Григорий Володин
Питомцы апокалипсиса
Глава 14
Холод грыз лицо Лены сквозь влажную соль на щеках. Колючий, ледяной – снег или мелкий град – мел навстречу, забивал ноздри и глотку. Не вздохнуть. Лена выставила вперед руки в протертых дырявых варежках. Голые пальцы окоченели на морозе. Солнце не грело, только растягивалось и дрожало сквозь слезы в полузакрытых глазах. Внутри Лены, наоборот, все горело от голода. Словно кубик магги, я растворился в терзающем ее изнутри желудочном соке. В мои виски стучали немые крики сестры – тысячи криков.
Их слышал только я, ее бесполезный брат на другом краю безжалостно-огромного космоса.
Мои глаза открылись. Ветвистая крона вздымалась надо мной, в лопатку больно воткнулся сучок торчатника, к стволу которого меня привязали. Солнце пекло мое лицо сквозь тонкую листву, сквозь заливающий глаза пот. Сквозь высохшую соль слез на щеках.
Лена, как долго ты страдаешь?
Я дернулся, тугие веревки впились в руки.
Сестренка, я иду к тебе. Продержись еще немного, солнышко.
– Мана! – закричал я. – развяжи меня!
Тишина. Ширма кустарников впереди мерно качалась под ритмичными порывами ветра.
– Прости, – я оглядывался по сторонам. – Я был не в себе.
Справа из-за ряда чахлых деревьев раздалось:
– Ты не должен извиняться, – по резкому голосу Маны я понял, что извиняться придется еще очень долго. – Дарсис сказал, что «сыворотка» затуманила твой мозг.
Солнце жарило нещадно. Я стиснул зубы.
– Не знаю, как допустил все это…
Мана вышла на поляну перед торчатником. Бразильянка смотрела поверх моей головы, избегая встречаться взглядами.
– Прекрати, – рыкнула валькирия так свирепо, что я дернулся головой назад и врезался затылком об твердый ствол. – Ты не понимал, что плел. Как, впрочем, и всегда.
– Как-то быстро мы все проскочили, – пробормотал я, морщась от боли. – Я должен был сказать, что осознаю ошибку. А ты бы все равно дулась и говорила, что я тупая сопливая принцесса. Я в отместку ляпнул бы неприличную правду о твоей одержимости Дарсисом, и несколько дней мы бы вообще не разговаривали.
Мана впилась в меня кровожадным взглядом.
– Дарсис сказал, в военное время союзники должны воздерживаться от поединков между собой. Иначе бы я надрала тебе бунда, зад.
– Моя бунда вместе с передом к твоим услугам, как только Дарсис отвернется, – в шутку подмигнул я.
Щеки Маны покраснели.
– Ну развяжи же, – взмолился я.
– Дарсис сказал, сам решит, когда развязать. Да и похоже, «сыворотка» пока что не выветрилась из твоих мозгов. Пускай еще покипят на солнце.
Быстро, как пантера, она метнулась за чахлые деревья. Я не успел и слово бросить.
Так и сидел. Сухая потрескавшаяся земля щипала мою бунду через спортивные штаны, сверху лилось безжалостное солнце.
В этот дремучий лес нас позавчера примчали бронекрылы. Ультрамариновые звери послушно пересекали границу территории Центра, если ими командовал ананси. Дарсис сразу отправил летунов на север – запутать следы, а мы пешком двинулись на юго-запад. Благодаря прощальным тумакам Юли я едва переставлял ноги и все время засыпал на ходу. Вечером между деревьями сгустились сумерки, в дне пути от Центра нисколько не боявшиеся Света. Поэтому вскоре после того, как стемнело, мы устроились на ночлег.
На рассвете я проснулся бодрым и свежим. Ссадины и синяки сковывали движения и зудели, но они не могли остановить меня. Наоборот: придали сил, когда я вспомнил, ЧЬИ руки расквасили мне нос и губы. Уголки глаз тут же защипало. Жаркая слеза скатилась по щеке. Я закинул зеленый плащ-одеяло в рюкзак, и резво пошел на восток.
– Умник, унголы в противоположной стороне, – бросил Дарсис, собирая свой ранец.
Я небрежно махнул рукой.
– У меня дела. Идите одни.
Мои мысли витали вокруг единственной прекрасной, милой и нужной мне девушки. Я огляделся на ходу. Где в этом лесу растут дикие розы?
– Одни? Ки порра э эсса, что за бред? – взбеленилась Мана. – Ты же это все задумал. Куда тебя понесло?
Улыбаясь, я пожал плечами. В мыслях я уже телепортировался обратно в Центр, в маленькую светлую ванную. Как хорошо будет снова расчесать волосы хозяйки, почувствовать мягкий запах свежевымытой голубой кожи, услышать свое имя из ее уст.
«Сстасс…Стасс. Какое свистящее имя».
«В честь дедушки. Станислав значит: стать славным».
«Да? Подходящее имя для питомца».
– Стас! – крикнула позади Мана.
– Это не он, – сказал Дарсис. – Из-за того, что Юлирель долго нет рядом, «сыворотка» тянет умника к ней. Останови его.
Мана бросилась ко мне. Я развернулся навстречу и пнул ее в живот. Бразильянка рухнула в траву.
Отвернувшись, я представил, как беру тонкую голубую руку, хотя знал, что никогда не решусь на столь смелый подвиг. Мои щеки вспыхнули. А может, в этот раз все-таки решусь?
Меня ударили сзади под колено. Я тяжело повалился на землю. Мысли спутались. Знакомая кудрявая тень заслонила солнце.
– Так значит? Я тоже умею пинаться!
Кожаный ботинок Маны вдавился в мой живот. Я согнулся, задыхаясь.
Щелкнула металлическая пружина. С трудом я поднял голову и увидел квадратное дуло гравипушки в руке Дарсиса. Невидимая гигантская ладонь подняла меня в воздух и опустила у худого торчатника.
– Привяжи его к дереву.
Мана отвела мои руки за ствол и связала их вместе. Я охнул: в лопатку больно воткнулся острый сучок.
– Услышать свое имя, – сказал я. – Хочу только услышать, как она произносит мое имя. И сразу вернусь. Обещаю!
Глаза Маны влажно блестели.
– Ты пнул меня.
Горечь. Воздух пропитался ею и стал тяжелым как танк. Я усмехнулся.
– После наших тренировок я думал, тебе нравится пожестче.
Мана ударила меня – точнее, попыталась. Ее рука сама упала на полпути к моему разбитому лицу.
– Дарсис…это непр…, – бразильянка стремительно обернулась к ананси и сразу оборвала себя. Дарсис стоял к ней спиной и осматривал ствол гравипушки. Он словно не слышал.
– «Сыворотка» ослабнет только к утру, – Дарсис зашагал к зарослям. – Я подстрелю дичи. Достань пока спальные мешки и разведи костер. Придется потерять еще день.
Густая листва скрыла ананси. Мана принялась собирать хворост.
– Он все слышал, – сказал я. – Знаешь, какой цвет у ревности? Темно-синий, почти черный, с алыми разводами…
– Заткнись!
– Развяжи веревки, Мана, – крикнул я. – И через минуту вы останетесь вдвоем. Милуйтесь, радуйтесь. Попробуйте завести детей. Вряд ли у человека с ананси получится, но вдруг вам понравится пытаться. Чего тебе еще надо?
Мана со всей силы бросила опавшую ветку. Острая палка оцарапала мне щеку, прямо возле губы. Я коснулся пореза кончиком языка, липкая соленая кровь жглась.
– Хватит, Мана, – простонал я. – Хватит, нам довольствоваться их заменами.
Мана дернулась назад, волосы упали на ее лицо и закрыли глаза.
– Какими заменами? – тихо сказала она, хотя точно все поняла.
– Коснись моего лица и увидишь, – я засмеялся. – На тренировках ты ведь специально это вытворяла? Валила меня на землю и чуть не тыкалась носом мне в щеку. Так хотелось охватить раздвинутыми ногами неприступного Дарсиса? – смех мой стал лающим, челюсти защелкали. – Ничего, я был не против. Ведь я тоже видел над собой вовсе не тебя.
Все еще смеясь, я затрясся как в припадке, веревки остро впивались в запястья при каждом движении. Мана резко шагнула ко мне и села рядом. Уже не Мана. Ее темное лицо вмиг окрасилось в бледно-голубой цвет, радужки глаз засверкали холодным золотом, зрачки вытянулись. Такое чужое, такое свое лицо.
Тонкая голубая рука поднялась и налепила пластырь на мою разодранную щеку. Миг боли и блаженства. Я заплакал. Мелодичный голос, который не мог звучать в этом глухом лесу, пропел:
– Я все еще вижу только тебя.
Горло сжали тиски.
– Только имя, пожалуйста! – попросил я и зарыдал. – Только скажи мое имя!
«Расчеши мне волосы, белесый мальчик»
«Не называй меня так!»
«Тогда питомец?»
«А-а! Замолкни и не тряси головой, а то расчешу твой рот»
Я умолял ее, пока влажная сверкающая тьма не застелила мне глаза. Не спрятала голубое прекрасное лицо, вместе с лицом деревья, солнце, небо.
Глава 15
Когда с десяток раз я взмок-высох-взмок-высох, когда забитые солью поры моей кожи не могли уже источать влагу, Дарсис наконец разрешил развязать меня. Ананси сам протянул мне флягу с водой и тюбик обеззараживающей мази для царапин. Ни дать ни взять чернокудрая версия бога-целителя, красавчика Аполлона. Над потухшим костром коптилась последняя из трех подстреленных Дарсисом птиц – остатки пропущенного мной завтрака. Почти не разжевывая, я проглотил сочное обжигающе горячее мясо. Глаза застелила дымка сладкой неги, мешок желудка обтянул теплый груз. Я захотел засунуть пальцы глубоко себе в рот. Черт побери, так наслаждаться подачками этого садиста! Сдурел?
Солнце почти достигло зенита, когда Дарсис повел нас вглубь леса. До кромешной темноты мы пробирались по лощинам и оврагам, натыкались на мелкие ручьи с каменистыми руслами, которые пересекали босиком вброд. Пока боролись с холодными потоками, гладкая галька на дне скользила под подошвами. Между пальцев ног застревали речные ракушки.
К первой ночи я едва поспевал за ананси и Маной, борясь с усталыми избитыми конечностями. Давно ушел подходящий момент, чтобы упрекать Ману в лишней болтливости и оспаривать главенство Дарсиса. Сам-то я уже немало наболтал. Еще и задерживал эту неутомимую парочку.
Дарсис не сверял дорогу ни с устройствами навигации, ни с распечатками карт. Даже на солнце в редких просветах листьев медово-желтые глаза с длинными как гусеницы зрачками почти не поднимал. Просто гнал меня и Ману сквозь те или те дебри, все.
Я врубил кнопку «нитро» и поравнялся с Дарсисом.
Вопросик, командир!
Потом, отмахнулся ананси, перепрыгивая через груду валежника.
– Унголы за этим лесом? – напрямик спросил я. Дарсис хмыкнул.
– Нет.
– Что же?
– Роща тяждеревьев, дальше Вихревый лес, за ним степь дикарей ллотов, за ней Седые равнины, – бросил Дарсис. – Вот там унголы, умник.
От такого удара по дых я враз отстал и дальше топал в хвосте.
Спать мы устроились на прогалине в дальнем склоне широкой долины. Дарсис разжег костер газовой горелкой. Над головами сияли звезды, когда-то навсегда покинувшие Адастру. Как и я. Восток больше не звал меня. «Сыворотка» либо ослабла, либо давно вышла вместе с потом. К тому же я понятия не имел, где он, восток.
– Нас не могут вернуть в Центр так же, как меня с Маной похитили с Земли? – спросил я, закутываясь в зеленый плащ унгола. Лежа в спальнике у костра Мана захихикала.
– Перед тем как сбегать, кому-то не мешало подучить матчасть.
– Извини, не к кому было обратиться. Я ведь не сговаривался с местным пришельцем скрытно от друзей.
Здоровая коряга вылетела из темноты и хлопнула меня ниже спины. По самой, мать ее, бунде.
– Эй, полегче! – вскрикнул я. – Если что, сюда не вызвать неотложку.
– Не волнуйся. Если что, тебе нужно будет сразу в морг, – с акульей сердечностью откликнулась Мана.
Острые черные векторы-колья сплошь утыкали светлое пятнышко земли у костра. Я с головой спрятался от злобы Маны под одеяло.
– Умник, так ты хочешь узнать что-то полезное?
Это Дарсис. Даже сквозь плотную теплую ткань просвечиваются яростные алые всполохи его ревности. Ребята! Если я и катет вашего любовного треугольника, то только для того чтобы укатить на нем подальше от Гертена.
А ведь и Мане второй день не вкалывают «сыворотку». Этого боится Дарсис? Что Мана сорвет с него погоны ми амор? Что чернобрового ананси разжалуют до звания «ми импарта» – «мне пофиг»?
Я все же рискнул высунуться наружу.
– Дарсис, Свет не может нас отправить в Центр?
– Умник, перемещать Светом предметы или живые существа возможно, только если известны их точные координаты. К примеру, контроллеры на Земле каждый день отправляют на Люмен координаты новых запасов еды или одежды для гешвистеров. Или игрушек для вашей парковой зоны. Или же новых питомцев Центра.
– Когда меня похитили из земной больницы, – пробормотал я, – не было рядом никаких контроллеров.
– Ты так думаешь, – сказал Дарсис. – Контроллеры – это земляне, которые служат ананси. Взамен мы лечим их родных и близких от смертельных болезней, с которыми люди не знают, как бороться. Продвинутая медицина ананси – последняя надежда для отчаявшихся, готовых на все людей. Вся Земля кишит нашими шпионами.
Я скрипя зубами выдавил:
– Но почему ананси выбрали именно меня? И Ману?
И Никсию. И Сильвию. И Динь-Динь. И тысячи других.
Дарсис смотрел на спальник Маны.
– У контроллеров на Земле четкие инструкции. В подопечные Центра годятся только дети десяти лет из тяжелой социальной среды со здоровой психикой и с позитивным мышлением.
Я прижал колени к груди. Именно этих качеств не хватает ананси-детям – психического здоровья и позитивных мыслей. Вот архнот Гертен и достал им питомцев – нас, землян! – для подзарядки. А тяжелые социальные условия – несладкая жизнь Маны в латинском гетто, мой сбежавший отец и моя мертвая мать – просто проверка на вшивость, что живые батарейки выдержат семилетний срок службы на чужой планете.
Ночь наполняли тихие мерные звуки: шелестела листва, плакали цикады. Черные силуэты деревьев вонзались в звездное небо. Я хотел спать. Но не видеть кошмаров с муками Лены я хотел еще больше. Вместо ветра и снега пусть лучше в глаза хлещут искры костра. И я подкинул дров в костер.
Дарсис и Мана спали крепко, их губы источали тихий ровный сап. Когда вдалеке протяжно завыл дьяволк, Дарсис разрыдался. Не открывая глаз, ананси заорал на оранжевые угли, на пляшущие тени деревьев, на падающую звезду с края небосвода. Голубые кулаки забарабанили по черной земле.
Плач ананси рассыпался на цветные пряди боли, злости, страха. Оглушенный, я едва успел огородиться барьером от водопада ярких красок. Такое количество векторов разорвало бы и великана.
Мана спокойно протерла глаза, встала и легла в спальник к Дарсису. Она опутала сплетенными пальцами затылок ананси и потянула его мокрое лицо в себя, вдавила себе в шею. Она зашептала что-то сбоку Дарсису в ухо.
Я не двигался, лишь стискивал зубы. Раза два ее губы точно коснулись складок голубого уха. Раза два она точно поцеловала голубую раковину.
Никогда мы с Юлей так не лежали, не крыли плотно друг друга, будто две механические шестеренки. Будто любовники. Моя сила прогоняла боль из Юли чуть ли не на расстоянии. Но у других землян, не эмпатов, нет выхода, кроме как скармливать паре-пришельцу свое тело. Вымаливать поцелуем спасение.
Дарсис судорожно дернулся и сдавил плечи Маны. Она тихо вскрикнула и продолжила читать мантру, почти неслышную на открытом воздухе. Перед Дарсисом мощное тело валькирии по-прежнему, даже без дурацкой «сыворотки», было беззащитно.
Наконец Дарсис утих и уснул. И Мана осталась в его спальнике до рассвета.
Когда бледный полусвет выхватил ближайшие стройные стволы, двинулись в путь. Дарсис вел нас по холмам и впадинам, пока бурлящий ручей не пересек нам дорогу, и мы не пошли вниз по течению. Мелкие лужи на илистом берегу чавкали под ботинками.
Периодически Дарсис вытягивал из-под рукавов зеленой куртки блестящие красные полоски и обматывал ими руки, ноги, грудь. К утру повязки самоисчезнут.
Чтобы сберечь время на смену одежды, Дарсис щеголял в походном костюме. Но ананси не под силу не выделять аксамит. Вдобавок им требовалось ощущать близость своих отделившихся клеток-однодневок. Такой вот непреодолимый инстинкт у высокоинтеллектуальных пришельцев.
Когда ручей влился в более крупную реку, из ее высоких берегов высунулись краснобрюхие камни. Там, где быстрые воды полностью освободили их из плена глины, невесомые волановые глыбы парили над кипящими потоками.
Перекрикивая шум вод, Дарсис сказал искать нам большой плоский волановый валун. Сразу за рассыпающимся обрывом я нашел подходящий – камень висел в воздухе прямо над водой. Мы по очереди запрыгнули на лопатообразную вершину летающего валуна. Глыба чуть опустилась под нами, и стена берега оказалась напротив наших лиц.
Вцепившись одной рукой в красный выступ камня, Дарсис выстрелил из гравипушки в глиняный склон берега. Коричневые обломки посыпались вниз. Отдача толкнула ананси, мы с Маной схватили его сзади, удерживая на камне. А сам камень поплыл над рекой к зелено-бурой полоске леса на противоположном береге. Еще через три выстрела гравиволнами мы преодолели реку.
Дарсис отдал гравипушку Мане, поручив ей добывать еду на привалах. Сам ананси достал из ранца за спиной второй пистолет с треугольным дулом – бозпушку – и засунул в освободившуюся кобуру под мышкой.
Мы двинулись прочь от реки, со всех сторон окружила густая чащоба. На привале Мана трясла гравипушкой чуть ли не перед моим и Дарсиса носами, прищуренными глазами высматривая на ветках птиц и летучих белок. Показушница, громко шепнул я. Легкий взмах квадратным стволом – и меня тут же усадили на сук в трех метрах от земли. Перекусили мы в итоге консервами из моего рюкзака.
Мы спускались по склону крутого холма, когда начали прорисовываться рисунки на коре стволов, прожилки листьев, труха гнилого валежника под ногами. Лес редел. Тогда засвистел гиперпилотник. Мы прыгнули в заросли, под широкие листья папоротников. Флаер сверкнул над нами как сиреневая молния и растворился в лиловой дали.
Дальше двигались, держась деревьев. Но недолго: к вечеру лес расступился. Впереди огромный алый шар над горизонтом заливал багряным смешанные ряды тяждеревьев в обхвате десятки метров. Широкие стволы вились по земле и друг по другу, как гигантские змеи.
Дарсис вынул из кобуры бозпушку и огляделся.
– Зачем карабкаться по тяждеревьям, когда там тянется обычный лес? – спросил я, указывая на широкий зеленый массив вдалеке справа. – Просто обогнем эту рощу.
– Ты не знаешь местность, умник, – глаза ананси вдруг затуманились. – Если обогнем, окажемся в другой части Вихревого леса. Нам суждено идти прямо…
– Суждено? – я схватил Дарсиса за куртку. – Что ты несешь?
– Полегче, Стас! – вмешалась Мана. – Дарсис знает, что делает.
– Я тоже хочу кое-что знать, – прорычал я Дарсису. – Например, зачем ты идешь к унголам?
Ананси обернулся ко мне, тонкие черные векторы полезли из голубого лица. Что, желтоглазый, не нравится, когда рабы умничают?
– За тем лесом, – указал ананси на далекий массив. – Проходят маршруты дозорных отрядов Гарнизона. Я сам не раз ездил по ним. Путь через рощу тяждеревьев безопасней. Поумнел, умник?
Я все еще цеплялся за ананси, хоть его бозпушка и смотрела мне на ногу.
– Просвети-ка еще насчет себя. С чего вдруг возжаждал приключений на свою тощую бунду?
Дарсис вскинул голову.
– На свою тощую что?
– Я тебя убью! – прошипела Мана. Я невозмутимо дернул куртку Дарсиса: Ну?
– Я иду узнать, не обманывали ли меня архонты, – ответил мрачно Дарсис. – Узнать, вернулась бы Мануэла через год на Землю.
Мана хлестанула меня по руке, и я отпустил ее бывшего хозяина. А Дарсис все говорил:
– Узнать, как архонты хотели наградить меня за службу.
Я глянул на ближайшую груду тяждеревьев.
– Пушками нельзя раздвинуть?
– Нет, лимит портативного гравиружья – полтонны, – сказал Дарсис. – Каждое тяждерево весит десятки тонн.
– А бозпушка?
– Распыляет только органику. Кора тяждеревьев – это слой тяжелых омертвелых клеток.
Я вздохнул: Всегда все сами.
И мы шагнули в рощу.
После тысяч разных стволов, тонких, как талия балерины, и широких, как горы, ритм моего дыхания сбился. Мои ладони опухли как баклажаны. Мои ступни легко летели выше головы. Колени болтались как на шарнирах. Сердце рвалось из грудной клетки наружу.
Ты раздвигаешь заросли между деревьями, используешь сучья и ветви как ступени, перекатываешься через свалку шершавых стволов и тычешься носом в каменную кору новой преграды. Снова и снова.
Двухтысячная по счету баррикада – и глаза твои уже не различают красок. Небо, стволы, земля вокруг – разных оттенков серого. У всего спектра эмоций сейчас только один серый цвет. Стыдись, кайфуй, страдай, бойся – без разницы. Победит в премьер-лиге любимая хоккейная команда или нет – все одно. Все серое.
Трехтысячный барьер – и ты уже не контролируешь процесс мышления. Беспризорные мысли вытворяют что им вздумается.
Твоя мать давно умерла в больнице. Но ничего, теперь цвет боли – серый.
Твой отец, рэмбо с голливудской улыбкой и квадратным подбородком, давно погиб, сражаясь за Родину, заваленный сотнями тел мертвых врагов. А сейчас, наверное, сидит в кабаке и пьет пиво. Или ведет на футбол нового сына.
Серый – цвет зависти.
Взобравшись на очередную живую плотину, ты чувствуешь себя покорителем Эвереста. Человеком-пауком на факеле Статуи Свободы.
Но только сползи вниз, ощути прохладную тень новой громадной стены, нового Эвереста – и ты червяк. Жвачка на ботинке. Такова теория антиэволюции. Таково серое разочарование.
Пятитысячная стена – и потные волосы ползущей выше Маны липнут к ее шее и спине, как жидкие водоросли. Соленые капли стекают с взмыленных черных кудряшек и падают прямо тебе на лицо.
Но ты не злишься. И не грустишь. Осталось только серое «пофигу».
На шеститысячном стволе ты застываешь и ищешь ЕЕ. Ты не помнишь кого, но ты ищешь. Но нельзя прийти к тому, от чего бежишь. И ты снова антиэволюционируешь.
Подъем. Спуск. Подъем. Спуск. Груды стволов расступаются. Все трое вы падаете в траву и тяжело дышите.
Наконец одна из вас поднимает голову, оглядывается и говорит:
– Снова лес.
Второй из вас отвечает:
– Вихревой лес.
Третий из вас – это ты, – глядит на темнеющее небо с булавками-огоньками и говорит:
– Лес звезд.
