Наталья Игнатова
Врагов выбирай сам
– Тебя что, дурак, не предупреждали, с кем ты говорить будешь? Нашел о чем болтать! Ладно, все понятно. – Он разом ополовинил свой кубок. Глянул на Артура…
В дверях, одной рукой протирая глаза, а другой придерживаясь за стену, появился Альберт.
– Уже пьете, – заметил он. И зевнул. – А мне?
– А умыться? – без особой надежды спросил храмовник.
– Потом. – Альберт махнул рукой. – Пожрать есть что-нибудь?
Ольжех опять поднялся и побрел в дом, бурча привычную уже песню о свалившихся на его голову героях, идеальном взаимостоянии, дикарях и еще каких-то невнятных своих горестях.
Потом Альберт ел, пил и вслушивался в себя. Взгляд его в конце концов стал настолько рассеянным, что Артур не выдержал:
– Ты о чем думаешь?
– Я чего-то не помню, – неуверенно пробормотал маг, – но не помню, чего.
– Меня помнишь?
– Тебя забудешь, как же.
– Значит, все в порядке. Этого старого… господина, – рыцарь кивнул на Ольжеха, – помнишь?
– Ну да. Ученик профессора.
– Ага, и профессора, значит, помнишь?
– Помню.
– Слушай, братик, – синие глаза заблестели, – а заклинания ты свои помнишь?
Красивые брови Альберта сошлись на переносице.
– Нет, – он медленно покачал головой, – заклинания не помню.
Артур улыбнулся гадко, но так радостно и искренне, что улыбка показалась приятной:
– Вот и славно. Вот и хорошо.
– Да я вспомню, – отмахнулся юный маг.
– Ты сколько лет их учил?
– Ну когда ты поймешь? – Альберт закатил глаза. – Я не учу заклинания. Заучиваются лишь базовые законы взаимодействия материй и стихий, на основании которых настоящий ученый конструирует…
Улыбка Артура погасла.
– Да один хрен, колдовство это и ересь! – Он помотал головой. – Не умничай.
– А ты не придуривайся. Все ведь понимаешь.
– Я?! Да я…
– Опять вы за свое! – Ольжех неприкрыто зевнул. – Вот что, певец, пока они всерьез не схлестнулись, расскажи-ка этому красавцу свою историю.
– Когда-то был доблестный хайдук Зако, – размеренно начал Безымянный.
И дальше покатилось по осточертевшей Артуру колее. Рыцарь зевнул вслед за старым магом и вытянулся на траве, созерцая безоблачное небо.
– Ну и что? – спросил Альберт, когда менестрель замолчал. – Очень интересно, конечно, но… братец, – он кинул на Артура тревожный взгляд, – нас заставляют ввязаться в это дело?
– Вас никто не заставляет. – Ольжех затряс головой.
– Нас и раньше никто не заставлял, – взъярился Альберт, – а били все, кто не ленивый. Нет уж, теперь сами справляйтесь.
– Как скажете. – Старик развел руками. – И все-таки я попрошу вас. Вот тебя, рыцарь, особенно попрошу.
Артур под перекрестными взглядами брата и Ольжеха сел. Передернул плечами. Покосился на Альберта:
– Мы же с тобой ничего не потеряем, – неуверенно пробормотал он.
– Да. Если нас раньше не убили, так теперь наверстают.
– Ну… – Юный рыцарь задумался. – Сколько раз нас могли прикончить за то время, пока мы тут… в безопасности. Кстати, – обернулся он к Ольжеху, – а сколько времени прошло?
– Сто лет, – небрежным тоном ответил старик.
– Сколько?! – хором спросили оба брата.
– Сто лет. Пробой в Теневую Лакуну возможен лишь во время идеального взаимостояния… был возможен… до сегодняшнего дня… А взаимостояние…
– Вот оно что! – нехорошим голосом произнес Альберт. – Артур, ну их к черту. Пойдем отсюда, пусть сами разбираются.
– Сто лет, – ошарашенно бормотал Безымянный певец, что-то лихорадочно высчитывая на пальцах. – Сто. Колдун и храмовник… Так это что… Это про вас?
– Да пошел ты! – сердито буркнул черноглазый маг.
– Вообще, это я должен говорить, – нейтральным тоном заметил Артур, – тебе подобает выражаться более изысканно.
– Про них, про них, – думая о чем-то своем, кивнул старик, – и песни про них. И сказки про них. Все про них. Вы, мальчики, вообще, знаете, что героями стали? Гм… посмертно, конечно. Так что спокойной жизни можете не ждать.
– Разберемся как-нибудь, – проворчал Альберт.
– Подожди! – Артур глубоко задумался. – Он прав, нас ведь в покое не оставят. Нас и разбудили-то, чтобы запрячь.
– Черта лысого!
– Не сбивай меня, пожалуйста, – попросил рыцарь, – знаешь ведь, мне думать трудно. Значит, слушай внимательно. Этот Зако, он герой. Настоящий, хоть и хайдук. Не то что мы с тобой. С Некромантом, говорят, дрался. Кто такой Некромант, кстати? Некрофилов знаю…
– Маг, работающий с некротической и некробиотической энергиями. – Альберт поджал губы. – И что с того?
– Да как «что»? Мы вернем парню его тело, и пускай дальше он подвиги совершает. А нас с тобой это касаться больше не будет. Ты колдовством своим займешься.
– А ты спасением моей души? Артур, ты в самом деле в это веришь?
– Почему нет? Просят люди, как отказать?
– Маги, между прочим, просят, – прищурился Альберт, – по-твоему, так и вовсе колдуны.
– Отмолю, – махнул рукой Артур. – И себя, и тебя. Не переживай.
После завтрака младшего из братьев последовала пауза, в течение которой рыцарь и Ольжех курили, не-мертвый менестрель нервно постукивал пальцами по колену, а Альберт проверял свои вещи ничуть не менее придирчиво, чем Артур незадолго до этого оружие и латы.
– А жемчужина? – поинтересовался он у Ольжеха. – У меня здесь жемчужина была. Такая, – он показал старику сжатый кулак, посмотрел сам и кивнул на брата, – вот как его кулачина.
– Жемчужина? – неискренне удивился Ольжех. Альберт выразительно промолчал.
– Мы решили, что тебе она ни к чему, – вздохнул старик, – и изъяли.
– Украли, – уточнил молодой маг.
– Изъяли, – настойчиво повторил Ольжех.
– A попросту говоря, сперли, – хмыкнул Артур. – Это мы словно бы при детях и стариках выражаемся.
Альберт глянул с надеждой, но старший брат, вопреки обыкновению, младшего не поддержал:
– Правильно сделали, что сперли. – Он ухмыльнулся. – Онa, кажется, силы твои колдовские увеличивала, да?
– Вот именно!
– Вот именно, – кивнул Артур. – Так зачем тебе такая дрянная вещь?
– Но… но ведь украли! А воровать нечестно! Ты сам всегда говорил…
– Так не я же украл! – Рыцарь поднял брови. – Колдуны сперли. А они, за редким исключением, все ворье и разбойники. Чего ж ты возмущаешься, если своей волей с сволочью связался?
Менестрель хлопал глазами, переводя взгляд с Артура на Ольжеха, с Ольжеха на Альберта, с Альберта опять на Артура. Юный маг кипел от негодования, а старый с видом глубоко философским попыхивал трубочкой. И на лице у него было написано, что подобные разговоры он слышал сто лет назад, слышит сейчас, полагает, что услышит в будущем, и ровным счетом ничего оные разговоры ни для него, ни для всех прочих магов, или «колдунов», не меняют.
– Ладно! – Альберт завязал свой мешок и встал. – Сочтемся. Ну что, мы идем?
– Сейчас.
Артур расстегнул вторую седельную сумку, вытащил из нее два небольших, но очень тяжелых мешочка.
– Переложу, для равновесия, – объяснил, расстегивая вторую сумку, – на себе ведь переть придется.
– А Крылан твой где?
– Уморили Крылана. М-маги. Такой зверь был! Здоровый как бык.
– У вас там что? – спросил у Альберта Безымянный.
– Золото, – пожал плечами юноша. – Двадцать тысяч в монетах Большого мира. На деньги Долины – сорок тысяч больших львов получается.
– Сколько?! – задохнулся певец.
– Сорок. Ну там плюс-минус. Нам же надо на что-то жить.
– Герои! – насмешливо каркнул Ольжех, когда менестрель, не решаясь поверить, обернулся к нему. – Им, знаешь ли, много не бывает. Все собрали? – он критически оглядел братьев. – Тогда слушайте внимательно. Я отправлю вас в «Звездец»… тьфу, чтоб ему! в «Звездень».
– В «Звездец», в «Звездец», – ухмыльнулся Артур. – Он что, сто лет простоял?
– И еще сто лет простоит. Любимое место отдохновения всяких… героев. Чего б ему сделалось? Сообразите там, что да как. Поосмотритесь. Кстати, храмовников из Шопрона в Сегед поперли.
– Чего так? – нахмурился рыцарь.
– Да уж было за что. Тебе ли не знать? Ну а дальше сами решайте, что делать. Вот и все, собственно, – Старик выбил трубку. – Надеюсь, я вас долго теперь не увижу.
– Взаимно. – Артур забросил сумки на плечо. Ольжех пошевелил пальцами, бормотнул что-то, и вся троица исчезла. Просто растворилась в воздухе.
День Гнева
… А вообще-то он был в отпуске. Их всех отправили отдохнуть, всю группу. Сразу после короткой, но вымотавшей до предела работы в аэропорту Шарль де Голль. Тогда думалось, что Провозвестники утихнут надолго. После такого удара они не должны были скоро оправиться.
Должны – не должны, психам законы не писаны. Психи в своем ритме живут, еще и нормальных заставляют под себя подстраиваться.
Мир сходит с ума – постепенно, но процесс идет, неспешный и неотвратимый.
Дерьмо!
… Группа из четырех человек за очередным поворотом. Этих нужно брать тихо. А вот дальше можно будет не стесняться.
Третья группа из пяти. Загадывать рано, но, кажется, он успевает…
Этого храмовника в «Звездеце»… то есть в «Звездне», конечно, но непристойное название, прижившись в незапамятные времена, само выворачивалось, что на языке, что в мысли… одним словом, не видал Милрад раньше этого храмовника.
«Не иначе издалека пожаловали, может, из самой Добы», – размышлял он, и сам, не доверяя служанкам, поспешил из кухни к отдельно стоящему столу, за которым пировали двое путешественников и певец, как бишь его… не важно. Не он платит.
В том, что двое мальчишек были путешественниками, Милрад не сомневался. Такую парочку, обитай она в городе, приметил бы давно. Один – очень высокий, с волосами цвета светлого золота храмовник в орденских одеждах. Другой – жгучий красавец, чернявый, что твоя головешка, нарядившийся в вызывающие, черно-багровые тона, которые, надо отдать парню должное, были ему очень к лицу. Ну и музыкантик в обычной своей радужной рубахе и ярко-зеленых штанах.
Милрад предположил поначалу, что чернявый красавец – отпрыск какого-нибудь богатого, а может, и знатного рода, заявившийся в стольный город Шопрон поглазеть на людей и показать себя. А храмовник, известное дело, в сопровождающих. Они, храмовники-то, работой не брезгуют. Абы кого охранять, конечно, не возьмутся: не хайдуки все-таки, рыцари благородные, но если какого достойного господина или вот сопляка богатого, которому блажь стукнула без свиты в поход отправиться, так это пожалуйста.
С храмовниками, ясное дело, куда угодно без опаски можно. Они ведь любую нечисть одной только молитвой… а если уж совсем туго, то и промеж ушей приложат. У этого вон топор какой, всем топорам топор.
Хорошо богатому: захотел – поехал. А тут сиди жди, пока из Средеца караван с вином прибудет. Караваны, они в свой срок ходят, и хоть озолоти купец рыцарей, те до времени с места не двинутся.
Хотя деньги примут с благодарностью.
А может, чернявый от пятой жены десятый сын? Тогда ясно, почему без свиты. Дома ему искать нечего, если и перепадет от наследства кусочек, так когда еще, а жизнь-то проходит. Вот и приехал в столицу. Мечтает конечно же не о гвардейских рядах Недремлющих – куда ему, недомерку? – но в дозволенные маги или, в крайнем случае, в чиновники метит наверняка. И чтоб выслужиться перед герцогом, удачно жениться… Хотя в его-то годы… Нет, мечтает он не выслужиться, а подвиг совершить, и лучше не один. А еще о любви, чтобы как в сказках.
Хе-хе, а у герцога дочка подрастает.
Вообще говоря, Милрад Брюхотряс, потомственный хозяин «Звездня», повидал в своем трактире всяких и давно уже не удивлялся ни богатым постояльцам, ни даже знатным – всякие захаживают, знаете ли. Да. Просто парочка и менестрель не в счет, – войдя в зал, без раздумий направилась к столу, за который без разрешения Милрада не садились даже храмовники. Над столом этим, с виду ничем не примечательным, дабы не возникало у людей несведущих желания отнестись к нему без должного почтения, висела резная табличка с четкой и разборчивой надписью. И рыцарь, увидав ее, легонько тронул чернявого красавчика за плечо. Молча. Так же молча указал на надпись.
Чернявый прочел. Что-то сказал негромко, и заржали оба так, что на них стали оборачиваться, это при том, что в «Звездне» вечерами шум стоит изрядный.
Вот тут-то Милрад гостями и заинтересовался. Потому как обиделся. Не всякий трактир может похвастаться тем, что Миротворец со своим названым братом-ангелом предпочитали его всем другим в столице. Да и в дальних землях не было ничего подобного. Милрад знал это от отца, а тот – от деда. «Звездень» – единственный.
Очень хотелось поговорить с менестрелем – уж этот-то рассказал бы, что за нахалы пожаловали в стольный Шопрон. Но Брюхотряс никак не мог вспомнить имени музыканта, а окликать его простым «эй ты!» не годилось. Не абы какой певун подзаборный: он, если слухам верить, для самого герцога петь мог бы, с господского стола кормиться и бед не знать.
Слухам Брюхотряс верил. Не всем, конечно, правдивым только, но уж отличать их от брехни давно умел безошибочно.
И с чего бы этому… как же его звать-то, а? С чего бы ему сейчас при двух пацанах сшиваться? Да еще без гитары. Когда это было, чтоб этот и без инструмента? Народу-то в зал понабилось – сесть некуда, стоят, стены плечами отирают, ждут, чем их музыкант сегодня потешит. А он знай сказки сказывает, о песнях и не вспоминает. Спрашивают – смеется только: голос, мол, сорвал, палец вывихнул, живот крутит. Не до песен.
Тут было над чем подумать. Но пока что на размышления времени не находилось.
Трое служанок и забредшая на огонек шлюшка Любава, позабыв про дела, окружили троих гостей. Смеялись заливисто, ели, пили и закусывали, радуясь нежданной щедрости.
– А я слышала, из храмовника даже под пыткой монетки не выдавишь, – мурлыкнула Любава, заглядывая в ярко-синие глаза рыцаря.
– Под пыткой не выдавишь, – кивнул тот, подливая ей в кубок сладкого вина, – хотя смотря как пытать.
– Я попробую… – чуть охрипшим голосом проворковала шлюха.
– Позже, – согласился синеглазый.
Уже стемнело за окнами и закоптили подвешенные на цепях масляные светильники, когда храмовник подозвал Милрада к столу.
– Сколько? – спросил коротко.
Боясь спугнуть удачу, трактирщик брякнул:
– Тридцать леев.
– О! – сказал рыцарь и укоризненно глянул на музыканта. – А ты: «В два раза, в два раза». Людям верить надо. На четыре белых, – это ж, считай, не обжулил, а так, побаловался.
Милрад похолодел. Проклятый храмовник, коему полагалось бы уже лыка не вязать, считал… да как храмовник считал! Дернул же бес накинуть эти проклятые четыре лея! И что теперь? Заплатит? Или, осерчав, милостиво в зубы сунет?
Рыцарь между тем выложил на стол две серебристые монеты по десять леев. И шесть матовых, белых.
– А это за честность, – он выудил из кошеля ма-ахо-нькую денежку.
«Ну зато не в зубы», – облегченно вздохнул Милрад.
Компания поднялась и вместе с девицами отправилась наверх, в жилые комнаты.
Брюхотряс ссыпал деньги в кошель. Еще раз помянул тамплиера недобрым словом, вертя в пальцах последнюю монетку. Одна бани. Тьфу! Даже в самые плохие дни бани сверху нельзя было считать приварком, а уж с заказа стоимостью почти в тридцать серебряных…
Правду говорят, проще выжать воду из камня, чем деньги из тамплиера.
Ладно, завтра он потребует свою долю еще и с девок. Быть не может, чтобы им не заплатили! Уж Любава-то дело знает.
«Завтра» дало себя знать громовым стуком в дверь Милрадовой комнаты. Трактирщик ошалело глянул в окно – небо только-только начинало светлеть, – поднялся, кряхтя, и побрел открывать.
За дверью стоял давешний храмовник. Одет он был в тонкую нательную рубашку и хлопковые штаны. В руках держал свой страшенный топор.
– а…э-э… – сказал Брюхотряс и застыл, не отводя глаз от оружия.
– Вставай, дармоед, – дружелюбно произнес рыцарь, – мне нужна вода.
– Кувшин – десять баней, – машинально сообщил Милрад.
– И давно у тебя водопровода нет?
– Почему это нет? – обиделся Милрад, – как раз есть. «Звезде…» кхм… «Звездень», может, и не лучший в столице…
– Понял-понял. – Парень досадливо поморщился. – Водопровод есть, но у постояльцев твоих денег столько не бывает. Иди, распорядись там. Да пошевеливайся.
– Как скажете, благородный сэр, – Брюхотряс окончательно проснулся, – оденусь только, и все будет в…
– Выполняй.
Рыцарь закрыл дверь, а Милрад – рот.
Водопровод в «Звездне» действительно был. И Милрад Брюхотряс, равно как и отец его, Йожеф Брюхотряс, и дед, Стоян, и прадед, Будай, тоже, разумеется, Брюхотрясы – спасибо далекому предку Николае за благозвучное прозвище, – словом, все поколения трактирщиков, начиная с Будая, наличием водопровода в своем среднего пошиба заведении гордились необычайно. Даже не потому, что вода не из цистерны, а, как в богатых домах, – прямо из Ноева озера, да еще и особым образом очищенная, а потому что подводили ее к «Звездню» на деньги самого Альберта Северного, названого брата Миротворца, говорят, что самого настоящего ангела. Ей-ей, с крыльями и прочим всем, что там ангелам полагается.
Вот только пользы, кроме гордости, от водопровода особой не было. Ну на кухне ясное дело, а так… Прав храмовник, не часто бывают здесь постояльцы, готовые покупать воду не кувшинами, да чтоб каждый стакан сосчитан, а сразу и много. Заходить заходят, на стол посмотреть, прочитать, что так, мол, и так, сам Миротворец с братом своим за этим столом сиживали. Ну, пьют-едят, это понятно. А чего ж не есть, когда кухня хорошая? О винах и говорить не приходится, местных хоть залейся, да еще издалека привозят. Вот со дня на день из Средеца караван придет. Но чтобы остаться, чтоб хоть ночку да переночевать, на это у богатых другие гостиницы есть. Тоже, понятно, с водопроводами.
Впрочем, бывало всякое. Поэтому трубы в дорогих комнатах прочищались дважды в месяц, чтоб, если вдруг случится надобность, Милраду достаточно было просто подать воду. Но как же он, дурак, вчера-то не сообразил все сделать? Ведь весь вечер на молодого господина таращился, думал, как хорошо богатым быть, а то, что богатые моются чуть ли не каждый день, напрочь из головы вылетело.
Вчерашняя обида на скупого рыцаря испарилась вместе с остатками сонливости. Милрад постоял немного возле труб, любуясь блестящими вентилями и подсчитывая будущие денежки, и побрел на задний двор: раз уж разбудили до солнышка, надо убедиться, что и прислуга не спит уже.
Вспомнив по дороге, что опять пренебрег утренним правилом, забормотал было: «Господи Иисусе, помилуй меня, грешника…», открыл скрипучую дверь, да так и остановился на крылечке, глядя, что выделывает с топором золотоволосый храмовник.
Брюхотряс понасмотрелся на всяких. «Звездень» давным-давно, еще при отце его отца стал излюбленным местом постоя, гулянок и встреч хайдуков со всех концов княжества. На заднем дворе, как водится, разминались или дрались, – когда дружески, а когда и всерьез. Иногда и вправду было на что посмотреть.
Но этот…
Милрад, не отрывая глаз, наблюдал за размытым в утренних сумерках силуэтом, слушал свист лезвия, взрезающего воздух, почесывал пузо и благодарил бога за то, что ему, трактирщику, от дедов-прадедов достался «Звездень». А значит, не придется никогда бродить по дорогам, ночевать где попало и встречаться в бою с людьми вроде этого. Или, того хуже, встречаться с теми, кто заставил этого выучиться так владеть топором.
Пока Брюхотряс глазел, звездная россыпь в небе погасла, лишь две или три самые упрямые искорки еще пытались мигать, словно надеялись победить бледным светом сияние поднимающегося из-за гор солнца.
Рыцарь отложил топор. Скептически глянул на Милрада. Качнул головой:
– Ладно, пока девицы спят, и ты сгодишься.
Трактирщик спал с лица и побледнел, как козий сыр.
– Прости его, Господи, за нечестивые надежды, – вздохнул храмовник. И объяснил: – Спят девчонки, умаялись. Завтрак мне сам подашь. Вино из Средеца мы не все вчера выпили?
– Есть еще.
– Тогда принесешь малый кувшин «Росы» и воды со льда. Вперед.
– А кушать что изволите?
– Ничего. Ступай.
Иляс Фортуна внимательнейшим образом прочитал отчет Ольжеха об экспериментальном пробое и еще более вдумчиво изучил короткую, но содержательную записку, сообщавшую о том, что по прихоти Артура Северного солнце сдвинулось, и идеальное взаимостояние было нарушено. По мнению Ольжеха, это свидетельствовало в пользу его теории о влиянии «феномена Братьев» на псевдозодиакальное движение.
Почему Ольжех, несмотря на веру в Творца, отказывался признать существование сил не просто влияющих, а направляющих движение миров, профессор не понимал. Что до него, так он давным-давно уверился: так называемый «феномен Братьев» есть четкое и недвусмысленное проявление Божьей воли.
Творцу угодно было переместить призраки светил так, чтобы Теневая Лакуна совместилась с миром людей. Творцу угодно было, чтобы Братья вернулись (иначе зачем бы он открыл доступ к Теневой Лакуне?). А когда дело было сделано, нужда в идеальном взаимостоянии отпала и солнце «сдвинулось». Все очень и очень просто, если только не задумываться над тем, на кой черт сдались Господу двое мальчишек.
И не надо бояться Братьев: они действительно всего лишь мальчишки, которых угораздило родиться во время идеальных взаимостояний, за полгода до и полугодом после перигея. Всего лишь. Господь использует их в каких-то своих великих целях. А профессор Фортуна – в своих. Не великих. Но тоже довольно значительных.
Рыцарь появился в зале, когда Милрад, позевывая, наладился подремать за стойкой. Посетители скоро пойдут косяком, только успевай поворачиваться, но отчего не покемарить, пока есть несколько свободных минуток. Час ранний… Брюхотряс перекрестил рот: ох ранешенько пришлось подняться. Спать бы еще да спать, девки все сами сделают. Им легко по утрам вставать, девкам-то – молодые, здоровые. Так ведь спят, мерзавки, и будить их не моги: храмовник заезжий, нате-ка, заботу проявить изволил. Кто бы о Милраде позаботился!
– Спишь? – поинтересовался тамплиер, подходя к стойке. – Лучше правило утреннее прочти. Дел у тебя сегодня много будет, гляди и на «Отче наш» времени не найдешь.
Милрад нахмурился: когда это он успел признаться, что еще не молился? А рыцарь, не дожидаясь ответа, выложил на стойку две серебристые монеты.
– Слушай сюда, Брюхотряс. Братец мой и музыкантик спят. Ты их не буди. Как проснутся, чтобы было им чем опохмелиться, ясно? Накормишь, напоишь. Вздумаешь обсчитать, придавлю, как собаку. А если сделаешь все как надо, мы с тобой дружить будем. Лады?
– Ты не больно-то грозись, – буркнул Милрад, глядя на монеты. Двадцать леев? За один только завтрак? – Мы, знаешь, пуганые. А брат твой тоже того, ну, моется по уграм?
Рыцарь удивленно приподнял светлые брови:
– Да. А что такое?
– Ну так мне резона нет его обсчитывать. Я на одной воде, знаешь ли, прокормлюсь.
– Прокормишься, – храмовник кивнул, – а помолиться все-таки не забудь.
Развернулся и ушел. Дверь негромко хлопнула. А Милрад, прибрав деньги, развалился на стуле и задумался, когда же он успел проболтаться, что пренебрег сегодня утренними молитвами?
Брат Яков проснулся до солнца, когда прислуга еще смотрела десятый сон. Эта привычка вставать к первому часу молитвы была едва ли не единственной, оставшейся со времен монастырской жизни. Брат Яков давно уже не слышал, как читаются одна за другой молитвы первого часа, третьего и полуденная – как заведено было в ордене, – но, поднимаясь до рассвета, он кроме утреннего правила читал часы Богоматери, устремляясь душой к Небесной Владычице, а помыслами к процветанию Храма во имя спасения всех живущих в Единой Земле.
Покончив с молитвами, брат Яков возвращался к делам земным и становился Яковом Бердничеком – чорбаджи[1]
Его Высочества герцога Элиато меняльной конторы.
Все на благо ордена и во славу Божию.
Все.
Даже попавшие в немилость, высланные из столицы в далекий Сегед, лишенные права собирать налоги, храмовники продолжали контролировать обращение денег в Единой Земле.
Золото, серебро и самоцветные камни сами по себе не представляли ценности, и согласно многочисленным суевериям даже хранить их дома или просто держать в руках было в высшей степени неосмотрительно. К тому же будь у тебя хотя бы и пудовый самородок или полный сундук самоцветов, ты и корочки хлеба на них не купишь, если не обменяешь на принятые в обращение монеты.
В идеале, который, к глубокому сожалению Якова Бердничека, был недостижим, все драгоценности, найденные или добытые удачливыми хайдуками, должны были пройти через меняльные конторы ордена Храма… ох, простите, разумеется – Его Высочества. Пройти и уйти, большей частью к дозволенным магам, которые использовали драгоценные металлы для создания всякого рода полезных вещиц – т-с-с, ни слова об этом – для магов диких, иначе говоря, интуитов. Те тоже умели многое, но при этом не сковывали себя «Кодексом Разумной Полезности», давным-давно определившим границы дозволенного волшебства.
Практически же, увы, многое уходило безвозвратно к тем же самым интуитам, в преступных целях использующим добытые контрабандой материалы. Каким путем дикие маги добывали драгоценности, чорбаджи и рыцарям Кодекса оставалось только догадываться.
Хм. Яков Бердничек не любил догадываться. Он предпочитал знать.
Вот, например, есть в Шопроне человечек, через руки которого проходит большая часть контрабандных драгоценностей. Некий Ежи Цыбань (человечишко-то так себе: пьянь и дрянь) – единственный, любимый и донельзя избалованный наследничек Косты Цыбаня, старшины купеческой гильдии. Но то ли кровь сказалась, то ли дал бог ума разгильдяю, а только все дикие маги княжества с ним дела ведут. Ну и хайдуки, ясное дело, тоже не спешат с добычей к чорбаджи Его Высочества герцога Элиато. Они сначала к Цыбаню заглядывают, и только если навар риска не стоит – кому охота из-за ерунды какой на строительство дорог загреметь? – в меняльную контору идут.
Скажете: так куда же ты смотришь, господин чорбаджи? Что ж ты об этом Ежи Цыбане Недремлющим не доложишь? Или в орден Храма, коли уж с рыцарями Кодекса дела иметь не хочешь. А господин чорбаджи мог бы ответить, что Храм давно все знает. И про Цыбаня, и про то, что он, Цыбань, сейчас один такой на все княжество Обуда. Сидит, как паучок, лапами за ниточки дергает, а прочие другие все на этих ниточках пляшут. И слава богу, что оно так. И пусть оно так и остается. А возьмут Недремлющие Ежи Цыбаня, и что начнется? Беспорядок начнется, разброд и брожение. Свято место не бывает пусто, но, пока его кто новый займет, и Храму и Недремлющим – всем головной боли прибавится.
А так… И ведь что хорошо: не любит маленький Ежи рыцарей Кодекса, ну просто страсть как не любит. А к ордену Храма, наоборот, со всем уважением относится, как и подобает любому жителю Единой Земли, благонравному подданному Его Высочества. Ездит он много, Ежи Цыбань. Раньше, пока простым контрабандистом был, приходилось ему из конца в конец Единой Земли мотыляться, а сейчас и надобности уже нет, а все равно ездит. Привык. Он ездит и видит, что не все так гладко в герцогстве, как люди в столице думают. Оттого и орден Храма чтит. А за что уж он Недремлющих не терпит, это его, Цыбаня, дело сугубо личное.
Раньше было не так. Давно, правда – сам Яков и не помнил тех времен, – но были контрабандисты тихие, а Недремлющие не дремали, и уж точно никому не пришло бы в голову перебегать дорожку ордену Храма.
Но раньше и сам он, Яков Бердничек, был бы ордену не нужен. Служил бы, конечно, с его-то головой – храмовники головастых ценят. Но будь ты хоть семи пядей во лбу, все равно без особого таланта рыцарем не станешь. А сейчас такие, как чорбаджи Бердничек, в ордене на вес золота – рыцари, с бойцами на равных. И хранятся на маршальском складе шопронского монастыря серебряные доспехи брата Якова, и есть у него право носить особое оружие, и форма парадная: белая туника, белая гербовая котта да белая эсклавина дожидаются того торжественного дня, когда Яков Бердничек вновь сможет в них облачиться.
Дождутся ли?
Золото, золото, золото…
И серебро. И самоцветы.
Все это появлялось в Единой Земле извне. Из Большого мира. Клады возникали и исчезали, повинуясь своим таинственным законам.
Бердничек не вникал. Откуда берется золото – не его дело.
Его задачей было присматривать за драгоценностями, добытыми неведомо как, неведомо от кого. Менять их на деньги. Принимать деньги в рост. Вкладывать в дела, заметая, если такова была воля Храма, все следы. И следить за порядком.
Вот буквально сегодня, раным-рано с утра, Яков узнал, что в церковной казне начали скапливаться… излишки. Да, пожалуй, излишки – самое подходящее слово. Зачем церкви хранить у себя проклятый металл? Уж не хочет ли митрополит Шопронский сделать дозволенным магам какой-нибудь особенный заказ? Или, того хуже, не замыслил ли владыка связаться с дикими магами, желая стребовать с них что-нибудь совсем уж хитрое? Дикие маги, как известно, не слишком любят продавать артефакты, однако если предложить им ну очень много…
Для прояснения ситуации следовало узнать, копятся ли в церковной казне только золото и серебро, или там оседают и самоцветы? Если да, значит, можно предполагать, что владыка собирается иметь дело с колдунами. Ибо всем известно, что драгоценные камни еще более восприимчивы к магии, чем мягкий металл.
Интересная работа у чорбаджи, особенно если он непосредственно сенешалю Единой Земли подчинен. Порой думаешь: в отставку бы, ведь и годы не те уже, и в монастырь вернуться хочется, дожить последние годы в мире и покое. Но разве встретишь в монастыре, даже за год, столько людей интереснейших, сколько через меняльную контору за неделю проходит?
Бердничек как раз думал, стоит ли выяснять подробности о церковной казне в том же источнике, из которого уже получены сведения об излишках, или имеет смысл побыть подозрительным и опросить нескольких независимых наблюдателей, когда заявился к нему один из таких вот «интереснейших».
Храмовник.
Совсем мальчик. Однако, по нашивкам судя, рыцарь, а не оруженосец, да еще и с крылатой стрелой на рукаве: знаком гонца с особыми полномочиями. Длинный, худой, суровый. Блондин. Тут-то Яков и заинтересовался: ну откуда бы, скажите на милость, взяться в Шопроне блондину?
Парень вошел, и в конторе сразу стало тесно и светло. Золотые волосы да глаза ярко-ярко синие – неудивительно, что вокруг посветлело. Этакое солнышко явилось.
С топором.
Бердничек встал и вежливо поклонился. Во-первых, потому что давно отвык иначе вести себя с высокомерными храмовниками, во-вторых, потому что подобной вежливости требовала роль. А в роль он вжился так, что порой забывал, кто на самом деле откуда и какого обращения заслуживает.
Но, вставая, и кланяясь, и бормоча приличествующие слова приветствия, чорбаджи разглядывал гостя и голову ломал: кого же это с кем свели, чтобы такое родилось? Изучение фенотипов было не более чем увлечением. Так, от скуки, в свободное от работы время. Какие, скажите на милость, могут быть фенотипы в обществе, намертво закрытом от внешнего мира? Один, максимум – два. И все сплошь представители динарской расы… Правда, на юге не повывелись еще светловолосые потомки народов, населявших Единую Землю до Дня Гнева. А с востока, из Добротицы, не так давно приезжал в столицу некий хайдук Зако по прозвищу Золотой Витязь, так тот, говорят, с виду типичный ариец. Бердничек сам хайдука повидать не успел, о чем и сожалел до сих пор: когда еще представится возможность зарисовать такой экземпляр?..
