Наталья Игнатова
Врагов выбирай сам
Ну что ж. Не все и не всегда решается грубой силой.
– Запомните этот момент, – наставительно сказал профессор, и ему самому понравилось, как прозвучали слова, – пусть он будет для вас уроком, мальчики.
– Мы запомним, – пообещал Артур.
Иляс Фортуна прикусил язык и активировал телепорт. Нет, он отправился не домой. Обстоятельства изменились, и теперь у профессора были срочные дела в Шопроне.
– Господин командор, менестрель Галеш Неманя просит принять его.
– Пусть войдет, – разрешил сэр Герман.
Если Галеш в Сегеде, значит, и Артур где-то неподалеку. Непонятно, почему мальчик не явился сам. Или что-то случилось? Как бы там ни было, лучше Галеш, чем пустые догадки. Может статься, расскажет бездельник что-нибудь полезное.
Менестрель вошел в кабинет командора ордена Храма с обычной своей развязной застенчивостью. На пороге остановился, поглядел по сторонам. Сбросил с плеча чехол с гитарой и поставил у стены.
Он не спросил благословения, не поздоровался даже. Прошел к столу, уселся на краешек. И раньше, чем сэр Герман, потрясенный этакой вопиющей наглостью, успел рявкнуть на зарвавшегося мерзавца, Галеш сказал с мучительно знакомыми, так давно забытыми интонациями:
– Ну, здравствуй, Мастиф. Как дела, внучек?
ДА НЕ БУДЕТ ДРУГИХ БОГОВ…
Артуру снился лес. Деревья из золота и серебра. Листва их матово блестела в лучах солнца, крохотные птицы сновали между ветвей, рассыпая с крыльев яркие цветные брызги. А по ночам лес озарялся тысячами огоньков – зеленых, голубых, белых – это распускались, встречая звезды, цветы из драгоценного живого камня.
Артуру снились равнины, где земля сливалась с небом и странные звери скользили в высокой траве. Котда вставало солнце, множество маленьких радуг вспыхивало над цветами и листьями, и маленькие крылатые человечки – феи, да, они называли себя так, – плясали в разноцветье росинок, беззаботные и смешные. Глупые, конечно, но, будь они умней, откуда бы взяться беззаботности9
И были горы – черные, серые, белые. С тяжелыми шапками снегов… как дома. Были яркие-яркие луга, с очень мягкой травой, были бездонные пропасти, несокрушимые стены, ревущие водопады. Сходили с гор подсвеченные солнцем лавины, такие красивые, если смотреть издалека. Гнездились в горах большие гордые птицы, каждая из которых легко могла унести в когтях человека. И ночью, под звездами, и днем, под солнцем, ничего не было прекраснее этих гор, этих равнин и этого леса.
Зеленые, как темные изумруды, обрамленные длинными ресницами глаза Единорога смотрели на свое отражение в синей глубине высокого неба.
– Когда ты придешь? – молча спрашивал Единорог. – Когда ты придешь, чтобы защитить эту землю?
… Артура выдернуло из сна. Он сопротивлялся какое-то время, пытался соскользнуть обратно в сказочный, светлый мир. Господи, дадут ему когда-нибудь выспаться?.. И окончательно проснулся, лишь почувствовав холодное прикосновение к горлу.
Первым побуждением было рвануться вверх Но Артур, не успев еще и глаза открыть, поймал ладонями… широкое, чуть зазубренное лезвие, рванул на себя и с силой толкнул обратно. Владелец меча никак не ожидал толчка. Он грохнулся на пол. А Артур уже перекатился по кровати, скользнул вниз, уходя от арбалетных болтов. Бессмысленность сопротивления осознать успел, а вот заставить себя остановиться оказалось трудно.
В спальне помимо мечника было трое с арбалетами. Два рыцаря Кодекса и чернорясый монах с веревкой вместо пояса.
– Руки! – рявкнул один из рыцарей. – Подними руки. И медленно вставай. Если не хочешь получить болт в голову.
– В живот, – миролюбиво поправил второй.
– Понял. – Артур поднялся.
Медленно…
Второй раз за день… и ладно бы за день – за всю жизнь второй раз. Вот так вот, пошло и просто. Делай, что тебе говорят, сэр Артур, и не трепыхайся.
Мечник тоже встал. Смотрел угрюмо, однако помалкивал. Оно и понятно, не он здесь главный.
– Чем обязан? – вежливо поинтересовался Артур. Злость, как комок ваты, высушила все остальные чувства. Она хорошее подспорье в бою, такая холодная, спокойная злость, но драться сейчас – верный способ умереть. – И не совестно вам, господа, всемером на одного, да еще среди ночи?
Ему не ответили. Мечник молча обижался. Арбалетчики молча целились. Пастырь отдал приказ начать обыск, и рыцари деловито и тоже молча принялись рыться в вещах.
Работа у них такая, у рыцарей Кодекса. Обычный гвардеец ни за что не почует скрытую магию, а мало ли какую волшбу творили в своем доме предполагаемые колдуны. Вот и выходит так, что солдаты стоят, а рыцари – барахло перетряхивают. Каждому свое, ничего не попишешь. Вот интересно, правду ли говорят, что не брезгают Недремлющие утаиванием от следствия вещественных доказательств, в том смысле, если доказательства эти ну очень уж ложатся на душу?
Артур смотрел на рыцарей и пытался сообразить, что же ему делать.
Пришли не столько за ним, сколько за Альбертом. Понятное дело, что вместе с младшим прихватят всех нашедшихся в доме. И трудно рассчитывать на то, что храмовнику сойдет с рук знакомство с диким магом. Сожгут… Нет, сожгут младшего, рыцарям все больше головы отрубают.
Но как, как пастыри вообще узнали, куда и когда приходить? Почуяли мага? Бред. Альберт сейчас – обычный человек, никакой не маг, и останется таким, пока силы не восстановит. А магией весь квартал светится, в каждом доме артефактов не один и не два – люди здесь не бедные.
Кто-то донес. Но кто?
Может быть, Ветка? Маловероятно, но кто знает, на что она способна? С этой дурочки станется поверить, что можно отдать пастырям Артура и не втянуть в это Альберта. Стоп-стоп, а при чем тут вообще пастыри? Охота на диких магов – дело Недремлющих. Чернец здесь по своей какой-то надобности или на подхвате. Говорил же сэр Герман, что эти в каждую дырку суются.
А дырок, кстати, быть не должно. Потому что на доме кроме легальных щитов, производимых разрешенными магами и проницаемых для служителей закона, стоят еще и защиты младшего. Стоят родимые, куда бы им деться! И сквозь них-то рыцари в жизни бы не прошли.
Кто-то им помог: либо все-таки Ветка (Альберт, кажется, научил ее работать с защитами), либо – быть такого не может – пастыри так же равнодушны к магии, как Артур. Монах прошел сквозь щиты, а за ним прошли рыцари и гвардейцы.
Он стоял под прицелом трех арбалетов.
Ждал.
Смотрел на рыцарей.
Ждал.
Помнил про окно за спиной.
Ждал.
Злость душила.
Золотой пояс рыцари нашли одновременно. Одновременно за него ухватились. Возникла секундная заминка, а потом тот, что был постарше, аккуратно вынул пояс из рук подельщика. Тот вздохнул, примерился к Миротворцу. Взялся, было, за древко и отдернул руку, тряся обожженными пальцами:
– Колдовство.
– Дурак! – Артур вздохнул, стараясь казаться спокойным.
В конце концов молодой рыцарь утешился волшебным мечом. Бедняга. Не будет ему теперь спокойной жизни. И долгой – тоже не будет.
Чужаки – еще не враги, но уже опасно близкие к тому, чтобы стать врагами, – по-хозяйски обыскивали спальню. Рылись в вещах. Перетряхивали все, вплоть до белья. Это было унизительно, но встреча с профессором вычерпала до дна вообще все чувства. Кроме злости.
И хорошо еще, что вчера вечером достало сил отнести в «Звездень» все бумаги: дневник отца Димитрия, черновики, письма Ирмы. Вот за это точно сожгли бы не раздумывая. От греха подальше. Вместе с письмами.
Впрочем, все и так постараются проделать как можно быстрее, дабы не началось всяких пересудов.
А казармы ордена не так уж и далеко. Добраться туда – и никто не достанет. Ни пастыри, ни рыцари, ни гвардейцы. Связаться с Сегедом, поднять шум, вытащить Альберта… Получится? Должно получиться. Другого выхода все равно пока не видно.
Артур поймал взгляд младшего рыцаря: кажется, они друг друга сразу невзлюбили. Старший, тот волшебный пояс нашел и успокоился. А этому неймется…
– Кстати, господа, осмелюсь напомнить, что все в этом доме принадлежит ордену Храма.
– Молчать!
– Я всего лишь хочу сказать, что Храм не любит, когда у него что-то крадут. Пусть даже ерунду вроде пары подштанников…
Сработало.
Еще бы такое не сработало!
Артур даже загордился немножко, когда рыцарь перелетел через кровать с явным намерением дать болтливому храмовнику в зубы.
Фортуна, тот куда умнее. Он даже подойти к себе не позволил. А этот…
А этот прикрыл от выстрелов. Получил в зубы сам, обмяк тяжелой тушкой.
Спиной вперед, Артур выбросился в окно…
Острая россыпь стекол.
Ерунда.
В полете Артур кувыркнулся, как кошка, так что о землю первым ударился рыцарь. Артур упал сверху. Под ним хрустнуло, изо рта и носа несчастной жертвы плеснуло темным…
Еще один покойник на твоей совести, Артур Северный.
Переживать времени не было. Он вскочил на ноги. Не глядя смазал кулаком одной набегающей тени, пяткой достал вторую. Босиком, это, конечно, совсем не то, что в ботинках, но все равно получилось неплохо. О великая мудрость орденского Устава, запрещающего ложиться спать раздевшись! Стоит внести туда пункт о ботинках.
Еще трое попались во дворе, но они боялись, а Артур – нет.
В спину стреляли. Один болт свистнул совсем рядом. Второй ушел куда-то, слышно было, как глухо стукнуло значительно левее.
Все. Теперь, пока они перезарядят арбалеты, можно пробежать полдороги до казарм.
Артур перемахнул через забор. Пронесся по соседнему двору. Вылетел на темную улочку… и нос к носу столкнулся с монахом, как две капли воды похожим на того, оставшегося в доме.
– Стой, – приказал пастырь.
И Артур остановился.
Заметался, пытаясь вырваться, но тело отказалось подчиняться, сердце к горлу подкатило… от страха. Пресвятая Дева, он и вправду испугался, и не того, что ударят сейчас в спину арбалетные болты, он монаха испугался, босоногого монаха и беспомощности своей, такой неожиданной в нескольких шагах от спасительной путаницы переулков.
– Нет смысла убегать, – спокойно объяснил пастырь, – куда ты убежишь от Божьего гнева?
«Накатило» не к месту и не ко времени, да и накатило как-то странно. Вспышками, словно молнии сверкали, освещая непроглядную темноту.
Сэр Георг и десять братьев-рыцарей – в этом самом переулке. Ждут появления голодных псов, ждут, чтобы уничтожить тварей. Но вместе с демонами приходит пастырь…
Подоспели незадачливые охранники. И первым делом дали-таки по морде. Присутствие священника никого не сдерживало – били от души. Но Артур плохо воспринимал реальность.
Загадочные чары, не позволившие сэру Георгу вмешаться в тот, месячной давности, бой, наложили не демоны. Куда там демонам с людьми тягаться! Это пастырь. Одно-единственное слово, и братья-рыцари не смогли пошевелиться. А потом им просто приказали забыть.
Просто.
Вместо кулаков в лицо ударила земля. Больно. И действительно ведь больно… Когда пинают – особенно. Зато «другой» сбежал: что-то ему, надо думать, не понравилось.
Здравствуй, печальная действительность…
Его ударили еще разок, уже без души, скорее для порядка, и взялись вязать. Серьезно так вязать – умеючи.
Артур улыбнулся. Это глупо было, но куда деваться, если смешно?
Пусть. Сейчас он был даже рад гвардейцам – какие ни есть, а все же люди. Обычные, рассерженные вояки. В сравнении с пастырем так и вовсе друзья.
Если только гвардия не служит митрополиту.
Нет, не может такого быть. Не может владыка Адам отравить весь город. Не по зубам ему личная гвардия герцога Мирчо. А герцог наверняка не знает, что происходит. Просто не знает. И его люди – тоже. Им сказали: колдун, и они пошли колдуна ловить. У них работа такая, только и всего.
– Что с сэром Леваном, сэр Милуш? – спросил пастырь у подошедшего рыцаря.
– Мертв! – И глянул на Артура бешеным волком. – Ты убил его, еретик.
Артур почти обиделся: никто, кроме сэра Германа, не осмеливался называть его еретиком, однако по здравом размышлении решил, что обижаться не на что. К тому же стоит сейчас ляпнуть что-нибудь не так, и бить начнут снова. Им ведь только повод нужен.
– Храмовник использовал магию?
Сэр Милуш помедлил с ответом. Артур ждал, затаив дыхание. Даже боль в прикрученных друг к другу локтях чувствовать перестал.
– Да, – услышал он.
Сердце, сбившееся было с ритма, снова начало работать, как подобает. Спокойно. Ровно. Потому что определенность, пусть и безнадежная, лучше, чем лживая надежда. Союзников нет. Только враги. Значит, смерти не миновать, и единственное, что отравляет спокойную уверенность в будущем, – это страх за Альберта. Но огонь очищает. Он действительно очищает. Младший будет прощен, его примут на Небесах, а там, кто знает, может, и замолвит он словечко перед Пречистой, попросит за непутевого брата, осквернившего кровью священный сан.
Пастырь сам подергал путы, проверяя их на прочность.
– Что ж, если слово Божье не удержит еретика, – пробормотал не то себе, не то Милушу, – то удержит вервие простое. Следуй за мной, храмовник. Тебя ожидает суд, скорый, справедливый и беспощадный.
Артура поставили на ноги, подтолкнули, задав направление, и он пошел вслед за монахом. Пошел не сам – ноги понесли. Словно он не рыцарь Храма, для магии неуязвимый, а баран бессловесный, бредущий за козлом на бойню.
Всей разницы: баранов не окружают рыцари, арбалетчики и солдаты с копьями.
Эскорт, что в переводе с давно забытого здесь языка означает охрана. А учитывая количество этой охраны, эскорт вполне можно считать почетным. Боятся – значит уважают. Что же там с Альбертом?
И что теперь делать? Кроме как умирать. Это как раз легко, но живой или мертвый, рыцарь для особых поручений обязан выполнять задание. А значит, нужно исхитриться и передать сэру Герману бумаги стопольского пресвитера.
Артур остановился. Острие копья тут же ткнулось между лопаток.
– Сэр Милуш…
– Вперед!
– Успеется. Сэр Милуш, передайте своему хозяину, только обязательно передайте, что Артур Северный, рыцарь ордена Храма, требует исповедника.
Ежи Цыбань не любил Недремлющих. Особенно он не любил их, будучи пьян. Мало того что не в меру бдительные гвардейцы Его Высочества время от времени распугивали основную цыбаньскую клиентуру, они еще имели довольно скверную привычку наводить порядок на улицах столицы. Не на всех конечно же – хватало в Шопроне переулочков, где можно было хоть всю ночь проспать в подворотне; или колобродить до утра, пугая добрых жителей громкими песнями; или славно подраться, не опасаясь того, что гвардейский патруль явится усмирять буянов. Да. Хватало. Но, к сожалению, дом Цыбаня (спасибо батюшке с матушкой), расположен был в Золотом квартале – самом что ни на есть дорогом районе Шопрона. И здесь гвардцейцы свирепствовали, что цепные псы. В неурочный час встретив на улице пьяного, они вполне могли, не спрашивая согласия, отвести беднягу под белы рученьки домой. И нет господам гвардейцам никакого дела до того, что безвинный пьянчужка, может, рассчитывал прокрасться под отчую крышу незаметно. Тихонечко. Чтобы не вызывать на свою больную с утра голову гнева почтенных родителей.
А если, не приведи святой Артур, покровитель всех пьяниц и бабников, не поверят Недремлющие, что пьянчужка сей – уважаемый господин и действительно имел несчастье родиться сыном Косты Цыбаня, то можно и в участок угодить. А в участке плохо. Даже одну ночь плохо. И уж совсем никуда, когда батюшка не спешит заплатить положенного льва и выкупить единственное свое чадо. Батюшка – он порой еще свирепее, чем гвардейцы.
В общем, не любил Цыбань Недремлющих.
Особенно будучи пьян.
Поэтому, возвращаясь домой после удачно заключенной и в лучшем виде обмытой сделки, он зорко смотрел по сторонам, прислушивался и даже принюхивался. Дабы, заметив патруль, успеть раствориться в ночной тени, исчезнуть, подобно бесшумному призраку, растаять, сгинуть без следа…
Это Цыбань умел. Он даже на спор не раз и не два скрывался от гвардии и потом с особенным удовольствием пропивал выигрыш.
Чутье и Всеблагой Господь, берегущий пьяного, а также, конечно, святой Артур – все трое не подвели и этой ночью. Гвардейцев Цыбань заметил издали. И уже хотел сбежать, но задержался, привлеченный неярким светом, вокруг которого, собственно, и столпились господа Недремлющие.
Сначала показалось, что какой-то гуляка набедокурил и приволок в переулок снятый со столба светильник. Потом Цыбань сообразил, что золотистое сияние на голубоватый огонь светильников не похоже, а похоже точь-в-точь на нимб, пылавший над Миротворцем в день, когда сопровождал он прибывшее в столицу посольство оборотней.
Пообещав себе бежать при первом намеке на опасность. Цыбань осторожно прокрался ближе. И недоверчиво потряс головой, когда увидел, чем же заняты гвардейцы. Он не ошибся насчет Миротворца – трудно спутать с кем-то парня, у которого вместо глаз синие сполохи, а над башкой солнышко светится. Но то, что рыцаря Пречистой Девы в тихом переулочке, в самом благопристойном квартале Шопрона бьют – и как бьют! – гвардейцы Его Высочества герцога Элиато… Тут и трезвый не поверил бы.
И однако – били. А Миротворец даже и не сопротивлялся. Хотя, если верить легендам, Недремлющих он не любил так же, как Цыбань, да к тому же, в отличие от Цыбаня, не упускал случая доказать свою нелюбовь на деле. С такими-то кулачищами и впрямь, отчего бы не доказывать? Но настоящий Миротворец, в отличие от легендарного, стоял истуканом и помалкивал, как будто ударов не чувствовал. А потом и вовсе свалился гвардейцам под ноги.
Конечно, любой человек упадет, если его так мутызгать, но Цыбаню стало как-то обидно. Он досмотрел действие до конца, до того момента, как Миротворца связали, рывком поставили на ноги и повели куда-то в сторону площади Становления Веры, понял, что никаких чудес не дождется. А еще понял, что идти домой уже не хочет, хочет же, наоборот, поделиться с кем-нибудь потрясающей новостью: Миротворец арестован гвардией герцога при полной поддержке и одобрении ордена Пастырей.
В четвертом часу утра трудно было отыскать слушателей, но Цыбань быстро сообразил, что с такими новостями можно смело отправляться в «Звездень». Брюхотряс, конечно, давным-давно спит, но он хорошо знаком с рыцарем Пречистой и уж наверняка проснется, когда услышит, что случилось. Заодно, глядишь, нальет стаканчик. И не один. А то от таких дел весь хмель как рукой сняло, прямо даже дома показаться неудобно.
Артура вели по пустынным ночным улицам. Город как вымер. Мирные жители давно спят, но непонятно, где разъезды храмовников? Или пастыри заворожили всех братьев-рыцарей?
Скорее всего, действительно заворожили. Иначе не рискнули бы идти до Белой крепости пешком. Это ж ведь через весь город, а мало ли любопытных глаз на столичных улицах? Обычно арестованных за колдовство увозили в черных, наглухо закрытых повозках. Младшего, наверное, так и везут сейчас – в полной темноте, связав по рукам и ногам Сволочи.
А на площади Становления Веры монах свернул к собору, и Артур волей-неволей последовал за ним. Интересное дело, никак чернецу помолиться приспичило?
Колоннада широкой дугой обнимала площадь, над массивным портиком возносился к светлеющему небу огромный купол. Ветер играл с песком, шелестел, гоняя пыль по каменным плитам. И ни единой живой души вокруг. Собор молча ждал, пока люди войдут в высоченные двери.
Артур стиснул зубы и заставил себя остановиться.
Между лопаток тут же ткнулось копье, но юный рыцарь лишь покрепче уперся ногами в землю. Уж лучше пусть насквозь пробьют, чем идти в темный и страшный храм.
– Следуй за мной, сын мой, – терпеливо повторил монах.
– Нет.
Страх воистину творит чудеса: откуда-то взялись силы ослушаться приказа пастыря. Испугаться чуть сильнее и, глядишь, совсем спадет наваждение. Но чернец лишь задумчиво кивнул:
– Пусть так, – и направился через площадь к герцогскому замку.
Еще того не лучше. Что он там-то потерял?
Но страх слегка отпустил, и пришлось идти как велено.
Ворота распахнулись черной пастью. Ни единого светильника, ни проблеска света. Солдат, отвечающих за воротную арку, следует на этой самой арке повесить за подобную халатность. В другое время, невзирая на свое плачевное положение, Артур не преминул бы отпустить по этому поводу нелестное замечание, но не сегодня. Он лишь молча отметил про себя темноту и безлюдность. В городе – никого, и здесь как вымерли все. А ведь должен караульный стоять или даже два. Что такое происходит?
Процессия миновала широченный двор. Здесь было посветлее, все-таки небо над головой, не черный камень. Грустные и бледные тени плыли под ногами, похожие на раздавленных призраков.
Потом была обитая сталью дверь. Лестница вниз. Винтовая. Вот где раздолье, если бы не связанные руки и не пастырь в двух шагах. Однако не слишком ли почетно для обыкновенного рыцаря быть запертым не в Белой крепости, а в катакомбах под герцогским замком?
Когда лестница закончилась, потянулись на четыре стороны высокие коридоры, сухие и светлые, и чистенькие, как будто моют здесь каждый день. Стены беленые, под ногами гладкий камень, над головой громада замка. И пол все ниже, ниже, полого так, незаметно почти.
Артур замечал. Сейчас он все замечал. Каждый поворот, малейшую щербиночку на полу, пятнышко грязи на штукатурке. Ничего себе катакомбы – лабиринт, как в сказках. Если не подводит чутье, замок давно позади, и подземелья вползли все под тот же собор. Не мытьем, так катаньем, а загнал проклятый чернец прямиком к нечистому в зубы.
Вот и влип ты, сэр Артур Северный! А ведь еще днем казалось, что хуже быть не может. Когда Фортуна младшего убивал. Когда ты сам убивал Зако…
Безликие тоннели привели к новой лестнице. Несколько ступенек вверх, а там снова коридоры. И на обе стороны двери, двери, двери, тяжелые, обитые металлом, с внушительными засовами.
Тюрьма? Под кафедральным собором? Нашли же место, и впрямь у Господа за пазухой.
Ближайшая дверь гостеприимно распахнулась.
– Входи, сын мой, – приказал пастырь.
– Шевелись! – Сэр Милуш подтолкнул в спину.
Стены без единого окна, узкая койка, стол, табурет. Обстановка получше, чем в родной келье. Там табурет отсутствовал. То есть сначала он был, но потом заглянул в гости сосед, заядлый картежник, у которого всегда собиралась многочисленная компания, и попросил сей предмет мебели на неопределенный срок. Мол, сидеть не на чем. Артур отдал…
Сто лет прошло с тех пор, где сейчас тот табурет?
– Ну! – рявкнул сэр Милуш.
– Веревки снимите, – Артур поморщился, – и не хрена орать. Моя вина еще не доказана.
– Да. Развяжите его, – негромко распорядился монах.
Дверь за спиной закрылась неслышно. Зато громко и уверенно лязгнул засов. Артур прошелся по келье… по камере, разминая затекшие руки.
Дивные дела творятся на свете: какой-то чернорясый отдает приказы рыцарям Кодекса. А рыцари слушают. И повинуются.
Десять шагов. От стены до стены. И шесть – поперек.
Передаст ли Милуш просьбу об исповеднике? Должен передать. Обязан. Любой христианин имеет право на исповедь, тамплиер же может потребовать в качестве исповедника орденского капеллана. И отказать в такой просьбе не смеет никто.
Раньше не посмели бы. Времена, увы, изменились. Но в любом случае – Милуш доложит. Кому? Надо полагать, своему командиру. А тот пошлет вестника в казармы храмовников…
Или пойдет к митрополиту?
Раньше такое предположение показалось бы невероятным, но сейчас, расхаживая по тюремной камере под кафедральным собором, Артур готов был поверить и не в такое. Рыцари Кодекса на докладе у митрополита? Запросто.
Что же сделает Его Высокопреосвященство? Для начала пришлет исповедника из своих…
Ох, да шут с ними, с Недремлющими, куплены-проданы – не это сейчас важно. Арестовали за что? По доносу? Или потому, что митрополит пронюхал что-то? Узнал о бумагах? О мече? О мэджик-буке… нет, вряд ли. На кой ляд ему книга?
Если кто-то донес, просто донес, не представив доказательств… а откуда бы взяться доказательствам? Альбертов мэджик-бук? Нет. Мало ли что можно найти в доме рыцаря Храма? Мало ли какое поручение выполняет сэр Артур Северный? Он может возить с собой хоть магическую книгу, хоть клетку с упырем, хоть дракона на цепочке – и это все будет не колдовством, а внутренними делами Храма.
Если так, значит, будет расследование, значит, убьют не сразу. Значит, Альберта тоже… не сразу.
Господи, да лучше бы уж сожгли без долгих проволочек!
Дверь открылась, когда он, в который уже раз, прошел путь от стены до стены и развернулся.
– Вы хотели исповедаться, сын мой? – спокойно поинтересовался стоящий на пороге священник. Не монах. Обычный священник епископской церкви.
Артур подошел к нему вплотную. Остановился совсем рядом. И задумчиво уставился на гостя. Хоть какая-то польза от собственного роста – любой собеседник теряется и начинает чувствовать себя неудобно. А вот женщины – те наоборот.
Те вообще никогда не теряются.
– Я хочу исповедоваться, – доверительно сообщил Артур, – но не вам..
– Почему же?
– Потому что у меня есть возможность выбирать, – вежливо ответил юноша, – и своим исповедником я хочу видеть священника Храма.
– Сын мой…
– Вы пришли сюда спорить?
– Сын мой, – настойчиво повторил священник, – вы неверно оцениваете свое положение, и…
– Сэр Артур, с вашего позволения. Дверь там. – Рыцарь показал глазами за спину гостю. – Убирайтесь.
Тот молча развернулся и вышел.
Артур продолжил мерить камеру шагами.
Значит, командир сэра Милуша действительно доложился митрополиту. Забавно. И не очень-то радостно. Сначала владыка Адам создал пастырей, теперь подгреб под себя внутренние войска, что дальше? Понятно, что. Дальше дело за храмовниками. А в цели и задачи ордена Храма помимо защиты христиан от мерзких чудовищ входит еще и обеспечение собственных интересов, процветания и независимости. И, как выяснилось в достопамятном сто тридцать третьем году от Дня Гнева, ради независимости орден готов пожертвовать процветанием.
Итак, митрополит решился на войну с Храмом. И, как его предшественник сто лет назад, владыка Адам тоже начал с Миротворца. Традиции, чтоб их разодрало! Нет, не сходится что-то. Если бы все затевалось только ради войны, Артура не стали бы прятать в эту дыру. Посадили бы в Белую крепость, где колдунам и место, и уже завтра кричали бы по всему городу о том, что рыцарь Храма попался на горячем.
Ага. И завтра же сэр Герман вытащил бы его из тюрьмы. И Альберта бы вытащил. Наплел с три короба, не брезгуя ни ложью, ни шантажом, ни угрозами, но не позволил довести дело до суда. Даже до первого допроса не позволил бы довести, потому что допрашивать начали бы младшего, а младший скажет все, что потребуют.
Там кто угодно скажет, лишь бы не трогали.
Значит, все-таки война. А запрятали поглубже, просто чтобы нашли не сразу. Чтобы, когда поднимется шум, иметь на руках признания и печально констатировать, что заключенных ввиду того, что преступления их доказаны, – того-с… Да-да, уже и похоронить успели. По-христиански. Ну поспешили, с кем не бывает.
Похоже на правду. Предполагается ведь, что о возвращении Артура никто еще не знает; что они с Альбертом все еще болтаются где-то на окраинах Серого леса; что никто не заметит исчезновения…
Человек предполагает, знает же лишь Господь. Ах, как верно замечено. В «Звездне» лежат бумаги, и Артур сказал Брюхотрясу, что сегодня с утра придет за ними. Чтоб тот не вздумал запереть дверь – есть у него такая дурацкая привычка, закрываться под утро. Милрад, конечно, еще тот герой, но первому же брату-рыцарю, который забредет в «Звездень» перекусить, будет доложено, что сэр Артур обещал прийти и не явился. Просто так будет доложено, из соображений «мало ли что».
А когда орден Храма берется кого-то искать, он находит. Найдут и на сей раз.
Вот только вряд ли успеют вовремя.
Но ведь… это ведь только к лучшему. Личные вещи погибшего или умершего рыцаря в обязательном порядке обыскиваются. Строго говоря, рыцарю личных вещей и не положено, поэтому все, чем он якобы владел, полностью переходит в собственность ордена Храма. Все! Значит, чем раньше Артура убьют, тем раньше сэр Герман получит бумаги из Стопольского прихода.
Ага. Теперь дело за малым – помереть поскорее. Альберта бы вытащить, но это вряд ли получится. Ладно, Артуру с такими грехами на совести Небеса в любом случае заказаны, а с младшим, если он не спасется, и в аду нескучно будет. Значит что получается: Брюхотряс докладывает о том, что Миротворец был да сплыл. Сэр Герман начинает поиски. Здешние умники тоже поторапливаются… ой, ма-ать, хуже нет, чем когда дознатчики торопятся… в общем, так или иначе, а для Артура с Альбертом все заканчивается, после чего начинается – и как начинается! – для Его Высокопреосвященства.
Митрополит еще не знает, что выкопал себе могилу. Хотя, наверное, догадывается. Эх, если бы можно было рассказать сэру Герману еще и о Недремлющих!
Свихнуться можно – столько подряд думать. Хоть бы уж случилось что! И все-таки, до чего человек живучая скотина. Ведь два часа назад только о том и мечтал, чтобы больше ничего и никогда не случалось.
Ладно. Все, что можно сделать сейчас, – это успокоиться и ждать.
… А младший?
Ждать.
Кажется, он заснул. Во всяком случае, отрезок времени, определить длину которого не получилось, просто выпал куда-то. Артур очнулся от захватывающей уверенности в том, что пришло время молитвы.
Молитва?
Конечно. Еще вчера вечером следовало обратиться к Господу и покаяться со всей возможной искренностью в тяжком грехе, в невозможном для человека грехе убийства себе подобного. Но сил не нашлось. А еще было страшно. Господь очень терпелив и бесконечно милосерден, но вчера он явил Артуру иной свой лик, холодный и страшный. У любви, оказывается, тоже есть пределы. Душа Зако не нашла спасения на Небесах. Бог не принял Золотого Витязя, и этого Бога, скорбного и безжалостного, Артур боялся. Он готов был понести наказание, любое, лишь бы заслужить прощение, и он боялся услышать, что прощения нет. Своими руками отправить в ад живую душу – разве можно прощать такое?
Артур стоял на коленях, обратившись лицом к маленькому распятию на стене. Страшен грех сомнения, но едва не поддался на смутительные речи собственного усталого разума, едва не сдернул крест, чтобы одним ударом о край стола разнести гипсовую подделку в брызги. Белые на сколах, раскрашенные брызги.
Подделку, потому что – не настоящее.
А какое же? Или, по-твоему, рыцарь, все в кафедральном соборе стало теперь игрушками Падшего? И в соборе, и под ним – вот в этом тайном подземелье, и над ним – помнишь крест, косо падающий с неба на площадь? Помнишь, как испугался?
Ты в своем ли уме, рыцарь? Или, может быть, «другой» сжигает твой мозг, а ты и не замечаешь этого… Бог лишает разума того, кого хочет покарать. Слишком часто, правда, Артур? За последние несколько часов – трижды. Ты все еще думаешь, что это от Господа? Ты все еще думаешь, что Он стал бы убивать тебя таким жестоким и изощренным способом?
