Евгений Николаевич Бузни
Суданская трагедия любви
Мы выходим из здания и садимся в элегантную голубую крессиду. Халима за рулём. Мимо нас проходит стадо коров с длинными, как сабли, изогнутыми то внутрь, то наружу рогами. Проезжаем совсем недалеко к одноэтажному дому, сложенному из камней примерно одинакового размера, но разной формы. Проезжал вчера мимо каменоломни, возле которой лежали груды камней разложенных по размерам для строительных целей. Дом огорожен такой же каменной стеной. Во дворе вдоль дорожки финиковые пальмы и кусты ананасов.
В доме есть туалет и ванная. Я интересуюсь, откуда здесь вода, если в городе нет водопровода. Ответ очень прост:
– Наверху стоит бак. Его наполняем каждый день из машины.
Проходим в просторную комнату, обставленную мягкой мебелью и застеленную коврами. Из другой комнаты выходит девушка абсолютно чёрная. Всё лицо покрыто пупырышками, но в определённом порядке. Ото лба, где они в обилии покрывают всю поверхность, пупырышки идут по переносице и расходятся на щёки под глаза. Под нижней пухлой губой тоже несколько пупырышек. Она одета в длинный чёрный сарафан без рукавов с цветным передником, обшитым бахромой. Голову покрывают короткие завитушки волос.
– Это родственница моей бывший муж, Алек – говорит Халима. – Работа нет. Я ей помогаю. Она меня помогает. Она из племя нуэр. Я всё делай сама, но она поможет.
Я устраиваюсь на диване и пока рассматриваю альбом с фотографиями, врученный мне Халимой, женщины накрывают на стол. Но обедаем мы только с Халимой. Достаю коньяк, открываю и разливаю по рюмкам. Впрочем, на столе стоит уже и вино, и пиво, и виски в окружении многочисленных закусок, многие из которых мне абсолютно не знакомы.
Халима поднимает рюмку и я думал, что она провозглашает тост, но она говорит:
– Я очень прошу, ты никуда сегодня не торопись. Ты сделай меня счастье. Я так радуюсь. Если хочешь, быть сегодня здесь. А завтра мы едем в твой гостиница, берём вещи и летим в Вау.
ГЛАВА 13 ВСТРЕЧА В ВАУ
Удивительная штука жизнь. Она полна неожиданностей. Даже тогда, когда всё становится рутиной, когда изо дня в день всё происходит одинаково до скучноты, когда ты привыкаешь к однообразию бытия и с тоской думаешь, что завтра будет то же, что и сегодня, может произойти что-то такое, что изменит всю твою жизнь до неузнаваемости так, что ты начнёшь метаться из стороны в сторону, кружиться и вертеться как волчок, скакать и прыгать до полного изнеможения, и тогда вдруг захочется, чтобы всё опять было по старому, что бы потекли рутинные дни.
А то бывает наоборот. Ты вьёшься вьюном целыми днями, забывая, когда кончился день и началась ночь, не знаешь ни минуты покоя, ты в водовороте событий, от которых ты не только не отталкиваешься, но как бы ввинчиваешься в них, ты не можешь без них, без этого изматывающего потока дел, когда нужно обо всём помнить, всюду успеть и всё суметь, ты частичка броуновского движения. И вдруг, опять это вдруг, всё обрывается. Тебе не нужно никуда спешить, нет необходимости куда-то звонить, кого-то подгонять, о чём-то спрашивать, за что-то отвечать. Это как обрыв натянутых проводов, концы которых могут улететь, куда угодно, если их не удержать силой.
Одним словом, неожиданность неожиданности рознь. Вот я к своим сорока годам привык к холостой размеренной жизни. Нет, работа репортёра далека от спокойствия. Тут, как говорится, покой может только сниться. Но к разъездам, к волнениям интервьюируемых, к переживаниям за опубликованный материал и прочим беспокойствам, связанным с газетной работой, я давно привык. И, быть может, эта суматошная репортёрская жизнь меня отвлекала от любовных вздохов, ухаживаний за девицами, от их притязаний на меня. Поэтому я всё не представлял себе настоящей семейной жизни, не чувствовал, что именно какая-то женщина мне очень нужна. Да и некогда мне было об этом думать. Я приходил домой, садился писать материал, включив электрический чайник, на ходу ел, пил кофе, иногда жарил себе яичницу и варил макароны с сосисками, иногда стирал вещи в стиральной машине. Короче говоря, обслуживал себя сам по армейской привычке. И это мне нравилось.
С девчатами, конечно, приходилось бывать в самых разных ситуациях. Иные прилипали, как репей, который трудно было оторвать, но я таких боялся. С Ритой всё шло нормально. Мы дружили со студенческих пор, но ни она, ни я на женитьбе не настаивали. Всё присматривались друг к другу. То ли обоим было некогда. Она разъезжала по стране не меньше меня.
И вот вдруг Халима. Точно проглотил я снадобье волшебное, и обволокло оно меня с головы до ног. Знакомы то были всего несколько часов, а такое чувство было, будто всю жизнь смотрю в эти голубые глаза и слышу неправильную речь, но уверенной в себе женщины.
Наверное, это случается раз в столетие, когда две души сталкиваются однажды и неведомо почему, сразу сливаются воедино, заполняя друг друга собой, чтоб никогда больше не расставаться.
Мы пили коньяк, вино, виски, но, казалось, пьянели не от напитков, а от счастья неожиданной встречи. Мы говорили на русском и английском языках и не могли наговориться, рассказывая друг другу о себе, пока она не поднялась и, подойдя ко мне, не присела мне на колени, нежно обхватив мою голову руками и прижавшись губами к моим губам.
Я потерялся в этом мире любви, которую не знал до сих пор. Я отдал себя этой женщине, как она отдала себя мне, безоглядно, бездумно, только потому, что иначе не могло быть, потому что наши души внезапно соединились.
Следующим утром я проснулся, не понимая, где я и что со мной происходит. Надо мной полог москитной сетки. Звонит телефон. Поворачиваю голову и вижу улыбающееся лицо Халимы. Реальность начинает доходить до моего сознания. Я понимаю, что счастлив. Тянусь губами к её губам. Мы сливаемся в поцелуе. Телефон продолжает звонить.
Но так только говорят «звонит телефон». На самом деле из него слышатся звуки бравурного марша. Это мой мобильник. Он лежит на прикроватном столике за пологом со стороны Халимы. Она берёт его и передаёт мне. Я прерываю марш нажатием кнопки разговора.
Из трубки доносится голос Ани:
– Привет, Женя. Ты не спишь? Что долго не отвечаешь?
В растерянности от такого звонка я не знаю, что ответить, и бухаю:
– Я сплю. А который час?
Радостный голос Ани щебечет:
– У нас девять, но я уже успела сбегать в киоск и купить вашу газету. Там вышла твоя статья.
– Значит, у нас только восемь утра. Ты не могла бы перезвонить попозже?
– Вот те на! Ты что же, не рад моему звонку? А я тебя хотела поскорее обрадовать твоим эссе. Правда, я с ним не согласна. В Киеве на майдан пришёл народ, возмущённый коррупцией в правительстве. И украинцы хотят в Европу, ну и пусть себе идут туда. Потом поймут, если будет хуже, и вернутся.
Такого я от Анны не ожидал. Мы с нею не обсуждали украинскую тему. Но мне сейчас не до неё, и я говорю:
– Спасибо за информацию, но, честное слово, я ещё сплю.
– Ты не заболел там случайно? Я тебя не узнаю. Ты где сейчас?
– Я в Джубе. Ну пока. До связи.
Понимаю, что такое окончание разговора Рите не понравится, но ничего с собой не могу поделать. Ей, видите ли не понравилась моя статья. И она, оказывается, совсем иначе представляет проблему украинского народа. Я откладываю телефон на постель и поворачиваюсь к Халиме. Я снова возвращаюсь в счастье.
Но странное дело, почему женщины так чувствительны? Халима спрашивает:
– Это звонил женщина? Тебе неприятно?
Я обнимаю Халиму и шепчу:
– Да, звонила журналистка. Сказала, что вышла моя статья в газете. Я люблю тебя, Халима. Выходи за меня замуж.
– Я уже вышла за тебя, – счастливо рассмеялась Халима. – Разве ты это не понимал?
– Понял, моя хорошая, понял.
Она гладит меня по голове и говорит:
– Ты самый хороший. А сейчас мне надо делать завтрак.
Она поднимается, откинув москитную сетку. Я любуюсь её плотной, красивой фигурой. Через небольшое окошко луч солнца падает на каштанового цвета кожу спины, выделяя талию и бёдра. Халима набрасывает на себя привычный для неё прозрачный халатик и выходит из комнаты.
Впервые за многие годы, с тех пор, как я перестал жить с родителями, когда за мной ухаживала мама, я чувствую себя как дома, в котором не нужно вскакивать, думая о том, как бы приготовить себе завтрак.
Эта мысль поражает меня своей обыденностью. Почему раньше, когда девушка, случалось, ночевала у меня, я по утрам бежал на кухню, стараясь угодить красавице, но как-то по-деловому с ощущением вины, которую нужно было загладить хорошим завтраком? А потом мы расходились, так и не ощутив более близкого влечения, когда хочется друг другу помогать, не думая о том, что это обязанность, а лишь потому, что знаешь, что эта помощь другому нужна, и оказывать её тебе приятно.
Я думаю, почему сейчас эта чудная женщина ушла готовить завтрак, а я воспринимаю это как должное, более того, как что-то обычное, как будто бы это случается изо дня в день, и мне это приятно. Может, действительно я просто утомился от своей холостой жизни, и мне необходимы постоянная нежность и ласки, которые мне были подарены судьбой сегодня? Ласки, которые не требовали никакой оплаты, кроме взаимности?
Почему она поверила именно мне, человеку, прилетевшему случайно за тысячи километров в командировку? Почему я верю ей и предложил выйти замуж, как говорится, с бухты барахты, не думая о том, где мы будем жить, где работать?
Эти вопросы скользя, проносятся в моей голове и исчезают, оставляя только одно желание, чтобы эта прекрасная женщина была всегда со мной, чтобы я всегда мог видеть эти сияющие синевой глаза под чёрными стрелками бровей, чуть расширенные ноздри, полные алые губы, маленький подбородок, тонкую шею, словно выточенные умелым резчиком по красному дереву, как и упругие груди, не уступающие по своей красоте знаменитым грудям Венеры, от которых их отличает только цвет кожи.
Видно, нас одновременно коснулся луч надежды на то, что эта случайная встреча может решить для нас обоих проблему внутреннего одиночества, которые мы оба испытывали: она – после гибели мужа, я – за постоянными заботами не находя себе постоянной спутницы жизни. Этот луч зажёг в нас обоих пламя любви, и мы, не задумываясь о том, кинулись в объятия, сжигая в пламени все преграды, все мыслимые и немыслимые препоны.
Да, это судьба всё тех же совпадений, которые меня преследуют последнее время. Я вспоминаю последнее письмо Юджина. Так неожиданно он отдался любви Риты, в результате чего родилась Халима, а теперь я так же неожиданно встречаю и влюбляюсь в эту прекрасную женщину. И я не хочу, чтобы судьба развела нас с Халимой, как развела Юджина с Ритой.
Окидываю взглядом комнату. Из-под москитной сетки она вся видется в мелкую клеточку. Останавливаю свой взгляд на кондиционере, к шуму которого я успел привыкнуть за несколько дней пребывания в Африке. Подумать только, не истекла ещё и неделя со дня моего отъезда в командировку, а произошло столько, что хватит на целую книгу описаний.
Под кондиционером окно со ставнями. Они закрываются на день от палящего солнца. Но пока ставни открыты. Возле окна по одну сторону платяной шкаф, по другую книжный. Хозяйка любит читать. Издали вижу на корешках книг английские и русские названия. На одной стене картина, как видно, привезенная из России.
В это время входит Халима, видит, куда я смотрю, и гордо говорит:
– Эту картину мне подарили перед отъездом друзя университета. Художник Шишкин. Называют «Три медведя». Только тут четыре медведя почему-то.
Я смеюсь и объясняю:
– Картина называется «Утро в сосновом бору», а не «Три медведя». Так её называют потому, что там три медвежонка. И написали её, как рассказывают, два художника. Шишкин написал лес, а медведей Савицкий. Но Третьяков, который основал Третьяковскую галерею, когда покупал у Шишкина эту картину, стёр с неё подпись Савицкого и заплатил только Шишкину, потому что на картине главное – это лес, его освещение солнцем и туман, а не медведи.
– Это интересно. Я не знала. А ты можешь встать. Умывайся. Я закрывай окно, чтобы жарко не было.
Я выбираюсь из-под сетки и обнимаю Халиму. Она отвечает поцелуем, говоря:
– Ты мой. Но мы не опаздывай. Нам ехать в твой гостиница, потом аэропорт.
Иду умываться. Прохожу мимо трельяжа, смотрю в зеркало. Вспоминаю, что моя бритва в гостинице. Говорю, извиняясь, что побреюсь потом. Но Халима достаёт из тумбочки электробритву, и говорит, что ею когда-то брился муж. Иду в ванную, привожу себя в порядок.
На завтрак едим мясной соус с салатом, пьём кофе. Халима спрашивает, буду ли я пить спиртное, но я отказываюсь. С утра вообще не привык пить.
После завтрака Халима звонит в Вау матери. Они разговаривают на своём языке динка, постоянно взглядывая на меня. Закончив говорить с матерью, она обращается ко мне:
– Я сказала, что мы вместе с тобой летим, но я не сказала, кто ты есть и про письма. Это потом, чтобы она не волновался.
Я наклоняю голову в знак согласия. Мы ещё не говорили с Халимой о нашем будущем. Не наступает момент. Но мне кажется, что она, как и я, ждёт этого разговора.
Улица встречает пеклом. Садимся в машину и едем в «Континенталь». Заходим с Халимой в номер, я собираю мой опустевший рюкзак. Остались ещё две матрёшки и два самовара. И я совсем забыл про значки. Их у меня целая коробка. Ну, ничего: впереди ещё предстоят встречи в Вау, а потом снова в Хартуме.
Выходя из гостиницы, я хотел расплатиться за проживание, но Халима остановила меня:
– Женя, не надо платить. Я сама. Тебе нужны фунты.
Я пытаюсь возражать, но она непреклонна и, сказав что-то служащему за стойкой, достаёт карточку и расплачивается на платёжном устройстве.
Возвращаемся к Халиме домой. Заходим в спальню. Она собирает большой чёрный чемодан на колёсиках. Укладывает какие-то платья, материалы, пакетики, туфли, приговаривая:
– Это мама, это сестра один, это другой сестра, это маленький брат, это большой.
В спальне нет стульев и кресел. Я сижу на кровати, наблюдая за сборами.
Она кладёт в чемодан костюм. Спрашиваю, кому это.
– Дедушка.
– Ты всегда возишь подарки всем?
– Да, всегда. Но я давно не была там.
Чемодан закрывается. Халима садится рядом со мной. У нас ещё есть время. Мы собираемся пообедать и потом ехать в аэропорт.
Я обнимаю Халиму за плечи и выдыхаю слова:
– Давай поговорим.
Она отвечает так же тихо:
– Давай.
– Халима, – говорю я, – милая Халима. Я серьёзно люблю тебя. Не знаю, как это случилось, но я впервые чувствую, что люблю. Я хочу, чтобы ты была со мной всегда. Ты поедешь со мной в Москву? Мы поженимся, и ты будешь жить у меня. В Москве тебе будет очень хорошо. Ты согласна?
Я спрашиваю с дрожью в голосе, ожидая, что она скажет в ответ. Меня мучают сомнения. Ведь вчера Халима была на взводе от новости о её отце. Вчера мы были выпивши. Вчера была эйфория у нас обоих. Сегодня мы трезвые. Утром она сказала «Ты мой», но может, это была вежливость по отношению к человеку, с которым она провела всего одну ночь? Я волнуюсь, ожидая ответа. Он прозвучал, как песня:
– Я сказала, что я вышла за тебя замуж. Я люблю тебя очень.
Я целую Халиму в губы.
– И ты поедешь со мной?
– Поеду. Только не завтра.
Я снова целую мою любимую, и мы долго говорим о наших планах. Вдруг я вспоминаю об адресах.
– Надо же обменяться адресами, чтобы не получилось, как у твоей мамы.
Записываю на мобильнике телефон Халимы и предлагаю обменяться интернет адресами. Достаю ноутбук, открываю, включаю. Халима тащит меня в кабинет, где стоит её компьютер. Я с ноутбука отправляю ей послание: «Я люблю тебя, моя Халима!». Она мне посылает по обратному адресу: «Я люблу тебя, Женя!».
Звоню ей на мобильный телефон. Она берёт трубку. Говорю:
– Я люблю тебя, моя Халима.
Она смеётся и отвечает:
– Я тоже люблю тебя. Ты мой Женя.
Так мы переписываемся и перезваниваемся, пока, наконец, Халима напоминает об обеде и о том, что у нас самолёт в два часа. Помощница Халимы Алек приготовила обед и накрыла на стол. Халима приносит коньяк. Пьём по рюмочке и садимся в машину. Чувствую, что Халима волнуется. Я переживаю не меньше. Лечу, можно сказать, к родителям невесты, то есть к матери и деду. Как они встретят? Что она им сказала? Знаю только, что о письмах, которые я везу, она умолчала. И вообще, как она мне сказала, сообщила маме, что летит с журналистом из Москвы и просит принять.
В аэропорту нас встречает секретарь Халимы, которого я видел в её приёмной. Он передаёт ей билеты на самолёт, получает какие-то указания, садится за руль машины Халимы и, попрощавшись, уезжает. Мы идём на посадку. Я везу за собой чемодан на колёсиках.
В самолёте наши места оказываются впереди со столиком, то есть для персон первого класса. Со своей любовью я забыл, что Халима очень важная персона, помощник министра иностранных дел и одна из лидеров женского общества. Когда она мне рассказывала об этом, я слушал её в пол уха, думая больше о ней, как о женщине, которую люблю. Вот и сейчас мы сидим с нею прижавшись друг к другу и не сразу замечаем, о чём у нас спрашивает бортпроводница.
Я думаю о предстоящей встрече в Вау. Халима, наверное, думает о том же. Но стюардесса не уходит, а настойчиво спрашивает о чём-то Халиму. Моя дама очнулась от мыслей и кивает головой. Стюардесса уходит.
Мы уже минут десять летим. Нам приносят по маленькой бутылочке виски, мисочку с кусочками льда, бутерброды с красной икрой и рыбное ассорти. Я чувствую себя опьянённым от присутствия рядом Халимы, а тут ещё и виски. Но я принимаю всё, как подарок судьбы. Я вспоминаю, что мой тёзка Евгений, то бишь Юджин, в письме писал о том, что он познакомился с Ритой в самолёте по пути в Вау. И снова я думаю о странностях в жизни. Я тоже лечу в Вау, тоже с суданской женщиной и тоже связываю с нею свою судьбу. А между этими двумя полётами прошло почти сорок лет. Правда, мою принцессу зовут Халима, а Рита её мама. Как она воспримет решение дочери выйти замуж за человека, которого практически не знает? Как отнесётся к этому глава семейства дед? А вдруг ей запретят? Мне неизвестны их законы. Успокаивает только уверенность Халимы и её слова «Ты мой, Женя». Неужели это всё правда? Неужели не снится?
Я открываю глаза. Голова Халимы на моём плече. Она спит. Счастье оттого, что на моём плече покоится голова прекрасной женщины, охватывает меня всего. Я боюсь шелохнуться, чтобы не разбудить её неосторожным движением.
Самолёт приземляется. Стюардесса приглашает к выходу. Халима поднимает голову. Я улыбаюсь, и мы почти последними оказываемся у выхода. Да и пассажиров было не много, и самолёт не такой большой. Сходим по лестнице на грунтовое поле. После прохлады в самолёте жара ощущается особенно.
Тут же достаются вещи из багажника самолёта, и пассажиры сами разбирают их. Я свой рюкзак и дипломат не сдавал, так что они при мне. Забираю только чёрный чемодан Халимы и везу его за собой за длинную ручку.
У выхода с поля нас встречают высокий представительного вида пожилой мужчина в лёгком сером костюме и чем-то похожая на него красивая женщина, обёрнутая в цветастый топ. Они горячо обнимают Халиму, после чего она представляет меня на английском языке:
– Это журналист из Москвы мистер Петров. Он мой друг. Но об этом потом.
Она поворачивается ко мне:
А это мой дедушка Джозеф и мама Рита.
Я пожимаю руки встречающих, и мы садимся в серый ниссан с фургоном. Меня сажают впереди, Джозеф садится за руль, а мама с дочерью сзади. Первое время я с любопытством смотрю на проносящиеся пейзажи.
Проезжаем огороженную кирпичной стеной вполне европейского вида заправочную станцию. Она же, как я понимаю, и станция техобслуживания. Здесь даже замечаю каменное строение, напоминающее туалет. За стеной виднеется посёлок из тростниковых хижин с коническими крышами.
Дальше следуют складские помещения, к которым подъезжают фуры и сгружают контейнеры.
Въезжаем в город. Проезжаем парк с красивыми каменными воротами. Вдалеке виднеется мусульманская мечеть с возвышающимися шпилями двух минаретов.
Обращаю внимание на весьма приятный комплекс одноэтажных домов с островерхими крышами и рядами окон. Халима тут же говорит на русском языке:
– Женя, это наш университет Бахр-эль-газаль. Ты знаешь, так называется наша провинция. Переводится «Море газелей».
За университетскими домами я вижу пустырь, на котором пасутся козы. За спиной слышу голос матери Риты:
– Ты сказала «Зеня». Его зовут Зеня?
– Да, мама, его зовут Женя, как моего папу. Но об этом мы поговорим потом.
Джозеф, несмотря на свой возраст, ведёт машину быстро. Я едва успеваю рассматривать двухэтажную католическую церковь и другие здания.
Все дороги грунтовые. Вдоль улиц стоят одноэтажные коробки домов с плоскими крышами. Торговые ряды, в которых тесно лепятся друг к другу магазинчики. Периодически улицу пересекают электрические провода.
Жилые кварталы окружены стенами, за которыми стоят либо построенные из такого же камня дома с покатыми крышами, либо хижины, покрытые словно китайскими шляпками крышами из тростника, связанного наверху пучком.
Проезжаем два одноэтажных здания. Одно выделяется длинным рядом окон. Другое покороче. У здания побольше козырёк крыши выступает далеко и подпирается металлическими трубами. Халима опять комментирует:
– Это средняя школа. Я сюда ходила учиться.
Скоро мы выезжаем из города. Дорога идёт по саванне. Представляю, как шёл по ней Юджин. Между тем, возникает желание поговорить с дедом Халимы. Я всё-таки журналист, и мне нужно использовать все возможности для будущей статьи. Поэтому, собравшись с духом, постаравшись забыть на время о предстоящем разговоре по поводу наших с Халимой отношениях, я задаю вопрос:
– Мистер Джозеф, а каково ваше отношение к разделению Судана на юг и север?
Джозеф, словно ожидал вопроса, и, продолжая уверенно держать свои большие ладони на руле машины, слегка повернув лицо в мою сторону, говорит:
– А как я должен смотреть на этот вопрос? Я давно депутат парламента, член совета старейшин.
Такое начало ответа заставило меня тут же схватиться за диктофон, находившийся в этот раз у меня в кармане пиджака, и воскликнуть:
– О, вы депутат! Это же очень интересно.
Увидев направленный в его сторону диктофон, Джозеф как-то сразу подтягивается, как если бы я снимал его кинокамерой, и продолжает говорить:
– Я не был среди анья-нья, но всегда поддерживал их, чем мог. А вы знаете, что это анья-нья?
Мне вспомнилось письмо Юджина, в котором он писал об этих отрядах повстанцев.
– Да, – говорю, – муха такая, и так назывались южно-суданские племена, нападавшие на правительственные войска, как мухи из леса.
– Так, – одобрительно сказал Джозеф, – вы хороший журналист, подготовленный. Тогда вам должно быть понятно, что мы не могли хорошо относиться к арабам не потому, что они арабы, а мы нет, а потому, что они пришли к нам со своими порядками, со своей мусульманской религией, пришли не помогать нашему народу, а использовать его в качестве рабочей силы, в качестве своих слуг. Мы не хотим этого. И мы не могли принять их правила. У нас свои обычаи, своя жизнь.
– А разве не они строили здесь фабрики, дороги, мосты, дома?
– Нет, не они. Это мы строили с помощью России, Италии, Китая, Болгарии и других стран, которые нам помогали и помогают сегодня.
И тогда я задаю вопрос, который, собственно, привёл меня в эти края:
– Мистер Джозеф, – у вас в этом районе построен консервный завод с помощью советских специалистов. Я бы хотел его увидеть и услышать, какие у вас были отношения с русскими специалистами.
Разговаривая с Джозефом, я на мгновение забыл, что на заднем сидении находится его дочь Рита и внимательно слушает нашу беседу, поэтому безо всякой задней мысли, продолжаю тему:
– Ко мне попали письма переводчика, который работал у вас на фабрике. Очень интересные письма. Он там упоминает и вас.
– А как его фамилия?
– Березин. Может, помните? Он был с последним специалистом-электриком.
– Зе-еня-а-а? – раздался протяжно голос за моей спиной.
Я тут же спохватился, что сказал лишнее, но было уже поздно. Откинув покрывавший голову топ, она протянула руку и дотронулась до моего плеча, спрашивая на русском языке:
– Ты его видель? Где он?
Я вынужден был признаться, что не видел Юджина, но надеюсь найти, так как знаю, где его искать.
Рита расплакалась, а с нею вместе заплакала и Халима. Джозеф останавливает машину, выходит успокаивать дочь, открывает дверцу машины, гладит Риту по голове. Я тоже выхожу и открываю дверцу со своей стороны у Халимы. Она прислоняется ко мне головой и говорит сквозь слёзы:
– Не могу видеть, как мама плачет.
То, что Халима прижалась ко мне, настолько поражает Риту, что она перестаёт плакать и с изумлением смотрит на нас. Слёзы ещё видны на глазах, но они быстро высыхают.
– Почему? – только и спрашивает она.
– Это мой муж, – тихо отвечает Халима, ещё крепче прижимаясь ко мне.
– Мы любим друг друга, – добавляю я. – Это произошло неожиданно для нас обоих, но так случилось. И я прошу вашего согласия на наш брак.
Моя просьба на дороге, посреди саванны, звучит, по меньшей мере, странно. Я это понимаю. Слова вырвались сами по себе. Но я обнимаю сидящую в машине Халиму. Нещадно палит солнце на закате. Здесь оно всегда жаркое.
Мать Халимы смотрит на Джозефа. Тот, молча, закрывает дверцу Риты и садится за руль. Я отпускаю Халиму и усаживаюсь рядом с Джозефом. Машина трогается. Слышу, как две женщины за спиной переговариваются между собой на непонятном мне языке динка. Джозеф внимательно прислушивается, не вступая в разговор, но посматривая на меня. Я сижу, как в воду опущенный, не зная, что говорить. Мысли все смешались. О чём там говорит моя милая? Что думает Джозеф? Как решается моя судьба? Что с их традициями? Всё так неожиданно.
Появились первые дома. Проезжаем мимо фабричной стены. Почти возле каждого дома растут манговые деревья. Машина подкатывает к воротам огороженного каменной стеной дома. Джозеф достаёт из кармана пульт, нажимает на кнопку – ворота открываются. Да, технический прогресс добрался и сюда. Это удивительно наблюдать на фоне соломенных крыш на хижинах и полуголых воинов племён, встречавшихся по дороге.
Нас ждали многочисленные родственники, которые обнимают Халиму, а она держится всё время рядом со мной и представляет меня всем по имени. Женщины и мужчины протягивают мне руки. Я пожимаю их, а из головы не выходит мысль: что будет со мной и Халимой? Наконец, Халима, чувствуя мою напряжённость, улыбаясь, произносит:
– Женя, не волнуйся, мама согласился. Я бываю с тобой всегда. Мы садимся к стол и скажем. Все чтобы знать. Сейчас мама и дедушка хочет говори с тебя и меня.
Мы проходим в комнату, стены которой увешаны коврами. На полу тоже большой тканый ковёр. У одной стены стоит диван, на который усаживают нас с Халимой, а Джозеф и Рита садятся в кресла напротив. Между нами круглый низкий столик. Разговариваем на английском языке. Халима спрашивает насчёт писем Юджина. Я достаю из дипломата, с которым не расстаюсь, пачку, перевязанную ленточкой, и протягиваю её матери, замечая при этом:
– Я могу дать их вам посмотреть, но оставить не могу, так как мне ещё предстоит найти их автора.
Рита бережно берёт пачку дрожащими руками, поворачивает её, гладит, как если бы гладила голову любимого человека, и рассказывает:
– Я увидела Зеня и сразу влюбилась в него.
Она произносила имя Юджина «Зеня», как он и писал в письмах. Меня охватывает волнение, но я всё же вспоминаю о диктофоне и незаметно включаю его в кармане. Мне очень интересно, как пойдёт разговор, и я надеюсь узнать что-нибудь интересное. А мать Халимы продолжает:
– Поэтому я не удивляюсь тому, что моя Халима сразу полюбила тебя. И я люблю Зеня до сих пор. Я не вышла замуж за другого мужчину, хотя папа предлагал мне женихов. Я надеялась, что Зеня пришлёт мне письмо. Но у Судана испортились отношения с Советским Союзом, и у нас шла война с севером Судана, и письма могли не доходить к нам. А я не знала, куда писать, где мой Зеня. Я ждала и всё. Воспитывала Халиму. Учила в школе, потом в университете в Джубе. А когда Зия Уль Хак потерял власть и отношения с Россией улучшились, мы послали Халиму учиться в Москву. Но она не смогла найти Зеня. Моя дочь говорит, что тебя тоже зовут Зеня. Я надеюсь, что она не потеряет тебя так, как я потеряла своего Зеня.
И тут в разговор вступает Джозеф:
– Я хочу кое-что добавить. Прежде всего, ты должен знать, что наш народ Динка. Я Динка, моя дочь Рита Динка, её мать – она умерла уже – была Динка, и Халима наполовину Динка. Это древний народ. Мы самые высокие и, наверное, самые чёрные и самые красивые в Африке. Поэтому наш народ захватывали в рабство и увозили в Америку. По традиции нас можно назвать коровьим племенем, потому что коровы самое главное в нашей жизни. Когда я был мальчиком, я целовал корову в половой орган и мыл голову её мочой. Такова традиция. И когда мне наносили на лоб шрамы, я не плакал, ибо тогда я не стал бы настоящим мужчиной. Но мой отец был вождь Тумбара. Он послал меня в школу. Я вышел из племени. Стал большим человеком. У меня было три жены. И у меня много детей. Младший сын сейчас управляет консервным заводом, которым управлял я. Мы завтра покажем тебе этот завод.
Рита дочь моей первой жены. Я очень люблю её. Дочери в племени Динка – это богатство, потому что за неё родители жениха должны давать коров. Но это старая традиция, которая существует ещё в племенах. Рита сама себе выбрала мужа – русского переводчика. Я не знал об этом. Она мне не говорила. Но она моя любимая дочь, и я не стал ругать её, хоть ничего за неё не получил. Я только жалею, что не смог продлить рабочий контракт инженера-электрика, с которым работал этот её переводчик. У нас тогда портились отношения с Советским Союзом, и в Хартуме мне не позволили продлевать контракт. Паспортов у них с собой не было почему-то, так что фамилии их я знал из официального письма, и билеты в Хартум оформлялись со слов.
Тут была ещё одна переводчица, работавшая со специалистами по лесопильному заводу. Она хотела выйти замуж за нашего инженера Абду Сомака. Но, кажется, ей не разрешили в Советском Союзе или ещё по какой-то причине, но она не приехала сюда. Сейчас, к счастью, другие времена.
Теперь о Халиме. Она очень красивая, очень умная. Она стала помогать мне в политической жизни. Особенно хорошо было то, что мы послали её учиться в Россию. Это во многом ей помогло. Её очень ценят в министерстве. Её муж был храбрый офицер. Он воевал против севера и погиб. Но у них, к сожалению, нет детей. А я бы хотел иметь правнука от Халимы. Поэтому я готов дать согласие на ваш брак, однако прежде, чем его дать, нас интересует, как и где вы собираетесь жить. Здесь Халима очень важное лицо. А я понял так, что ты хочешь забрать её в Москву. Может быть, лучше тебе сюда переехать?
