Григорий Володин
Питомцы апокалипсиса
Глава 4
Согласно приказу самого главного рабовладельца на этой планете, я уселся на белом диване в углу его просторного кабинета. Мои стопы плотно уперлись в пол, руки – в колени, мышцы напряглись – все чтобы не скатиться со скользкой белой кожи на такой же белый пол, и оттуда не глазеть ошалело вверх, на такие же белые стены с потолком. Все белое, как в больнице. Не хватало только запаха лекарств и хлорки.
Сидя за пустым столом – конечно, тоже белым – архонт Гертен взмахнул рукой. Инфракрасные датчики тихо пикнули, и жалюзи на окнах послушно раскрылись. Снаружи роскошные кустарники махали пушистыми фиолетовыми ветвями. Качал их вовсе не ветер.
– Тягура зацвела, – сказал я, невольно представляя, как соберу завтра с утра новый букет в комнату Юли.
Соцветия с маленькими колокольчатыми цветками, точь-в-точь как у земной сирени, тянулись и плотно жались друг к другу, образуя огромные душистые шары. Эти цветочные сферы склонялись к окну, мягкие лепестки топорщились по всей их окружности. Едва слышно сквозь стекло скрипело – ветви кустарника с треском сгибались под неестественно сильным притяжением цветов друг к другу. Пара тонких веток сломалось.
Гертен едва взглянул в окно.
– Зачем вы заставили цветы тянуться друг к другу? – спросил я.
– Ананси изучают Свет, – сказал архонт. – Свет изменяет мир. Мы экспериментируем с массой и гравитационной силой всего на планете: камней, растений, животных.
Мое плечо нервно дернулось – выкладывай, меня тоже изменил Свет? Я тоже твой эксперимент, гад? Ведь в твоих змеиных желтющих глазах я ничем не отличаюсь от орангутанга или подсолнуха?
Всего этого я не сказал. Я сказал: Так и запишем.
Гертен хмыкнул.
Только Мана знала, что я чудик. Точнее все знали, но только Мане я раскрыл секрет про мою сверхэмпатию.
– Через месяц тебе прекратят давать «сыворотку», – огорошили меня. Я аж заикаться начал:
– М-м-меня вернут домой?
– Ровно через год, как тебе обещали шесть лет назад, – резко повысил голос Гертен.
Я съязвил:
– Ох, извините, забыл. Человеческая память ведь очень короткая.
Синяя ладонь Гертена хлопнула по столу; показалось, весь кабинет вздрогнул. Я так точно.
– Люди, – процедил архонт, – каждый день вы придумываете новые шутки, стихи, манифесты, теоремы, законы – и ради чего? Дни напролет штудируете учебники, трудитесь на заводах и фабриках, терпите производственные болезни и травмы, изобретаете столько всего нового и бесполезного: опасное оружие, яркие предметы гардероба, безвкусные безделушки, машины с разрисованными кузовами – только ради одного – превзойти других таких же людей, своих собратьев по виду. Обставить самих себя, обскакать собственные ноги. Ваша смекалка, ваши таланты – пользы от них столько же, сколько земному киту от сохранившихся костей задних конечностей.
– Глубокая мысль, – сказал я.
Он присмотрелся ко мне. Я не улыбался.
– Девяноста девять и девять процентов вероятности, что люди никогда не договорятся между собой прекратить нецелесообразно тратить время, меньше работать, – сказал Гертен. – Скорее ваши страусы договорятся выбросить свои бесполезные крылья.
Я смял в кулак кожу на спинке дивана.
– Через месяц тебе прекратят давать «сыворотку», – словно тупому повторил архонт. – И Юлирель покинет Центр. Ее дальнейшая подготовка пройдет на орбитальной станции. Без тебя.
У меня зазвенело в ушах. А как же я?
– Как же я?
– Ты дождешься даты своей отправки на Землю в Центре. До конца года тебе больше не нужно будет заботиться ни о Юлирель, ни о другом подростке-ананси. Сможешь проводить оставшееся время, как захочешь.
Колени затряслись, в груди заскрежетало. Взгляд мой заметался по белому кабинету. Как же так? Я укусил нижнюю губу до боли, до крови. Постарался смотреть в одну точку. Сфера из цветков тягуры сверкала в бликах на окне, как сиреневый сапфир. Жестоко, очень жестоко выложить это именно сейчас, сразу после свежей инъекции «сыворотки», сейчас, когда она еще не остыла в венах.
Как же хочется вскрыть эти чертовы вены!
Черт, как же хочется сбежать!
И как же хочется отплатить этому желтоглазому гаду за его «щедрость»!
Трясясь, я выдавил:
– Архонт, почему ваша дочь сейчас не любуется тягурой?
Гертен молча отвернулся к окну, и меня прорвало:
– Вы говорите, мы, люди, много и бесполезно работаем? А как же ваша дочь, которая как проклятая мечется по космосу, толкая рычаги флаера? Или Дарсис: сейчас он наверняка с солдатами Гарнизона скачет по лесам и равнинам вдоль границ? Не знаю я, конечно, что они делают, но каждый день Юля..лирель устает до криков во сне. Черт, у нее срывы! Почему же ананси заставляют своих детей рвать жилы и мучиться, если вы совсем не такие бестолочные муравьи-труженики, как люди?
Я думал, меня расстреляют, или повесят, или колесуют, или в карцер запрут хотя бы. Но архонт молча взял что-то из-под стола и встал. Его высокое статное тело вмиг оказалось возле меня.
Костлявая синяя ладонь, которую я ненавижу с детства, протянула мне свернутую белую материю. Носовой платок.
– Вытри слезы, Станислав.
Я коснулся своих щек: мокрые. Вытер глаза рукавом рубашки. Не нужна мне забота лжеца.
Не отрывая взгляд от окна, Гертен смял платок в кулаке.
– Почему? – тихо произнес архонт. – Потому что, мальчик, Свет угасает.
Глава 5
юля
а пускай я умру, если буду с тобой, но я хочу быть с тобой
а я уже умираю
только представлю, как ты говоришь:
а пока, стас.
юля юля, ля ля ля
Никак не прекращал сниться глупый сон, как я умоляю Юлю не покидать меня, причем на театральной сцене в старомодном сюртуке, тесных колготках и башмаках с пряжками. А Юля в пышном платье лишь веером машет и молчит. Будто играем какую-то пьесу.
Что ж, отмалчивалась моя инопланетная принцесса не только во снах.
И вот рванули синие прохладные ночи и красные жаркие дни, будто Супермен наперегонки с Флэшем. Декада пролетела вмиг. Ничего не менялось. Так же каждое утро будил Юлю в децур…децилл… пфу… мегаогромное число раз. Так же с закрытыми глазами мыл ее опасное, как атомная электростанция, тело. Так же мягкими, бесконечно долгими движениями чесал суперски-черные волосы с алым отливом. Так же завтракали белковой кашей ананси, только вдвоем: к Мане с Дарсисом больше не садились. Вообще с Маной я больше не заговаривал.
После завтрака всегда бежал в «Диснейленд» – луна-парк, который отстроили ананси и напичкали аттракционами с Земли и с других планет, чтобы их питомцы не скучали. Другие дети визжали на «американских горках» или тискали инопланетных зверюшек в питомнике. Каждый день каждого года визжат и тискают, и не надоест же.
Нас с Маной никогда не тянуло к такой ерунде. С первого дня похищения Мана искала способ быть полезной Дарсису не только в Центре, но и в Гарнизоне, на полях сражений. А я рвался обратно на Землю.
– На Землю? – переспросила десятилетняя девчушка с буйными кофейными кудряшками, когда я предложил ей искать путь домой вместе. Мы тогда только-только выучили певучий язык ананси – на уровне самоваров. Мана, как и все, еще говорила с акцентом, и слова, которые должны были звучать мелодично, из ее темных бразильских уст хлестали по ушам как кожаные ремни.
Я кивнул, и сказал фразу, которую слышал в каком-то историческом фильме:
– Отберем назад наши жизни у грязных римлян.
Она показала старые белесые шрамы на смуглой коже:
– Тогда моя все равно побудет со мной недолго.
Вот так. Мы оба хотели бороться: я – за свою сестру, Мана – за Дарсиса. Я – за человека, она – за пришельца. Ей мечталось укрепиться здесь, мне – свалить подальше.
Разные цели, один способ достижения: тренироваться. Учиться драться.
Посчастливилось – откопали на парковом складе игрушек пару пыльных тренеров-ботов с шестью железными щупальцами, обитыми твердыми подушками. На этикетке сверкало оранжевым: «Botboxer». На месте лиц у ботов мигали дисплеи со списком тренировок по смешанным единоборствам. В том числе по стилям чемпионов MMA.
Наше бездействие закончилось. От радости Мана попыталась станцевать со мной самбу, но я отдавил ей ногу.
Пыль-то мы с железа стряхнули, и маты расшвыряли по найденной пустой комнате. А вот дальше ботбоксеры швыряли нас по этим самым матам как мешки с картошкой, заламывали руки за спины двойным нельсоном, размазывали лица по твердой резине. Самый начальный уровень тренировки щадил наши мышцы и кости не больше монахов-убийц в храме Шаолинь.
А через месяц Мана сказала: Баста, утерла бежавшую из разбитой губы кровь, и в первый раз завалила своего спарринг-партнера. Набитые руки ее скрутили левую верхнюю щупальцу обратным узлом, быстрые длинные ноги плотно сдавили стальную голову, противник застучал свободным щупальцем по мату: сдаюсь. Улыбка засияла на усталом вспотевшем лице маленькой победительницы. Я аплодировал стоя.
Вечером в столовой Мана разрешила поесть пиццы, несмотря на уже тогда начатую нами белковую диету.
Сам я перевалил через режим «новичка» только через три месяца. Мана уже опережала меня на пять уровней – дальше только Земля. Но меня все равно захлестнула гордость великого первопроходца. Я как никогда понимал, каково круто было Человеку-пауку, когда он надрал задницу Доктору Осьминогу.
А что сейчас? Спустя шесть лет?
Мана уже прошла почти все уровни сложности, уже вовсю махалась с третьим лучшим бойцом MMA – Джорджем Сен-Пьером. Когда она разделает его под орех, то приступит к Андерсону Силву и Дэну Хендерсону, чемпионами во всех весовых категориях. Их она тоже разделает, уж точно. И тогда Мана сможет любого разделать под орех. Вообще любого. Кроме Дарсиса.
Дурацкая «сыворотка».
Всю последнюю декаду я кувыркался по матам в обнимку с Доктором Осьминогом. Фирменный хлесткий хук Ройса Грейси в исполнении жесткой подушки на стальном щупальце снова и снова швырял меня по углам комнаты. Взбешенный, я чуть не грыз обивку мата. Глаза щипало.
Никто не наблюдал за моими промахами.
Никто не подкалывал: сопли, мол, вытри, принцесса, да не с лица – с матов, а то поскользнёшься.
Никто не советовал, как избежать этого резкого выпада в челюсть. Никто – значит, никто с кудрявой копной волос, насмешливым взглядом и ртом, говорящим по-португальски через слово. Никто – значит вообще никто.
Только лежа на матах я не думал о Юле. Потому что думал о Мане.
Решить бороться бок о бок с кем-то – значит стать кому-то братом или сестрой? На это я подписался? Нет уж, моя сестра – одна единственная, и больше их не производят! – на Земле. Других не просили.
Однажды, идя по луна-парку, я увидел, как маленькая Рудо сидела подле телескопа здоровее базуки и крутила винт на держателе.
– В Адастре звезд не увидеть, – сказал я. – Даже ночью.
– Свет мешает, – согласилась Рудо, продолжая крутить винт. – А жалко, Герсен любит смотреть на звезды.
Неожиданно она взглянула на далекий белый столб на востоке и топнула ножкой.
– Дурацкий Свет! Хоть бы ты угас!
Я почему-то вздрогнул. «…Мальчик, Свет угасает» – прошуршал в голове голос старого лжеца.
– Ты ждешь когда он угаснет, чтобы посмотреть на звезды?
– Что? – глаза Рудо округлились. – Разве это возможно? – она погрозила кулачком на восток. – А было б ох как неплохо!
Будь даже Свет живым и зрячим исполином, то вряд ли бы разглядел ее маленькую ручонку, но Рудо это не смущало.
– Нам обещали экскурсию на орбитальную станцию через два месяца, – сказала девочка. – Может нам разрешат взять телескоп, чтобы Герсен смог ближе разглядеть звезды. Пока пытаюсь просто настроить эту штуку.
В стороне цепочка красных вагонеток разогналась по крутым рельсам «американских горок». Радостный визг разрезал густой теплый воздух, пропитанный ароматами тягуры и пушинника. Выработанный в крови пассажиров адреналин отдался в моей голове дождем конфетти из кусочков восторга. Ух, как им весело! Постойте-ка!
– Через два месяца? – переспросил я.
– Говорят.
Юля, Юля, пускай тебе плевать, но я хочу быть с тобой. И я увижу тебя через месяц после того как мы расстанемся. Твой солдат любви прилетит в твой новый дом на экскурсию.
В просторном светлом холле «Диснейленда» я налетел на вешалку-стойку с одеждой. Видно, розовые очки запотели. Я выбрался из вороха бальных платьев и смокингов, Никсия тут же ткнула меня пальцем в грудь.
– Ты, быстро забирай один смокинг и платье для своей принцессы и брысь отсюда, пока не повалил все тут.
Я оглянулся на шеренгу черных костюмов и цветных платьев.
Прилечу я к тебе или нет, я не знаю. Я не знаю что я знаю, а что не знаю. Знаю только: есть один лжец, и он всем тут заправляет. И он заберет тебя у меня.
Поэтому ты прекратишь отмалчиваться. Иначе я порву твой чертов веер!
Глава 6
Только зубчики расчески коснулись волос Юли, моя инопланетная принцесса тут же упорхнула в другое измерение. Отражение ее головы в зеркале над раковиной передо мной закачалось, словно в медитации. Золотистые глаза потухли. Губы приоткрылись – словно две морские волны разбежались друг от друга. Махровое полотенце на ее груди едва поднималось и опускалось.
Ничего, за шесть лет мы уж научились обходить ее джедайские штуки.
Я отвел расческу от мягких волос, жизнь вмиг вернулась во взгляд Юли.
– Еще, – слабо попросила она. Я молча обошел стул, с которого неприступная героиня моих снов смотрела на меня просящим взглядом. И кто теперь кого умоляет, злорадно подумал я, встав перед Юлей.
Словно в раздумье повертел расческой – так же во сне она махала веером перед моим носом.
Но больше Юля не проронила ни слова, только вертикальные палочки-зрачки ее сузились до едва заметных полосок. Как у кошки перед прыжком.
Я молчал. Она молчала. Молчал фабрикоид за дверью ванной. И рыбка, само собой, тоже молчала. Молчала вся наша общажная квартира, состоящая из ванной, Юлиной спальни и моей каморки-комнаты. Мир заткнулся.
Конечно, первым сдался я. А как иначе? Все эти годы я прислуживал ей вовсе не из-за приставленного к ребрам ножа.
Меня чуть инфаркт не торкает, стоит Юле занозу поймать. Вот и подходящее ей, только ей, бальное платье, все еще откапывал каждый день в холле «Диснейленда», переживал – вдруг не понравится моей инопланетной девочке, так волновался-волновался, что самого тошнит. Честно, хочется рвануть к унитазу и засунуть два пальца в рот. Чтобы наконец высвободится от розовых соплей, ванили, клубники, всей этой «струи любви» – пусть вместе с завтраком, кровью, сердцем, селезенкой…
Спасибо «сыворотке», когда Юле некомфортно, мне чертовски больно. Когда ей больно – я, считай, при смерти.
А тут я сам так напряг ее ранимую психику! Садист мерзкий!
– Скоро мы расстанемся, – сказал я. – Сразу после танцев.
– Расстанемся, – как эхо повторила Юля.
– Как давно тебе сказали? Хотя и так ясно: намного раньше, чем мне. И тебя не посещала нестандартная идея поделиться со мной?
– А Стас бы хотел?
– Ни в коем случае! – бросил я. – Зачем мне знать такие глупости? Просто однажды зашел бы в твою пустую комнату, и сам бы все понял.
Спина Юли вдруг ссутулилась. Полотенце чуть-чуть сползло с ее груди – совсем чуть-чуть, так, слегка, всего лишь настолько, чтобы кончик моего языка непроизвольно высунулся между губ, и я кусал его, не замечая.
– Отец рассчитал время, когда рассказ не травмирует психику Стаса, – сказала моя хозяйка.
– Ах, тогда ладно. Ведь твой отец главный умник во Вселенной. Он не рассчитал пока еще, больше скольки раз в день мне нельзя моргать, чтобы не сдох мой слабенький мозг?
– Беспокоиться не о чем, – она резко вынырнула из другого инопланетного уровня и перешла на «ты»: – Тебя избавят от «сыворотки». Избавят от меня. А спустя год избавят и от всего этого.
Юля слегка повела рукой, словно указывая одновременно на нашу квартиру, столб Света, Адастру, мое заточение на Люмене, ее отца.
Я поморщился: кроме покусанного языка, заболело в груди. Видно, от порезов чьих-то алмазных скул.
– Я тебя не понимаю.
– Тебя выдрессировали любить меня, а не понимать.
Я схватил ее за плечи и встряхнул. Полотенце соскользнула с тела Юли на пол. Ее глаза уставились на меня, непроницаемые, как золотой слиток. А я смотрел на ее голубое тело и впервые не отворачивался.
Юля коснулась моей руки на ее плече.
– Ты дрожишь. Ты боишься?
– Я боюсь, что напугал тебя, – мои руки осторожно отпустили Юлю. Какой радиоактивный паук меня укусил? Открыв шкаф, я взял чистое полотенце и спрятал под ним гладкие прелести моей хозяйки.
Красные пятна покрыли ступни Юли.
– Я не напугалась, ведь ты не в силах даже ущипнуть меня. Ты не опаснее цветка в вазе.
Мое плечо дернулось как от пропущенного джеба Доктора Осьминога.
– Будто специально задеваешь, чтоб прекратил расспрашивать.
Аксамитовые сгустки ширились, пока не связали сапожки. Плотная багровая каемка обтянула голенища обуви сразу под круглыми мягкими коленями.
Юля покачала головой. Ее волосы колыхнулись густыми черными волнами.
– Это было бы неразумно с моей стороны. Тебя может убить одно мое неосторожное слово. А ты мне еще нужен до конца месяца.
Новый порез рассек мое сердце. Лучше бы и вправду убило.
– Очень заботливо. Спасибо, что думаете обо мне, госпожа.
Она подергала длинный локон на плече.
– Стас, расчешешь волосы?
– А о себе подумала? Твои депрессивные подростковые гормоны утихнут только через год. Шесть лет назад главный умник во Вселенной втирал нам: пока ананси гормонально не перестроятся, им нужно сидеть на землянах как на таблетках. Иначе привет тетя апатия или даже дядя суицид. Кто позаботится о тебе на орбите?
– Я возьму с собой рыбку.
– Рыбку?
– Расчешешь волосы?
– Попроси чертову рыбку расчесать волосы.
Я все же поднял расческу. Но Юля вдруг схватила мою руку, полотенце снова соскользнуло на пол. Под ним уже связался костюм цвета раскаленной лавы. Глухой закрытый бадлон под самый подбородок, и дополнительных заплаток не надо.
– Стас, ты хорошо служил, – сказала моя хозяйка. – Для необученного примитивного человека. Дальше я сама. А ты возвращайся к сестре. Отвыкай мыслить как услужливый пес. Дела моего народа не касаются людей. Поэтому просто вернись к Лене.
Мое дурацкое сердце бешено заколотилось об ребра. Впервые моя звездная принцесса снизошла на земной уровень, впервые заботилась обо мне.
– Ага, вернусь. Это еще не скоро. Сначала разберусь с твоим умником-отцом. Решу вопрос с твоей ссылкой на орбиту. Еще отведу тебя на танцы.
И потянулся к ее волосам. Но мою руку все еще не отпускали. Золотые лучи золотых глаз грели мою кожу.
– На танцы я пойду с Дарсисом.
Мои пальцы вмиг ослабели, расческа выпала и ударилась об кафель пола. Глаза Юли прожгли меня взглядом до мяса, до мозга костей – два желтых Ока Саурона. Мир утонул в черном тумане боли.
– Дарсис пригласил?
– Мы договорились.
Моя дрожащая рука потянулась за упавшей расческой.
– Подожди немного. Сейчас я расчешу тебя.
Вместо этого мне хотелось схватить ее за волосы и вырвать большой кусок блестящего черного водопада. Хотелось сделать ей больно и улыбнуться. Но я не мог. Спасибо дурацкой «сыворотке».
– Нет… я передумала. Повторю: хватит заботиться обо мне. Пойми это сейчас, иначе никогда не вернешься к сестре. Дела ананси – это дела ананси, человек.
Юля встала со стула и вышла из ванной, легкая, возбуждающая, прекрасная, как взаимная любовь. И такая же недостижимая.
Глава 7
Ночью снилось, что я – моя сестренка, что я сплю в земном детдоме и сквозняк кусает мне губы, вызывая тревожные сны. Жесткий матрас давил спину, мои длинные разбросанные по подушке волосы щекотали лицо, рука выпала из-под шерстяного одеяла и касалась пальцами холодной железной ножки кровати. Затем меня выбросило обратно на Люмен, во тьму моей комнаты с задернутыми шторами. Надо мной навис странный человек без лица, и я проснулся с криком.
Завтракал один. Настолько разбитый, что легче выбросить, чем собрать из осколков что-то стоящее.
Столовую вокруг переполнял шум, гам и вкусные до тошноты ароматы. Завтракал? Если бы проглотил хоть каплю каши, похожая на устрицу масса вылетела бы назад на стол. Поэтому просто ковырял ложкой густую жижу.
Пообещал себе: когда вернусь на Землю, обязательно вломлюсь в Питомник бродячих животных и заберу оттуда всех кошечек и песиков, всех, кого хозяева любили, а потом вышвырнули на улицу, приговорили к уколу смерти. Если разлюбить равно убить, я воскрешу бедных зверей. Их снова будут ценить.
Юля, Юля, пусть ты – бездушная инопланетная стерва, но я хочу быть с тобой.
Бросив кашу, я побрел по коридорам Центра, мои ноги сами вынесли меня наружу, под голубой шатер утреннего неба и сияние Света.
Пара красных волановых камушков парила над лужайкой, путаясь в зеленых стеблях. Я взял один и метнул на восток. Камень пролетел над разостланным в траве стволом тяждерева и завис в воздухе на уровне моих глаз. Я бросил вдогонку второй красный осколок. Камни глухо сшиблись и разлетелись в стороны. На меня будто уставились два жутких глаза жуткой версии Чеширского кота. Тело и голова исчезли, а монструозные глазищи остались «висеть» над блестящей росой.
Чеширский кот, Страна чудес, затерявшаяся Алиса.… Еще маленькими я, Мана и другие похищенные дети, затеяли игру: подобрать сказку, больше всего похожую на нашу жизнь на Люмене.
Пожав плечами, Мана сказала:
– Тысяча и одна ночь. Шахерезада.
Над ней тут же подтрунил Рауль Динь-Динь, белокурый парень на год старше нас с Маной и полгода уже как гуляющий по проспектам солнечного Марселя:
– Это потому что ты каждую ночь уговариваешь Дарсиса жениться на тебе?
Темно-карие, почти черные глаза Маны сверкнули, но, подумав, наша валькирия из латиноамериканского гетто решила не делать отбивную из шутника-француза:
– Не угадал, жабоед. Своими рассказами Шахерезада излечила царя Шахияра от безумия. Мы тоже помогаем нашим партнерам держаться.
– Золушка, – заявила Никсия. – Каждый год мы трудимся как пчелки, а потом надеваем прекрасные наряды и идем на танцы.
Рауль замахал руками.
– Да какая, ау диабле! – к черту, еще Золушка? Как пчелка ты разве что только кружишься на каруселях в парке. Что совсем не видите? – и сделал внушительную паузу. – Питер Пэн и потерянные мальчики! Люмен – вылитая Нетландия.
Почти одновременно все девочки загудели и закачали головами.
– Ну уж нет, – бросила Сильвия, темно-русая вечно румяная американка. – Там была всего одна герл, девочка Венди.
– Еще фея Динь-Динь, – вставил Рауль.
– Я соглашусь, что мы в Нетландии, – засмеялась Мана, – если Рауль будет Динь-Динь.
Если девчонки и могут по-настоящему сдружиться между собой, то только чтобы уделать общего врага. Ну, или обсудить новые серии «Клуб Винкс». По сестре знал. Так что до самой отправки на Землю бедный Рауль оставался Динь-Динь, несмотря на его протесты.
Я перешагнул дотянувшуюся до тропинки ветку тяждерева – тонкая кривая палочка насквозь продавила под собой асфальт, под асфальтом землю. Эксперименты ананси настолько утяжелили древесину тяждеревьев, что сама планета их с трудом держала.
Пройдя по тропинке, я свернул в узкую щель между корпусами Центра. Темная артерия прохода вела вглубь бетонного лабиринта. Шел боком.
У третьего корпуса меня ошпарил кипяток страха. Чужого страха.
Я не остановился, только уперся плечами в стены, чтобы не упасть. Серый вектор чужого страха указывал дорогу. И душил во мне жизнь.
У пятого корпуса рубашка на моих плечах стерлась об шершавые стены до дыр, кожа – до крови, разум – до собственного страха. Воздуха не хватало, словно трахею закупорила пробка. Чужая слабость била в голову. В грудь. В сердце. Как вирус поражала все органы.
Ты продвигаешься, продвигаешься целую вечность – и никогда не выбираешься из темного лаза. Твои пустые легкие просто взрываются прежде. Комки теплого мяса украшают серый бетон.
Прежде легких все же взорвались тесные стены – изумрудной тканью постриженных газонов на широких холмах. Просторные небеса улыбнулись белоснежными зубами, сотканными из облаков. Ветер с холмов принес в мои легкие свежий поток воздуха с ароматом тягуры. И я улыбнулся в ответ небесам.
Мимо холмов вектор страха вел вниз и вниз, к инкубаторию. Рядом на парковке гудел двигатель бурой шестиместной карсы. Двое солдат гарнизона шагали от машины к крыльцу инкубатория. Мощные тела полностью скрывались под гладкими аксамитовыми доспехами. Ноги в красных пластинах грохотали по асфальту, как отбойные молотки. Словно две наряженные в лаву скалы на свидании.
Салон карсы пустовал. Я тихо прокрался к машине и выглянул из-за высокого капота.
Солдаты вели за локти худого человека с опущенной светлой головой. Серая палка вектора исчезала в этом еле перебиравшем ногами парне.
Ананси и ведомый ступили на первую ступеньку крыльца. Парень споткнулся, вскинул белокурую голову. Дернулось усталое испуганное лицо. Знакомое лицо.
– Динь-Динь! – вскричал я
Это бы он, Рауль Динь-Динь. Парень, которого наши девчонки одарили дурацкой кличкой. Парень, который должен был загорать сейчас на пляжах Средиземноморья. Парень, чей страх чуть не свел меня с ума пару минут назад.
Мой крик всполошил всех. Дальний от меня солдат бросил Рауля на землю и навалился на него всей тяжестью своего доспеха. Рука другого солдата навела на меня ствол короткого железного пистолета – грави- или бозпушки.
Я перепрыгнул капот карсы и помчался к Динь-Динь.
Солдат с пушкой приказал:
– Стой!
Я, не останавливаясь, приказал:
– Отпустите его!
Прижатый лицом к асфальту Рауль заплакал:
– Не бейте меня.
Вектор страха Рауля вильнул как змея и уткнулся мне в руку. Инстинктивно я сжал ладонь, кривая полоска эфирной субстанции раздробилась на пучок светящихся серых стержней. Пучок острых фантомных стрел – все воткнулись в мой кулак.
Я заорал: А-а-а-а!
Солдат затряс пушкой.
– Стой, иначе выстрелю!
От полупрозрачных стержней озноб поднимался вверх по моей правой руке. Легкие снова опустели. Воздух не проникал в них, лишь касался моих губ, дразня, как девушка игривым поцелуем. Далекие небеса все еще улыбались мне, и это был оскал близкой смерти.
Второй солдат поднялся с Динь-Динь:
– Это всего только напуганный питомец. Изолируем его.
Красная скала прогрохотала ко мне и схватила за руку. Аксамитовая перчатка сжала пучок серых стержней. Невидимые солдату иглы прошли сквозь красную броню, сквозь кожу и кости. Желтые глаза солдата округлились от ужаса.
– Отпусти! – закричал он. Никого я не держал, наши руки, нашу плоть сцепили стержни страха Рауля. Но их видел только я.
– Отпусти! Выплюнь меня, тварь!
Другой рукой солдат ударил меня в плечо. Я повалился на асфальт и перекатился на ноги. В моих костяшках остались два стержня.
Солдат бешено замахал рукой и бросился на напарника, взывая о помощи.
Две живые скалы сшиблись с треском и покатились по дороге. Сквозь поднятую пыль стержни тускло светились на красных доспехах – уже обоих солдат.
Собравшись с духом, я вырвал оставшиеся стержни из руки и бросил на землю. Иглы мигом растаяли в воздухе, будто аксамитовые сапожки Юли на следующее утро.
Ниже на обочине испуганные солдаты ползали друг на друге, умоляя спасти их. Умоляя словами и удушающими за горло.
Солдат сверху врезал бронированным кулаком в челюсть напарника:
– Останови землю, молю-ю! Не дай ей растечься!
Напарник попросил не менее впечатляюще – огрев сослуживца локтем по шлему:
– Небо грызет мои пальцы! Убей небо! Или убей меня!
Новые векторы страхов – уже их собственных – стелились из черепов солдат в мою сторону. Я похромал прочь от серых светящихся палок, прочь от дурдома «Ромашка».
Рауль плакал на земле. Перешагнув вектор его страха, я наклонился к нему, похлопал по плечу.
– Динь-Динь, ты как?
Голубые глаза Рауля бегали по газонам и корпусам Центра так же ошалело, как у наркомана, долго пробывшего без дозы. Тонкие губы тряслись. Пластиковый катетер торчал в руке.
Дружище, какой же психотропной отравой тебя напичкали, что я сейчас чуть не задохнулся, а эти два красных чайника, похоже, скоро замесят друг друга до смерти?
– Динь-Динь, Динь-Динь! – звал я друга из галлюциногенного бреда.
Француз вдруг дернул головой.
– Динь-Динь? – прошептал Рауль. – Питер Пэн? Вэнди? – его распер смех. – Нет, мы совсем не в Нетландии. Мы в аду.
Я попытался поднять его, но Рауль снова уткнулся лицом в щербатый асфальт, как в мягкий носовой платок. Слезы текли из его невидящих светлых глаз сквозь дорожную пыль к подошвам моих туфлей.
Мои туфли вдруг оторвались от асфальта. Я взлетел как птица над плачущим Раулем. Вспарил над виляющей дорогой, над салатовыми холмами. Улыбающееся небо лизнуло меня гулким шквалом ветра. Заложило уши.
Внизу на обочине один из красных солдат стоял на коленях. Черное дуло пистолета в его забрызганных лиловой кровью перчатках смотрело на меня. Все же гравипушка.
Солдат дернул стволом пушки. Следуя за дулом, гравитационная волна бросила меня на бурую крышу карсы. Хлопок удара отдался в черепе, в мозгу, в зубах. Челюсти щелкнули, столкнувшись с твердым металлом. В глаза накатил черный туман. Но прежде я увидел, как белые, словно снег, кости вылезли из моей груди. Заиграли красные фонтаны.
Так в какую же сказку нас занесло? Питер Пэн? Золушка? Страна чудес?
В непроницаемых черных водах всплыл тягучий как кисель голос:
– Кровеносные сосуды восстановлены. Поврежденные мышечные и костные ткани соединены и реабилитированы. Работа нервных узлов стабилизирована. Отек тканей мозга исключен.
Противный голос тянул и тянул. Я лежал с закрытыми глазами, стараясь не выдать что проснулся. Или воскрес. Тело чесалось от прилепленных присосок. Грудь и ноги сдавливали тугие ремни.
Коснулся кончиком языка зубов – все на месте. Раз так, значит, мои кровавые ошметки успели дотащить до инкубатора, прежде чем я отбыл к ангелочкам – не как Рудо, к настоящим.
Заговорил второй голос – голос архонта Гертена, голос лжеца:
– Достаточно медицинских отчетов. Главное, его состояние удовлетворительное. Конвоиры чуть не уничтожили нашего самого ценного подопечного. Как он смог проникнуть на территорию инкубатора? Разве дороги к ней не охраняются?
Третий голос с лязгом металла в согласных ответил:
– Охраняются. У каждого входа дежурит солдат Гарнизона и не пускает в зону инкубатора никого из гешвистеров. Видимо, человек пролез между корпусами.
– Усильте охрану. Начнется паника, если человеческие пары гешвистеров узнают о подопечном, не вернувшемся на Землю в обещанный срок.
Первый голос протянул:
– Архонт, как прикажите поступить с подопечным из гешвистера Юлирель?
Я против воли сжал кулаки.
– Ваши предложения?
– Два варианта: поместить в одиночный карцер на постоянное содержание, полностью изолировав его контакты с другими подопечными, либо провести структурированную амнезию.
После паузы архонт спросил:
