Хаим Калин
Под солнцем и богом
Проводя параллели с недавним прошлым, Остроухов и Ко в свое будущее смотрели понуро, с откровенной тревогой. Полагали: при резком смене курса, который не за горами, на верхушку КГБ, как в пятидесятые, правители повесят всех собак, переложив вину за собственные прегрешения, откровенно антинародную политику.
Прорисовывался естественный вопрос: что делать и куда путь держать? Не взирать же бесстрастно, как страна деградирует, а властная элита сбивается в муравейник коррупции? Куда уносить ноги, пока не захомутали?
Идею бегства из СССР и слива государственных секретов в обмен на безбедную жизнь на Западе Остроухов отмел сразу, хотя – не раз проклевывалось – Куницын не прочь… На намеки сотоварищей определиться Главный отвечал нехотя: «Время покажет, думаю…»
Остроухов и впрямь думал ежедневно, но без откровенной измены не выстраивалась ни одна схема. Разве что забуриться в джунгли Амазонки и перекраситься в индейцев… Но полному сил, безмерно деятельному генералу перспектива оказаться не у дел претила не меньше.
В тревожном ожидании облома проходили дни, месяцы и даже годы. Вакханалия безвременья между тем лишь разрасталась, ничего, кроме участи проститутки из дешевого борделя, разведчикам не суля.
Нежданно-негаданно с черного входа вломился Шабтай, практически безвестный, ничем не зарекомендовавший себя агент. Не содержи его реляция адреса «В Совет Министров СССР», Богданов наверняка бы опус Калмановича отфутболил в агентурный отдел обратно, присовокупив комментарий: «Я не Институт мировой экономики и не архивариус. Что у вас с документооборотом?!»
С легкой улыбкой казначей стал вчитываться в реляцию Шабтая, но чем дальше углублялся в суть предмета, тем меньше ему хотелось лыбиться. Все же освоил материал в два счета и, не захлопнув папку, потянулся к селектору. Вызвав помощника, заказал личное дело агента – то ли неисправимого романтика, то ли самородка-предпринимателя – казначей не уразумел пока.
Дожидаясь досье, Богданов мерил кабинет шагами, будто разминается, а может, от нечего делать.
Личное дело раскапывали долго – целый час. В какой-то момент казначею прогуливаться перехотелось, он сел на столешницу, задумался. Чуть погодя отправился к книжному шкафу и, покопавшись, извлек книгу под титулом «Де Бирс. Путь к успеху», углубился в чтение.
Когда в конце концов досье Калмановича перекочевало к полковнику на стол, он не покосился даже, продолжая читать книгу. Лишь перед уходом вяло, без видимого интереса просмотрел папку. Казалось, предчувствовал, что особых откровений не встретит. Задержался лишь на фото и личных данных – с первой по пятую графу. Закрывая досье, вновь улыбнулся и засунул скоросшиватель в нижний ящик, а книгу прихватил с собой и до утра читал, освоив от корки до корки.
Всю последующую неделю – а было это семь месяцев назад – Богданов нещадно эксплуатировал калькулятор, одновременно сверяясь с докладной Шабтая и… проектом бюджета Управления, запрошенного на будущий год. Наконец, излучая вдохновение и решимость, перенес расчеты на бумагу, облачив в докладную записку на трех листах. Удовлетворенно потянувшись, набрал номер Главного и после дежурного обмена любезностями спросил: «Принять меня сможете?»
– Не сейчас, позвоню… – устало ответил генерал и тут же разъединился.
Главный не позвонил, зато сам нагрянул в конце рабочего дня.
Хозяин кабинета взметнул голову: кто это без уведомления помощника? Но увидев шефа, изумился: вот это интуиция, звериный нюх на поживу!
Повестку на тот свет, где сотоварищи не вчера одной ногой стояли, обслуживая казнокрадов, Остроухов читал насупившись, но обстоятельно. Напрашивалось: нужный ракурс уловил. Скорее переваривает содержание, нежели готовит отпор.
Ознакомившись с рукописью, Остроухов спросил: «Личное дело у тебя?» Упреждая вопрос, казначей уже тянулся к нижнему ящику стола.
– Сам хоть в это ГОЭЛРО веришь? – возвращая обе папки, спросил генерал, без намека на издевку, предельно серьезно.
– Наш выбор невелик… – отстраненно начал полковник и, чуть подумав, выдал как на одном духу: – Вид казни нам не выбирать, не позволят. Куда не гляди, мы злостные взяткодатели. Не нас, так кого-то из банды разоблачат, рано или поздно. Не все ли тогда равно? Покуролесим хоть напоследок. Смотришь, повезет. Кому, как не дуракам, фортуна передом! Если не задом, то все вправится, ляжет. Одним махом – и зимние квартиры и приличествующий амбициям уровень. А главное – совестью не торговать.
Поверь, на Западе лучше безногому, чем нищему. Не любят там лузеров – и все тут! Сделай себя сам – на каждом светофоре мигает! Хоть красным, а хоть зеленым. Но по большей мере радугой, всеми цветами подряд!
– Дожились… – обдул тоской генерал, но вдруг оживился: – Есть в твоем трактате что-то, не отнять… Парень не промах, сразу видно. Правда, неясно на чьей поляне играет… Если на сугубо своей, то полбеды. Словом, флюорография нужна. В общем же и целом, безумная затея. Оголить бюджет, полагаясь на непроверенные выкладки? Да и не к нам он сватов засылал. Нашел, патриот в кавычках, почтовый ящик! Интересно, отбирал его кто? Ладно, ужинать будешь?
В тот вечер они не отужинали, с очередным «случилось» в коридоре генерала перехватил один из его помощников. Не встретились они и в три последующие дня, хотя Главный названивал, но по делам сугубо служебным.
Не дождавшись приглашения на тайную вечерю, казначей уничтожил рукопись, а досье Шабтая вернул кураторам. Произошло это в пятницу, до обеда. Событие, столь взбудоражившее Богданова, расслоилась на узкие тесемки в бумагорезке.
Убывая на выходные, начфин наводил порядок, убирая со стола в сейф все мало-мальски значимые документы, когда в дверном проеме вдруг возник Остроухов. Как и накануне, генерал явился без уведомления.
– Небось, заждался? Стенки еще не слиплись?
– Какие, Рем Иванович?
– Не догадываешься? Желудочные!
– А…
– Как это у мудрейших? Ужин отдай врагу… Но и переусердствовать, скорее, вред, нежели польза. А кадры нам ядреные нужны. Словом, вечерять, полковник!
Богданов часто мигал, точно застигнут врасплох. Без того не обошлось, но с панталыку его сбил игривый тон генерала. По обыкновению, Остроухов напоминал ему медную бляху, тяжелую и до блеска начищенную. И что интересно – без всяких знаков различия.
Ощущение меди в затылке исчезло, но блеск ее слепил.
Тишину кунцевской ночи нарушил шум протекторов, а чуть позже – скрип тормозов.
Остроухов вышел из кухни в гостиную, приблизился к окну. Убедившись, что авто остановилось у его ворот, а из него выходит Кривошапко, разблокировал на контрольном щитке охранную сигнализацию.
Кривошапко толкнул калитку и, раскрыв ворота, въехал. Скоро на веранде застучали его ботинки – Кривошапко отряхивал снег.
Богданов искал глазами свой портфель, чтобы вернуть в него «Economist», не забыть невзначай. Портфель он обнаружил прислоненным к вешалке у входа, нагнулся, расстегнул пряжки.
Распахнулась входная дверь. Богданов резко выпрямился, сталкиваясь с Кривошапко практически лицом к лицу.
Не ожидая здесь встретить казначея, Кривошапко сконфузился, хотя и был в курсе: Богданов входит в ближний круг Главного.
Офицеры неловко потерлись, прежде чем Кривошапко нашелся – протянул для рукопожатия руку.
Казначей и глава оперслужбы знали друг друга шапочно, встречаясь только на торжественных мероприятиях и в коридорах заведениях, как правило, мельком. Их служебные интересы пересекались не напрямую, стыкуясь через верхушку Управления.
– Что вы там, как бедные родственники? – скорее фыркнул себе под нос, нежели сделал выговор Остроухов.
Последние полчаса генерал сновал между кухней и гостиной – накрывал стол. На повторное предложение Богданова поучаствовать – отмахнулся: «Читай!»
– Товарищи офицеры, к столу!
Честная компания бесшумно расселась. Остроухов во главе стола, а полковники – друг против друга, по бокам.
От генерала не ускользнуло: Кривошапко не в своей тарелке, скован. Почему – догадаться Остроухову было несложно. Как правило, опер общался с ним без свидетелей, избегал даже Куницына, зная при этом: правая рука и друг шефа, скорее всего, осведомлен об их закулисной игре с Корпорацией и прочей неуставной деятельности, если не вторая скрипка оркестра.
Впрочем, ничего удивительного. Из-за шпионских войн, ни на минуту не затихавших, коллегиальность в советской разведке усматривалась по большей мере недругом, нежели подспорьем. Творили там, в основном, связками, рабочая группа – три-четыре человека. Любая операция Управления – вовлечение, как минимум, нескольких звеньев, управляемых Главным преимущественно через третьих лиц. Порой дирижер обрывал исполнителя на полпути к финалу, передавая партитуру новому, ранее не задействованному образованию.
Нередко Главный действовал через голову завотдела, подряжая сотрудника напрямую. Мотив – далеко не всегда сверхсекретность. Без надсмотрщиков офицеру проще выдать свой максимум. Не кто-нибудь – Сам облачил доверием! Ежели обобщить, то любая мало-мальски серьезная операция советской разведки замыкалась на Главном.
– Дима! – Остроухов отложил вилку – Почему не пьешь? Ждешь тоста? Неужто забыл: в разведке здравницы – редкость, боимся лишнего сболтнуть. Впрочем, ты в своей стихии – мозги свои кудрявые бережешь. Что тебе сказать: похвально! Нам от них, нельзя не признать, польза, хоть и не всегда…
Тебе, Андрей, вот, что скажу: перестань коситься. Мы не в том раскладе, чтобы оглядываться: вдруг перевертыш? Прежде чем доложишь, поясню Богданову, зачем мы здесь.
– Не утруждай себя, Рем Иванович! – откликнулся казначей. – За периодикой слежу.
– То-то на звонки не отвечаешь и, докладывали, кабинет в библиотеку превратил. Кстати, формулу учреждения без представительских поборов вывел? Можно не универсальную, хотя бы для нашей страны. Сколько бы ей не осталось…
– Я, коллеги, бухгалтер, – заговорил казначей, окинув форум взором. – Оперирую лишь активами. Заголовками желтой прессы баланс не сведешь. Да и, признаться, не очень-то в них вчитывался, думал – утка. Допетрил, что серьезно все, только сейчас.
– Снова вокруг да около! – вспылил, отпихивая салфетку, Остроухов. – Напоминаю на этот раз обоим: эзоповы околичности в сторону! – Генерал приподнял бутылку коньяка, но ни себе, ни Кривошапко не подлил, вернул на стол. – В общем так, Дима: есть все основания полагать, что курьер выжил. И вот что еще: в нашей троице место Куницына занял Кривошапко, прошу любить и жаловать. Далее ремарка… – понизил голос генерал. – Обращаюсь к тебе, как к приятелю, а хоть как к подчиненному: НИИ немедленно прикрыть и, засучив рукава, взяться за дело. А теперь, докладывай, Андрей!
– Боюсь, уступлю тебе очередь, Рем Иванович… Информации много, но без увязки с архивом операции «Курьер» удельный все ее ничтожен. Надеюсь, к Куницыну съездил? Как я и предсказывал: Эрвин крутит педали на юг…
– Ты в своем уме? Хочешь сказать, в Ялту на реабилитацию? Или в Ниццу… – Остроухов запнулся. Но ни его лицо, казавшееся непроницаемым, ни руки, непринужденно лежавшие на столе, волнения не передавали. Генерал нечто прикидывал, сохраняя олимпийское спокойствие.
– Все-таки, узнал хоть что-нибудь, Рем Иванович? – настаивал Кривошапко.
– Не солоно хлебавши, по нулям. Обстановка хуже некуда!
– Жив хоть? – чуть придвинулся Кривошапко.
– Живее не бывает, но толку… Вследствие шока Алексей практически потерял дар речи, вам это известно. Поначалу его лечили, пытаясь вытащить из коварной щели. Но в преддверии ведомственного расследования мозги вновь припудрили, на этот раз – наркотическим «тальком». Уловив нелогичность в действиях курьера – твоя, Андрей, заслуга – дал команду привести Куницына в чувство. Но за полтора дня результат, как понимаете, никакой. И, что меня во врачах бесит, ничего не обещают! Но меня узнал, толку, правда… «Сашу спаси», – выцеживал только порой, заикаясь. «Какого Сашу?» – допытываюсь. «У нас сидит…» – еле озвучил. И все. – После паузы Остроухов продолжил: – От шока сознание Алексея захлопнулось. Общаешься с ним, будто через замочную скважину. По причине глухоты собеседника, в основном, жестами. Итог – соответствует…
Вернувшись из больницы, я стал названивать: сидит ли в нашей предвариловке задержанный по имени Саша? Ответили: нет и за последний месяц не было.
– Тогда… – перебил шефа Кривошапко, – шансы остановить курьера невелики. Если не сказать более – отсутствуют.
– Не понял! – подключился к беседе Богданов, заметно волнуясь. – Стопорить-то зачем? И что это за пункт назначения «Юг»? Он что, на бразильский карнавал намылился? Получается, прикарманить решил…
– Хм. – Кривошапко опустил глаза. – Если бы… Да и до карнавала месяц с лишним, если мне память не изменяет. Путь курьера – в Йоханнесбург.
– Куда-куда? – Богданов приподнялся, держа салфетку у рта. Рассеяно посмотрел на нее, бросил в тарелку. Вновь сел.
За считанные мгновения казначей преобразился, транслируя обретение смысла, еще недавно, казалось, навсегда утраченного и проскальзывавшего лишь решимостью накропать «Завещание».
– Так вот, – вновь заговорил Кривошапко, – Эрвин объявился на юго-западе Заира, провернув очередной грабеж. В том, что это он, последние сомнения рассеялись. Белый грабитель в Африке, вдобавок разящий гипнозом, кто это, как не Эрвин? Снаряженная мною группа, тем не менее, официальной сводкой не удовлетворилась. Парни раскопали сторожа, который столкнулся с Эрвином у входа на почту, когда тот сумку с наличными выносил. Личность, пусть с трудом, опознал, отметив худобу и бороду, отличающие грабителя от фото. Взяв в оборот местную гостиницу, ребята повторно идентифицировали стайера. Установили: герой свою личность сменил. Марафон накручивает под именем Дидье Бурже. Тот самый инженер Бурже из Чада, у кого курьер умыкнул свои первые «проездные». К счастью, факт пропажи паспорта у француза от газетчиков тогда ускользнул, а скорее, куда-то завалился. Такое случается… В итоге, к превеликой удаче, борзописцы отстали, умалив интерес. Смену фамилии объяснить пока сложно, причин может быть несколько… Помимо вектора движения подмена личности – еще один аргумент в пользу того, что груз, скорее всего, при нем.
– Постой, Андрей, не гони лошадей. – Богданов в азарте зачесал волосы. – Логики в твоей версии никакой… Коль бандероль цела, какой резон ему светиться, идя на грабеж. Денег-то у него на тридцать кругосветок, причем не третьим классом, а категории люкс. И до глубокой старости импотенция не грозит: ежедневно – свеженькая call girl[79].
– Ладно, Дима, – забасил Остроухов. – Не затем тебя позвали, чтобы психологические этюды решать. В капризах Небесной канцелярии и Владыке запутаться, попробуй ее норов угадай. Нам, смертным, тем паче… Ясновидец Кривошапко и тот – по глазам вижу – отмычку не припас, пусть он опер от бога. Ты лучше…
– Отчего же, Рем Иванович? – перебил «ясновидящий». – Думаю, все очевидно. Впрочем, негоже у начальства трибуну перебивать. Извини, помешал.
Остроухов по очереди высунул манжеты рубашки из рукавов пиджака, поправил запонки. Рассеянно посмотрел на коллег-подчиненных, но промолчал. Разгладил возле себя скатерть.
В комнате воцарилась арктическая тишина, притом что крещенские морозы в Москве давно спали.
– Что ты, Андрей, хотел сказать? Я так и не понял… – уставился на Кривошапко генерал.
– Рем Иванович, вы Богданова собирались спросить. Неудобно мне, право.
– Дудки, Вольф Мессинг на полставки. Толкай, как тебе вся расстановка видится. – В голосе генерала проглянуло скорее дружелюбие, нежели нажим. Кривошапко между тем смешался, поправлял на себе галстук. В итоге – совсем перекривил.
– В общем и целом, задача неразрешима. – Кривошапко уже прилаживал воротничок рубашки. – Перехватить агента такого класса на огромном, малознакомом пространстве – все равно, что искать в Ледовитом океане льдину, на которой челюскинцев в каком-то там году унесло. Я часами ломал голову, пытаясь понять логику его движения. С толку сбивали, дезориентируя, сразу два невероятных – где дополнявших друг друга, а где конфликтовавших между собой – обстоятельства. Первое: как он из Сахары выбрался вообще? Позже, правда, прояснился источник воды и питания – ретивые газетчики подсуетились. И второе: чудеса не ходят парами, они неисправимые одиночки. Иначе говоря, откуда там журналисты взялись, а точнее, как и кто в той прорве тему нарыл? И не просто разворошил, а усек мало что говорящие, совершенно не прочитываемые для непрофессионала факты. Это, к слову, так и осталось загадкой, в газетной мешанине не проклюнулось.
Теперь не зря Дима заметил «утка», ибо поначалу происшествие на классическую журналистскую утку и смахивало. Только утка, в которой задействован хотя бы один разведчик – о чем Богданову, как экономисту, вряд ли известно – уже не утка, а утонченная операция конкурирующей спецслужбы. – Опер внимательно посмотрел на генерала. – Одним словом, поначалу я воспринял шумиху, как артподготовку к хорошо замаскированному наступлению, которое, в силу своей внезапности и неясности мотива, вот-вот переломает нам хребет.
Когда башка закипела от потока щелкоперских домыслов, зачастую исключавших друг друга, я выбросил белый флаг и на все махнул рукой. Вместе с тем ряд профилактических мер предпринял: выставил возле дома Эрвина в Аугсбурге круглосуточный пост, ежедневно проверяя, поступали ли на его контактный номер звонки, и, конечно, сориентировал нашу малоэффективную агентуру в Центральной Африке, на сто процентов рекрутированную из местных.
Каким-то образом через дня два-три прочувствовал: разгадка мотива поведения Эрвина не за горами. Лежит она на поверхности, захламленной сутолокой сенсации. Оттого и не видна. По мере того как Рем Иванович посвящал меня в детали ботсванского проекта, подозрения о хитроумной игре конкурентов рассеялись. Отверг я, как аргумент, объясняющий телодвижения агента, и благоприобретенный синдром катастрофы. Слишком гладко он мерил дистанцию: меньше чем через сутки снялся с первого ночлега и, минуя расставленные блокпосты, всего за несколько дней добрался до камерунской границы. Об этом говорил брошенный им мотоцикл, который он угнал в Ебби-Бу, начальной точке маршрута. Популярно разъясню: тронувшемуся умом такая последовательность технически и логически выверенных действий не под силу.
Постепенно мое внимание сфокусировалось на самой операция «Курьер». Оказалось, что версталась она одним Куницыным, причем в страшном временном цейтноте. Дмитрию подскажу: Эрвин – один из считанных элитных агентов, из-под юрисдикции как Агентурного, так и Оперативного отделов выведенных. Ими распоряжаются напрямую Рем Иванович и Куницын. О нем до недавних пор я ни сном ни духом не ведал, что, конечно, тормозит поисковый процесс. – Кривошапко прочистил горло, после чего отпил «Боржоми» из бокала. Продолжил: – Так вот, не далее, как вчера, переварив донесение из Заира, я разобрался наконец: причина «выпадания» Эрвина – отнюдь не экстраординарность события, а инструкция, которую он зазубрил назубок. И этой директиве он неуклонно следует…
Все подобные мероприятия, помимо стержневого варианта, имеют и запасной – на случай, если произойдет сбой программы. Вне всякого сомнения, Куницын разработал оба, по крайней мере Рему Ивановичу о запасном докладывал. В детали между тем не посвятил, что вполне объяснимо: в подготовительной фазе серьезно обкатывается лишь основной.
Здесь мы, наконец, приближаемся к вскрытию ботсванского муляжа. Куницын, как выяснилось, с энтузиазмом подхватил твою разработку, Дима. Более того, умудрился дожать Рема Ивановича, склонив на твою сторону. Кстати, сама идея мне глянулась, но изымать из бюджета два миллиона – какие-то не те музы вас пасли… Судя по всему… – Кривошапко замолк, внимательно оглядел сотоварищей. – Товарищ Куницын, захмелев от будущих барышей, а может, напротив, мандражируя за исход операции, запустил оба варианта одновременно. Не исключаю, на то у него были веские основания. В противном случае, допущена халатность, не вписывающаяся ни в какие рамки. Особенно для офицера такого ранга и опыта!
– Да не было у него оснований! – возразил Остроухов. – После смерти жены за воротник закладывал, вот и весь сказ… Надеялся, переболеет. Ан нет, все вкривь да вкось, Леха! Продолжай, полковник! – Остроухов резко мотнул головой, казалось, осаждая минутную слабость.
Кривошапко вдруг чихнул – то ли на восклицательный знак, то ли так, по-женски, отозвался на переношенную в начальственной душе боль.
– Собственно все, товарищи… – Обер-опер высморкался в носовой платок.
– Что значит все, Андрей?! – возмутился Остроухов. – Вариант «Б» – сплошной трафарет: объявления в прессе, на телевидении, радио. На девяносто процентов так!
– Не мне вас учить, Рем Иванович. Только Куницын вел десятки проектов – когда самостоятельно, как этот незадавшийся, а когда – через исполнителей. С ним и ушло все. И когда вернется – неизвестно. Да вернется ли?
– Значит так, полковник! – Генерал резко распрямился. – Прямо сейчас снимаемся с места и едем в Управление! Перелопатим все запросы Куницына на объявления-шифровки и аннулируем. Абсолютно все, без разбору! Слышишь меня!
– Товарищ гене… Н-да… – скривился Кривошапко. – Горячку пороть – привилегия пожарников. На то у них сирены и горны, которые нам, в силу профессиональной специфики, противопоказаны… Обрубив все шифровки без разбору, усугубим наш расклад, и без того незавидный. Из-за сокращения бюджета Управление и так потихоньку трясет… Выкосим здесь – а это с десяток проектов – дезорганизуем несколько направлений. Не ровен час, до председателя дойдет… Значит, подставимся. Что в итоге? Остановим стайера? Далеко не убежден! Ведь отталкиваемся от голой гипотезы, нащупанной эмпирически и ни одним фактом не подтвержденной. В нашем информационном вакууме лишь такая и могла отколоться. Спрашивается, зачем огород городить? Ведь по дефициту бюджета решение, можно сказать, в кармане!
– То есть как?! – изумился Богданов, еще недавно следивший за беседой, затаив дух.
Полемисты стушевались, посмирнели. Кривошапко жевал губы, коря себя, что сболтнул лишнее. Приоткрывать казначею тайну об их сношениях с Корпорацией в его планы не входило. Богданов даже не знал, откуда взялся третий миллион в «бандероли» Эрвина. Резервы… – отбоярился в свое время Остроухов.
Генерал, напротив, о ляпе подельника и не думал. Понимая, что с Богдановым они с минуты на минуту распрощаются, силился вспомнить: для чего еще, помимо главной задачи – невзначай выведать о подробностях операции «Курьер» в случае, если Куницын в свое время с казначеем поделился – того пригласил. Тужился, однако, недолго:
– Дима, скажи мне, если бандероль так или иначе окажется у Калмановича, и он вложит ее в банк, будь то счет или ячейка, каковы перспективы поиметь зеленые обратно?
– Такие же, как и у грабителя, вознамерившегося взломать Федеральную резервную систему[80], – тотчас откликнулся начфин, и глазом не моргнув. – Тебе не хуже моего известно. Не совсем понимаю вопрос.
– Известно то известно, только от этого не легче… Неужели ни зацепки?
Богданов потянулся к рюмке, лихо закинул жидкость в гортань, крякнул и заговорил, борясь со спазмом:
– Тайна банковского вклада – на Западе священная корова… Суд, полиция и прокуратура, хоть и подспудно объединены по отраслевому признаку, все же у них независимы… Без соответствующего судебного постановления банк не выдаст ни гроша, потрать хоть миллион на адвокатов и прочие издержки. В первооснове же – иск по возмещению материального ущерба, а при нарушении уголовного права – жалоба в полицию. Интересно, в лице кого в той тяжбе выступим? Партнеров, патронов? И идентифицируем себя как – корочками КГБ? Можно, конечно, через подставное лицо адвоката нанять, снабдив добротной легендой. Но стоит Шабтаю лишь намекнуть об истинных заказчиках тяжбы, как поверенный драпанет что есть мочи, прежде вернув нам гонорар.
Теперь о стране юрисдикции. Ответчик – коммивояжер-израильтянин, курсирующий между Ботсваной, Израилем и ЮАР. Пользуясь лазейками подсудности, судебные системы пустятся во все тяжкие, дабы отфутболить иск от себя подальше, обмахиваясь географическим атласом, словно опахалом. Страны-то жаркие, все как на подбор… Но одного, Рем, понять не могу. Облава зачем? Вразрез с первоначальным планом – практически ничего! Сместились только сроки на три недели да и только, задержавшись на полустанке жэ-дэ ветки под именем «Ад». По-видимому, комплект там, мы не сгодились! Снарядил бы еще одну группу парню дорогу стелить! Не уловил я пока, чем первая занята: преследует или прикрывает?
– Довольно! Впрямь книжный червь! С неистребимой жилкой авантюриста в придачу! Угораздило… – Остроухов выплеснул из себя желчь, давившую под кадык. Но, освобождаясь, вдруг засомневался, не поторопился ли. – Не знаешь ты, Дима, многого… Вот и стрекочешь, как студент на коллоквиуме. Карнавалы, коммивояжеры, корочки… На землю тебе пора, а не бабам и ученым книжкам под юбку заглядывать. Жизнь – она другая! Осмотрись, прислушайся! Что услышишь? Виолончель? Нет, брат? Хруст костей! И слюны – полные реки. Текут глотки троглодитов – не дождутся олухов-прожектеров сожрать!
Богданов поморщился – то ли на пафос, примитивно зоологический, то ли и на «хруст костей», в итоге им расслышанный…
– Ладно, Рем, чего я там не знаю? – Казначей продолжал кривиться, протирая набухшие веки.
– Того, что Калманович тягу дал!
– Собственно… а что ему оставалось? – скорее обращаясь к самому себе, нежели к коллегам, чуть погодя отозвался Богданов. – Компенсации от «Люфтганзы» дожидаться? По существующим нормам: двадцать долларов за килограмм, ручная кладь не в счет. В ней, по-моему, гонец передачу вез… Докажи он с Эрвином родство, еще тысчонка перепадет. На носовые платки – в самый раз. Ему, похоронившему мечту, их еще менять и менять… Но, думаю, не тот он хлопец: похоже, новых партнеров ищет. Знаю эту породу… Такие, как Шабтай, не останавливаются. Кстати, а как давно?
– Что давно? – напомнил о себе Кривошапко.
– Как давно исчез? – уточнил казначей.
Остроухов напустил на себя многозначительный вид, давая знать: довольствуйся тем, что услышал. Самоустранился и Кривошапко, отправившись в туалет.
Уходя, опер странно повел плечом, будто трусливо, но скорее, невнятно как-то. Тут казначея прошибло с головы до пят. Он вновь вспомнил, как на летучке, созванной по следам крушения «Боинга», на его запрос «Какие инструкции Шабтаю?» Куницын черкнул пару слов и, показав Главному, скормил их коллективный труд бумагорезке.
– Боюсь, Рем, прозрачно все, – не дождавшись ответа, заговорил Богданов. – Как душою не противился, но, встречаясь в Берлине с Шабтаем, твоего плана держался. Мы зря его стращали, я возражал, если помнишь. Тот маскарад, по сути, апродуктивен. Арест на КПП «Чарли», недвусмысленные угрозы, озвученные с твоих слов… Говорил не раз: бизнес и угрозы – несовместимы. Партнеры, подрядчики, персонал – в здоровом образовании другого не дано. Силою одни лагеря строят. Почти не сомневаюсь: наше уравнение Калманович вычислил, понял, кто кукловод. Ищи теперь ветра в поле! А может, и не нырнул, пристроили куда подальше?… А, товарищ генерал?
– Откуда забота эта, полковник? Не спроста… – Остроухов, закрыв руками нижнюю половину лица, уставился на казначея, как прожектор.
– Рем, повторяться не в моих правилах, хоть я и гуманитарий. Тем не менее поясню еще раз: я жить и работать хочу! К превеликому сожалению, на родине не вышло. Чтобы обрести соответствующее моему уровню и чаяниям занятие, в свое время залез в шпионское дерьмо, за отсутствием выбора. Не понимал: вирусология, чем мы занимаемся, поприще для самоубийц. Рано или поздно сам подцепишь, заразишься. Рем, мы с тобой смертельно больны, ботсванский проект – единственное противоядие! Перебирать здесь нечего, инкубационный период – в прошлом! Промедлим – закопают в братской могиле или скопытимся от инфаркта, видя, как последние ценности рушатся. Отмыкал свое, хватит! Подытожу… – Богданов резко приземлил руки на стол. – Хочешь, воспринимай как угрозу, а хочешь, как информацию к размышлению. Без меня вам два «лимона» в оборот не вернуть, остановите вы Эрвина с передачей или нет!
Оберопер объявился столь же внезапно, как и бесшумно. Навис над столом, опираясь о спинку стула. Кривошапко ухватил один ультиматум, но большего ему и не нужно было. Все яснее ясного, куда уж более.
Казалось, Остроухов внимательно слушает. Но кого? В комнате-то ни звука! Должно быть, самого себя…
Никакой психастении за ним прежде не замечалось, но это на коне когда… Со дня ливийской катастрофы его подменяла тень, лишь изредка напоминавшая о былом величии. За ней метался, тужился обычный, во многом неприметный человек. В скоплении люду – не обратишь внимания.
Богданов сник и, как его некогда несгибаемый патрон, артефакт былого величия империи, уткнулся взглядом в стол, но не в раздумьях, а в изнеможении. Впрочем, ничего удивительного: прилив разновекторных эмоций рано или поздно опустошает.
Если бы оба смогли взглянуть на Кривошапко, то изумились бы – настолько тот пристально наблюдал за коллегами, переводя взгляд с одного на другого. Казалось, готов просверлить им черепа, лишь бы прочитать намерения.
– Дима! – напомнил о себе Остроухов наконец. Его взор отсвечивал приступ чертей. – К чему ты клонишь? Довериться еврейчику, носатой попрыгунье? Смотри, первая же передряга – и он в кусты. Не успели мы воскреснуть – вновь в чан с кипящей смолой? Сюда нас тащишь?
– Рем, Святое Писание – с чего бы это? В Бога ты не веришь, даже в дьявола! – Богданов вымученно улыбнулся. – Совет тебе: не суди о том, в чем не разбираешься. Для тебя носатые – не более, чем персонажи срамных анекдотов, изгои, отверженные тупорылой системой. Ты их совсем не знаешь. Да и откуда? В аппарате евреев по известным причинам – ни одного. Ты сам – круглые сутки в четырех стенах своей кельи, за границей ни разу не был… Вот и питаешься огрызками дешевого антисемитизма, отрыжкой средневековья. И то, что наша держава завязла там, ни в коей мере тебя не оправдывает. Мозги у тебя, дай бог, нам всем вместе взятым! Причащаю несведущих, говорю об этом впервые. В большом бизнесе иудейское вероисповедание – благоприятный фактор, при равенстве у претендентов на пост достоинств – перевешивает.
В Штатах евреи – заметная, влиятельная прослойка руководящего звена мега-концернов, крупнейших банков, всего делового сектора. И никого не смущает, что многие из них – действующие или будущие агенты влияния Израиля, интересы которого далеко не всегда совпадают с американскими. Как ты думаешь, почему? Коммерция, бизнес – это их, не отнять! Все прочие соображения – вторичны. Ограничусь единственным аргументом: современная банковская система – детище семьи Ротшильд. Такое только в мозгах, изощренных скитаниями, и могло родиться. И этот ряд можно тянуть до бесконечности…
