Евгений Николаевич Бузни
Суданская трагедия любви
Лэндровер с открытым, но довольно низким кузовом, в котором мы сидим, везёт нас в сторону Джубы. Прекрасная машина для путешествий по саванне. Проходимость высокая даже по песчаному грунту, а по дороге развивает скорость чуть ли не сто миль в час. Удивляет лишь беспечность местных водителей: аккумуляторы, как правило, не заряжены, поэтому заводить двигатель приходится рукояткой или же разгоняя машину подталкиванием сзади. То и другое во время остановок в джунглях весьма неприятно.
Однажды мы ехали по саванне ночью, и мотор лэндровера заглох. Все охотники, а это был охотничий выезд, соскочили на землю и, упершись в кузов руками, стали разгонять автомобиль. В этот момент совсем рядом раздалось грозное хрюканье, и надо было видеть, как мы буквально перелетели через невысокие борта в кузов.
К счастью, мотор машины успел завестись, и перепугавший нас, по всей видимости, кабан был теперь не опасен, но сердца наши ещё долго колотились тревожно.
Здешние места интересны и с точки зрения истории. Ведь отсюда всего несколько часов езды до озера «Рудольф», вблизи которого кенийские и английские учёные обнаружили останки предка человека, ходившего по этой земле два с половиной миллиона лет тому назад. Быть может, этому нашему предку довелось видеть такие же растения, что видели мы.
Джунгли – самое древнее, что сохранилось до наших дней из растительного мира и почти в первозданном состоянии. Например, баобаб, который, правда, встречается преимущественно в саванне, по долгожительству уступит, пожалуй, только кедру. Возраст некоторых деревьев определяют в пять-шесть тысяч лет, тогда как самому старому дедушке кедру, растущему на острове Якусима, насчитывают семь тысяч двести лет.
Зато в африканских джунглях можно увидеть родственника баобаба и самое лёгкое в мире дерево амбач, древесина которого в шесть раз легче коры пробкового дерева. Местные племена используют амбач, который растёт на берегах Нила, для изготовления поплавков. Может, и это дерево, несколько напоминающее по внешнему виду акацию, видели наши далёкие предки.
Хотя и жизнь многих племён мало в чём изменилась с тех пор. Мы останавливаем лэндровер, и нас окружают шедшие только что строем высокие юноши, у каждого из которых на лбу по несколько продольных полосок, говорящие о том, что их обладатели принадлежат к одному из многочисленных нилотских племён Динка. Стройные обнажённые тела исключительно чёрного цвета без намёка на шоколадный оттенок. Мускулы не выступают налитыми шарами, как у атлетов, занимающихся культуризмом, а вполне органично обрисовываются на сильных тренированных телах. В руке у каждого воина деревянное копьё с железным наконечником.
Здесь все ещё помнят войну южных нилотских племён с арабским севером Судана. Да и сейчас местные негры относятся весьма настороженно к грамотным арабам, приезжающим на юг начальниками. В любой момент негры готовы воссоздать военно-политический союз Анья-нья, распущенный в 1972 году. Тогда племена действовали как партизаны: внезапно налетали из леса на арабов, и копьями, стрелами, дубинками сражались с противником, хорошо вооружённым огнестрельным оружием.
Местные жители рассказывали нам, что по берегам рек летают мухи анья-нья, которые на большой скорости попадают прямо в глаз или на слизистый участок носа человека, где откладывают мгновенно личинки, приводящие впоследствии к слепоте жертвы, и будто бы партизан потому и называли анья-нья, что они действовали столь же быстро и фатально, как эти мухи.
Воины, которых мы в этот раз встретили, как, впрочем, и все местные жители, отнеслись к нам хорошо, с удовольствием позировали перед нашими фотоаппаратами и даже изобразили сцену боя.
Как-то мы ехали поздно вечером. Один из местных жителей, кажется, из племени азанде, попросил подвезти его к лесу. Одетый только в шорты, с копьём в руке, он хотел добыть себе на пропитание газель. Когда мы доехали до места, где охотник попросил остановиться, совсем стемнело. Он слез с машины, и не успели мы отъехать от него на приличное расстояние, как его смуглое тело буквально растаяло в темноте. Теперь, прислонившись к дереву, он станет ожидать появления на небе луны, в свете которой, оставаясь сам незамеченным, он увидит пасущихся животных и дождётся их приближения или же подкрадётся сам и метнёт копьё.
Это джунгли. Жизнь в них не меняется тысячелетиями. Женщины у тростниковых хижин всё так же толкут дурру в деревянных ступах. Огонь, как в доисторическое время, раскладывается рядом с хижиной и только в период дождей заносится внутрь в круглое, уходящее вверх конусом жилище, где постелью прямо на земле служит шкура зверя, а из предметов утвари ничего, кроме наконечников копий, стрел, ножей да рыболовных крючков не увидишь в этом предельно скромном жилище, забраться в которое можно лишь на четвереньках.
От Джубы, где заканчивается горный район, до Малакаля, образуя огромную речную петлю, течёт на север Белый Нил, называемый здесь Бахр-эль-джебель. Выйдя на равнину, воды величественной реки замедляют свой бег, часто выходят из берегов, широко разливаются на многие километры, превращая окружающую местность в гигантское болото.
Это происходит и от систематического подъёма уровня воды в летние месяцы, и от постоянных запруд, которые легко образуют, свободно плавая по реке, папирус, использовавшийся некогда в древности в качестве материала для письма, и латук, известный в некоторых местах, как хорошая составная часть салата.
Эти и другие травы оказываются достаточно сильными, чтобы своим скоплением перегородить и остановить мирно текущие воды Белого Нила. Разливаясь, богатая наносами вода прекрасно насыщает почву, позволяя вечно существовать на ней джунглям, их бесчисленным растительным и животным обитателям.
Джунгли здесь практически непроходимы. Но и богаты же они своим разнообразием. Одни названия деревьев чего стоят: красное, чёрное эбеновое, железное, шерстяное, хлебное, масличное. В сени этих гигантов можно встретить крокодилов и бегемотов, буйволов и леопардов, слонов и носорогов, львов и гепардов, тысячи обезьян, сотни видов птиц: страусов, марабу, аистов, пеликанов – это необыкновенный, медленно уходящий от нас в небытие мир природы. Уходящий, потому что человек неустанно губит всё то, что некогда его породило и что служило ему верой и правдой.
Далеко на севере африканского континента, в Египте, где давно нет уже фараонов, продолжают командовать Нилом современные властители. Но теперь они уже не бросают папирус в воду с приказом реке разлиться, как это делали их далёкие предшественники. Напротив, сегодняшние правители хотят запретить его водам разливаться в верховьях реки, чтобы Нил доносил до Египта больше воды, так недостающей ему для развития мощной промышленности. С этой целью планировалось строительство канала Джонглей, который должен был срезать великую петлю от Джубы до Малакаля.
И не стала бы вода разливаться по равнине от травяных запруд, быстро высохли бы болота, а с их уходом исчезли бы джунгли, ушли звери, улетели птицы, покинули бы места поселений племена людей, живущие до сих пор патриархально-родовым строем.
И явились бы на смену им пески пустыни. Воды Бахр-эль-джебеля, теряющие почти половину своего объёма, растекаясь на территории в шестьдесят тысяч квадратных километров, может быть, стали бы терять меньше, позволяя северянам вздохнуть чуть легче первые десятки лет, но при этом навсегда исчез бы с лица земли ещё один уголок прекрасного, таинственного, живого мира, позволяющего землянам радоваться красоте и разнообразию природы. Меньше станет радости, меньше свежего воздуха, меньше легенд и сказок, если уйдут джунгли.
Евгений Фёдорович заканчивает чтение и осторожно смотрит направо и налево. Рядом сидящие женщины склонили головы ему на плечи и спят. Жена Салвы Марго тоже борется со сном. Её глаза то закрываются, то усилием воли открываются снова. Только я и Салва слушаем приятный голос Евгения Фёдоровича со вниманием.
– Вы хорошо пишете и хорошо читаете, – говорит вполголоса Салва, но нам пора идти. Женщины устали, да и после такого стола с выпивкой всем хочется спать.
Он поднимается с кресла, подходит к жене и взяв её за руку, поднимает Марго, продолжая комментировать услышанный рассказ:
– Это правильно вы пишете о джунглях. И хорошо, чтобы все знали об этой проблеме. По-моему рассказ надо опубликовать. Но мы пойдём. До свидания.
Я встаю, подаю руку, и в это время просыпаются наши славные женщины. Они непонимающе хлопают ресницами, потом сознают, что уснули и Рита начинает извиняться:
– Я не спала ночь. Думал, как я встречу с тебя. Звини, пожалста.
Евгений Фёдорович целует Риту и Халиму, говоря:
– Я всё понимаю. Давайте проводим гостей.
ГЛАВА 21 СУДАНСКИЕ РАССКАЗЫ
В воскресенье большая семья просыпается поздно. Словно договорившись, первыми встают в этот раз мужчины. Я иду на кухню, где уже хлопочет Евгений Фёдорович, готовя кофе. Предлагаю после завтрака поехать всем ко мне домой на Фрунзенскую набережную. Звоню Анне, приглашаю их чету к себе на обед. Они соглашаются.
У меня дома всё делается очень быстро. Рита и Халима после осмотра квартиры тут же принимаются чистить картошку и варить курицу. Закусок у меня полный холодильник. Не зря готовился.
Пока женщины орудуют на кухне, мы с Евгением Фёдоровичем включаем компьютер и телевизор. Знакомимся с последними новостями в Крыму, где власть всё больше и больше переходит к народу, освобождаясь от влияния Украины. Севастополь полностью переходит под российское командование. Его же воинские подразделения помогают в организации блок постов на Крымском перешейке, в захвате аэропорта. Полёты временно прекращены. Повсюду поднимаются российские флаги. По всей стране проходят митинги в поддержку Крыма. Госдума обращается к президенту и даёт согласие на ввод войск России в Крым. Но официально войска не вводятся, только пополняется состав гарнизона Севастополя до возможной по договору численности.
Приходит Анна с мужем Олегом. На ней норковая шуба и большая меховая шапка. Она раздевается, я помогаю повесить шубу и замечаю, что моя старая приятельница немного пополнела.
– Не удивляйся, пожалуйста, – говорит она, улыбаясь, – мы ждём ребёнка.
– С чем вас и поздравляю!
Я хочу помочь и грузному Олегу снять его пальто, но сначала он вручает встречающим женщинам букет алых роз и букет белых лилий со словами:
– Алые розы вам в честь вашей несравненной красоты, а белые лилии означают мою белую зависть опять же вашей красоте. Примите их с моим нижайшим почтением. Меня зовут Олег, а мою дрожайшую спутницу Анна.
Мои женщины не всё поняли, но с радостью берут цветы, и я представляю гостям Риту, Халиму и Евгения Фёдоровича.
Анна внимательно осматривает Халиму, пожимая ей руку. Халима с какой-то гордостью неожиданно говорит:
– А мы тоже ребёнок ждём. У нас будет девочка.
– Поздравляю! А у нас сын, – отвечает Анна.
– Ну вот, – замечаю я, – жизнь продолжает радовать совпадениями. Вы ещё в один день родите, чтобы одновременно отмечать.
У Олега на плече висит кожаная сумка, из которой он достаёт большую картонную коробку красиво оформленного французского коньяка «Камю».
– Это хозяевам дома наш небольшой взнос в застолье – лучший в мире коньяк. Сегодня всё должно быть самое лучшее: лучшие напитки, лучшие закуски и лучшие люди.
Олег сам громко смеётся своей шутке, поглаживая небольшую бородку на лице, и наконец раздевается. Мы познакомились с ним на новогодней вечеринке. Уже тогда я заметил, что Олег большой балагур и весельчак. Может быть, этим он подкупил Анну.
Парами рассаживаемся за стол. Собственно говоря, стол круглый, так что все рядом и друг против друга. Цветы водрузили на середину стола. Под ними бутылки с шампанским, водкой, коньяком, виски. Вокруг закуски.
Вниманием всех владеет Олег. Он провозглашает тосты, пересыпая их шутками, предлагает выступить каждому, говоря в основном за всех сам.
Я рассказываю подробнее о своих и Евгения Фёдоровича злоключениях и предлагаю послушать его рассказы о Судане. Он не забыл взять папку с собой. Анна с Олегом соглашаются. Мы, слушатели, усаживаемся на диване, а Евгений Фёдорович в этот раз садится в кресле напротив нас. Теперь никто у него на плече не заснёт. Но Рита устраивается всё равно рядом в другое кресло, и чтение начинается предварительным вступлением:
– Сначала я представлю вам короткие рассказики, написанные в Хартуме. А потом, если понравятся, прочту и другие.
ХАРТУМСКИЙ ТРИПТИХ
Б а з а р
Мистер, мистер! Купите лимоны! – мальчик лет десяти догоняет сзади и дёргает за рукав.
В картонной коробке несколько десятков маленьких зелёных лимончиков. С разных сторон спешат ещё и ещё мальчишки. Лимоны в корзинах, лотках, тюбетейках.
– Купите! Купите! Десять пиастров пять штук.
– Нет? Тогда пять пиастров десять штук.
– Сэр, бананы.
– Помидоры! Помидоры!
– Возьмите манго, с самого юга.
Базар в разгаре. Мясные ряды под навесом. Длинные вереницы коровьих, бараньих, верблюжьих туш. Овощи прямо на земле. Хочешь взять помидоры – переступи через картошку, лук, петрушку и длинные бледно-зелёные палки огурцов.
Арабы в белых джелобиях всегда рады покупателю:
– Эй, стой, не уходи! Не хочешь за двадцать? Что предлагаешь? Пятнадцать? Мало, а сколько берёшь?
И уже гремят тарелки на весах. Конкурентов десятки.
– Мистер! Мистер! – опять мальчишки.
Хватают из рук покупки и бросают к себе в корзину. Тот, кто покупает, ничего не должен нести, а им нужно зарабатывать.
Бамия – зелёные стручки, которые, когда их сваришь, готовы расползтись, как студень. Бамия и фуль, напоминающая по вкусу нашу фасоль, горами лежат на столе. Это основная еда местного населения. Здесь же холмиками финики, ящиками апельсины, связками бананы, рядами манго.
Рыбный ряд. На земле лежат полуметровые искрящиеся рыбины. Их быстро разбирают, не дают портиться. Уж что-то, а рыбу здесь готовить умеют.
Шустрый паренёк, пробираясь между людьми, кочанами капусты, баклажанами, задевая весы, обходя втиснувшийся в середину грузовик, чуть не натолкнувшись на морду осла, несёт поднос с чаем. Продавцы разбирают стаканы. Разносчик собирает медяки. Чай пьют все. Работы мальчишкам хватает.
А вверху плавится, раскаляясь, диск солнца. Быстрее покупайте всё необходимое: через тридцать минут уже не сможете спокойно ходить и выбирать продукты, а через час и не захотите их брать, вялые, подсохшие.
В е ч е р
Как только скрывается за горизонтом последний солнечный луч, город начинает отходить от дневной жары, пробуждается, потягиваясь, поднимается с тротуаров, выезжает из гаражей, заполняет улицы и магазины, включает сотни светящихся реклам, взбирается на плоские крыши, тёмные, как, впрочем, и внизу площадки открытых ресторанов, где, сев за только что вынесенный столик, вы, хлопая в ладоши, подзываете официанта и заказываете бутылку пива. Город начинает жить.
Больше всего людей на набережной возле Нила. В другой день здесь почти никого нет, но сегодня праздник, и сюда пришли со всех концов страны племена со своими товарами, песнями, танцами. Через толстые пожарные шланги поднимаются над Нилом веерные фонтаны воды. По обеим сторонам улицы вытянулись выставочные стенды, павильоны, модели машин, макеты будущих отелей.
Здесь можно познакомиться с промышленной продукцией страны, с модами одежды, увидеть новые книги, попробовать национальные блюда. Под огромными деревьями, украшающими своими кронами всю набережную, продаются прохладительные напитки: каркаде, пепси, алкола. Машины с товарами медленно пробираются среди массы людей, толпящихся вокруг только что сооруженных эстрад, на которых мальчишки в жёлтых галстуках – лэндскауты уже настраивают гитары.
На площади перед зданием министерства большие группы окружают военные экспонаты, схемы сражений, макеты Голландских высот и Суэцкого канала. Египетские солдаты подробно рассказывают о войне с Израилем. Вопросов им задают много, отдыхать не приходится.
Раздаётся стук барабанов. На набережной появляются негритянские племена. Высокие мужчины и женщины с большими коровьими рогами на головах, с десятками колец на руках и ногах образуют круг. Начинается танец «Багара». Сильные, мускулистые фигуры то ходят по кругу, то сходятся и расходятся, энергично ударяя ногами о землю, будто пытаясь раздробить её мощными босыми ступнями. В центре круга «пастух» рубит воздух громкими ударами бича, подавая сигнал для смены движений. Ни секунды остановки, ни мгновения передышки.
А рядом другой круг. Там свой ритм, своя песня. На головах перья, в руках копья. И танцы всю ночь.
М а л е ш
Очень популярно в арабском мире слово – «малеш». В нём, как в зеркале, отражается одна из характерных черт жизни народа. Всё, что человека не беспокоит, а взволновать африканца трудно, всё – малеш, то есть пустяки.
Столкнулись две машины, помялись бока, остальное обошлось хорошо. Тот, кто больше виновен, высовывается из кабины, говорит «малеш» и первым уезжает.
У вас какая-то неприятность. Вы огорчены. Все сочувственно кивают головами и не забывают сказать:
– Малеш.
Зачем волноваться? Ведь всё когда-то пройдёт.
Мы быстро привыкаем к популярному слову, и сами часто применяем его в своей речи. Иногда это помогает.
Сын сторожа нашей виллы Мухаммед остался вечером дома один. Отец мало зарабатывает и теперь ушёл куда-то на ночную подработку. Восьмилетнему мальчику страшно одному в маленьком тёмном доме без окон и света. Он выходит во двор, бродит вокруг нашего дома, чем-то сначала отвлекается, но потом садится на землю и начинает плакать, тихо всхлипывая. Потом всё громче и громче.
Наши женщины выносят Мухаммеду бананы, манго, включают на веранде свет, кладут на стулья матрац, стелют чистые простыни, уговаривают малыша поесть и лечь спать, но мальчика это только пугает, и он рыдает ещё сильней.
Тогда выхожу я и говорю Мухаммеду:
– Ма-а-леш, – чуть растягивая «а», как это произносит его отец.
Я пытаюсь объяснить, что папа ушёл на работу и принесёт оттуда деньги, купит фасоль и сварит вкусную еду. Папа будет очень рад, если увидит, что его сын спит.
То ли магическое «малеш», то ли мои объяснения подействовали на мальчугана, но он перестаёт плакать.
Мы уходим, чтобы не смущать его.
Мухаммед съедает фрукты и засыпает, свернувшись клубочком на земле. Уже спящего его переложили в постель, где и застал его утром отец.
Когда мы рассказали ему о горьких слезах мальчика, он грустно улыбнулся и сказал просто:
– Ма-а-леш.
Евгений Фёдорович остановился и вопросительно посмотрел на сидящих напротив слушателей. Но первой дала оценку неожиданно Рита:
– Зеня, ты карашо писал. Я не есть всё поняла, но ма-алеш. Карашо.
Все смеются, кроме Халимы, которая сидит, прижавшись ко мне и тоже вступает в разговор:
– Ты, очень хороший, папа. Рассказы хороший. Ты любишь человек.
– Да-да, именно так, – согласно кивает головой Олег.
Его мнение особенно важно для нас всех, ибо Олег работает главным редактором географического журнала.
– Эти миниатюрные картинки жизни Судана показывают, прежде всего, любовь автора к человеку, что правильно подметила Халима. Я думаю, мы можем опубликовать эти зарисовки. Но я надеюсь, у вас ещё что-то есть. Давайте послушаем. Это интересно.
Я с удовольствием наблюдаю, как взволнованный похвалой Евгений Фёдорович перебирает листы бумаги, находя следующий рассказ. Волнение перехватывает ему горло, но он справляется с ним и продолжает читать:
ИНТА КОИС?
Юг страны приятно удивляет своими людьми, многообразием племён, их обычаями, но, прежде всего, необыкновенной приветливостью местного населения. Где бы мы ни оказались, куда бы ни завез нас выносливый лэндровер, всюду встречаем радостные лица. Хорошо ли одеты эти статные, высокие люди или только с набедренной повязкой, несут ли женщины кувшины, идут ли мужчины с копьями или дубинками, всегда, встречая русских, они останавливаются, улыбаются, и приветственно машут руками.
Совершенно незнакомые арабы подходят, здороваются за руку и спрашивают: «Инта коис?», что означает: «Тебе хорошо?». Не случайно эти арабские слова выучиваются нами прежде всего.
Шестилетний негритёнок Камис из племени занди приходит к нам почти каждый день, протягивает вперёд руку и с самым серьёзным видом спрашивает:
– Инта коис?.
А если спросить Камиса, хорошо ли ему, он почти всегда восторженно восклицает:
– Ана коис!
то есть «Мне хорошо». Но иногда, если ему очень хочется есть, он грустно показывает на живот, который был целый день пуст и говорит:
– Ана ма коис.
Мы уже понимаем, что ему теперь совсем не хорошо и кормим мальчика. Тогда опять он радостно говорит:
– Ана коис.
Слово «коис» здесь часто употребляют в разговоре. Даже когда гибнут родственники или близкие.
– Что же тут хорошего? – спрашиваем мы и слышим печальное и утвердительное «коис».
Нам объяснили, что если умер человек из племени баланда, то три ночи подряд будут стучать в посёлке барабаны, а племя будет танцевать, провожая душу умершего. Потом на могилу поставят чашу с водой и пищу, чтобы не голодала душа в дороге. Коис.
Но есть такие моменты, когда это слово не произносят совсем. Мало школ на юге – плохо. Почти нет транспорта – плохо. Еды мало – плохо. Болезней много – плохо. И вот с надеждой смотрят на нас африканцы и опрашивают:
– Инта коис? – ожидая утвердительного ответа, потому что они знают: если нам хорошо, им тоже будет хорошо и всем будет хорошо. Коис.
– Замечательный рассказ! – восторженно говорит Олег. – И опять же, какая большая любовь к детям.
– Я знай Камис. Он умирал потом, – говорит Рита.– Карашо мальчик.
– Это удивительно, – говорит Анна, – вы же прекрасно видите всё и замечательно описываете. Вы пишете сейчас?
– К сожалению, нет. Всё некогда. А эти рассказы я написал сорок лет назад. Но давайте я прочитаю ещё один рассказ о Камисе. – И он перелистнул страницу.
КАМИС
Мы сидим на маленьком деревянном мостике на реке Суэ и удим рыбу. Небо, как всегда в эту зимнюю пору центра Африки, совершенно безоблачное. Солнце хоть и близится к закату, но все еще печёт нещадно. Мы то и дело прикладываемся к бутылкам с водой. Двухметровый тростник на противоположном берегу реки шумно вздыхает и наклоняется к нам, придавливаемый какой-то невидимой силой. Нет-нет, да и взглянешь лишний раз в ту сторону, чтобы убедиться снова в том, что там никого нет и только ветерок проскальзывает, оживляя тростниковые заросли, да покрывая рябью спокойную гладь реки.
Над самой поверхностью медленно движущейся воды проносится небольшая птица. Я давно приметил её по треугольным крылышкам, которые очень напоминают салфетки, отороченные по краям белой бахромой.
Но особенно засматриваться на природу сегодня некогда: клёв уж очень хороший. Даже наш маленький шестилетний друг Камис ухитрился поймать трех карасей, всякий раз при этом так крича и радуясь, словно вытаскивал целого крокодила. А они, между прочим, здесь водятся. Правда, не в эту пору, а в период дождей, когда уровень воды в реке поднимается на полтора-два метра и мостик, с которого мы сейчас закидываем удочки, скрывается почти полностью под пенящимися волнами. Говорят, однажды в этом месте крокодил утащил в воду корову, подошедшую слишком близко к реке.
Электрик Джозеф рассказывал мне ещё более страшную историю, случившуюся до нашего приезда. Один англичанин со своей молодой женой решил покататься на лодке. А надо сказать, что местные племена используют для передвижения по реке каноэ – чрезвычайно неустойчивую в воде посудину. Англичанин как-то приспособился управляться с шестом, и они раскатывали посередине реки, когда его жене захотелось остудить в воде разогретые палящим солнцем ноги. Не успела она, как следует, поболтать в воде одной ногой, как тут же, схваченная неожиданно появившимся крокодилом, была словно сдунута ветром с каноэ и без единого крика погрузилась в воду.
Англичанин инстинктивно отпрянул в другую сторону, чтобы сохранить равновесие, и буквально чудом не перевернулся сам. О спасении жены не могло быть и речи, так как у англичанина не было никакого оружия, а вода в реке текла настолько мутная, что невозможно было хоть приблизительно увидеть, где идёт борьба и идёт ли она вообще.
Я с трепетом вспоминаю этот рассказ, опасливо посматриваю по сторонам даже сейчас, когда вода в реке настолько прозрачная, и её так мало, что в отдельных местах мы отчётливо видим стайки рыбок и забрасываем туда крючки с червями, можно сказать, прямо в рыбьи рты.
Камис сидит рядом со мной, сосредоточенно следя за поплавком. Голова с короткими курчавыми чёрными волосами наклонена немного вперёд. Он нетерпелив и часто поднимает удилище раньше времени. Мне хочется поговорить с этим мальчуганом, и я, используя те немногие слова арабского лексикона, которые успел выучить, спрашиваю:
– Камис, ты кто? Из какого племени?
– Я Занди, – гордо отвечает он. – Мой папа Занди и мама Занди.
– Значит, ты ням-ням? – говорю я, вспомнив, что именно людей племени Занди племя Динка прозвало людоедами, что на их языке и звучит «ням-ням».
– Да, я ням-ням, – соглашается Камис, – могу съесть тебя и его, и всех. – он обводит кругом рукой, потом делает вид, что хочет укусить меня.
Мы оба хохочем, я отбиваюсь от него рукой, и вдруг Камис становится серьёзным:
– Мы не едим людей. Занди никогда не ели людей. Человека есть нельзя.
Я вижу, что он собирается обидеться и уже совсем нахмурился. Хлопаю его легонько по спине и говорю:
– Инта коис, Камис. Ты хороший. Все Занди хорошие. В Африке все люди хорошие.
– Нет, не все, – не соглашается он. – У меня денег нет – я хороший. У других денег много, они кушают много – они плохие.
Он тычет в меня пальцем и продолжает:
– Ты хороший. Ты мне кушать даёшь. Все русские хорошие. Они любят негров. Я поеду в Москву.
– Когда ты собираешься в Москву? – интересуюсь я.
– Ты поедешь и я с тобой.
– А что ты там будешь делать, Камис?
– Работать. Я всё умею. Я буду помогать тебе.
– Там надо учиться, – говорю я.
– Я хочу ходить в школу. Я буду всё знать. Потом я стану большим человеком.
Смотрю на Камиса, на его рваные штанишки, сквозь дыры которых просвечивает чёрное блестящее тело, на его решительное выражение лица. Скажите ему сейчас: «Поехали!», и он, не задумываясь, залезет в чемодан, чтобы, как он говорит, его никто не заметил и не задержал.
Смотрю на него и появляется огромное желание действительно взять с собой этого мальчишку, вымыть, одеть, показать ему великие города, отвезти в пионерский лагерь, чтобы увидеть настоящую радость в его огромных глазах, не знавших такого счастья.
Я выхожу из дома с фотоаппаратом на груди: решил прогуляться. В стороне от дороги поднимается столб пыли. Это Камис, заметив меня, уже мчится сопровождать, куда бы я ни пошёл. И вот запыхавшийся, радостный он шагает рядом, поднимая босыми пятками пыль.
В руке у него плод манго, ещё немного зеленоватый. Но это не беда. Многие любят манго слегка недозревшим, когда плод ещё не такой приторный.
Камис всё время что-то говорит, размахивая руками и не дожидаясь моего ответа. Вдруг он резко опускает руку с манго и опасливо смотрит вверх. Над нами пролетает орёл. Вижу лицо Камиса, на мгновение ставшее сердитым, и начинаю хохотать.
Камис, мой смышлёный маленький друг Камис, мгновенно расплывается в улыбке и смеётся со мной, понимая, что мы оба вспомнили вчерашнюю историю. Это было необычно и удивительно для нас.
Мы разделывали свинью. Это настоящий праздничный день для нас, так как с мясом в этих местах не очень хорошо – дорогое и не всегда уверен, что хорошее. А тут наш вечный спаситель Фильберто, выполняющий помимо многочисленных обязанностей в канисе (католическая церковь) ещё и роль заведующего хозяйством, продал нам весьма дёшево целую свинью.
На отходы слетелись со всех сторон огромные грифы с длинными голыми шеями. Пока тушу смолили и резали, грифы сидели на краю крыши соседнего домика, выделяясь чёрными силуэтами на фоне яркого синего неба, переминаясь с ноги на ногу, иногда нетерпеливо перелетая с места на место.
Высоко в совершенно безоблачном небе можно было заметить чёрные точки. Это парили орлы. Их тоже заинтересовали приготовления внизу.
И вот, как только всё ненужное людям оказалось в железной бочке, грифы принялись за свое дело, опуская головы на длинных шеях прямо в бочку, вытаскивая кривыми клювами содержимое, выхватывая куски друг у друга. Но птицы неповоротливы и довольно медлительны. Этим пользовались орлы, со свистом проносящиеся над опрокинутой уже бочкой и на лету выхватывающие из-под носа у грифов лакомые кусочки. Грифы бесспорно сильнее орлов, да и крупнее их, но орлы выигрывают за счет своей смелости и скорости.
Мы с любопытством наблюдали за птицами. Камис, всё время помогавший нам что-нибудь приносить и уносить, получил, наконец, ломоть хлеба и большой кусок еще горячего мяса. Выйдя из дома, радостно улыбаясь, он положил мясо на хлеб и понёс его ко рту, когда что-то просвистело над ним, обдало ветром, и в руках его остался только кусок хлеба, а мясо уже было высоко в когтях орла.
Камис растерянно смотрел на хлеб и улетающую птицу, всё ещё не веря, что мясо, которое он держал в своих руках и готов был уже съесть, украдено самым невероятным образом.
Даже видавшие виды негры хохотали, наблюдая эту картину, а Камис, постепенно придя в себя, тут же побежал к нам и, отчаянно жестикулируя руками, начал объяснять, что произошло, и что он не виноват, и что поэтому ему нужно дать ещё мяса, а то он голодный, и что он теперь не выпустит кусок, а если орёл налетит, то он его стукнет или схватит за крыло.
Теперь Камис даже манго прячет от орла, но это уже перестраховка – орлы манго не едят.
– Маши вен? Куда идешь? – спрашивает Камис. – Хочешь покажу, где мой дом?
Я сразу соглашаюсь. Давно собирался посмотреть, где он живет. Мы покидаем наш поселок. Тропинка ведёт вдоль реки. Пейзаж в общем-то унылый. На сухой пыльной земле торчат чахлые кустики, выгоревшие на солнце и потому почти лишённые зелени. Кое-где разбросаны деревца, не дающие ни тени, ни плодов. Где-то в стороне торчат две высокие голые пальмы с большими листьями на вершине. Недалеко от них важно прохаживаются марабу. Наше появление их нисколько не беспокоит.
Хоть я стараюсь быть всё время начеку, но Камис первым замечает змею, хватает камни и начинает атаку. Змея быстро уползает. Я пытаюсь остановить Камиса, но это не так легко.
Наконец, он кричит весело:
– Халас, нум
что значит «Всё. Мёртвая», и довольный догоняет меня.
Идти приходится долго. Оказывается, его деревня километрах в четырёх от консервного завода. Вот почему Камис часто остаётся ночевать в посёлке, особенно, когда мы показываем на улице кино или поздно возвращаемся с рыбалки. В такие вечера Камис ходит у нас под окнами и громко свистит или поёт, напоминая о себе и о том, что он хочет есть.
