Хаим Калин
Под солнцем и богом
Зовут нашего агента Эрвин Колер. Он из личного резерва Куницына, подчиняется лишь ему. Завтра, не позже, чем к концу дня, узнай, какое место занимал в самолете Эрвин, и точные координаты падения самолета. «Зюддойче цайтунг» его на схеме приводит, но, как понимаешь, погрешность там в десятки, а может, и в сотню километров.
– У меня такое ощущение, будто я сам на том борту. Все это зачем?! – Кривошапко смахивал на человека, который, страдая амнезией, вдруг обрел память, и та надавила всей махиной.
– Теперь, похоже, пристыжу я тебя… – без всякого апломба съязвил Остроухов. – Если Эрвин сидел в хвостовой части, то, возможно, выжил, по крайней мере, при падении. – Генерал умолк, казалось, вновь сверяясь с внутренним навигатором. Чуть погодя развил мысль: – Дает нам это, правда, немного, ведь на сотни километров – огнедышащая пустыня вокруг. Но наиболее вероятно – погиб еще при приземлении. Если он сидел в носовой части, поиски сворачивай – сгорело там все. Окажись в хвостовой, то вариант актуален, при всех его издержках. Нам в общем-то не Эрвин нужен, а то, что он вез. Вез с собой, а не в багажном отделении. Как в воду глядели…
– Ну а дальше что? – зло спросил Кривошапко. Он часто моргал, похоже, норовя стряхнуть маску отупения.
– Дальше твой черед. Кто у нас главный опер? – подначил подчиненного Остроухов.
Кривошапко, закаленный в боях с самыми изощренными недругами, вдруг почувствовал, как пружина времени, дав под зад, отфутболила его в далекое детство, где он, трехлетний мальчуган, отбившись от родителей, затерялся на незнакомой улице. Со всех сторон обступают гуси, которых подпасок гнал с местного пруда. Их гогот разрывает барабанные перепонки, а уродливые клювы на длинных шеях вов-вот покалечат. И не заслониться – сковал даже не леденящий ужас, а непроглядный, застывающий в магму мир. Все, что остается, в этом склепе страха каменеть.
– Почему молчишь? Совещаемся ведь… – призвал к ответу Главный.
Обескураженный полковник, словно механическая игрушка на последнем взводе, дернулся правой рукой к лицу. Медленно склонившись, застыл в позе мыслителя Родена.
– Туфта все это… – невнятно пробурчал сыскарь.
Остроухову казалось, что он слышит собственный голос. Выдав свой ладный макет, он выдохся умственно и физически. На исходе же пронзило: идея нереализуема, смелый, но чисто авантюрный прожект.
– Ты что-то сказал, полковник? – не расслышав, уточнил генерал.
– Без «Вымпела» не осилить, говорю. – Кривошапко оторвал ото лба руку. – И, как понимаю, к Андропову с этой разработкой не подкатишь, «Вымпел»-то его прерогатива.
– Догадался откуда? – подивился Остроухов.
– Что тут неясного? Полуанонимный Шабтай, наш лучший ликвидатор Иоганн, вдруг «списанный», Ботсвана, а теперь – борт «Мюнхен-Йоханнесбург», в Сахаре накрывшийся. А я об этой операции – ни сном, ни духом. Куда уж более, срослось!
– Вариантов не видишь?
– Коль скоро борт ливийцы не нашли, он в самое пекло упал, вот и весь сказ… Без вертолета бессмысленно. В Европе мы бы наняли частный, а в Африке… разве что караван. Нет, туфта, однозначно!
– Тему закрываем?
– Почему? – спокойно возразил Кривошапко. – Место Эрвина в самолете, район падения выясним. И немецкое министерство транспорта попасем – на предмет развития… Борт, если не ошибаюсь, немецкий?
– Оттуда.
– Посмотрим… Где черт не шутит!
– Ты о чем?
– О высадке забыть, без вариантов. Когда же похоронную команду призовут, подключусь, на хвост сяду! Но мне почему-то кажется… Агент из завербованных или наших – забыл спросить?
– Наш человек, – ответил Остроухов.
– Спецподготовку проходил? – уточнил полковник.
– По полной. Подожди, думаешь мог выкарабкаться?
– Я, Рем Иванович, ничего не думаю, а считаю. И арифметика здесь проста – 1 к 100. Но… что-то кольнуло, уже не помню когда… Нет, туфта все это, туфта, однозначно!
В потухшем лице Остроухова слились смиренность и какая-то унылая, будто давно копившаяся боль. Он бессмысленно листал папку с донесениями, не читая. И Кривошапко приоткрыл для себя: «Как же ты осунулся, генерал! Укатали сивку крутые горки…»
– Может, перейдем к теме номер раз? – разорвал паузу полковник, промозглую для обоих.
– Да-да! – поспешно, даже угодливо откликнулся Главный и захлопнул папку.
– Так с выводов или с самого начала?
– Детали важны…
– Тогда восстановим скелет событий.
– Если скелет, то осторожно… – на полном серьезе заметил Остроухов.
Кривошапко даже не улыбнулся, приладился к стулу, точно придавая важность разговору.
– Когда и на чем Корпорация подловила нашего цюрихского опорного агента, не знаю, да и не важно. Женщины, наркотики, деньги – у порока фантазия небогата, зацеп не разорвать зато. Замариновав на греху, вытрясли из него по полной. Почему взяли в оборот именно его, сказать трудно. То ли своим поведением спровоцировал, то ли они пронюхали о наших комбинациях, не согласованных с Андроповым, через цюрихца шедших, и посредством шантажа нацелились загнать в силки верхушку советской разведки. Но скорее… ладно, об этом потом. Началось все, как вы помните, с планов Пентагона развернуть комплекс «Першинг-2» в Европе. Брежнев и Политбюро просто взбесились, требуя от нас карты размещения баз. Невзирая на огромные усилия, все между тем уходило в песок, мимо. Наконец за сто тысяч марок удалось склонить сотрудника БНД[37] раздобыть интересующую нас информацию. Но, взвесив все «за» и «против», тот в последний момент струхнул. Имея допуск – в случае расследования – попадал бы под прямой удар.
И тут… вы, Рем Иванович, производите на свет просто сногсшибательную идею: раскрыть немцу для прикрытия один из наших не последних секретов – намеченный демонтаж ракет АК-80, нацеленных на Рурский бассейн. Отмечу: предположение, что НАТО рано или поздно прознает о свертывании устаревшего комплекса, имело под собой достаточно оснований. Бундес повелся, и в конце концов карта-схема оказалась в Москве. Офицера федеральное правительство наградило, но в скором времени он накладывает на себя руки – муки совести одолели. Однако предсмертной записки, на наше счастье, не оставил. Здесь в БНД задумались: а с чего это удачливый разведчик руки на себя наложил? На тот момент натовцы разнюхали, что карта развертывания «Першингов» у нас в руках, и кинулись шерстить на предмет источника утечки. Но с мертвого, как известно, взятки гладки…
Далее сплошные знаки вопроса. Либо цюрихский агент у Корпорации не вчера на крючке, и они давно осведомлены о его связях с покойным, либо в БНД у них собственные информанты, которые, умыкнув результаты внутреннего расследования, выявили русский след. Но я, если честно, не советовал бы гадать на шпионской гуще. Дело в том… – Кривошапко осекся, казалось, формулируя мысль. – Судя по размаху и дерзости их упражнений, Корпорация – не что иное как теневое мировое правительство, объединенное целью выкорчевывать социальные пороки, которые, по их разумению, множатся день ото дня. И не последняя здесь причина – жесткое противостояние двух социальных систем. Будучи антитезой коммунистической модели, Западу ничего не остается, как одаривать своих граждан все новыми и новыми свободами. В основном в сферах частного предпринимательства и дебюрократизации государственного контроля. Так их истеблишмент оттеняет свое родовое отличие, зазывая под свои знамена как интеллигенцию, так и простой люд. Но… на деле лишь обостряет социальный хаос, плодя тепличные условия для разгула преступности и падения нравов.
Глубоко убежден, что… на этом поле общественной сумятицы и произросла третья сила – Корпорация, братство социально мотивированных и высокоорганизованных граждан, обеспокоенных дальнейшей судьбой человечества, как бы это помпезно не звучало… Их в равной мере не устраивает откровенный декаданс западного общества, так и… окостеневшая модель нашего жизнеустройства. Но в еще большей мере, осмелюсь предположить, Корпорацию беспокоит раскол мира на два противоборствующих лагеря, что для извечного западного прагматизма – вывих, не вправив который достойному человечества прогрессу не бывать.
Теперь вот о чем… Год назад, шокируя нас компроматом о шашнях с БНД, Корпорация метила гораздо дальше – отнюдь не только заиметь абсолютно надежного ликвидатора. Да, мы иная галактика, не соприкасающаяся с западным миром ничем. Стало быть, исполнитель нашего подданства, пока не угодил в капкан, не просчитываем, точно зек, вывозимый на час из тюрьмы для точечного удара. Увы, на тот момент я дальше своего носа я не смотрел, что неудивительно. Испугались мы тогда до икоты, не понимая, кто они вообще, и, каким ветром их задуло в наши края. Лишь объяв масштаб активности Корпорации, качество проработки заданий, понял: нас захомутала никак не сопряженная с государственными механизмами, совершенно независимая структура. А прилежно работающий на них Иоганн – не более, чем пробный шар в наших сношениях, полигон для притирки, смотрины так сказать. В Лубянке Корпорация видит партнера, крайне важного и долговременного, дабы сообща перестроить мир по своему образу и подобию. Скажете, одолели фантазии, детективов начитался?…
– Почему? – возразил Остроухов. – Вовсе нет, излагаешь толково, весьма. Детали только где?
– Какие здесь детали, Рем Иванович? Знаю не многим более вас, докладывал-то регулярно. А все мои обобщения – вокруг ликвидаций Иоганна, за их подноготной по газетам следил.
– Это все, чем порадуешь? – подозрительно взглянул на визави генерал.
– Чуточку терпения, Рем Иванович… Кроме Зигфрида, Корпорация пока не приоткрыла ничего. Зигфрид же, убежден, рядовой диспетчер, коих у них, не исключено, несколько. Выяснил, кстати: лихтенштейнец ни в одном из полицейских досье Европы не значится. Деньги за ликвидации… нам переводили с оффшора, зацепки ни одной.
Цюрихский агент, как вам известно, давно на карантине. Он, по сути, статист, поручаем лишь сбор и анализ открытой информации. То, что о Корпорации у него сведений ноль, склонен ему верить. Имею доказательства, пусть косвенные, что его действительно шантажировали по телефону. Установив с нами связь, задания Иоганну первые полгода передавали через тайник…
– Говоришь зацепки никакой, но деньги регулярно поступали… – перебил генерал.
– Да, регулярно – и что?
– Разговор в общем-то о деньгах…
– Доступ к счету Иоганна у Богданова. Я контролирую лишь цифры прихода.
– Ладно, полковник. – Генерал вновь отбросил папку. – Экскурс в подноготную масонства окончен. Теперь о деле. Нам нужны деньги… Причем сумма внушительная, два миллиона долларов. Подчеркиваю: именно нам, а не мне или кому-то другому, намотай себе на ус… Купюры должны быть вложены на наши европейские счета, банковские переводы сойдут тоже… Когда? Не позже, чем через два месяца, от силы три. Обсосав с дюжину вариантов, не ранее, как сегодня в обед, понял, кто может ссудить. И донор этот – Корпорация.
Лицо Кривошапко преобразилось, напоминая мордочку хитрющего, верткого зверька, унюхавшего добычу.
– Сообщи цюрихскому агенту, – продолжил Остроухов, – пусть заложит в тайник связи письмо: «Назрела встреча между Лубянкой и руководством Корпорации». После команды «списать» Иоганна такой контакт естественен: наши разъяснения и консультации о новом «лучнике». Если откликнутся, вылетишь и проведешь переговоры. Вкратце все.
– Судя по «донору», с их стороны – подарок или ссуда, не смог уловить? – В голосе Кривошапко мелькнула издевка.
– Донор не донор, как договоришься…
– А покрытие? Сумма-то немаленькая, на заводик тянет… – засомневался полковник.
– Можно Иоганна на двух стрелков рокировать, тогда пусть ссужают в счет будущих ликвидаций. Но не думаю… Баш на баш захотят, скорее всего. Нам, к слову, кроме нашенских тайн, торговать нечем, как бы я этого не хотел… – стушевался Остроухов.
– Если бы! Грохнуть или даже теракт – не хотите! – воскликнул Кривошапко. – Их метода: скальпель и ни одного зажима! На терапию не размениваются!
– А Иоганн чем занимался? – возразил генерал.
– Не в Европе грохнуть, а у нас! И «вычесть» не криминал-дешевку, а из нашей первой сотни, а то и двадцатки, может быть. Лишь такое на два лимона разменивается. Прочее – не убежден. Плечо подставить – всегда пожалуйста – сам говорил. Но такие бабки… Кем бы они ни были, эти ребята европейцы, до мозга костей рацио! В одном, однако, уверен: деньги у них водятся и очень большие.
– Вот и хорошо! – воодушевился Остроухов. – Тогда за работу, Андрей!
– Где подгнило, смею вас спросить?
– Всему свое время, полковник.
– Значит, в «Боинге» капусту везли… – озвучил, едва раскрывая рот, Кривошапко, после чего будто вспомнил: – Может, дадим задний ход по Иоганну, а?
Казалось, Остроухов расквитался с темой и думает о совершенно ином.
– Вот этого не делай! – С лика генерала слетела вуаль раздумий. – Именно сейчас, когда Корпорация наш реальный шанс. Сам говорил: люди серьезные, шуток, не говоря уже зигзагов, не приемлют. Значит, не судьба…
Глава 18
Заместитель начальника габоронской полиции Дунгу неспешно шел к клубящемуся, но уже затушенному пожарищу, путаясь в мыслях, стоит пробираться вглубь или нет. На нем парадный комплект униформы светло-кофейного цвета, ибо строевой, изрядно заношенный, домработница постирала.
Раскидывая ногами головешки, Дунгу все-таки углубился в гарь, но, не осилив и метра, повернул обратно.
– Сюда его! – вернувшись на дорогу, крикнул Дунгу подчиненным. Те с опаской переминались в хаосе обгоревших балок и подпор, бывших некогда складом скобяных изделий.
Один из служивых бросился к джипу и вскоре вернулся с занавоженным полотном брезента – его использовали как подстилку при ремонте автомобиля. Расстелив дерюгу на избежавшем разруху островке, присоединился к коллегам.
Копы ходили вокруг да около и как-то странно копошились.
Могло показаться, что пожар затушен не полностью, хотя все вокруг залито водой, да и пожарная машина рядом: центурионы норовили взяться за скрытый за завалом предмет и, как при ожоге, одергивали руки.
Прежний гонец вновь слетал к машине, откуда принес несколько суконных тряпок, таких же промасленных, как и брезент. Раздал их трем сотоварищам, одну оставив себе.
Обкрутив ладони дерюгами, копы приподняли все еще неразличимый груз и бросили на брезент. Держась за сукно с четырех концов, потащили груз к дорожке.
Крайний справа, еле передвигавший ноги носильщик споткнулся, чуть не опрокинув импровизированные носилки. Из гамака вывалилась обуглившаяся человеческая рука. Конечность обгорела почти полностью, лишь кисть со скрюченными пальцами белела.
Подойдя к Дунгу, наряд опустил перед ним брезент и воззрился на шефа в ожидании указаний. Доставленный груз – труп сильно обгоревшего мужчины среднего роста, лежащий туловищем вверх.
– Переверните его, – распорядился капитан.
Копы вновь вооружились тряпками и, покряхтев малость, обнажили спину мертвеца. При этом его правая рука подогнулась, застряв между землей и грудной клеткой.
Последние сомнения у Дунгу рассеялись: покойный – белый, первый мертвец-европеец за его десятилетнюю карьеру.
Спину огонь обжег меньше, что означало: к моменту возгорания склада мужчина либо был мертв, либо, потеряв сознание, лежал на спине. В противном случае, выскочить из склада труда не составляло – в нем даже двери не было В последнее время он служил убежищем для бездомных. Свернув свой бизнес, хозяин вернулся в ЮАР.
Но не это главное: от трупа исходил вполне различимый запах бензина.
– Разверните его еще раз. – Дунгу подкрепил приказ кругообразным движением руки. Сел на корточки, внимательно осмотрел тело. Через минуту распрямился, отряхивая руки, хотя ни к трупу, ни к чему иному на пожарище не прикасался.
– Шеф, куда его – в яму? – обратился старший наряда.
– Ты что ослеп, Тонга, он белый! – обрушился капитан.
– Какой белый, коль в сарае ошивался! – огрызнулся сержант.
– Слышишь меня, в морг! Я же – в отделение, может, пропал кто… – Дунгу направился к своему автомобилю. Разворачиваясь, заметил совершенно голого, опухшего от недоедания малыша. Вытянув руку, тот просил милостыню.
Дунгу забурился в карман, чтобы достать мелочь, но внезапно замер. Казалось, капитан посеял бумажник и пытается вспомнить, где это произошло.
Зам шефа полиции вытащил руку, медленно развернулся к наряду. Те вновь ухватились за брезент, чтобы транспортировать мертвеца.
– Постойте! – рявкнул Дунгу и тотчас двинулся к подчиненным. Приблизился вплотную и, курсируя глазами, высматривал что-то. Наконец, схватив левую, не обгоревшую кисть мертвеца, начал расправлять пальцы. Отогнув большой палец, внимательно осмотрел. В смешении чувств, где мерзкая дрожь перемежалась с огоньками злорадства, забросил руку на тело покойного.
– В яму его! А хотя, ладно… В морг, в морг везите! – переиграл Дунгу. Не попрощавшись и игнорируя все еще протянутую ручонку мальчонки, понуро поплелся к своему автомобилю.
Заявления о пропавших гражданах – как белых, так и черных – в отделение не поступали. Призвав дежурного к бдительности, иными словами, не дрыхнуть на посту, Дунгу поехал домой.
Ночью капитана вновь терзал кошмар, увязавшийся с прошлой недели. Его тело с садисткой жестокостью распарывал нож, длинный, острый, как бритва, но хозяина не имевший. Только кисть виднелась, обвивая рукоятку, – без намека на руку и фигуру истязателя. Кисть мужская, но кроме черного ногтя на большом пальце – точь-в-точь, как у мертвеца из сгоревшего склада, – не выделявшаяся ничем.
Кошмар прописался в снах Дунгу, когда, назвав почти забытый им пароль, в его размеренную жизнь ворвался гонец из запавшего в душу, но далекого от нынешнего дня мира. Настолько далекого, что по прошествии лет капитан задавался вопросом: был ли он вообще? Сторона та до знакомства неудержимо манила к себе, суля наибольшую для африканца ценность – белую жену, но при расставании – хлестала невидимыми батогами…
Кандидатками в жены он разжился несколькими, упиваясь от мысли: как в этой богатой, но страдающей от глобального дефицита стране легко заполучить благосклонность женщины. Лишь дари ширпотреб и безделушки с европейских распродаж…
На этой волне впал в откровенное распутство, хотя с молоком матери усвоил: отношения между расами – субстанция жестокая, чреватая страстями и притирками зверинца. В итоге попал на откровенную хищницу, свято верившую, что за честь поболтать с ним вечерок обязан раскошелиться. К концу четвертого курса привык между тем к иному. Когда в силу любопытства – мир тот был до затхлости замкнут и одинок – но чаще благополучия ради, белые, пусть не самые видные женщины, раскрывали объятия и даже конкурировали между собой, чтобы усладить его черное тело.
Ее намеки о подарке воспринял, как готовность отдаться, снять напряг, дыбившийся уже визуально. Привлек девушку к себе, шалея от добычи. Та стала вырываться и как обухом по башке: удар коленом в пах и душераздирающие вопли «Насилуют! Спасите!»
В экспансивной Африке женских истерик насмотрелся вдоволь, но того, что последовало, не доводилось. Сложившись от боли, в какой-то момент испытал чувство, темное и не воплотившееся в действие лишь по причине физической немоготы: нащупать в этом визжащем, отринувшем все условности, ослепшем мешке его голосовой инструмент и перекрыть.
Едва разлив шампанское, комнату незаметно закрыл, но ключ в дверном замке оставил. Между тем Галина (имя девушки) и не пыталась выскочить в коридор общежития. Схватившись за волосы, продолжала дико, совершенно не по-человечески вопить, брызгая, как из пульверизатора, слюной и слезами. Одна из них приятно обожгла, когда, согнувшись, крутился волчком у ног Галины.
Тем временем в сознании мельтешило: провернуть ключ, открыть! Но как разогнуться и выдавить слепящую боль? Не смог. Даже когда соседи загремели кулаками, а чуть позже – выломали дверь.
Стражи порядка наручников одевать не стали, руки были скованы и так, держась за не спадающий от прилива крови и боли холм. Пара растерянных и как на подбор белобрысых милиционеров скорее помогали плестись к воронку, нежели тащили.
Обвинение предъявили через месяц, допросив лишь дважды. Медицинского заключения о следах насилия в материалах дела он не встретил, его и не могло быть. Руки Галине не вязал, так, чуть-чуть, скорее игра, нежели перехлест дозволенного. Зато почти с каждой страницы уши рвал Галинин вопль, запечатленный десятком свидетелей.
«Откуда вам известно, что была попытка изнасилования?» – из показания в показание переходил вопрос следователя.
«Слышали бы вы тот крик!» – посетовала сердобольная мамаша, приехавшая к дочери-студентке в гости.
Навещавший его консул Мозамбика (у Ботсваны в Москве тогда своего консульства не было) лишь разводил руками, комментируя: «У Африки один настоящий друг – СССР. Раз дошло до суда, оснований хватает и все согласовано…»
За неделю до процесса вызвали к следователю. Зачем – одному богу известно. Следствие-то завершено и дело передано в суд.
В кабинете следователя – прилизанный и отутюженный с перебором тип. Одет во все импортное, ничем на развязных циников, сотрудников советского правопорядка, не походя.
Заговорил по-английски, чем не просто изумил, а отнял поначалу дар речи, ибо владел языком лучше, чем он сам, хотя английский для него, практически, родной. Подробно расспрашивал об отце, вожде крупнейшего в Ботсване племени, его связях. На следующий день явился снова и, выложив на стол разграфленный бланк, сказал: «Согласитесь работать на советскую разведку – вас освободят и позволят уехать на родину. Вот обязательство».
Вняв до конца, что предложение не сон, подался всем телом, хотя видел: ручки на столе нет. В тот момент, ослепленный прожектором чуда, был готов согласиться на что угодно – теракт в штаб-квартире Национальной партии[38] или похитить самого охраняемого в ЮАР заключенного Н. Манделу – лишь бы не мыкать в тюрьме. Тянуть-то лямку не где-нибудь, а в Сибири и по статье, что впору лезть в петлю – сокамерники разъяснили…
– Прежде убедимся в искренности… – «Отглаженный» слизал бланк обязательства в ящик стола.
Убедил, ответив на сотню каверзных вопросов, некоторые из которых по несколько раз. И, получив пароль для распознавания связного, утонувший в тумане инструкций, убыл в Лондон, а оттуда домой. Из общежития доставили вещи, ни в институт, ни к товарищам заглянуть не дозволив.
На родине от телефонных звонков поначалу вздрагивал, но с каждым годом все меньше и меньше, пока сыпь в душе не убавилась, а потом и вовсе рассосалась. Десять лет – не месяцев, время – лучший психоаналитик.
Холодной, неулыбчивой Россией все же грезил, но не экзотикой края, а девичьими телесами – столь же ослепительно белыми, как и ее нескончаемая зима. И грустил: вернулся-то порожняком, мечту не осилив.
Поступил на службу в полицию, сразу на должность замначальника столичного отделения. Отец даже не вмешивался – как-никак почти четыре курса юридического за плечами. По западным меркам – В.А., штучное для Ботсваны в 1970 г. образование.
Сложившись профессионально, в один прекрасный день постиг, хоть и интуитивно, но твердо: Галина подставой КГБ не была. Легло так, чем и воспользовались. Неврастеничка, эликсир непредсказуемого – алкоголь, распаливший аномалию, и fucking door[39], будь она не ладна! С тех пор, уединяясь с подружками, дверь не запирал…
За две русские пятилетки обзавелся семьей, построил дом, один из лучших в Габороне, и, став на ноги, лениво считал дни, когда начальник отделения уйдет на пенсию.
Дунгу уставился в потолок спальни, не в силах пошевелиться. Глаза, конечности, вся плоть остекленела, наполнившись формалином ужаса. Лишь мозг, действуя как щуп робота, перетаскивал, группируя, вдруг открывшиеся истины.
Прежний сон, будто отторгнутый пробуждением, перемешался с реальностью, формируя новый, распухший фигурантами расклад. Кисть с черной отметиной, еще недавно кромсавшая тело, повалилась наземь. Но упала не в целину забвения, а в братскую могилу, где метрдотель Морис с мамой почивали в обнимку вечным, но, оказалось, не беспробудным сном. Ожив на миг, они раздались в испуге, чтобы слиться вновь, сильнее, чем прежде, и уже никогда не расставаться.
Между тем нож повергнутого не исчез, его перехватил мужчина, который напоминал скорее тень, нежели человека, и спрятал за спину. Лик субъекта угадывался. Дунгу днями видел его мельком – в компании чернопалого гонца из страны межпланетных амбиций и алькова бросовых цен. Запомнился железной твердостью нутра, сочетавшейся с плавными движениями пумы.
Тень скоро исчезла, оставив после себя воздушную яму, которая то выпускала угрозу, то щемила неведением, а порой, по амплитуде настроения, давила безысходностью.
Обгоревший труп белого провалялся в морге габоронской больницы без малого год и никем востребован не был. При этом Дунгу хоронить запрещал, издавая все новые и новые отсрочки.
Когда в конце концов распоряжение поступило, в ветеранской ячейке обнаружили женщину, поступившую месяц назад и, как и европеец, неопознанную. Скорее всего, санитары что-то напутали, никак при этом патологоанатома не удивив. Из-за профнепригодности, а точнее, халатности и лени их штат обновлялся чуть ли не каждый квартал.
Не мудрствуя лукаво, врач составил акт захоронения и в тот же день отослал депешу Дунгу. Для успокоения души, своей, а может, статистической, женщину из VIP отделения переправил в «яму». Так на местном кладбище звался участок для бездомных – всех по-братски, в один пенал, в котором «ветеран» давно покоился, на «заслуженный отдых» отойдя.
