. – Скажу откровенно: ты не производишь впечатления человека, хоть сколько-нибудь наделенного способностью мыслить, и в то же время я понимаю, что убогого рассудком Враг не выберет своим эмиссаром. Видимо, в тебе он получил редкое и счастливое сочетание разума и силы, а исходя из этого предположения, я могу надеяться, что ты правильно оцениваешь положение, в котором оказались вы с Альбертом. Список обвинений ты выслушал и знаешь, что любое из твоих преступлений карается смертью. Я, в свою очередь, прекрасно понимаю, что ты будешь отрицать все, вообще все, уповая на то, что Сатана защитит тебя от пыток, а также на то, что в ордене Храма рано или поздно прознают о твоем аресте. Вопрос лишь в том, сколь долго ты будешь упорствовать во лжи, не так ли, сын мой? Мой бедный, грешный мальчик…

Артур выдержал лицо и даже сумел снова улыбнуться:

– Я не лгу в храме.

– Ты уже начал. Ну да ладно, пока что мы лишь беседуем, один на один, без писца, без дознатчиков. Дело в том, что никто не найдет тебя здесь, Миротворец, никто даже не будет тебя искать. Ведь ты не вернулся из Серого леса и не вернешься до тех пор, пока мы не получим от тебя полного и искреннего признания во всех совершенных преступлениях.

– Зачем так сложно? – удивился Артур. – У вас же наверняка все готово, нужна лишь моя подпись или как здесь заведено? Кто мешает нарисовать и ее тоже?

– Только и исключительно забота о твоей душе, дитя мое. Мне не хватает некоторых подробностей, и я хотел бы получить их из первых рук. Ты же, покаявшись во всем, спасешь себя от геенны, а своего брата – от смерти.

– Ну да?

– Ах, Миротворец! – Владыка Адам встал из-за стола и подошел к Артуру, ласково заглянул в глаза. – Неужели ты думаешь, что я возьму на себя такой тяжкий грех, как смерть некрещеного? Неужели ты полагаешь, что я способен отправить в ад бедную, заблудшую душу? В ад – на вечные мучения, в огонь, в кипящую серу, без всякой надежды спастись хотя бы во время Суда… Итак, какой порядок тебе предпочтительнее: будешь отвечать на вопросы сразу или сначала убедишься, что твоему брату здесь может быть куда хуже, чем в преисподней?

– Спрашивайте, – сказал Артур.

– Зачем вы ездили в Стополье?

– По заданию ордена Храма.

– В чем заключалось задание?

– Я должен был выяснить, крещен ли Зако Чопич, Золотой Витязь.

– И это все?

– Все.

– Что же ты выяснил?

– Он не крещен.

– Не был крещен, – поправил отец Адам, – ты ведь убил Зако. Удалось ли тебе узнать причины, по которым этот бедный юноша оказался лишен крещения?

– Да.

– А есть ли у тебя доказательства того, что причины эти не просто плод крестьянских суеверий?

– А вы по-прежнему считаете, что ваша сила от Господа?

– Таинству помешала твоя проклятая кровь!

– Да оба хороши! – Артур не выдержал и рассмеялся. – Один другого святее. Что вам еще интересно, Ваше Высокопреосвященство?

– Ты много времени провел в архивах стопольского прихода. Что ты искал там?

– А как вы думаете?

– Что ты нашел?

– Ну и мразь же вы, Ваше Высоко…

… Пощечина была, конечно, вполне заслуженной, но, на взгляд Артура, митрополиту сан не позволял заниматься рукоприкладством. Вообще бить начали как-то часто. Ой, не к добру…

– Что ты нашел?! – лязгнул металлом в голосе владыка Адам.

– Между прочим, – с легкой обидой напомнил Артур, и слизнул кровь с разбитой губы, – священнику пристало быть смиренным и милосердным. А вы орете, будто вам яйца прищемило. Что нашел, то нашел… все равно мне оно не пригодилось. Ерунда всякая в тех архивах. Отец Димитрий с настоятелем монастыря, где вы учились, переписывался пару лет, а я черновики разыскал. Будто вы их сами не читали?..

«А ведь не читал, – сообразил он тут же, – вообще не видел, и о письмах не знал ничего. Иначе позаботился бы о том, чтоб ни клочка бумаги не осталось после смерти пресвитера».

– Где они?

– Разве это важно, владыка? – спросил Артур, соображая, как бы так ответить, чтоб и не солгать, и не сказать правды. – Черновики сами по себе ничего не стоят. К ним нужен человек, который мог бы сделать выводы. А для правильных выводов надо знать столько, сколько знаю я. Про голодных псов, про демонов, которые у вас в подчинении, про умирающих священников, Софию…

– Замолчи! – приказал митрополит. – Говори, кто еще об этом знает?

– Может быть, Галеш? – с легким сердцем предположил Артур. Менестрель и в самом деле знал понемножку обо всем на свете. А делать допуски и лгать – это разные вещи.

– Музыкант?

– Ага.

– Где он?

– А я не знаю.

– Ты лжешь, Миротворец.

– Я не умею врать в храме, – грустно напомнил Артур, – даже в таком, как этот.

– Кто-нибудь еще?

– Скорее всего, Флейтист.

– Кто это?

– Он живет в Цитадели Павших.

– Еще?

– А вам мало? Ваше Высокопреосвященство, объясните мне, сделайте милость, почему вы думаете, что за вами стоит Господь? То, что вы делаете, и то, что уже сделали, противно Ему, разве вы сами не слышите, как радуется Враг, когда смотрит на вас? Постойте… – Как ни странно, владыка просьбе внял и не стал перебивать, и даже занесенную было руку опустил. – … Сто лет назад, – торопливо продолжил Артур, – все было очень похоже, и тот человек, которого мы… который был хозяином Источника в Козлодуе, он тоже полагал, что делает во благо. А на самом деле его руками действовал тот, живущий на Триглаве. Ваше Высокопреосвященство, еще не поздно раскаяться и спасти свою душу. Сделайте это, будет лучше, если вы сделаете это раньше, чем я найду доказательства ваших преступлений…

– Достаточно. – Владыка Адам скучно поморщился. – Это смешно, Миротворец, смешнее, чем дьявол, цитирующий Писание. Но если ты хочешь объяснений, изволь: моя миссия заключается в том, чтобы очистить Единую Землю от нечистых тварей, сделать жизнь людей счастливой и безопасной, уничтожить таких, как ты и твой брат. Главный же мой враг – тот, кто живет на Триглаве, и он враждебен мне куда больше, чем ты или прочая нечисть. Именно с ним мне предстоит решающий бой. Эта цель оправдывает любые средства, а потому Господь простит мне все, в чем ты смеешь обвинять.

– Да ведь именно с Триглава…

– Все. Об этом достаточно. Сейчас расскажи мне, как ты продал душу Сатане, какие поручения выполнял по его приказу, сколько рыцарей Храма вслед за тобой поддались дьявольскому соблазну и как сильно замешан во всем этом командор Единой Земли.

– Вы что, с ума сошли? – оторопел Артур.

– Лучше тебе, дитя мое, не задавать вопросы, а отвечать, подробно и искренне. Итак, как и когда ты продал душу Сатане? Случилось ли это здесь, в Единой Земле, или ты явился сюда, выполняя миссию, возложенную Врагом?

– Ну, знаете. – Было уже не до смеха, но Артур заставил себя улыбнуться. – Вот так сразу – это даже для вас перебор. Я только что выкопал могилу для себя, а вы хотите чтобы я и орден туда утащил? Не было никаких поручений, и рыцари соблазнам не поддавались, и командор ни при чем.

– Но душу ты все-таки продал?

– Если вы говорите о сделке, то нет, ничего такого не было. А вы сами, что, бумаги оформляли? Кровью расписывались? Или тоже так обошлось?

– Я вижу, тебе стало весело, – с пониманием покивал владыка Адам. Вытянул из рукава платочек, аккуратно промокнул кровь на лице Артура. – Видишь? – показал очень яркие на белом, алые пятна. – Это твоя. Сможешь на взгляд отличить свою кровь от крови брата? А на вкус? Мне стоит только приказать…

– Ну так прикажите, чтобы я возвел поклеп на орден. Чего проще?

– Я властен над телами, – объяснил митрополит, – над душами же – лишь Господь. Не в моих силах приказать тебе раскаяться, но я без устали готов убеждать тебя сделать это. Ибо хочу спасти и твою душу, и души всех еретиков-рыцарей, и даже сэра Германа, несмотря на то, что закоснел он в грехе почти так же, как ты, сын мой. Итак…

– Уходите.

– А твой брат?

– Всего лишь один из многих.

– Что ж, – в карих глазах отца Адама сквозь жалость проглянуло любопытство, – ты выбрал.

Он обошел Артура, направляясь к дверям. Лязгнул сталью по стали засов. И стало тихо.

Через несколько минут скрипнуло смотровое окошко:

– Так и стоишь? – удивленно заметил Его Высокопреосвященство, – достаточно, сын мой, достаточно. Я отпускаю тебя. И, кстати, направлюсь сейчас к твоему брату Не будешь возражать, если я передам ему твои слова о том, что он «лишь один из многих»?

Умыться было нечем Артур брезгливо вытер губы тыльной стороной ладони, посмотрел на смазанные полоски крови.

«Стоит только приказать».

Пусть прикажет. Пусть только выпустит отсюда. Страх помогает бороться с чарами, а если испугаться очень сильно или сильно разозлиться, кто знает, может быть, получится и вовсе избавиться от наваждения.

Это не колдовство, то, что делают пастыри и митрополит – это чародейство. А что такое чародейство, не знает никто. Просто есть слово, обозначающее все непонятное, не доступное изучению. Чары – это что-то вроде христианских чудес, только не от Бога, а от того, с рогами, и порой очень трудно найти разницу, потому что Господь далеко не всегда утруждает себя прямыми ответами. Отсюда и заблуждения Его Высокопреосвященства: он всерьез полагает себя посланником Божьим, облеченным великой миссией, и действительно верит в то, что цель оправдывает средства.

А раз верит, значит, не убьет. Вот так-то, рыцарь. Убежденный в собственной правоте, владыка также убежденно верит в то, что ты колдун, продавший душу еретик, смутитель невинных душ… Ага, и эльфийский шпион. Вот в это, последнее, вряд ли. А во все прочее – запросто. И он из кожи вон вылезет, дабы всем другим доказать вину Миротворца, а заодно и ордена Храма.

Доказать! Как тебе это нравится, сэр Артур Северный? Ты хотел напугать убийцу тем, что знаешь о его преступлениях, а на деле раззадорил фанатика, предложив ему посрамить в твоем лице самого Падшего. И если правильно вести себя с разумными людьми ты умеешь, то что делать с безумцами, знают лишь специально обученные священники да некоторые маги.

Не убьет владыка. Будет выбивать признания, не потому даже, что нужны ему эти глупости, а потому, что верит он: только раскаяние спасет заблудшую душу. Ну и, естественно, хочет свалить орден Храма. А другая такая возможность вряд ли представится.

Артур понял наконец-то, что это холодно – стоять босиком на каменном полу, и сел на койку, обхватив колени руками. Когда за стеной закричали, он на долю секунды лишь подосадовал на то, что крик отвлекает от размышлений…

И узнал голос.

Узнал. Он никогда не слышал его таким, этот знакомый до мельчайших оттенков родной голос. Он никогда не слышал в нем такого ужаса и такой боли.

За стеной.

Совсем рядом.

Артур едва не взвыл сам. Сорвался с места. Пронесся по камере. Остановился ошалелый, яростно и беспомощно озираясь.

Альберт…

Каменные стены заглушали звук. Но он слышал. Слышал…

Как больно, Господи! За что?! Его за что?!

Приоткрылось забранное решеткой смотровое окошко. И туда, в бесцветные глаза стражника, полетел тяжелый табурет. С грохотом ударился о стальную оковку. Разлетелся на куски.

Окошко захлопнулось.

Артур зарычал, ударил в дверь плечом. Еще раз. Еще. Дерево и сталь, и тяжелые засовы снаружи… Дверь вздрогнула. Удар кулака выгнул решетку в окошке. Стальные прутья со скрипом выползли из толстого дерева. Вдребезги разлетелась хрупкая заслонка.

Там, в коридоре, забегали. Зашумели. Приказывали усилить посты.

Артур отвернулся от двери. Упал на колени, закрыв глаза. Куда спрятаться, куда убежать от мучительной боли? Не своей. Господи, не надо! Пожалуйста, ну пожалуйста, Господи…

Милрад Брюхотряс гордился собой и уже совсем иначе смотрел на живущих в его трактире хайдуков, на отважных караванщиков, на разных других геройствующих бродяг – как на равных смотрел. Вот они – смелые, отчаянные, не ведающие страха. А вот он, Милрад, тоже смелый и тоже не понаслышке знающий, как весело и звонко может биться сердце, когда идешь на смертельный риск. Рыцарей же. рыцарей Храма, разумеется, что заходили в «Звездень» – чаще, чем раньше, надо заметить, – Брюхотряс принимал с радушным достоинством, совсем не похожим на прежнее, чуть лебезящее желание угодить дорогим гостям.

А на стене трактира красовался видный издалека, ярко-алый на белом, тамплиерский крест.

«Этот дом находится под защитой ордена Храма». Съели, братья-пастыри? То-то же!

Цыбань в ту ночь разбудил всех, от половых до постояльцев, громко колотя в отпертую дверь и требуя хозяина А Милрад, выслушав невероятные новости, оставил пьяницу наедине с бутылкой лучшего в Шопроне бренди и. преисполненный неведомого ранее мужества, отправился в казармы храмовников. Сам отправился, не стал ждать, пока заглянет в «Звездень» кто-нибудь из тамплиеров, потому что решил – и откуда достало смелости, – что до утра может случиться всякое. А рассказав об аресте Миротворца сначала дежурному командиру рыцарей, затем – самому сэру Раду, Милрад, все еще поражаясь собственной смелости, погнал свою лошадку к дому, где жила Ирма.

Правда, там обошлось без него: трактирщик лишь пронаблюдал издалека, как полюбовница сэра Артура в сопровождении двух братьев-сержантов рысью уезжает по темным улицам. Но разве в этом дело? Дело в том, что он смог. Совершил подвиг. Ведь подвиг же, кто будет отрицать?

И крест на стене – видимое тому свидетельство. Ей-богу, Брюхотряса почти не взволновало освобождение от налогов: законная привилегия любого «человека Храма», куда приятнее было сознавать, что орден признал его заслуги, его мужество. Признал и прямо, недвусмысленно заявил о своем признании.

Все-таки тамплиеры справедливы, куда справедливей большинства земных владык. Может быть, это потому, что они – божьи люди и смотрят на дольний мир чисто и ясно, так, словно созерцают его с горних высей.

А в Шопроне жизнь забила ключом. Сначала справедливые тамплиеры взялись разыскивать пропавшего – да-да, в Белой крепости его не оказалось – Миротворца. Потом, двумя днями спустя, неожиданно и безо всякой торжественности, аж сотня рыцарей Кодекса в сопровождении гвардии отправились на охоту за дикими магами. Сотня! Скольких же магов они собирались поймать? Еще поговаривали, что эти самые маги (говорили-то о колдунах, но Брюхотряс не зря был потомственным хозяином «Звездня» и прекрасно знал, чем отличается колдун от интуита), так вот, поговаривали, что эти самые маги устраивают свои шабаши чуть ли не под стенами столицы. А дальше начало происходить что-то совсем непонятное. Потому что из сотни вернулось два десятка. Диких магов не поймали ни одного. Тамплиеры же начали стягиваться в Шопрон со всех краев Единой Земли. Ну или, во всяком случае, рыцари Обуды явились все до единого. Две тысячи. Снова, как в страшном сто тридцать третьем году, орден отозвал все патрули, снял заставы, предоставил герцогу выбор: оставить христиан на съедение тварям или выполнить требования командора Единой Земли.

Кто-то скажет: не по-божески.

А Милрад, хоть и не станет возражать, но мог бы. Потому что, во-первых, неслыханное это святотатство – поднимать руку на посланца Пречистой Девы; а во-вторых, два караванщика, в один день пришедших с юга и с востока, оба рассказывали одно: твари попрятались.

Чуть позже неведомо откуда пришел слух, что с Триглава спускается Черный Туман. Тот, кто жил там, впервые за сто лет напомнил о себе людям.

В Сегеде, по сравнению с растревоженной столицей, было тихо, как в деревне ночью, и все же основная работа по розыскам пропавшего Миротворца велась именно здесь. Сюда же привезли и Ветку. Двое сержантов-храмовников отыскали ее в родительском доме, приказали взять самые необходимые вещи и отправляться с ними.

Она думала, как бы сообщить о том, что за ней пришли храмовники, тому старому магу, учителю Альберта. Ведь это он посоветовал уехать из столицы и обещал, в случае чего, помочь. Оставил даже стеклянную палочку, усыпанную золотой пылью. «Активатор телепорта». Первое, что сделала Вегка, едва задернула шторку, отгораживающую ее закуток от общей комнаты, это переломила стекляшку. Но ничего не произошло, лишь грубый голос из-за шторки попросил:

– Не баловалась бы ты с магией, девица. Собирайся, да так поедем.

«Дура! – Ветка уронила осколки на вязаный коврик возле кровати и едва не расплакалась. – Ведь нужно же было представить место, куда хочешь уйти!»

Плакать, однако, было не время.

Ветка взяла с собой подарки Альберта: украшения, несколько самых красивых платьев и изысканное, как у знатных дам, кружевное шелковое белье, с отвращением оглядела крохотную комнатушку. Родители ее не озаботились в свое время обзавестись достаточным количеством детей и ничего не получили от властей: ни денег на дом побольше, ни малой монетки на обзаведение хозяйством. Если б Ветка не родилась, наверное, остались бы совсем уж нищебродами.

Что же, все собрано, значит, пора. И ничего не бояться. Ордену Храма не в чем ее обвинить. Скорее всего, как и предупреждал тот старик, за ней приехали, чтобы увезти в безопасное место. Когда Альберта выпустят, он найдет ее и все снова будет хорошо.

… А в Сегеде было тихо, но очень неспокойно. Добирались туда, вопреки словам о «так поедем», все же с помощью телепорта, прямо из столичных казарм Храма. А когда добрались, Ветка, привыкшая за годы работы в «Звездне» чутко реагировать на настроение самых разных людей, даже удивилась: никак не думала, что рыцари – все до единого, а также послушники, служки и даже священники, что все они могут быть так сильно встревожены. Из-за чего? Из-за того, что среди них обнаружился колдун? Из-за того, что этого колдуна нашли и взяли под стражу?

Разговаривал с ней седой, очень пожилой священник. Большой, как дерево, и широкий, как городские ворота, больше похожий на рыцаря, чем на батюшку. Он назвался отцом Германом и сказал прямо, не ходя вокруг да около:

– Дочь моя, твой хозяин Альберт Северный и его брат арестованы орденом Недремлющих, и мы вот уже несколько часов безуспешно пытаемся разыскать обоих. Ты была последней, кто видел их на свободе, возможно, ты знаешь что-то, что поможет нам в поисках. Пожалуйста, расскажи мне все о вчерашнем вечере. Как можно более подробно.

– Почему орденом Недремлющих? – вырвалось у Ветки. – Орденом Пастырей!

И добрый священник взглянул на нее, как коршун:

– Ты впустила их в дом, девочка. Почему? Зачем? Рассказывай!

Этот человек, куда более старый, чем отец Герман, бородатый и седой, постучал в дверь уже под вечер. Открыла ему Санда, горничная, но впустить чужого человека, конечно, не смогла, а гость, едва завидев спустившуюся вниз Ветку, заявил:

– Отошли прислугу, милая девочка, нам нужно поговорить о даре, который ты утратила, и о том, что можно сделать для его возвращения.

Представился он уже после, когда Ветка провела его в Круглую гостиную. Сама она эту комнату терпеть не могла, но, пока Артура с Альбертом не было дома, с каким-то мстительным удовольствием принимала гостей именно там, в святая святых огромного особняка. И усаживала визитеров в любимое кресло Артура. А старый господин, сообщивший, что зовут его Фортуной, но он предпочитает обращение «профессор», на упомянутое кресло покосился с непонятной гримасой и сказал:

– Благодарю, девочка, но я лучше присяду на канапе. Итак, слушай меня: сегодня у тебя будет возможность раз и навсегда избавиться от Артура Северного. Через несколько часов они с Альбертом приедут в столицу, а ближе к утру сюда придут пастыри, и ты откроешь им двери. Альберт монахам не нужен, его, конечно, тоже арестуют, но, уверяю тебя, отпустят, как только он даст все необходимые показания. Интересует же пастырей только и исключительно Артур. Как ты знаешь, он имеет наглость называть себя святым Миротворцем, а это, разумеется, не может нравиться святым отцам…

… Ветка согласилась не сразу. Она не любила Артура, она его ненавидела, она мечтала от него избавиться и каких только способов не изыскивала в этих мечтах, но все же, когда дошло до дела, решиться оказалось нелегко. Альберта арестуют тоже. И кто знает, отпустят ли…

Однако господин профессор был очень убедителен. И, конечно, он был намного умнее, чем Ветка, и намного больше знал. Кроме того, ведь он же не просто учил Альберта, он его вырастил, как родного сына, а значит, ни за что не стал бы желать ему зла. Это, как казалось Ветке, она знала точно. Она сама часто ссорилась с родителями, и не раз мать в горячке заявляла ей: убирайся, чтоб ноги твоей больше не было в этом доме! Однако стоило Ветке уехать в столицу, как все переменилось. И теперь каждый ее приезд домой был для родителей праздником. Какие бы ни были нищие и неудачники, свою единственную доченьку они все-таки любили. Вот и профессор, что бы там ни рассказывал о нем Альберт, видно же – тревожится и любит, и желает только добра. И так же, как Ветка, терпеть не может Артура. Знает, что ничего хорошего не принесет рыцарь своему названому брату.

В конце концов она обещала подумать. Последний довод господина профессора показался очень убедительным.

– Артур отнял твои дар, – сказал гость, – но, когда Артур… исчезнет, сила вернется к тебе.

Ветка поверила. Это было как в сказках про Козлодуйское Лихо: со смертью злого колдуна рассыпаются все его заклинания. А ведь отшельник Козлодуя существовал на самом деле и на самом деле был убит, после чего все плохое, что он сделал, закончилось само.

Ветка поверила и, обещая подумать, уже знала: она сделает то, чего хочет от нее господин профессор. Тем более что пастыри были хорошими и справедливыми, а отец Константин сам сказал: любой грех, совершенный для спасения того, кого любишь, будет прощен.

Альберт с Артуром приехали поздно вечером, уже затемно. Оба валились с ног от усталости, и Ветка не удержалась, выскочила во двор: встретить, помочь. Альберту помочь, конечно. Не Артуру же. Но любимый досадливо отстранил ее:

– Иди к себе. Где Тадеуш?

– Я его отпустила, – пролепетала Ветка, – всю прислугу отпустила.

– Дура! – бросил Альберт в сердцах. Артур одернул его:

– Она же не знала, что мы вернемся. Иди спать.

– А лошади?

– Я займусь. Иди.

Альберт даже не впустил ее в свою спальню. Зато потом туда пришел Артур, и сквозь приоткрытую дверь Ветка видела, как он, сидя возле кровати, что-то говорит Альберту. Что-то, наверное, веселое. Потому что любимый, несмотря на смертельную усталость, в конце концов все-таки улыбнулся. И тогда Артур погладил его по голове и перекрестил:

– Я помолюсь за тебя.