Григорий Володин
Питомцы апокалипсиса
– Ну спасибо за веру в друга, – я слегка стукнул француза обухом топора по броне. – У меня все схвачено. Больше не попадусь ей в захват.
Динь-Динь был мрачнее тучи:
– Скажи, на самом деле ты сюда помереть прилетел, да? Без Юли не живется?
– Вот умеют же лягушатники бред сморозить!
Я отвернулся и зашагал по левому коридору.
– Увидимся на том конце.
За спиной раздалось:
– Где? На том свете? Друг, ами, не надо умирать.
– На том конце станции, кретин! – заорал я и ускорился.
Их шагов я не слышал. Через три поворота оба словно соткались передо мной из воздуха. Красные пластинчатые доспехи облегали их стройные тела. Лица полностью закрывали глухие округлые шлемы. Стояли они рядом, слегка касаясь друг друга аксамитовыми рукавицами.
На груди каждого темнела багровая мишень «меченых». Знак убийцы.
Я оглядел плотный доспех на бедрах Маны.
– Дарсис постарался? Похоже, он касался тебя в самых нескромных местах. Похоже, вас двоих можно поздравить.
– Похоже, это не твое дело, – сказал Дарсис. Его плечи и грудь обматывали красные ленты. В расстегнутых кобурах под мышками как штыри торчали рукоятки пистолетов.
Мана сняла шлем. Ее восстановленные в инкубаторе кудряшки колыхнулись под мощным дыханием кондиционеров. Темные глаза сияли на гладком бледном лице, как нагретые угли.
– Железяка тебе не поможет, – кивнула бразильянка на мой топор.
– Не поможет, – я отбросил оружие в сторону. – Ведь я обещал, что ни один нож не коснется твоей кожи.
Дарсис сжал пальцы в кулак, внутри гибкой брони запрыгали блики.
– Это топор, умник.
Я пожал плечами: один фиг.
– Стас, поздно бунтовать, – сказала Мана. – Юлирель ушла в Свет.
– Знаю. Вы убили ее.
– Тогда почему?
– Потому что у сказки должен быть счастливый конец, – я поднял левую руку. Из свежего глубокого пореза на ладони сочилась кровь. – Кстати, вот для чего прихватил топор.
Как всегда молниеносно Дарсиса рванул бозпушку из кобуры. Прежде чем щелкнул спуск, я обрушил на ассасина больпули, сбив его с ног. С воплем Дарсис выронил оружие. Уткнулся лицом в плинтус, судорожно хватая ртом воздух.
Кулаки Маны вспороли пространство. Я отклонился назад, сделал выпад, ударил. Мана тоже. Ее костяшки и мой локоть поцеловались сквозь толщу аксамита и отскочили. Из разреза на моей ладони брызнула струя крови. В то же время я накрыл градом больпуль кудри бразильянки.
– Как летний дождь, – хмыкнула Мана. – Освежает.
Она атаковала, свет едва поспевал за ней. Обманное движение плечом, резкий удар снизу. Я отпрыгнул, пнув валькирию по бедру. Рык вырвался из ее плотно сжатых губ.
Пытаясь перевести дух, я отступил и стряхнул пот с лица. Каждый вдох и выдох – словно нож входит и выходит из груди.
Мана прижала меня к окну, и мы сошлись вплотную. Попытались пробить защиту другого. Пересилить бывшего друга. Наша связь разорвана, но память о слабых местах осталась.
– Баста! – победный клич Маны отдался от стальных стен.
Кулак в чехле из аксамитовой брони проскочил мимо моего блока. И влетел прямо мне в лицо. Вслед за головой все тело отбросило назад, затылок обжегся об ледяное стекло.
Новый удар достал печень. Все мои мышцы разом ослабли, словно от электрического импульса. Я ощутил металлический вкус крови в горле. А потом осознал, что лежу на полу.
– Зачем даже сейчас? – взревела Мана и пнула меня носком в ребра. – Зачем, раз Юлирель мертва, ты все равно разрушаешь нашу дружбу, мое счастье. Зачем так упорно губить себя? Ты мстишь?
Краем заплывшего глаза я видел круглый кусок черного космоса в стене. Отражение моего избитого лица и слипшихся от пота волос закрывало все звезды. Мана замолчала. Дарсис хрипел у противоположной стены, пытаясь подняться. Размывалась граница между плотью и болью. Болью не только от ран.
– Ты не хочешь…знать, – я сплюнул кровь.– На самом деле, не хочешь. Но все равно узнаешь.
И я отдал Мане все, что чувствовал. Эпицентр урагана моих терзаний сместился в ее мозг.
Бразильянка застыла. Ее губы задрожали. Выступившие слезы повисли на ресницах как бусинки росы.
– Как же сильно.… Как же сильно ты ее любишь, – всхлипнула она, сверкающие бусинки потекли по ее щекам. А затем над кудрявой головой полыхнули, словно молнии, черные векторы. Страшная гримаса исказила лицо бразильянки. – Я убью тебя!
Железные пальцы впились мне в горло. Я заколотил руками по полу. Мой язык выпал изо рта и запрыгал на подбородке.
Горящие глаза Маны затмили мир. Всю гибнущую Вселенную. Откуда-то издалека донесся слабый голос Дарсиса:
– Ты хотел успокоить ревнующую девушку, показав чувства к другой? В самом деле, тот еще умник.
Успокоить? Нет, не так.
Наоборот. Ведь добрым и сомневающимся мне ни за что не победить.
По моей команде губка внутри ожила и бросилась поглощать черные векторы Маны.
Чужая мрачная аура впитывалась в меня, накрывала мысли черным зонтом. Пока Мана выдавливала из меня жизнь, она отдавала взамен что-то новое.
Теперь я прекрасно понимаю Ману. Теперь я тоже хочу прикончить ее. Растоптать ее предательское лицо с бразильскими пухлыми губами, выдавить воздух из ее легких, а затем взять ее опустошенное мертвое тело и, как мешок, набить камнями. Блеск жизни в ее глазах – яд для меня, а чудесная Мана – мертвая Мана.
Задыхаясь в тисках, умирая, я ощутил, как гнев извне наполнил мои резервы. В моем сердце загрохотал гром, ослабленные руки развязались и ударили.
Кто-то закричал. Знакомым ненавистным голосом. Я перекатился на ноги и бросился на него.
Пелена застелила мои глаза. Я видел лишь размытую красную тень на фоне серых коридоров. Ее взмахи, ее удары я опережал. Мои руки и ноги били и били. Костяшки мои расшиблись в кровь о ее толстую броню, я не останавливался.
Другая тень на полу попыталась встать. Я ошпарил ее больпулями из своего сдавленного горла. Тень взвыла и опала.
Первая тень поймала в захват мою руку, мы рухнули, я зашарил свободной ладонью по полу. Что-то тяжелое скользнуло в нее. Блеснула острая сталь на другом конце предмета. Сталь блестела до тех пор, пока не погрузилась в тело тени.
Тогда тень закричала. А я улыбнулся в ее размазанное лицо.
Когда кровавый туман растаял и мир обрел прежние серые краски в моих глазах, кто-то слабо прошептал:
– С возвращением.
Где я?
Что-то липкое налипло мне на руки. Я опустил взгляд и закричал.
Мана лежала в луже крови у моих ног. Из разбитого доспеха на ее животе торчало лезвие топора. Мокрую рваную рану окружила рамка из мелких трещин на забрызганном кровью аксамите.
Мои глаза словно вспыхнули огнем от увиденного. Столько соли было в слезах.
Кровь на моих руках сливалась цветом с аксамитом. Мана коснулась дрожащей рукой рукоятки топора и поморщилась.
– Не коснется кожи… Ты соврал.
Ее лицо словно осело, она откинула голову и больше не шевелилась.
Я кинулся к обездвиженному Дарсису и сжал замаранными красными ладонями его шлем. Все больпули, что ассасин поймал, я рывком вынул из него и уничтожил.
Резкий удар в скулу повалил меня. В следующий миг треугольное дуло уставилось в мое лицо. Бозпушку держал Дарсис.
– Мана ранена, – закричал я, понимаясь с пола. – Здесь ей никто не поможет. Унголы уже должны были захватить станцию. Ты знаешь: пленных они не берут. Ее спасет только инкубаторий Центра.
Дарсис быстро посмотрел медово-желтыми глазами на Ману.
– Она потеряла много крови. Может умереть в любую секунду, – сказал я. – Хватай Ману и лети в Центр!
– Сразу как застрелю тебя, – сказал Дарсис.
Меня зашатало. Дуло уставилось мне в грудь. Даже если швырну больпулей, Дарсиса хватит спустить курок один раз. Раз он убьет меня, то и стрелять больпулей я не имею права. Потому что иначе Дарсиса вырубит, и Ману уже никто не спасет.
Значит, вот так я умру. Рядом с истекающей кровью названой сестрой от рук названого брата. Другой семьи у меня уже не будет.
– Мне теперь тоже снятся кошмары, Дарсис, – я зажмурился. – Теперь я тоже убийца женщин и детей.
Тишина. Пока выстрел не грянул, я взмолился в последний раз:
– Дарсис, пожалуйста…
Звук удаляющихся шагов.
– Чтоб ты сдох во сне.
Я открыл глаза. Дарсис наклонился к Мане и всунул два пальца под аксамитовый воротник на ее шее.
– Дышит, – выдохнул ассасин. – Пока.
– Я помогу отнести ее в ангар.
– Сначала забинтуем рану, – Дарсис вынул топор из живота Маны и дернул защелки на ее нагруднике. – Иначе до инкубатория она не дотянет. Помоги ее раздеть.
Затопали по стальному полу тяжелые сапоги. Из-за поворота вылетел десяток унголов во главе с Динь-Динь.
– Ироземен, слава богу, тебя не пришибли! – француз в шоке уставился на разбитую Ману. – Диабло!
Я оттягивал сочленения наплечников Маны, мешавшие Дарсису снять нагрудник.
– Надо отнести ее в аэроомнис, – сказал я. – Полетим в инкубаторий.
Динь-Динь не сдвинулся с места.
– Если хочешь, да, окей, мы отвезем ее вместе с ассасином. Но не ты.
Дарсис наконец отцепил нагрудник и отбросил броню в сторону. Аксамит зазвенел об сталь пола.
– Что? – не отрываясь, я смотрел как ассасин перевязывал аксамитовыми лентами рану Маны. – Кто это натворил, по-твоему? Я!
Динь-Динь вдруг схватил меня пальцами за подбородок и дернул к себе.
– Остатки Гарнизона в любой миг вторгнутся и отобьют обратно станцию, – некогда небесно-голубые глаза француза выглядели уставшими и серыми. – Больше мы сюда вряд ли сможем вернуться. К тому же прямо сейчас Орпо обкладывает взрывчаткой двери портальной рубки. Гертен закрылся внутри. Если ты не поторопишься, Орпо ворвется к рептилоиду и зарубит его. Кто тогда заберет Юлю из того проклятого измерения?
Я вздрогнул.
– Он прав, – сказал Дарсис, затягивая повязки. – Спасай свою женщину, умник, а я буду спасать свою.
– Прямо по коридору, ами, – Динь-Динь хлопнул меня по плечам. – Как только отвезем Шахерезаду, сразу рвану назад. Вы меня с Юлей дождитесь только, за всю эту нервотрепку твоя красотка должна мне как минимум поцелуй. Ну, топай же.
Не успел я слова сказать, Динь-Динь развернулся к неловко стоящим унголам.
– Чего встали, олухи? Помогайте, сейчас понесем.
Воины тут же бросились выполнять приказ грозного Волшебника. Широкие спины в белой броне закрыли поникшее тело Маны. Ее замотанный красными повязками живот. Ее бледное, без единой кровинки лицо. Слипшуюся от пота черную гриву.
На негнущихся ногах я двинулся прямо по коридору.
Орпо нажал детонатор.
Бахнуло. Прямоугольник стальной двери разлетелся на горящие клочья по всему проходу. Меня обдало волной горячего воздуха. Часто моргая опаленными веками, я вышел из-за угла коридора, протопал по сожженному черному полу и нырнул в клубы дыма в портальной рубке. Унголы громыхали следом, с любовью поглаживая лезвия топоров.
В традициях «Стартрека» портальная рубка состояла из стеклянной камеры на высокой круглой платформе и пультов управления напротив. За пультами управления сгрудились десяток ананси во главе с Гертеном. Все синекожие были без оружия и доспехов. Значит, не солдаты – рабочий персонал станции.
– Никого не трогать, – велел я Орпо, целившемуся из бозпушки в лысину одного из ананси. Воин недовольно щелкнул языком, но дуло опустил, и разрешил отряду привал.
Гертен сделал два шага ко мне, на его неизменном одеянии в красной «змеиной чешуе» мерцали синие блики от дисплеев пульта.
– Станислав, твое безрассудство дорого обойдется Юлирель.
– Если бы. Ваш бестолковый план не сработал, – сказал я. – Больше я не ощущаю Юлю…рель, нет, Юлю. Значит, Юля не ощущает меня. Значит, она не вернется.
В ответ на чудовищное для любого отца откровение старый архонт лишь пару раз мигнул шафрановыми амбразурами.
– Что ж очень жаль. На Юлирель Совет возлагал большие надежды. Шестнадцать лет я лично готовил ее, превратил дитя с хорошими врожденными рефлексами в совершенный образец развития ананси. Она выдерживала практически любые физические и психические нагрузки. И все равно миссия Юлирель – всего только одна из бессчётных попыток постичь нулус. Были и будут другие.
Чего еще ожидать от зацикленного на космохрени маразматика?
– Серьезно? Вы не видите? Не будет больше никаких попыток, – сказал я. – И мне очень хочется, чтобы вас тоже больше не было. Вообще.
Гертен покачал головой.
– Станислав, убив меня, ты уничтожишь результаты исследований нулуса за сотни лет. Все жертвы гравитационного катаклизма на Люмене будут напрасны. Уход Юлирель тоже. Вселенная сжимается и…
– Задолбали! – взревел я. – Оглянитесь: вы на острие, а что несете? Думаете, их заботит ваша гребаная Вселенная? – я кивнул на унголов. Воины разбрелись по рубке и расслабились, сняв шлемы. Кто-то разлегся прямо на полу и спал, кто-то скучающе свистел, кто-то подбрасывал в воздухе бозпушку и ловил ее, даже не поставив оружие на предохранитель, кто-то достал точильный камень и водил им по топору, поглядывая на ананси с многообещающей улыбкой. – Большинство унголов до сих пор думают, что Люмен плоский! Сейчас этих здоровяков сдерживаю только я. А что сдерживает меня, вы знаете?
– Нет, – признал архонт, – я никогда не мог понять людей. Сколько ни пытался.
– Тогда подсоблю, – я сосредоточился и бросил в Гертена серо-лиловую градину. Снаряд горечи. Крупника боли от потери.
В следующий миг ноги Гертена резко выпрямились, как от судорог. Носки вытянулись. Архонт вцепился руками себе волосы и застыл, таращась на кондиционер на потолке. Синий подбородок выпятился вперед.
– Помогло понять? – участливо спросил я.
– А-а-а-а-а, – стонал бездушный старик. Растерянные ананси окружили своего предводителя. Кто-то крикнул.
– Что ты сделал с архонтом, человек?
– Всего-навсего поделился чувством вины перед Юлей, – ответил я. – Просто в его обмороженном сердце оно отдается сильнее в разы. С непривычки, видимо. Но, по-моему, так даже справедливо, – я смотрел, как закатываются глаза архонта. Наконец в этих шафрановых шарах есть эмоции, есть боль. – Ведь он, как отец, как наставник, как убийца Юли, виноват намного больше.
Архонт рухнул на пол, ананси перевернули его на спину. Вены набухли на шее и лбу Гертена, лицо налилось жаром и кровью.
Я наклонился над тяжело дышащим стариком.
– Вы у нас математику любите, архонт. Так подсчитайте, на сколько процентов ваше чувство вины должно превосходить мое. На двести процентов? На пятьсот процентов? Может, на миллион процентов? Или на дециллион?
– Прекрати это, человек, – закричал ананси над моим ухом. – Сколько он должен мучиться тебе в удовольствие?
Сколько времени должен страдать отец после того, как отправил на тот свет собственную дочь?
Я ответил словами База Лайтера из «Истории игрушек»:
– Бесконечность – не предел.
Спустя время, к сожалению, очень далекое от бесконечности, я успокоил Гертена. Сжимал его виски в руках и вытягивал обратно расщепленную в сознании архонта горечьпулю. Горькая капля высосалась и испарилась в безэмоциональном вакууме, созданном моей волей.
Хлюпая носом, Гертен оглядел пустую комнату. Слезы стекали по его впалым щекам.
– Где твои варвары? И мои работники?
Я отпустил голову архонта и брезгливо поплевал на руки. Растер друг о друга ладони.
– Унголам велел лететь назад в Центр. Перед этим запереть ваших служак в кладовке. А то они ором своим чуть меня не довели до ручки. Если понадобятся помощники, ключ от кладовки на пульте.
Архонт шатаясь поднялся с пола.
– Для чего понадобятся?
– С самого начала вы готовили для нулуса не того. Меньше надо людей презирать. Расизм давно устарел.
И я двинулся к стеклянной камере напротив пульта.
– Нет, ты психически не сбалансирован, – услышал за спиной. – К тому же ты не натренирован, как Юлирель. Тебе не выдержать транспортировочной нагрузки.
Резко обернулся.
– До сих пор не дошло? – рявкнул я, не сдерживаясь, и уже спокойнее, – Главный теперь не вы. Откажетесь – вам точно конец. Всей вашей стране конец.
Гертен вытер рукавом мокрое лицо.
– Что ж тогда поднимайтесь на платформу, господин Главный.
Больше не глядя на меня, архонт встал за пульт. Хмыкнув, я распахнул дверь в камеру и залез на рисунок желтого кружка в центре платформы.
– Пускайте катушку, – скомандовал я. Но Гертен медлил.
– Я обещал Юлирель, что верну тебя на Землю, – сказал старик.
– Совесть начала просыпаться? – скрипнул я зубами и топнул по платформе. – Попробуйте только. И обещаю: сколько контролеров на Земле мне ни пришлось бы найти и пытать, я раздобуду способ снова заглянуть к вам в гости. На месте того, что вы сможете восстановить, я создам новый хаос. Хоть раз пожалейте свою планету.
Угрозы не проняли архонта.
– У тебя нет маяка вне нулуса, – сказал Гертен. – У Юлирель был ты, у тебя никого. Даже пережив переход, ты не вернешься.
Его спокойный тон охлаждал лучше купания в проруби.
– Это не самоубийство, – сказал я. – Поверьте.
Мы с Гертеном молча смотрели друг на друга сквозь стеклянную перегородку: на тех нас, кем мы никогда не были. Брат и отец. Как оказалось, мне не для кого играть свою роль, а Гертен позволил древней крезе ананси диктовать, кто он есть.
Сказки врут. Прочитанные в детстве истории закладывают в нас ложные надежды, что мы принцы и принцессы, супергерои и волшебники. На Земле верят, что в настенном календаре прячется день, когда они вдруг обретут паучью суперсилу и спортивную внешность. Или ждут, что однажды их, спящих на поеденном молью диване, разбудят поцелуями прекрасные принцы-мультимиллионеры. Ананси же вместе с молоком матерью впитывают историю о гибнущей Вселенной, которую им предназначено спасти. Наше детство, наше прошлое, пропитанное лживыми сказками, решает наше будущее.
Но у меня больше нет прошлого. Подделка разоблачена. Тем легче мне решать самому. Каноны утратили власть над моими решениями. Узкие рамки никакой истории больше не заставят меня ненавидеть себя или другого. Раньше я ненавидел Юлю, потому что ненавидел самого себя. Чужие условности вонзали гвозди в мою жизнь. Навешивали на эти гвозди ярлыки. Брошенный сын и бросивший брат.
Теперь я не хочу умирать, потому что полюбил Юлю.
Теперь я сам хочу написать свою историю.
Гертен кивнул и взялся обеими руками за тяжелый рычаг.
– Тогда спаси мою дочь.
Аппаратура под платформой загудела. Желтый кружок на ней стал мерцать ярким светом. По моему телу забегали маленькие огоньки. Слегка защекотало под доспехами. Пока я весь светился, словно звездное небо, мир в глазах стал затухать. Накрыла темнота.
Услышал голос архонта:
– Один за другим органы чувств прекратят функционировать. Первым зрение, вторым…
Голос стих. Уши заложило вакуумом. Больше нет сомнений, что «вторым».
Я ощутил, что уже не стою. И не лежу, и не сижу. А голову вертит как юлу. Затошнило. Значит, ориентировка в пространстве – третий предатель. А она разве относится к органам чувств?
Утопая в темноте, ощутил, как заложило нос. Минус нюх. Что осталось?
А потом меня дернуло. Из невидимого тела полилась кровь. В сквозных ранах затрепетали лоскуты кожи и плоти. Я не видел, но знал. Потому что болевые рецепторы отключились самыми последними.
Глава 31
Влажный легкий ветер погладил мое лицо, колыхнул ресницы. Разогнал белый хаос в разуме. Где-то рядом шелестели волны, скрипели тонкие ветви. Далекая птица разрывалась воплем.
Бриз и деревья? Море и чайки?
Ах, конечно. Вечные звуки подле.
Я открыл глаза и встал, отряхивая золотой песок с футболки и шорт. Огляделся. Бесконечная лазурная гладь тянулась вдаль, к туманной дымке. Горланило белое пятно чайки на необъятном синем небе. Обыденная красота привычных пейзажей. Позади от моих кожаных сандалий по песчаным дюнам пляжа скакали свежие следы, пока не исчезали в зеленой тени леса. В кривой цепочке ямок в песке крылась причина моего забвения. Я – странник, а вся моя жизнь – поиск. Ищу, всегда ищу.
Мне брызнуло на ноги. Морская волна. Обрызгало еще волной – прямо в лицо. Еще десятки, сотни раз. Сотни ударов по мне. И еще больше по сияющему пляжу. Воды лагуны взметнулись к небу. Земля затряслась, невысокие дюны посыпались в ложбины между ними. Кричала чайка, все кричало. Кровь и соленая вода текли с меня. Гремя, за спиной валились деревья.
Вместе с песком смыло следы моих сандалий. Следы моего поиска. Моей жизни.
И вот кипящая лагуна выпустила пленницу в простом белом платье. Сверкнули мягким золотом глаза, взметнулись голубые руки. Ограда из пенящихся гребней встала между нами.
Мы никогда не встречались с девушкой, но я знаю, что ищу именно ЕЕ. Всегда – ЕЕ.
Вздрогнув, словно в последних родильных судорогах, лагуна утихла и гигантские волны опали. Вытряхивая воду из ушей, девушка шагнула на разбитый пляж. Опрокинутый, раздавленный, я смотрел, как с ее полупрозрачного платья стекала вода. Мокрые волосы ее сделались черно-непроницаемыми, как морская пучина, из которой она вышла.
Девушка взглянула на меня. Впервые.
И протянула бледно-голубую ладонь. Мои раны и кровь на коже вдруг исчезли, я исцелился, поднялся выше страха, выше боли, выше рассуждения. Я каким-то образом оказался на ногах. Мятая одежда выпрямилась, очистилась от песка и крови. Осталось только шагнуть, только взять голубую руку. И тогда конец поискам.
Остался только один шаг.
Девушка протянула руку ближе ко мне.
Полшага.
Чайка вопила в небе.
Я целиком окунулся в золото нечеловеческих глаз и неожиданно спросил девушку:
– Почему я не слышу твоих мыслей?
Чайка резко смолкла. Утих бриз, застыла рябь на воде. Вопрос повис в воздухе, встал между нами подобно недавним гигантским гребням. Первый настоящий вопрос в мире-подделке. Он подтолкнул меня дальше, в застывшем сознании с трудом начали рождаться мысли. Со скрипом, с болью, прямо как у закостенелой мумии. Перед моими глазами пронесся поток образов, сравнений, связей. Мумия, фильмы ужасов, вымышленные истории, комиксы, сказки, поиск счастливого конца.… Разум ужалила память прошлого. Юля. Юлирель. Агония во время скачка в нулус.
Пальцы на протянутой голубой ладони приглашающе согнулись. Знакомое лицо улыбалось, под полупрозрачным платьем мерно вздымалась грудь, на которую очень долго я боялся просто взглянуть. На гладкой коже собирались капельки пота. Реалистичная графика и только. Нет тихих чувств, нет тяжелых мыслей. Ничего родного нет под пустой оболочкой.
– Зря стараешься, – сказал я. – Не твои скулы порезали меня по сердцу.
Подделка не шелохнулась. Ее рука так же тянулась ко мне. Запрограммированная моим воображением кукла не умела сдаваться. Даже завидую.
Я оглядел застывший призрак мира. В этом месте, где нет материи, правит сознание, а осмысление идет об руку со знанием. Если проще: мыслишь – значит знаешь. Словно восточные монахи, медитирующие под деревьями, здесь я мог впитывать информацию без зубрежки учебников.
Лжеюля качнула бедрами, восхитительная на фоне песка и моря. Нет, опасность не исчезла. Стоит поддаться соблазну, купиться на ее голые острые коленки и ждущий взгляд, и я пропал. Я снова зациклюсь на одной бесконечной мысли. На одном слове. На одном действии. На «ищу».
На всякий случай попятился от Лжеюли на пару шагов. Оттолкнулся и воспарил в синеву неба. Лагуна внизу быстро уменьшилась и растворилась в необозримом океане.
Синий простор вокруг стал переливаться яркими картинами моих глупых желаний, как калейдоскоп. Мимо проплыл кадр, где Человек-паук, сидя на факеле Статуи Свободы, приглашающе мне машет двумя сэндвичами. В другой фантазии в автобусе сидела вся моя семья, которая вовсе не моя, – Лена, ее мать и даже отец в синем мундире с орденами. Картинки поднимались спиралью и пропадали. А я несся дальше сквозь мысленный поток. Принимал информацию Абсолюта.
Итак, скачок в нулус убил меня. Потому что мое сознание замерло в одной точке, зациклилось на самом себе. Влипло намертво в цемент одного бесконечного действия – «ищу, ищу, ищу, ищу…». Материи в нулусе нет, как и времени, как и энергии. Нет здесь распада и разложения. Смерть в «точке без характеристик» – всего лишь остановка. Когда умираешь, разум застывает, и я чуть не застыл, вечно следуя за реалистичным видением Юли, что сам же и создал. Только одной детали не хватило для полного безвозвратного погружения: шепота Юлиных мыслей. Но подделка не умела думать.
Мертвецам не дано мыслить. Если бы Лжеюля, творение моего «мертвого» сознания, породила бы мысль, это значило, что я породил бы мысль. Мыслю – значит существую. И тут же воскрес, очнулся бы от миража.
А облегченный вариант не сработал. Из-за нехватки одной мелочи тень Юли не заманила меня в вечную рефлексию сознания. Даже заторможенный я не поверил, что передо мной Юля. Искать же вечно Не-Юлю не входило в мои планы, когда я нырял в нулус.
Не останавливаясь, я пересекал холодные залы Крепости Одиночества, захламленные ангары Особняка Мстителей, полутьму Бет-пещеры. На выходе из последней вихрь летучих мышей вдруг взметнулся к невидимым сводам, чуть не оцарапав мне лицо. Фансервис вокруг не удивлял. Нулус – бесконечная масса, сплюснутая в одну точку. Представить такой мегапарадокс под силу разве что Доктору Манхеттену. Обычный же человек на непостижимое всегда натягивает маску знакомого.
Наконец всплыла нужная ячейка в бесконечных сотах Истока Вселенной. Незастеленная кровать. Фабрикоид, застывший на зарядке. Аквариум с рыбкой на тумбе. Сотни аквариумов с рыбками. Стены Юлиной комнаты раздвинулись, и лабиринт аквариумов уходил вдаль, где ламинат словно бы перетекал в пустоту.
Я услышал топот босых ног – ее босых ног. Среди лабиринта металась от одной стеклянной коробки к другой единственная девочка, мысли которой я мог слышать.
Нашел.
Я рванулся к ней и обнял. Мои пальцы задрожали от прикосновения к ее коже. Но Юля выскользнула из моих рук. Золотые глаза смотрели только на аквариумы, а разум поглотила одна-единственная мысль. «Спасти, спасти, спасти, спасти…».
Душу мою чуть не разорвало.
Дурацкий нулус. Гребаное киллер-измерение.
Войдя сюда, никто не выживает.
Юля подбежала к аквариуму, раскинув руки. Едва она приблизилась, рыбка вздрогнула и всплыла к поверхности брюхом кверху. Круглые глаза выпучились, пухлые губы застыли.
Вскричав, Юля забила кулаками по тумбе. Слезы стекали с ее подбородка и падали в воду, на торчавшее из воды брюхо рыбки. Затем взгляд ее упал на рыбку, плавающую в другом аквариуме, и Юля бросилась к нему.
За спиной Юли плавали сотни мертвых рыбок.
Прежде чем Юля достигла нового аквариума и познала новую смерть, я схватил девушку-ананси за руки. Она брыкалась и рвалась, я прижал ее к себе. Одна мысль звенела в ее мертвом сознании. Одно желание, с которым она нырнула в нулус и с которым погибла.
«Спасти…»
Когда я переходил между измерениями, думал только о том, как найти Юлю. Поэтому меня встретил ее мираж. Юлю же терзала ее миссия. Сомнения, страхи, что никого она не спасет, что подведет архонтов и отца. Она – надежда Вселенной? Но почему? Она не уберегла даже рыбку! И теперь сознание ее захлебнулось в попытках предотвратить то, что она допустила. Маленькую смерть, предзнаменующую великий провал.
Не отпуская голубые руки, я телепатировал Юле. Создавал зачатки мыслей в ее застывшем сознании. Возрождал в угасшем разуме жизнь.
При переходе в нулус нельзя выжить. Зато здесь легко воскреснуть.
Юля перестала биться и осела на пол. Я больше не держал ее, и она завертелась из стороны в сторону, оглядывая мертвых рыбок. Лицо ее потемнело от грусти, а вместе с ним вся бесконечная комната.
«Их всех убила я…если бы я только стояла на месте».
– Нет, это нас убил нулус. Рыбки – всего лишь мираж петли, в которую замкнулось твое сознание.
Приятно было говорить вслух. Так казалось, что мы правда разговариваем, правда оба существуем вместе с гортанями, зубами, языками. Губами, которыми я жаждал соединиться.
Глаза Юли блестели в темноте, как золотые монеты.
– Но ты воскресил меня.
Я засмеялся и обнял ее. Мы крепко прижались друг к другу в этом мрачном призраке ее комнаты, окруженные плеском плавников в темноте.
Юля вдруг отвернула лицо, все еще прижимаясь ко мне телом.
– Ты даже бросился в это опасное место ради меня. А все, что я тебе дала – убила твою любимую рыбку.
– Легко исправить, – сказал я. – Просто, когда вернемся, подари новую.
– А так разве можно?
– Можно даже круче, – я сделал паузу. – Выходи за меня.
По ее коже под моими пальцами словно прошлась волна тока.
– Что? Выйти?
– Ага – при куче народа оденем друг другу на пальцы жутко неудобные кольца и пообещаем никогда не расставаться.
– Я поняла, что ты имеешь в виду. Я же читаю твои мысли. Но не вижу смысла носить всю жизнь жутко неудобные кольца.
– Ах вот как, – я стал искать взглядом ближайший аквариум, чтобы всунуть в него голову и захлебнуться.
– Давай подберем по размеру, удобные, – сказала она.
После этих слов мне снова захотелось жить.
– С каких пор мы ищем легкие пути?
Юля пожала плечами.
– Хочешь – носи оба кольца сам, а я только пообещаю никогда не расставаться.
Она подставила губы под мой поцелуй.
– Похоже, нам предстоит непростая супружеская жизнь, – сказал я, наклоняясь к ней.
Взявшись за руки, мы летели сквозь игру видений и миражей. Наши сознания преобразовывали непрерывный поток информации в знакомые образы, в портреты близких людей, в то, что нам под силу представить. Нулус – это Все, превращенное в Ничто. Он включает в себя каждое событие, каждый вздох, каждую мимолётную мысль из нашего измерения.
Мы видели, что творилось на Люмене без нас.
Видели, как Динь-Динь вместе с Герсеном и Рудо возвращались на станцию, пересекая в аэроомнисе космическую бездну. В ангаре их ждал Орпо со своим отрядом.
Видели, как Мана восстанавливалась в инкубаторной капсуле. Ее рана затянулась без единого шрама, и теперь бразильянка плавала в облаке добрых снов. Тихая улыбка играла на ее бледном лице. А снаружи жестокий мир уже бросал ей новые вызовы.
Видели, как Дарсис лежал избитый в карцере Центра. Овако не поддался на уговоры Динь-Динь пощадить ассасина, и гулкий стук топоров раздавался среди зеленых лужаек. Под тенью золотого купола «Диснейленда» унголы ставили сруб, чтобы на восходе сжечь его с Красным убийцей сотен внутри.
Видели мы и как побежденный, но не разбитый Гарнизон стягивал войска в Адастру. Как унголы пристреливались из мортир, готовя орудия к отпору штурма. Как запертые в столовой гешвистеры дрожа прислушивались к редкому грохоту снарядов снаружи. Бедные дети, мы видели, вскоре падут жертвами очередной глупой бойни.
Только Лену мы не могли увидеть, как будто ее стерли из бытия.
Бессилие помочь друзьям бросало нас с Юлей друг другу в объятия. Я удивлялся, какой влажной стала кожа Юли. Словно плакала каждая частица ее тела.
Стыдно, но в то же время мы радовались. Наши тревоги показывали, что мы живы. Живы, мать вашу! Потому что страдать, понимать, насколько ты бессилен, одинок, потерян – и есть жизнь. Страдание побуждает действовать. Только когда ты способен страдать, перед тобой прокладывается дорога к любви и счастью. И вот мы любили. Чёрт, сейчас мы любили как никогда! Страдание прожгло в наших душах отверстия, в которых сейчас плескалось счастье. Крепко держась за руки и за наш святой Грааль, мы не боялись нового раунда. В любой кромешной тьме всегда найдутся звезды.
