Григорий Володин
Питомцы апокалипсиса
Дарсис не шелохнулся. Дуло бозпушки смотрело в траву под его ногами. Мана рванулась навстречу Мишабе. Бронзовые руки пронзили крылья плаща, дернулись к глотке мстительницы.
И схватили только воздух. Топорик воткнулся в дерн. Клочья плаща упали в светло-бурую лужу. От тошнотворно-сладкого сахарного запаха заслезилось в глазах.
Дарсис-младший опустил треугольный ствол.
– Почему не стрелял? – спросил он взрослого себя.
Бозпушка Дарсиса-старшего по-прежнему была опущена. Мана подняла топорик с земли и растерянно огляделась. Я не мог оторвать глаз от лужи. От жидкого трупа Мишабы.
– Не было нужды. Я помнил, как убил ее, – сказал Дарсис-старший. – Как ты убил ее.
– Звучит как отговорка. Глупо надеяться на обстоятельства, когда решение проблемы – в твоих руках, – возразил Дарсис-младший, кивнув на оружие. – Почему не стрелял?
Рука Дарсиса-старшего с бозпушкой вдруг поднялась и нацелилась на Дарсиса-младшего.
– Еще не поздно исправить.
– Дарсис! – вскричала Мана.
Длинный палец задрожал на спуске. Дарсис-младший хмыкнул.
– Не могу поверить, что через три года стану таким слабаком.
– Просто тебе еще не снятся кошмары, – Дарсис-старший сощурил глаза. – Убирайся.
– Пожалуйста, Дарсис, не убивай его! – заплакала Мана. – Его ведь дома тоже жду я, другая я. Маленькая, глупенькая, помнишь?
Дарсис-старший вздрогнул. Рука с бозпушкой опустилась медленно-медленно, будто металлический кран с грузом. Младший Дарсис еще раз хмыкнул.
Я не выдержал.
– Еще раз так сделаешь, и взмылю твою цветастую шею.
– Чего такие все нервные? – поднял бровь мелкий паршивец. – Мишабе суждено было умереть в этой петле.
– А в какой петле мне суждено надрать твою бунду? – зарычал я. – Уважай мертвых, сопляк.
Мелкий головорез молча нацелил на меня бозпушку, и его голубой палец на спуске не дрожал. Мана сказала:
– Убирайся, – бразильянка протянула Дарсису-младшему его гравипушку. – Пожалуйста.
Сопляк поджал губы, затем схватил оружие и бросился в заросли.
Когда мы покинули окраину чащи, грязная лужа возле обезглавленного тела все так же источала запах жженого сахара.
Глава 18
Еще совсем недавно, в век беззаботного рабства, я наполнял ванну для Юли. Только повернул краны, как она оперлась рукой о мою согнутую спину и плюхнулась в воду. Моя рубашка намокла от теплых брызг.
– Горячее, Стас. Еще горячее.
Она села, прижав голые колени к голой груди. Вода едва достала ей по щиколотки. Я схватил с полки пластиковый флакон и вылил вниз. Весь без остатка. Над водной поверхностью вмиг распухло мегапушистое одеяло белой пены и полезло через края ванны. В мыльной лавине Юля исчезла до самых глаз, как захлопывается при падении книжка с яркими иллюстрациями.
– Пф-ф, – Юля мотнула головой, сплюнула мыло. – Зачем это?
– Какая же ванна без пены? – я постучал ладонью по дну флакона, вытряхивая остатки на все еще видимые участки горячей и мокрой кожи. – Расслабиться не выйдет.
– Она щекочет, – Юля потянулась рукой между коленей. Прежде чем голубые пальцы воткнулись в белые пористые холмы и соскребли их, я рванулся и всунул Юле в руку желтого утенка.
Кря-я-я! – пискнула резиновая игрушка. Юля молча ткнула ею мне в нос.
– Утка – чтобы ты не скучала.
Я отодвинулся и закинул в ванну еще ворох резиновых игрушек – туда, где подтаяла пена на бедрах Юли.
– А эти?
– А эти – чтобы не скучала утка.
Рука Юли сжимала и разжимала утку – кря-кря-кря.
– Похоже, ей весело, – Юля пододвинулась к шумящей струе из крана. – Хочу горячую.
Ее мокрая спина, у самой талии лишь слегка обернутая пеной, наклонилась передо мной.
– Замри!
Я горстями перекинул плавающую без дела пену Юле на плечи и ниже.
– Оп-п. А то не расслабишься.
Потом я зажег ароматическую свечу. Потом выключил свет – полумрак скрыл то, что оставила пена. Только желтые глаза отсвечивали крошечное пламя.
Всего только мое мнение, – сказала Юля, – но мне казалось, принять ванну – значит просто смыть грязь, в смысле ничего особенного.
Юля повернула кран горячей воды. От повалившего пара защипало в глазах.
Всего только мое наблюдение, но как только мне стукнуло тринадцать, я не мог ни просто смыть грязь с Юли, ни просто одеть, ни просто поднять ее с кровати. Для меня стало просто находиться с ней рядом ни черта не просто. Как тут расслабишься? Разве что только с помощью тяжелых наркотиков. А где их взять?
Я сказал:
– Это показывает только, что тебя совсем запахали на том флаере. Чтобы хорошо работать, надо правильно отдыхать. Это как религиозный обряд. Неправильно Богу помолишься – и жди Великий потоп. Принимать ванну с пеной и желтой уткой – священно.
Юля только утку посжимала: кря-кря. Все ананси были атеистами и не заморачивались религиями с молитвами.
– Как мыться, если ничего не видно?
– Я знал, что так будет! Вечно придираешься ко всему, что я делаю для тебя. Нельзя хоть раз сказать «спасибо»? Хоть раз!
Тут губку в черепе защипало, я ощутил жар в теле Юли. Жар распахнутой духовки. Жар свеженакатанного асфальта.
Я бросился нащупывать кран. Струя кипятка ошпарила руку.
– Твою мать! – зудящими пальцами закрыл винт горячей воды. Дернул винт холодной. – Вставай, ты, дура глупая! Сваришься, бестолковая!
– Ничего, в термокамере жарче.
Замахал руками. Схватить за уши, волосы, выдернуть из кипящего котла – но нет, не цеплялась мокрая прядь, не попадалась распаренная кожа. Только булькало в темноте рядом. Уворачивалась что ли?
Ткнуло в руку что-то скользкое, гладкое, словно резина или пластик. Я сжал пальцы, рванул на себя.
Кря-я-я!
Отбросив чертову утку, врубил свет. Голова Юли торчала над дымящей пеной в стороне, где раньше лежали ее ноги. Ее волосы и пот скапливались в ложбинках над ключицами. Юля откинулась назад, закрыв глаза.
Я потянулся к ней.
– Не надо, – она приоткрыла один глаз, прищурилась на мою покрасневшую руку. – Иначе нырну.
– Сдурела?
– Если рыцарь неправильно спасет принцессу, не рискнет своей жизнью, то не женится на ней, – сказала она. – Это как религиозный обряд.
– Принцессу?
– Так же ты с Мануэлой и другими землянами называете меня? Принцесса-инопланетянка? Тогда ты, значит – мой рыцарь, который вызволит ее высочество из морской пучины.
Мой глаз задергался. Зря я приносил домой книжки из библиотеки «Диснейленда». Особенно фэнтези-сказки.
– Это дурацкий стереотип. Дай вытащу тебя.
А Юля бросила:
– Попробуй.
И нырнула под хлопья пены. Я кинулся за ней, руки сразу обварились. Задушил плач и вопли. И дернул Юлю. Дернул Юлю. Ква-а-а! – не Юлю – драную резиновую лягушку.
Я упал на колени перед ванной и схватил под водой что-то длинное и мягкое. Точно Юля. Она отбила мои ладони.
«Если рыцарь… не рискнет своей жизнью…».
Ах, драмы захотела? Обоим свариться у себя в ванне, как последние кретины?
Я перепрыгнул через белый акриловый борт. Накинулся на Юлю, сдавил ее мокрые, горячие голубые бедра и грудь – чтобы не выскользнула как селедка. На всякий завернул ей правую руку за спину. Перевалился вместе с ней обратно через борт.
Шероховатый кафель пола ударил меня по зубам. Хрипя в узор на голубой плитке, я судорожно затрясся. Кожа горела, будто в нее вкололи криптонитовый раствор.
– Я тебя сделал… – хрипел. – Сучка, я тебя спас и сделал…
Юля, вся в лиловых ожогах, поднялась к крану. В уши ударил шум льющейся воды. Ох, только не снова.
Юля схватила меня за шиворот мокрой рубашки и перекинула в ванну. Ледяная струя ударила в глаза, свежесть растеклась по лицу, заскользила дальше вдоль шеи.
Я развалился по всей длине ванны, пыхтя. Мягкие потоки ласкали горевшее тело. Сил не было втащить Юлю сюда, ко мне, в холодно-пенистый рай. Она сидела на борту и смотрела вниз. Лиловые волдыри распухали и кровоточили по всей ее коже.
– Никакой ты не мой рыцарь, всего лишь питомец, – сказала моя хозяйка. – Слабый, беспомощный человек. Запомни. И вспомни, прежде чем снова ринешься меня спасать. Иначе только умрешь.
Она перекинула через борт левую ногу, кровоточащие пальцы коснулись воды. Качнулись. По ровной глади разбежались круги, пена попала мне в рот. Я закашлялся.
– Не строй из себя героя, глупый человек. Никогда. Веселись как другие земляне. Катайся на аттракционах, развлекайся с женскими особями своего вида – мне все равно. Ясно?
Тогда, сплевывая мыло, я не думал, что, возможно, Юле уже сообщили: она улетит на орбиту до того, как пройдет ее гормональная дисфункция. Не думал, что, возможно, Юля пыталась садистко-мазахистким уроком уберечь меня от своего отца.
В конце концов, я все равно выбрал слинять от нее.
Юля велела фабрикоиду вызвать санитаров. Вскоре нас укатили на тележках в инкубаторий. К следующему дню от ожогов не осталось даже отметин на коже. Только воспоминание.
Сук трещал под рукой, я висел на нем, оглушенный рвущим барабанные перепонки лаем. Висел, болтал ботинками в воздухе – в метре от пасти дьяволка. Зверь ревел, вставал на задние лапы. Когти передних лап сдирали кору с подножия ствола. Между клыками-кинжалами стекали ручьи салатовых слюней.
Век беззаботного рабства…блин, не такой уж ты был паршивый.
Мана и Дарсис сидели на ветвях выше. Мана схватила меня за руку и втянула к себе в густую листву. Ветка на нижнем суке зацепила шнурок на моем правом ботинке. Затрещала согнутая древесина. Шнурок натянулся и лопнул – и сук тоже.
Я прижал пальцы ноги к голени, чтобы не слетел ботинок. Пропала обувь в диких землях – пропал сам.
Дьяволк поймал упавший сук в зубы и раскрошил его тремя прикусами. Глаза зверя отсвечивали алым в тени костяных рогов.
Погиб отряд Мишабы, и солнце еще три раза пронеслось над Вихревым лесом до того, как мы выбрались к бескрайним плоскогорьям ллотов. Почва стала глинистой и такой мягкой, что продавливалась под подошвой. Высокие травы щекотали подмышки. Жаркий сухой ветер доносил жужжание шмелей.
Когда удавалось, мы двигались под сенью редких лесных полос – низкорослые деревья росли в долинах у полувысохших ручьев. На опушке такой полосы я и увидел дьяволка.
Выше мула, крупнее любого пса, любого волка, любого льва, рыжий зверь несся на нас сквозь рассветные сумерки. Клубы пыли, выбитые из-под лап, стелились за лохматой спиной дымчатыми крыльями размахом с саму степь. Словно вилы, три прямых рога торчали изо лба.
– Что за?.. – я обернулся к Дарсису и Мане. В густой траве валялись брошенные рюкзаки. Поискал взглядом, прежде чем увидел, как моя парочка лихо карабкается на дерево. Мана махнула мне рукой. М-да. Вот тебе и Красный убийца сотен, и бесстрашная валькирия.
На верхушке дерева я подогнул под себя ногу с болтающимся ботинком. Дарсис вынул из кобуры бозпушку.
– Не надо, – сказал я. Ананси навел оружие на рычащего зверя. Я ударил ладонью по треугольному дулу.
Дарсис скривил губы.
– Знай место, умник.
– Хватит с меня грязных луж!
– Согласен, – ствол слегка дернулся, будто само по себе, но теперь черное бездонное дуло целилось в мои руки, стиснувшие ветви. – Чего тебе не хватает – так тесно пообщаться с псиной внизу. Устроить свидание?
Я вздрогнул больше от удивления: Дарсис впервые пошутил на моей памяти. Он ведь пошутил?
– Минуту, – я глянул на Ману. – Дайте одну минуту.
Мана сжала плечо ананси и тихо сказала: «Дарсис». Тот хмыкнул, но смертопушку опустил.
Я плотно прижался к стволу, в коре отдавался стук моего колотящегося сердца. Пульс, наверное, зашкаливал за сотню. Серые хлопья страха стекали из пор моей кожи, медленно спускались на траву и холку зверя. Сейчас он, мой страх, – моя двустволка. Моя страхпушка.
Взмахнул рукой, запустил серую переливающуюся пулю прямо в разинутую пасть зверя.
Дьяволк заскулил и понесся прочь из-под тени рощи. Солнечный свет заиграл на рыжей шкуре.
Мы спустились с дерева. Дарсис не убирал бозпушку, стоял и глядел на удирающего монстра.
– Умник, – процедил он сквозь зубы. – На сколько лиг хватит твоей трусости?
Мои поджилки все еще тряслись, и я сказал:
– До самой Адастры.
Бразильянка делала вид, что разглядывает рыжую точку среди высохших трав.
– Это был наш секрет, – только сказал я. Глаза защипало. – Твой и мой.
Щеки Маны побагровели. Ее защитная реакция – всегда орать. И она заорала:
– Сам-то! Разве не рассказал Юле?
Я был очень тихим:
– Не рассказал. Только тебе.
Мана вся съежилась и отвернулась.
Возможно, Юля догадалась. Очень возможно – после стольких раз, когда я лечил ее от припадков. Но никогда мы с ней не разговаривали о моей силе. Никогда. Только с Маной. Сквозь слезы на ресницах я попытался разглядеть остатки шнурка в траве.
– Гертен знает?
Дарсис сощуренными глазами оглядывал желтую даль.
– Твоя аномалия не показалась мне сколько-нибудь значимой, чтобы беспокоить Совет архонтов, – Проводив взглядом рыжую точку за горизонт, ананси засунул бозпушку в кобуру. – Моя ошибка.
Меня передернуло.
– Жалеешь, пришелец? Из меня бы вышла неплохая лужа, так?
Дарсис пожал плечами.
– Умник, можешь играть в обиженного ребенка. А можешь использовать ситуацию и добыть информацию, которой тебе вечно не хватает. Выбирай.
Я двинулся к ананси, волоча по земле ботинок без шнурка.
– Информацию, говоришь? – увечный ботинок зацепился носком за спрятанный в траве корень. Я чуть не рухнул, взмахнул руками. – Уф…Ну рискнем. Я управляю только эмоциями людей. Но не ананси и унголов – их могу только поглощать. Почему?
Дарсис помолчал.
– Что еще?
– Подсказку хочешь? Может, лучше «Звонок другу»? Или «Замену вопроса»?
Белоснежные зубы пришельца заскрипели.
– Что еще, умник?
– М-м-м. Если я вколю тебе чуток своих эмоций, – там: радости, беспокойства, скуки, – я глянул на Ману, – обиды – ты слетишь с катушек. Любой ананси – унгол тоже, наверное, – спятит или вообще откинет копыта от комариной дозы переживаний людей. Ну, сам наверняка помнишь, как в столовой Центра накинулся на Ману…
– Болевой порог, – сказал ананси. – У ареопов он в десятки раз ниже, чем у людей.
– Причина в низком болевом пороге? – перед моими глазами на акриловый борт ванны снова села Юля – нагая, мокрая, горячая. Вся во влажных лиловых ожогах. Ни капли муки на лице, только арктический холод в глазах – а вокруг них сожженный эпидермис кожи.
– Не только, – сказал Дарсис. – Другие рецепторы – вкуса, обоняния, терморецепторы – у нас тоже менее выражены. В целом ареопы воспринимают мир не так остро, как земляне. Поэтому любая человеческая эмоция для нас слишком сильная.
– И поэтому я не могу совладать с эмоциями ананси? Обычно они такие жидкие, что просто вытекают сквозь пальцы. Но только не в момент истерического приступа.
Не глядя на меня Мана села на корточки у своего рюкзака и стала в нем рыться.
– Клетки ананси генерируют нервные импульсы в нестабильной амплитуде, – сказал Дарсис. – Обычно наши нервные окончания находятся в спокойном режиме. Но при стрессе или сильном напряжении…
– Бомбят по полной?
Дарсис хмыкнул.
– Тебя нужно исследовать. Без медицинских тестов и анализов нельзя сказать точно, что с тобой, – ананси тоже шагнул к рюкзакам. – Двигаемся дальше.
Я схватил его за аксамитовую повязку на рукаве.
– Не так быстро. Информация, помнишь, Красный убийца сотен?
Мед потемнел в глазах Дарсиса.
– Что еще?
Я молчал в Вихревом лесу ради того, чтобы Дарсис вывел нас из зоны временных петель. Но хватит. Пора брать дьяволка за рога:
– Сколько унголов ты убил по приказу архонтов?
Ананси молчал, а затем его тонкие, плотно сжатые губы разомкнулись и почти неслышно произнесли:
Многих.
– Кого именно?
Снова – словно эхо прошлого ответа: Многих.
– Солдаты?
Беззвучное, одними губами: Да.
– Женщины?
Да.
Ледяной пот ошпарил мою спину.
– Дети?
ДА.
– Боже мой, – земля пошатнулась подо мной.
Сидя у рюкзака, Мана молчала. Она знала. Черт, Мана все знала. И все равно любила Дарсиса. Дурацкая «сыворотка».
– Ты не пойдешь дальше.
Дарсис отдернул лицо в сторону.
– Без меня ты бы не зашел так далеко.
– Паруса – ваши, ветра – наши. А вообще, прими мою благодарность, – сказал я. – И проваливай.
Мана вскочила с корточек, сжимая правый кулак.
– Стас!
– Мана, мы уже убили пятерых унголов! – закричал я. – Плевать, что технически они погибли три года назад. Я шел говорить с унголами, просить помощи, а вместо этого приведу к ним массового головореза? Убийцу их жен и детей? Нас повесят на первом же торчатнике.
– Не повесят! У Дарсиса есть план…
– Если мы мирно придем в Седые равнины, законы унголов не разрешат нас казнить, – сказал Дарсис. – Только судить поединком богов.
– Отлично, – прошипел я. – Перебьешь всех унголов по одному? Зато по закону!
– Не всех. Только одного противника. Победа докажет мою честность в глазах их богов. Повторно вызвать меня не смогут еще год.
– Но одного-то все равно убьешь? Лучше я сам тебя придушу.
Рука Дарсиса сразу потянулась к кобуре.
– Ага, давай смелее, – сказал я. – А ночью жди в гости в своих кошмарах.
Дарсис опустил руку и отвернулся. Все трое мы глядели на иссушенные стебли под ногами и молчали. Ждали слова Маны. Наконец она сказала:
– Отойдем, Стас.
В глубине чахлой рощи я волочил ботинок за Маной и не отрывал взгляда от ее стиснутого кулака.
– Мана, нужно решить…
– Да, но вовсе не то, что тебе кажется, – Мана обернулась. – Нужно решить, пойдешь ли ты с нами.
Я уставился на нее разинув рот – кретин кретином.
– «Сыворотка»! Это все чертова «сыворотка»!
Мана покачала головой.
– Какой же ступидо, тупой, – она смотрела на далекую фигуру ананси между тонкими стволами. – Уже больше недели нет никакой «сыворотки». Только мы сами.
– Может и так. Но в самом начале чувства к нему в тебя занесли инъекцией. Господи, Мана, шесть лет каждый день в твои вены вкалывали приворотное зелье! Без следа такое не проходит!
– Плевать, что это за химия – залетная или выработанная моими надпочечниками. Я люблю его, понимаешь? Люблю, люблю, люблю!
В груди что-то глухо упало. Меня затошнило. Я оперся спиной о корявое деревце. Почему? Что со мной?
– Хочу, чтобы ты знал. Я пошла в поход в первую очередь не спасать Динь-Динь. И уж точно не ради возвращения в Сальвадор.
– Но твоя семья бедствует в трущобах, разве нет? Как же твоя эво, бабушка? Как же твоя мама?
– Как же мой отец, да, Стас? – Мана засучила правый рукав. Белесые изгибы шрамов выглянули наружу. – Когда я его последний раз видела, он достал складной нож и исполосовал мне руки. Сказал заплетающимся от текилы языком, красивым темнокожим девочкам лучше не жить на этом свете. Он бы и лицо мне разукрасил. Но эво как раз позвала на ужин – приготовила его любимые свино-курино-говяжьи шураско. Моя мать тайком бросила в меня пачку бинтов и велела спрятаться.
Приступ тошноты не проходил. А Мана сказала:
– Как послушная дочь, я на совесть выполнила материнское поручение. Спряталась на противоположной окраине города и больше не видела ни эво, ни маму. Ни отца, слава Санта Марии. Рылась в баках, побиралась, воровала. А потом вдруг оказалась на Люмене. Архонт Гертен взял меня за руку и отвел к Дарсису.
Рвота подступила до передних зубов. Я проглотил ее и закашлялся. Мана подошла и похлопала меня по спине. Правый ее кулак все еще что-то сжимал.
– В первую очередь я пошла с тобой, чтобы всегда быть рядом с Дарсисом. У меня нет ни семьи, ни друзей. Только – он. И пусть.
Я выпрямился. Мана щурилась на мое лицо.
– Вытри рот.
Я вытер. Сказал:
– Пойдем втроем – погибнут унголы. Один точно – если поединок богов не фантазия твоего идола.
Мана покачала головой, спустила рукав и провела шероховатой тканью по моему подбородку.
– Не факт. Дарсис что-нибудь придумает, – она сама в это не верила, я видел. Она готова была спалить всю планету, лишь бы надменный говнюк почесал ее за ушком. Мы и правда превратились в послушных псов. В слабых, услужливых питомцев.
– Не факт, – согласился я. – Может наоборот: умрет твой Дарсис.
Темно-карие глаза буравили меня взглядом. Бронзовая рука снова поднялась, кончики пальцев подтерли уголки моих губ. Талия Маны согнулась, чтобы вытереть пальцы о траву. Копна черных завитушек накрыло смуглое лицо.
Вот на что следует давить – на драгоценную жизнь этого ассасина.
– Однажды Юля вздумала свариться в ванне с кипятком, – сказал я. – Она не хотела вылезать, упорно ныряла. Чтобы ее спасти, я дрался с ней. Мана, сейчас Дарсис не отличается от Юли. Он нацелился в самый центр кипящего котла. В Седых равнинах нет инкубатора.
Полдекады назад ради того, что осталось от моей семьи, ради Лены – и ради себя – я предал свой закон, свое кредо: Юля должна выжить.
– Воля Дарсиса – закон для меня.
Но принципы Маны не изменились.
Запрокинув голову, перебросив кудрявый вьющийся водопад за спину, Мана выпрямилась.
– Если бы даже он решил погибнуть, все равно, – она пожала плечами. – Я просто умру вместе с ним.
Черт! Все не закончится так.
– Нет, – сказал я. – Никто больше не умрет. Ни унголы, ни ты, ни твой серийный убийца.
Никто. Только Юля.
Я сказал:
– Ясно?
– То есть ты идешь с нами?
– Нужно следить за ним. За вами обоими.
Мана подняла сжатый кулак. Что в нем? Камень – прибить меня?
– Если вдруг что – не вздумай вставать на нашем пути. Ты – слишком добрый. Никогда не понимаешь, что завел врага, пока он не надерет тебе бунду.
Удивляла Мана меня так раньше? Не помню.
– Сожалею, что думал, что не дерусь с тобой.
Мана вздрогнула и быстро зашагала в сторону опушки. Через три шага остановилась, вернулась обратно, взяла мою руку. Бронзовый кулак разжался и мне на ладонь упал сложенный в несколько раз шнурок от ботинка.
– Запасной, – сказала бразильянка и отвернулась.
