Франц Гюгович Герман
Седьмое евангелие от «ЭМ»
Кассы аэрофлота были на углу дома по проспекту Мира, где находился один из центральных гастрономов города. В народе его называли Гэвээфовский гастроном. В разгар отпускного сезона билеты на самолёт было взять практически невозможно. Пришлось воспользоваться бронью КГБ в лице Погребняка. Накануне он лично зарезервировал билет для Грелкина. И хотя Грелкин кричал: «я по брони», без очереди его к кассам всё равно не пустили. Честно отстояв в очереди и взяв билет, утирая пот с лица кепкой, он выбрался наконец на улицу. Там тоже была жара. Прямо за углом в тени дома торговали квасом из бочки и Грелкин пристроился в очередь за квасом. Очередь двигалась быстро. Прямо рядом с бочкой тормознул жёлтый, как и квасная бочка, но с синей полосой, милицейский уазик. Из него выскочили два милиционера и тоже встали в очередь за квасом. Народ в очереди стал предлагать сотрудникам милиции взять квас без очереди, но честные сотрудники не стали пользоваться служебным положением и пристроились за Грелкиным. То ли от волнения при такой близости к милиции, то ли просто солнце напекло в макушку, прикрытую кепкой, то ли от долгого стояния в очереди за билетами, то ли от всего вместе взятого, но через мгновение, как приехала милиция, Грелкин прямо в очереди хлопнулся в обморок. «Помогите человеку», «Есть в очереди медики?», «Милиция, вы куда смотрите? Помогите человеку, неотложка за углом» тут же загомонила вся очередь. Милиционеры, стоявшие в очереди, погрузили упавшего в свой «цыплёнок» и дали газу. Больше очередь Грелкина не видела никогда.
Очнулся Грелкин в каком-то полутёмном сарае, лёжа не то на крышке большого ларя, застеленного худеньким матрацем, не то – просто на нарах. Он был в своей одежде и на макушке была его любимая кепка. Под невысоким потолком тлела маловаттная одинокая лампочка. Посмотрев на свои наручные часы, он сообразил, что прошёл примерно час, как он вышел из касс аэрофлота и встал в очередь за квасом. А дальше всё путалось. Вроде милиция приезжала… Больше Грелкин ничего вспомнить не мог. Он обошёл комнату по периметру и обнаружил две двери. Одна была наглухо закрыта. В ней даже не было дверной ручки. За второй дверью был деревянный нужник с одной дыркой. Больше всего его удивило то, что в диаметрально противоположном от нужника углу комнаты стоял действующий холодильник «Орск», до отказа набитый едой и питьём. Рядом с дверью нужника стоял большой бак с водой. Мысли у Грелкина путались. Он пошарил по карманам – и деньги, и билет на самолёт исчезли. Больше в карманах ничего не было. «Если рационально использовать содержимое холодильника, то можно, наверное, месяц соразмерно протянуть», – мелькнуло в голове Грелкина. Оставалось одно – воспользоваться тонким телом и сообщить шефу о случившемся. При этой мысли у Грелкина всё сжалось внутри. Но другого выхода не было. Как извлечь отсюда физическое тело – это была вторая задача.
Он прилёг на нары, расслабился и выкатился из физического тела. Ни сквозь стены, ни сквозь потолок, ни сквозь пол проникнуть не удалось. «Клетка Фарадея», – понял Грелкин. Он завис под потолком, думая, что предпринять. Оставалось попробовать выбраться наружу, нырнув в нужник. Тонкое тело лишино чувства обоняния и вкуса, но, при одном осознании этой мысли по телу проходила дрожь. Грелкин нырнул в дырку нужника. Но и таким образом выбраться не удалось. Клетка Фарадея была всюду. Вдруг в воображении Грелкина отчётливо возникла выгребная яма, до верха заполненная фекальными сливами, а Грелкин отчаянно барахтается в этой жиже, колотя руками по поверхности. Он вернулся в физическое тело. Это была ловушка. Ровно в двадцать три ноль-ноль погасла лампочка – делать было нечего, надо было спать.
* * *
Бережной переоформил билет на самолёт на своё имя и ближайшим рейсом улетел в Адлер.
В море было легко плавать – вода была более плотная чем в Енисее. Семён и его сестра практически целыми днями не вылазили из воды. Однажды, отдыхая на пляжном лежаке, Семён подслушал такой разговор. Разговаривали местные пацаны, по соседству загоравшие на пляжной гальке.
– Завтра шторм обещают, – говорил один из местных, – пойдём купаться?
– Обязательно, – подхватил другой голос, – шторма может потом до конца лета не будет.
– Во сколько встречаемся?
– Как начнётся шторм, так и пойдём.
– Я могу за тобой зайти.
– Договорились.
На следующий день, действительно, погода резко переменилась. Небо было затянуто тёмными низкими тучами и сыпал, время от времени мелкий дождь. Семён сказал родителям, что прогуляется до моря и через часок вернётся.
Вода в море была неопределённо тёмного цвета. Море волновалось и по нему ходили большие плавные волны. Пляж был абсолютно пустым. Семён помнил подслушанный вчера разговор. Он окинул взглядом весь пляж на сколько хватало глаз и не заметил ни одного человека. Вода была более прохладной чем обычно, но не холодной. Семён уже зашёл в море по грудь, когда отхлынувшая волна вдруг подхватила его и понесла в море. Он легко доплыл до буйков и повернул к берегу. Плавать в шторм, действительно, было здорово. Волны поднимали пловца на самый верх, открывая далёкую панораму, а потом, вдруг бросали вниз между гребнями, как в водный овраг. Он уже почувствовал ногами прибрежную гальку, когда его догнала набегающая волна и обрушила на него потоки чёрной воды. Семён удивился тому, что в воде, казалось, были камни. Они больно барабанили по всему телу и голове. Схлынувшая волна подхватила вынырнувшего Семёна и снова понесла в море. Он подналёг и снова уже был у берега, снова почувствовал гальку пальцами ног. Оглянувшись, он увидел, как страшная чёрная стена воды падает на него с неба. Снова камни били по телу и Семён прижал ладони к вискам, боясь удара по голове подводного камня. Вынурнув из воды, он понял, что его снова унесло в море.
Так повторялось снова и снова и Семён в отчаянии понял, что катастрофически теряет силы. Подплывая в очередной раз к берегу, он заметил одинокую тёмную фигуру. Это был мужчина. Он жестикулировал руками, явно обращаясь к Семёну и что-то крича. Рёв на море стоял такой, что разобрать слова не было никакой возможности. И вдруг Семён почувствовал, что вроде какой-то внутренний голос внутри него ясно сказал ему: «Ныряй в набегающую волну, как в стену!». Семён уже почти вышел из воды, до берега оставалось несколько метров, когда его снова догнала страшная волна. Он развернулся и бросился головой вперёд в чёрную водную стену, закрыв глаза. Тишина поразила его. Вынырныув он понял, что волна не поймала его и уходит в море. Семён из последних сил доплыл до берега и, как мёртвый рухнул на родную землю. Волны трогали его ноги, но забрать в море уже не могли.
Сколько он так пролежал было неизвестно. Шторм набирал силу. Семён оглянулся вокруг себя – он искал глазами того, кто отчаянно жестикулировал и подавал знаки руками, но вокруг никого не было.
Перед отъездом в Красноярск он купил в киоске маленького фаянсового бегемота и хранил его потом всю жизнь. Бегемот был такой маленький, что полностью умещался на ладони. И почему-то его хотелось назвать гиппопотамом.
* * *
Исчезновение Грелкина озадачило Погребняка. В условленное время он не вышел по электромагнитной связи. Если предположить, что Грелкин потерял своё физическое тело, то тонкое тело продолжало бы существовать. Человек с такой фамилией не летал известным рейсом в Адлер. Поездом он тоже туда не ездил. В ЦЦ не возвращался. Его просто вообще нигде не было. Можно было подать в Центр запрос на тотальное сканирование всего околоземного пространства, но Погребняк пока этого не хотел делать. Он помнил исчезновение Грелкина, который потом объявился в тонком теле, и пришлось предпринимать целую операцию по вытаскиванию его физического тела с острова. Он чувствовал, что это не случайность, а, скорее всего, действия тех, кому мог помешать Грелкин. Вещи его оставались в комнате нетронутыми. Кружок – чудо логарифмической линейки – сиротливо лежал на его столе.
Вечером одного из первых дней августа в дверь комнаты, которую снимал Погребняк, неожиданно постучали.
– Вам кого? – спросил Погребняк, открывая дверь и разглядывая незнакомого мужика. – Ошиблись адресом, товарищ, – сказал Погребняк и хотел закрыть дверь.
– Шеу, – снимая кепку прохрипел пришедший. В этот момент Погребняк его узнал по кепке. Он медленно отступил, предлагая Бастиону войти. Слов не было. Грелкин остановился на пороге и сразу начал рассказывать свою историю.
Он поведал, как оказался в клетке Фарадея. Рассказал о предпринятых попытках освободиться. Погребняк не предлагал ему сесть. Внешне он не выглядел человеком, прибывшим из тюремных застенков. Погребняку показалось, что он даже наел рожу. «Помордел, – подумал Погребняк, разглядывая пришельца, – солидная мордастость». Кепка подчёркивала заметно раздобревшие щёки. Из под кепки свешивались слипшиеся патлы волос, которые переходили в неопрятную бороду. От Грелкина веяло какой-то кислятиной.
– В одиннадцать часов гас свет, – рассказывал Грелкин, – и хошь не хошь надо было ложиться спать соразмерно. В шесть утра снова загоралась лампочка и тишина… Сегодня утром проснулся оттого, что закричал петух.
Грелкин проснулся в каком-то курятнике. Обследовав местность, при этом чуть не до смерти напугав хозяйку своим появлением из курятника, и сориентировавшись по Солнцу, он отправился на восток. Местный мужик сказал, что он правильно идёт в сторону Красноярска, а деревня называется «Солонцы». Денег не было, а попутки не останавливались. Грелкин прошагал весь световой день и к ночи прибыл домой.
– Легко отделался, – укоризненно пробурчал Погребняк, – что прикажешь сообщить наверх? Изложи всё на бумаге и поподробнее. Во всём этом чувствуется рука «СС». Тут они начисто нас переиграли. Завтра жду тебя для получения дальнейших инструкций.
Во второй половине следующего дня Грелкин прибыл к Погребняку вымытый, постриженный и в новой кепке. «Да, – подумал Погребняк, – мордастость явно повысилась».
– У тебя что было по курсу теории искушений, – начал Погребняк, жестом указывая на стул.
– Так, отлично, шеу.
– Слушай, обращайся ко мне лучше «Босс», а то твой хохляцкий прононс меня начинает нервировать. Основная функция искушения – это сбить человека с намеченного пути. Я думаю, что нам сегодня понятно направление, по которому действует «СОН». И то искушение, которое мы с тобой отработали, действенно, но всё-таки косвенно. Оно не напрямую уводит от цели, а как бы способствует этому отклонению. Продумай новую линию. Да, и не забывай об отчёте о случившемся. Что-то мне подсказывает, что уже не одна группа «СС» задействована в этой операции. «Клетка Фарадея» – это серьёзно, но почему держали только месяц? Возможно им нужен был именно этот месяц. Я точно знаю, что Центр получил на днях от них отчёт, а мы отчёта не посылали, нечего было докладывать. Что в их отчёте я, конечно, не знаю. Думай и продолжай подготовку операции «Печать». Здесь усматривается хорошая перспектива и такое инскушение на виду не просматривается. Если всё сделать грамотно, то, ох не скоро, противная сторона вообще догадается, что искушение было, и предотвратить его будет трудно, а бороться – и подавно.
– Слушаюсь, Ше…Босс. – Грелкин даже щёлкнул каблуками сверкающих ваксой ботинок. Он был рад, что всё так закончилось. С другой стороны и, это очевидно, что попал он почти в безвыходную ситуацию. Промах был где-то в очереди за квасом, а, может быть, и ещё раньше – в очереди за авиабилетами. Где-то тут он, действительно, дал маху – позволил себе расслабиться.
* * *
Выпускное сочинение написали и надо было готовиться к устному экзамену по математике. Семён сидел на даче и пролистывал старые учебники. Неожиданно он поймал себя на мысли, что не помнит доказательства теоремы Пифагора. Более того – он даже не помнил в каком классе это изучали. Идея пришла мгновенно – надо самому придумать это доказательство. Он достал специальную тетрадь, которую приготовил для подготовки к экзамену, и углубился в теорему.
Через час доказательство было найдено и Семён аккуратно переписал его начисто. Ещё примерно через час припёрся Вовка по прозвищу «Генерал» (папа у него был настоящим генералом, фронтовиком и героем) старый дружбан и сосед по дачам и попросил, чтобы Семён помог ему с математикой. Семён даже представить себе не мог, как можно помочь накануне выпускного экзамена, если человек в течение десяти лет математику учил абы как.
– Как же я тебе помогу, с чего начинать? Это же все шесть лет надо пройти постепенно, – недоумевал Семён.
– Ну, хотя бы теорему Пифагора – попросил Вовка.
«Что это сегодня всем понадобилась именно теорема Пифагора», подумал Семён.
– Теорему Пифагора могу, но собственное доказательство, как в учебнике, сам не знаю.
Семён открыл тетрадь, сделал необходимый чертёж и изложил Вовке своё доказательство.
– Спасибо, – поблагодарил Вовка и отправился домой.
– И это всё? – в недоумении крикнул Семён.
– Этого бы не забыть, – махнул Вовка рукой. Он учился в «А» классе и экзамен они сдавали первыми.
В экзаменационный класс Генерал вошёл первым. На столе хаотически лежали белые бумажные прямоугольники. За столом сидели директор и завуч – оба преподавали математику.
– Прошу, – сказала директор. Вовка, считая вслух, произвольно тыкал пальцем в билеты. На числе пять он остановился и взял белый листок.
– Билет номер пять, – Вовка показал билет комиссии.
– Надо же, – удивлённо покачала головой директор. Ольга шла второй и, видя Вовкины манипуляции у стола, принялась считать до тринадцати. На заветном числе она взяла белый прямоугольник и громко объявила: «Билет номер тринадцать». Директор не поверила своим глазам и принялась перемешивать на столе билеты. В это время к доске вышел Вовка.
– Что случилось, – взволнованно спросил завуч.
– Готов отвечать, – бодро сказал Генерал.
– Ну, пожалуйста, – математики недоумённо пожали плечами.
– Теорема Пифагора, – прочитал Вовка название вопроса в билете и взял в руки мел. Через несколько секунд теорема была доказана.
– Владимир, где вы нашли это доказательство? – учителя сидели, открыв рот.
– Да, как-то во дворе, вечерком с ребятами сидели… – неопределённо сказал Вовка.
– Ничего себе, занятия во дворе у пацанов, – искренно удивился завуч, – отлично, молодой человек. И задачу решил?
– Задачу? – Вовка с удивлением посмотрел на билет.
– Да пусть идёт, – сказала директор, – такое доказательство достойно любого учебника.
Вечером Генерал, захлёбываясь, рассказал эту историю Семёну. Семён был рад, что помог другу, однако что-то на душе скребануло от того, что Вовка не назвал имя истинного автора этого доказательства. Но он быстро об этом забыл.
Экзамены были сданы и надо было думать, куда идти учиться дальше. Для Семёна здесь вопрос не стоял, он хотел и дальше изучать математику, но вдруг случилось непредвиденное. На домашнем совете все родственники выразили уверенность, что Семёну, как потомственному энергетику, надо поступать в политехнический институт, чтобы дальше учиться в этом направлении. И даже более конкретно – все были уверены, что это должен быть «Теплоэнергетический» факультет.
– Сынок, – говорила мама, – никуда не денется от тебя твоя математика – это ведь инженерный институт, там много будет математики.
Вечером, узнав, что Семён собрался подавать документы в политех, Жорик тоже решил поступать вместе с ним, но ждал возвращения отца из командировки и поэтому документы подал днём позже. Из-за этого они попали в разные группы поступающих. Математику Жорик написал на двойку и срочно перекинул свои документы в технологический – там вступительные экзамены были днём позже.
В конце августа друзья решили коллективно отметить поступления в институты. Решили собраться самой близкой компанией. Семён поступил в политех, Жорик – в технологический, Геня – в медицинский, Виталик, живший в одном дворе с Жориком, тоже поступил в медицинский и Игорь, с которым Жорик сидел за одной партой, стал тоже студентом-медиком.
Студент, успешно сдавший вступительные экзамены, ещё не был полноценным студентом. Его называли абитуриент. Все абитуриенты в конце лета, как правило, отправлялись в подшефные колхозы помогать местным жителям бороться за урожай.
* * *
Баржа шла по Красноярскому морю одиннадцать часов и пристала к берегу только глубокой ночью. Грелкин удачно смешался со студенчиской средой и старался не выпустить из вида своего подопечного. На борту находилось две сотни абитуриентов «Теплоэнергетического» факультета. Студенты быстро знакомились друг с другом и обретали новых друзей. Бережной тоже был на барже, но действовал официально – как оперуполномоченный.
В кромешной мгле была дана команда «грузиться по машинам» и двадцать два абитуриента отбыли в деревню «Курганы». Их никто не встречал, более того – с ними никто не приехал из руководителей. Грузовик остановился возле «Отеля Бристоль», как было вырезано на дощечке, прибитой к одинокому сараю на краю деревни. Сарай был разделён на две половины, в которых разместились четырнадцать девушек и восемь юношей.
Утром пришёл местный мужик и забрал на ток девятнадцать человек. В сарае осталось три человека: два студента с одинаковым именем Валерий и Семён. После знакомства одного из Валериев стали называть Валера Северный, так как он был родом из Норильска. К обеду приехал ещё один мужик и сказал, что завтра с утра эта троица должна быть на поле, где растёт турнепс. Туда приедет трактор с прицепом и тракторист объяснит, что надо делать.
Никакие руководители от института по-прежнему не объявлялись. Вечером Валера Северный и Семён изловили местного гуся, отогнав его от общего стада и загнав в бурьян. Они присмотрели его ещё днём. Гусь был выпотрошен и зажарен на импровизированном вертеле недалеко от сарая. Среди студентов оказался один, кто уже отслужил в армии. В его рюкзаке оказалась бутылка водки. Не очень прожаренный гусь очень хорошо пошёл под водку. Правда отведать местного гуся вызвалось всего человек шесть.
Утром троица безработных абитуриентов отправилась в указанном направлении в поисках турнепсового поля. Скоро действительно нашёлся пустой прицеп. Два Валерия отправились обследовать поле, а Семён залез под прицеп и задремал. Рядом находилась силостная яма и из неё доносился новый для Семёна вкусный запах свежескошенной травы. Семён мечтал о своей Тамаре. Теперь он называл её именно своей. Весь период вступительных экзаменов Семён непременно её сопровождал. Она поступала в педагогический на «ин.-яз.». Между экзаменами успевали сходить в кино. Семён был счастлив. Но тут – этот колхоз…
* * *
Грелкин установил свою палатку на дне одного из шурфов. Эти шурфы окружали деревню со всех сторон. В недалёком прошлом археологи перекопали всё вокруг, вскрывая местные курганы.
Вычислить, где залёг Грелкин, было не трудно. Бережной рассуждал, сидя на краю шурфа. Можно было просто ликвидировать противника. Никаких запретов на это не было, но он понимал, что этим дело не кончится – вместо Грелкина явится кто-то другой и неизвестно: легче с ним будет, чем с Грелкиным.
Утром Грелкин проснулся связанным. Попытался освободиться, но сразу это сделать ему не удалось. Пришлось воспользоваться тонким телом.
Трактор пришёл часам к десяти. Тракторист Петя, может быть, только на два-три года постарше студентов объяснил задачу. Прицеп загружается турнепсом и отвозится на поле, где пасутся деревенские коровы – они очень уважали турнепс в виде корма. Трое студентов быстро загрузили прицеп доверха и, расположившись на куче турнепса, проследовали на весовую. Там прицеп взвесили и записали время первого рейса. Петя предложил отметить почин и вся бригада на своём тракторе с прицепом отправилась в соседний сельпо за портвейном. Про поле, где паслись коровы, никто и не вспомнил. Через час с небольшим трактор снова прибыл на весовую и снова прошёл процедуру взвешивания с тем же турнепсом. Студентам записали второй рейс. Петя сказал, что светиться не стоит и бригада отправилась в сельпо другой деревни. Портвейн отлично закусывался турнепсом. Коровы продолжали голодать и начали потихоньку мычать в ожидании турнепса. В обед весёлая бригада уже в третий раз прибыла на весовую всё с тем же грузом. После взвешивания Петя сообщил, что знает ещё одну точку. Довольные студенты вновь залегли в прицепе, радуясь жизни.
Бережной утром прибыл проверить состояние Грелкина и понял, что тот где-то путешествует в тонком теле. Делать было нечего. Антон вытянулся рядом с Грелкиным, выкатился из физического тела и отправился на его поиски.
Коробка передач трактора «Белорус» имеет восемнадцать скоростей вперёд и четыре назад. Оттого и вероятность поломки в коробке сильно возрастала. Где-то на двенадцатой скорости что-то заело и Петя никак не мог справиться с рычагом переключателя. Трактор шёл на подъём. Окончательно потеряв инерцию, трактор начал скатываться с холма. В этот момент Бережной заметил на сцепке трактора с прицепом парящего Грелкина. Грелкин, используя своё элктромагнитное поле, старался выдернуть железный «палец», который связывал трактор с прицепом. Подлетев к Грелкину, Бережной саданул его таким разрядом, что чуть было не разметал его тонкое тело на единичные электроны, но было поздно – прицеп отделился от трактора и начал, всё ускоряясь катиться с холма. А справа от дороги находился и вовсе овраг. Прицеп, виляя передними колёсами со сцепкой, набирал скорость.
– Прыгай, – истошно завопил Петя, высовываясь из трактора. Семён очнулся от дрёмы от этого истошного крика и в одну секунду оценил обстановку. Хмель мгновенно вылетел. Толкнув в бок, что есть силы, Валерку Северного и не думая, как будет приземляться, сиганул с вихлявшего прицепа. Краем глаза он видел, как градом сыпется турнепс. Колёса прицепа резко дёрнулись и он с грохотом и чавканьем, давя вываливающийся турнепс, перевернулся в полуметре от упавшего на землю Семёна. Северный, прыгая с прицепа, столкнул и второго Валерку. От прицепа отлетели какие-то детали, а сцепка на двух передних колёсах и вовсе укатилась в овраг.
Утром следующего дня «Бристоль» навестил председатель правления деревни «Курганы» и сказал, что сегодня же отправит в город трёх нерадивых студентов. В его ушах ещё слышалось протяжное голодное мычание коров, которых вчера вечером пригнали с поля.
А в то время, как наша бригада грузилась накануне на прицеп своего первого рейса, пастух Василий, гнавший гусей на выпас, бросил взгляд в провал одного из шурфов и остолбенел. На дне шурфа стояла палатка.
– Эй, есть кто живой? – крикнул Василий и прислушался. Шурф был неглубокий и Василий, спрыгнув вниз, приоткрыл полог палатки. Холодный пот окатил бедного Василия с ног до головы. В палатке было два неподвижных тела. Одно тело было крепко связано по рукам и ногам. Василия вынесло из шурфа, как пружиной. Забыв про своих гусей, он бросился в управу за участковым.
Участковый прибыл в «Курганы» только после обеда. Взволнованный Василий тут же проводил его до того места, где была обнаружена страшная находка. Василий утверждал, что обнаружил два трупа. Каково же было его удивление, когда никакой палатки в шурфе не обнаружилось, хотя одно связанное тело по-прежнему лежало на дне шурфа. Тело было абсолютно голым, но ноги и руки оставались прочно связанными. На груди у трупа лежал паспорт на имя Грелкина С. П. Василий утверждал, что утром это тело было одетым, как полагалось мужчине, то есть в штанах, рубашке, ботинках и кепке. При внимательном осмотрении выяснилось, что связанный не является трупом, а просто находится в каком-то литоргическом сне. Брошенные на произвол судьбы гуси дополнительных показаний дать не могли.
После шокового электоудара, собрав в кулак все свои электроны, как сказал бы Погребняк, Грелкин отправился к своему физическому телу и, ничему не удивляясь, обнаружил его пребывающим в районной больнице.
* * *
В середине октября, загоревший и поднабравший в весе Семён (Погребняк бы сказал: «мордастость налицо»), вернулся на «Метеоре» в Красноярск. В тот же вечер, сидя в беседке двора за стаканом портвейна, Жорик рассказал Семёну, что умер отец Виталика.
– А этот сука – профессор Грушевский, – сцепив зубы и прихлёбывая из стакана, говорил возмущённый Жорик, – на похоронах анекдоты, гад, рассказывал.
– Это этот Грушевский? – уточнял Семён, показывая рукой на подъезд, где жили Грушевские.
– Он, кто же ещё.
Профессор Грушевский и профессор Езиешвили (отец Виталика – известный гинеколог – был учёным с европейским именем) жили в одном подъезде.
В эту же ночь Семён разломал «Москвич», стоявший под окнами Грушевских, до самого неприглядного состояния. Всё, что можно было отломать, было отломано, всё что можно было разбить, было разбито. Колёса были проколоты.
Своими колхозными приключениями Семён поделился только с сестрой – он был уверен, что она его никогда не выдаст. А рассказать было что. Семён рассказал историю с переворачиванием прицепа, историю, как чуть не сгорел в стоге сена, историю с угнанным и разбитым солдатским грузовиком, о стычках с приезжими механизаторами, в одной из которых ему вилами проткнули бедро. Семёна трижды выгоняли из деревни, но другие деревни не хотели принимать эту троицу. Он остался должен колхозу полторы сотни рублей, но девчонки из их отряда заплатили за него. О том, что такое женщина в практических руководствах местной Машки-общественницы, Семён сестре не рассказал.
Перед самым новым годом доцент Рубайло дал итоговую контрольную по математике.
– Голынский – отлично, – говорил Владимир Иосифович Рубайло, протягивая студенту его листок с контрольной работой. – Онищенко – удовлетворительно. Ещё одна пятёрка и остальные двойки, – преподаватель окинул взором притихший класс, сделал паузу и продолжил, – кто такой Молнар?
Семён поднялся из-за последнего стола.
– Я вижу Вас, молодой человек, второй раз. Сидя на последней парте, вы не могли списать у Голынского. Голынский тоже не мог вам помочь, сидя на первом ряду у меня перед глазами. Я вынужден поставить вам отлично – в контрольной нет ни одной ошибки, но я не помню вас ни на одном занятии. Вы пришли первый раз сразу на контрольную. В журнале вы записаны, но здесь сплошные «н». Вы можете это как-то объяснить? Где вы изучали векторную алгебру, может быть, дома?
– Дома, – ответил Семён, иронично улыбаясь.
С поступлением в институт у Семёна появился новый друг Николай. Они учились на одном факультете, но в разных группах. Абитуриентами они познакомились на барже, но ночная выгрузка развела их по разным деревням. Вернувшись из колхоза, они снова нашли друг друга. У них немало было общего. Оба носили усы. Оба были одного роста – под метр девяносто. Оба болели за «Спартак». Но в спорте Семён отдавал предпочтение футболу, а Николай – боксу. Он и боксом занимался в спортобществе «Спартак». Именно Коля предложил Семёну после первого курса поступить параллельно в монтажный техникум по свидетельству из восьмого класса.
– Будем две стипендии получать, – приводил весомый аргумент Николай. Так они и сделали, но это отдельная история.
* * *
– Я исчезаю, – говорил Востриков, сидя за столом у Бережного, – на днях получил разрешение на контакт с транспортниками.
– Какими транспортниками?
– Нашими конечно.
– Зачем тебе это, если не секрет конечно?
– Ты, конечно знаешь, что такое грузовик класса «Т». А на Земле такое чудо видели от силы один-два раза и то случайно. Это должно будоражить воображение.
– Хочется, чтобы это будоражение было в нужном направлении, – покачивая головой, сказал Бережной, – впрочем, тебе видней, это твоя епархия, – Бережной через стол передал Ивану какой-то кружок.
– Что это? – Востриков стал рассматривать кружок, вертя его со всех сторон.
– Темнота, – иронично протянул Антон Харитонович, – логарифмическая линейка, круглая. Сделано в ГДР. А ты: «транспортный грузовик».
– Для чего тебе?
– У Пыжика конфисковал? А, может, надо было оставить? Засветится где-нибудь – за шпиона немецкого примут, – хохотнул Бережной. – Мне всё чаще начинает казаться, что не одна группа Погребняка участвует в этом деле. Помнишь, прошлым летом мы изолировали нашего Пыжика, а в море пацан чуть не утонул. Это как? Случайность?
– Я тоже думал по этому поводу, – сказал Иван, – если бы Погребняк действовал не в одиночку, в смысле группы, то и «СС» прислал бы ещё одну группу. В целях чистоты всей операции, чтобы не было перекоса в какую-то одну сторону. Логично?
– Какая-то логика в этом есть, но уж больно много получается неконтролируемых ситуаций. Может, старею и мне тоже нужен молодой помощник. Я ведь наводил справки наверху. Именно по этой аргументации прислали Грелкина.
– Кстати, был ответ на твой информационный запрос?
– Ответ пришёл, но какую-то пользу я с него вытащить не смог.
– Дашь взглянуть?
– Извини, уничтожил. Как по инструкции. Да нет там ничего такого, поверь. Ума не приложу, зачем он Погребняку понадобился?
– Ну, это можно предположить, – Иван вернул кружок логарифмической линейки Бережному, – он ведь вообще ничего не знал. В каком, например, направлении надо искушать? Ведь они не только ликвидаторы, но и искусители, так сказать. Вдруг бы эта информация дала какую-нибудь зацепку…
– Ты, знаешь, а ведь то, что наш подшефный оказался в политехе – это можно рассматривать и как искушение?
– Возможно. Лично меня это огорошило, – Востриков встал из-за стола, – ладно, держи круговую оборону. Когда вернусь, не знаю.
Они пожали друг другу руки.
* * *
Незаметно пролетел год. Занятия в институте ничем новым не радовали. Семён часто прогуливал и однажды, убивая время, завернул в кино, в кинотеатр «Совкино». Он даже на афишу не посмотрел. Обалдевший от кинофильма он примчался домой и сразу полез в родительский книжный шкаф. Вот эти два толстеньких зелёных тома. Да, «Игрок» – это Достоевский. С каким-то смешанным чувством вспомнилась ему школа, как Светлана Егоровна задала на дом написать сочинение. Но сначала надо было посмотреть фильм «Преступление и наказание». Семён тогда ни фильм не посмотрел, ни сочинения не написал. Сочинил какой-то дурацкий рассказ и вложил его в тетрадь вместо сочинения. Удивительно то, что Светлана Егоровна не стала ругать его за это, а проверила ошибки и написала маленькую рецензию на рассказ. А теперь Достоевский вдруг открылся Семёну.
Был особый час – семь часов вечера, когда большинство жильцов двора, где жил Жорик, выходило на улицу. В это время приезжал мусоровоз, чтобы забрать бытовой мусор. Если подойти к этому часу во двор, то можно было встретить нужного тебе человека. Многие именно так и делали. После того, как мусоровоз уезжал никто не торопился расходиться, а оставались стоять посреди двора и вести незатейливые разговоры.