Евгений Николаевич Бузни
Суданская трагедия любви
Спустя полчаса, мы мчались на тойоте к аэропорту. Там уже были встречающие (не нас, конечно) губернатор Вау, Байпас и другие официальные лица. Вскоре самолёт прибыл. Встреча высокого лица произошла, а там уже и мы прощались с провожавшим нас Сэбитом, Фильберто, Абдель Самией. На этом закончилась моя южная эпопея. Друзья махали нам руками, пока мы не поднялись в воздух.
В самолёте было прохладно. Заместитель президента должен был лететь комфортно. В салоне самолёта всего пятнадцать пассажиров. Рядом со мной через проход сидел представитель племени Динка, летевший на конференцию социалистической партии в Египет.
Полёт шёл нормально, если не считать небольшую болтанку и тряску, когда пролетали через штормовой участок туч. Приземлились в половине десятого вечера. Попали из самолёта в атмосферу парной бани. Так нам казалось после прохлады салона самолёта.
Получаем вещи. Грузимся в такси. И вот встречаем город, разукрашенный разноцветными огнями реклам и гирляндами лампочек. Город приготовился к празднованию дня майской революции. Всё кажется исключительно красивым после серых оттенков Вау.
Я прощаюсь с тобой. Это, действительно, трудно сказать последнее «прощай!». Вспоминаю, как мы встретились впервые. Ты спускалась по лестнице, а я шёл вверх навстречу. Тогда я увидел только твои глаза, о которых в тот же день написал стихи:
Ах, какая темень!
Ах, какая ночь!
Больше б захотели,
Да уже невмочь.
Глубина, что космос
В тех глазах.
Взгляд бросаю косо,
Прямо – страх.
Утону и баста.
Что тогда?
Ах, какая сладость
Для меня!
Не могу решиться
В них взглянуть:
Могут чёрной птицей
Упорхнуть.
И вот они упорхнули, эти глаза. А я так и не решился прочитать им свои стихи. А потом, когда мы познакомились, я увидел твои волосы. То есть тогда я обратил на них внимание и чуть позже писал о них:
Волосы, катящиеся с твоих плеч,
Могут от смерти меня уберечь.
Глаза с мольбою из-под ресниц,
Подняли бы, если бы падал я ниц.
Губы с пылающим в них огнём
Жизнь пробудили бы в сердце моём.
А всё это вместе, прости, прости,
Не может меня от любви спасти.
Их я тоже тебе не читал. Боялся читать свои стихи. Они казались мне слишком откровенными. Теперь, когда я прощаюсь навсегда, можно.
Прощай, моя хорошая! Я счастлив, что ты у меня была.
Но я прошу у тебя прощения за то, что не сдержал себя в последнюю нашу встречу с Ритой. То, что у нас произошло, трудно объяснить. У неё тоже чёрные глаза. А я был выпивши. И мне показалось, что это твои глаза, твои губы, твои нежные руки. Мне казалось, что это ты меня обнимаешь, как на самом деле никогда не обнимала.
Я всё время думаю о том, как это могло случиться.
Прости, пожалуйста!
Твой Юджин
Я сижу потрясённый последним письмом, последними словами. Юджин необыкновенно сильно любил девушку, но не решался признаться ей в этом, до того самого момента, когда узнал, что она решила связать свою судьбу с другим человеком, и он же извиняется перед нею, как будто бы он ей изменил, а не она его любви. Но мог ли он обвинять Юлю в чём-то, если никогда не говорил с нею о любви? А именно это слово он, видимо, не написал, вспоминая о том, что «они никогда не говорили о…».
Так я думаю, когда самолёт наш уже идёт на посадку. Я бережно складываю листки письма, исписанные шариковой ручкой, перевязываю их красной ленточкой и кладу в дипломат. Нужно готовиться к выходу. Смотрю в иллюминатор. Пролетаем над джунглями, над Нилом, затем над большим озером и вот она взлётно-посадочная полоса, выделяющаяся на поле сплошной яркой зелени. Вдалеке виднеются горы, а здесь равнина.
Здание аэропорта поражает тем, что находится в окружении зелени, как какой-нибудь санаторий. Красиво подстриженные кустики, высокие деревья, зелёные лужайки окружают терминал и подъезды к нему. На здании аэровокзала крупными буквами написано «Международный аэропорт Джуба» на английском и арабском языках. Сверху добавлено: «Гражданские авиационные власти». Замечаю столбы со старинными круглыми шарами фонарей и рядом высокие современные столбы неонового освещения. Всё это вместе с остроконечными крышами здания и четырьмя огромными буквами «JUBA» впечатляет меня больше, чем современные аэропорты Каира и Хартума. Но все помещения значительно меньших размеров.
Проходим таможенные процедуры без проблем. За геологами приехали на микроавтобусе. Там находится место и для меня. Меня согласились попутно завезти в гостиницу.
Из окна автобуса впервые вижу такую странную столицу страны. Сворачиваем с основной трассы, проезжаем по грунтовым улицам, лишённым даже признаков асфальта или другого покрытия, минуя огромное количество глиняных домиков, обитых жердями с конусообразными крышами, покрытыми то ли жестью, то ли каким-то плотным материалом. Мне они напоминают домик Тыквы из сказки Джанни Родари о Чипполино. Множество круглых вигвамов. Все они, как и прямоугольные домики, конечно, без окон.
По соседству с такими однокомнатными сооружениями иногда стоят навесы, подпираемые кривыми палками. Рядом располагаются чёрные и синие металлические бочки. Как нам говорит встретивший геологов специалист, в столице почти нигде нет водопровода и канализации. Поэтому нам встретились несколько машин с цистернами, на которых написано «H2O» и «Водяной бак». Воду берут прямо из Нила и развозят по городу. В дома воду разносят на головах канистрами или тележками.
Туалеты вовсе отсутствуют. Жители справляют нужду на обочинах дорог и в любом другом удобном для них месте. Скрываться при этом от чьих-то глаз тут не принято. Кругом кучи мусора. Машина едет по пластиковым бутылкам, давя их и превращая в пластинчатые покрытия дорог.
Проезжаем мимо огромных размеров палаточного городка. Это, по словам нашего добровольного гида, лагерь, организованный миссией организации объединённый наций для беженцев. Их тут десятка полтора тысяч. Бегут они из тех районов, где продолжаются бои, несмотря на то, что южный Судан уже несколько лет, как объявлен независимым. Многие переправляются через Нил на лодках и баржах. Помогает международный красный крест.
Среди одноэтажных строений изредка встречаются и высокие – до семи этажей. Иногда это гостиницы. В одной из них, «Континенталь», меня и высаживают, а мои попутчики едут дальше. Номер в гостинице я забронировал ещё в Москве по интернету, так как без брони меня могли вообще не пустить на юг Судана. Такие тут правила для путешественников. Есть тут и другие особенности.
Сильно развито воровство, о чём меня предупредили и в нашем посольстве, и в министерстве Хартума. Выйдя из автобуса у гостиницы, я был особенно внимателен к встречным. За спиной у меня рюкзак, в левой руке крепко сжимаю ручку дипломата. И у самого входа в гостиничный двор почувствовал постороннюю руку в правом кармане моих джинсов. Тут же схватил чьё-то запястье и посмотрел направо. Высокий негр с короткими курчавыми волосами, улыбаясь мне милой улыбкой, как ни в чём не бывало, вырвал руку и пошёл в обратную сторону. Хорошо, что я предусмотрительно переложил портмоне во внутренний карман пиджака, не оставив ничего в джинсах.
Не стал поднимать шум, так как, во-первых, хорошо знаю поговорку: не пойман – не вор, а во-вторых, кто их знает, здешние порядки. Не было бы хуже.
Отель не очень большой. Окружён каменной стеной. Внутри много пальм и бассейн. В моём номере работает кондиционер, есть душ, холодильник, в котором стоят холодные напитки, и, что особенно важно, работает интернет компании «Билайн». А что ещё нужно командированному журналисту? Мне известно, что в Джубе роуминг обеспечивают российские операторы, хотя не в каждой гостинице. Но в этой есть.
Снимаю с себя рюкзак, раздеваюсь, ополаскиваюсь в душе и спешу в небольшой ресторан гостиницы обедать. Я голоден. Заказываю баклажаны, фасоль, курицу с рисом и кофе. Ещё не принесли еду, когда зазвонил мобильник. Это мама.
– Сынок, никак не могла до тебя дозвониться. Я уже волнуюсь. У тебя всё в порядке?
– Здравствуй, мама! Я же летел в самолёте. Да и тут не везде связь есть. Это же не Москва. Как там папа?
Мамин голос опять стал на грани плача:
– А он уже дома. Представляешь, его выписали раньше времени, потому что пришли с майдана и потребовали, чтобы всех, кто протестовал против них и попал в больницу, немедленно убрали из палат.
– Как же так?
– А вот так. Главврач возразила, так они потребовали её отставки. Но ты не волнуйся. Папа уже дома и ты можешь с ним поговорить сам.
Раздался бодрый папин голос:
– Здравствуй, сын! Я поговорю, пока мать слёзы утрёт.
– Здорово, папа! Как ты себя чувствуешь?
– Да, всё в порядке. Помяли меня немного, но обошлось. Я там врезал одному, когда он женщину бил, ну, а другой меня битой по голове, и дружки его навалились. Но теперь всё нормально. Дома лучше, чем в больнице. Лекарства мне все, какие надо, дали втихаря, чтобы майданники не видели. Но ты как там в Африке? Не изжарился? Небось, негром приедешь?
– Нет, папа, тут пока не до загара. Работы много. Да и везде кондиционеры. А гулять, практически, некогда.
– Ты где сейчас?
– В Джубе. Это на юге Судана. Но я ещё толком не видел город.
– Хорошо. Посмотрю сейчас по карте. Успехов тебе! Передаю трубку маме, а то она ещё что-то важное хочет у тебя спросить.
Снова слышу знакомый мамин голос, который спрашивает то, что я и ожидал услышать:
– Сынок, как ты там питаешься? Не голодаешь?
Я смеюсь тому, что угадал её мысли и отвечаю:
– Мама, сейчас как раз сижу в ресторане, и меня будут потчевать так, что за ушами треск будет раздаваться. Съем синенькие, потом фуль…
– Ну, синенькие – это я поняла, баклажаны, а что ещё ты сказал?
– Фуль. Это фасоль и бобы с мясом и овощами. Ещё и курицу заказал с рисом, так что с голоду не помру. Но у меня есть предложение. Переезжайте с папой ко мне в Москву, пока всё утрясётся в Киеве. Ключи у вас есть, дорогу знаете. Там папу подлечите.
– Спасибо, сынок.
Мама опять заплакала, и трубку взял отец.
– Ну, в чём там дело?
– Папа, я предлагаю вам переехать на время ко мне.
– А это мысль здравая. Мы подумаем.
– Да что тут думать? Собирайтесь и завтра же выезжайте.
– Ладно, сейчас обсудим. Пока, сын.
Пока я говорю по телефону, официант приносит заказ. Только сейчас понимаю, что перебрал с заказом. Принесли столько, что мне и не съесть. Но ничего, справляюсь. Запиваю чёрным кофе и возвращаюсь в номер.
Беспокоят события в Киеве. Что же там происходит? Почему те, кто, казалось бы, выступают от имени народа, ведут себя так грубо, по-фашистски? Чего они хотят? Кто их поддерживает? Они требуют смены власти за то, что отказалась идти в Европу, отказалась от того, что называется евроинтеграцией. Но почему в такой форме? Например, в Норвегии тоже ставился вопрос о вхождении в Евросоюз. Провели референдум, и по его итогам правительство отказалось от членства. И ничего не произошло. Никто никого не бил. Почему же на Украине начались бои?
А как обстоит дело здесь в Судане? Здесь ведь двадцать лет была война, и страна разделилась. Завтра я буду говорить об этом с южанами. Мысль арабов на севере, по крайней мере, их высших кругов, мне ясна. Они стоят за единый Судан, а точнее, за продвижение арабов на юг, за экспансию. А что думают южане? Но об этом я буду говорить завтра.
Сегодня перед сном решил снова взяться за письма Юджина. Хочу попытаться разгадать ещё одну загадку – Что он хотел сказать своими письмами Ане, которая, видимо, так и не поняла этого, как, впрочем, и я.
Вспоминаю, что всё время он обращал внимание на начало писем. А в последнем письме он написал ещё что-то по этому поводу. Достаю последнее письмо. Ещё раз внимательно читаю. Дохожу до строки: «Но сейчас я ставлю, как говорится, последнюю букву в том, что теперь не имеет смысла». Размышляю. Почему он пишет, что ставит последнюю букву? Это в фигуральном смысле он выражается, имея в виду последнее письмо, или на самом деле речь идёт о букве?
Беру лист бумаги и решаю выписать все начальные предложения писем. Перебираю все письма, разложив их по порядку. Пишу первое предложение.
«Я приветствую тебя, мой дорогой Джо с пятнадцатой параллели тридцать четвёртой широты нашего земного шарика!»
Оно ни о чём особом не говорит. Следующее письмо начинается стандартной фразой:
«Здравствуй, мой юный Джо!»
Третье письмо начинается почти таким же приветствием:
«Здравствуй, Джо!»
Нет, здесь что-то не то. Правда во втором и третьем письме перед приветствием нечто вроде эпиграфов. Может, взять их первые предложения? Решаю так и сделать. Получаю столбец других предложений.
«Я приветствую тебя, мой дорогой Джо
«Легче ветра нежный пух»
«Юг Судана»
«Брат мой по духу, коллега, здравствуй!»
«Летят дни, летят»
«Юг Судана».
Здесь я замечаю, что в письме Юджин просит обратить внимание на первое слово письма. Это слово «Юг». Что бы это могло значить? Юг он и есть юг. Непонятно. Читаю первые фразы следующих писем.
«Тысяча чертей, Джо, я в Африке!»
«Если когда-нибудь будет трудно»
Правда, это строчка стихотворения, но тоже, как видно, со смыслом, в котором надо будет разобраться. Пока листаю следующие письма и записываю начала. Ещё одни стихи, которые начинаются сл слов:
«Без тебя стали ночи длиннее».
Очередное письмо начинается не стихами. Записываю первую строку:
«Я и снова я приветствую тебя дорогой Джо!»
«А горят в небе по ночам звёзды».
«Ну, и погодка, я тебе доложу».
И, наконец, последнее письмо, в котором как бы ставится последняя буква.
«Ялта тоже часть России».
Вчитываюсь в каждое предложение отдельно. Пытаюсь увидеть хоть какую-то связь между ними. Не нахожу. Какие-то разнородные все предложения, вроде бы бессвязные. Тогда вспоминаю о последней букве. Что если нужно взять только буквы из предложений? Смотрю на столбик и читаю только первые буквы.
«Я приветствую тебя, мой дорогой Джо
«Легче ветра нежный пух»
«Юг Судана»
«Брат мой по духу, коллега, здравствуй!»
«Летят дни, летят»
«Юг Судана».
«Тысяча чертей, Джо, я в Африке!»
«Если когда-нибудь будет трудно»
«Без тебя стали ночи длиннее».
«Я и снова я приветствую тебя дорогой Джо!»
«Юг, и снова Юг Судана».
«Люблю грозу в начале мая».
«Ялта тоже часть России».
Получается осмысленная фраза «Я люблю тебя, Юля». Ну, конечно, поэт Юджин взял для своего признания, которое не решался высказать напрямую, принцип акростиха, где первые буквы строк составляют обычно имена людей, которым посвящаются стихи. Это значит, что все его письма были признанием в любви, которое так и не прочитала Юля. Вот и разгадка тайны писем.
ГЛАВА 12 НЕВЕРОЯТНОЕ ЗНАКОМСТВО
Утром после завтрака, который был не столь плотным, как вчерашний ужин (заказал только яичницу с сосиской, фуль и кофе), иду в номер. По пути раздаётся звонок мобильника. Звонит редактор.
– Привет! Ты где сейчас? У нас десять утра, а у вас?
– Здравствуйте, шеф. Я в Джубе. У нас девять утра,
– Я звоню сообщить, что твой материал завтра выходит. Как ты всё успеваешь?
– Приходится успевать. Такие события. У меня там на майдане отца побили.
– Что ты говоришь? Надеюсь, не сильно.
– Внушительно. Попал в больницу, так оттуда его выписали досрочно по требованию правых. Я попросил его перебраться в Москву.
– Ну и правильно. Сочувствую. Ладно. Желаю успеха. Ашот, как мне сообщили, сел прочно. Это скандал. У меня планёрка начинается. До связи.
Едва успеваю зайти в номер, как опять звонит мобильник. Голос не узнаю.
– Евгений? Здравствуйте. Это Александр Павлович звонит. Помните, мы с вами в аэропорту познакомились?
– А, вспоминаю. Вы мне про Сомали рассказывали.
– Ну, да. Я вас не отвлекаю?
– Нет. Я сейчас в Джубе нахожусь.
– Знаю такой город. Грязный, но Белый Нил там хорош. Но я по другому поводу звоню. Вчера смотрел по телевидению события на Украине. Там показывали в числе протестующих против майдана группу поддержки из Крыма. И корреспондент разговаривал с Березиным Евгением. Так вот это тот самый Евгений, которого я встретил в Сомали. Я узнал его, хоть уже много лет прошло. У меня память на лица хорошая. Запомните фамилию Березин. Может, пригодится в ваших изысканиях. Он из Крыма.
– Спасибо огромное, Александр Павлович. Это мне очень поможет, я думаю.
– Я прощаюсь с вами, а вы мне позвоните потом, если что узнаете. Всё-таки интересно.
– Ладно. С удовольствием свяжусь с вами. Спасибо за звонок.
Собираю дипломат. Кладу в него сувениры, бутылку армянского коньяка. Выхожу из гостиницы, беру такси-мотоциклиста и еду в министерство иностранных дел. Мухи облепляют всё лицо. Их невозможно отогнать. Только с движением мотоцикла под воздействием встречного потока воздуха они исчезают с лица. Подъезжаем к зданию, кажущемуся внушительным только на фоне остальных хибарок. Беспрепятственно вхожу, интуитивно поднимаюсь на второй этаж, спрашиваю у проходящего служащего, где сидит министр. Тот отвечает, что министр сегодня в отъезде, но есть помощник, она сидит в соседнем кабинете и показывает рукой на дверь.
Меня удивляет слово «она». Неужели, думаю, здесь женщина занимается политикой. Вхожу в небольшую комнату. Это приёмная. За маленьким столом с компьютером и телефоном сидит молодой высокого роста негр в светлой рубахе и тёмных брюках. Он отрывает взгляд от компьютера и вопросительно смотрит на меня.
Представляюсь журналистом из России, вручаю свою визитку и интересуюсь, могу ли я видеть помощника министра. Секретарь, как я понял по поведению, молча, уносит мою визитную карточку за дверь кабинета. Через минуту выходит оттуда и приглашает меня войти.
Вхожу. Под потолком два кондиционера. У двери чайный круглый столик и два кресла. За большим письменным столом в офисном кресле сидит красивая женщина средних лет в ярко белой блузке. На столе компьютер, бумаги и телефон. Возле стола два стула. На один из них она указывает, приглашая сесть.
Я не могу отойти от ощущения какой-то необычности. Прежде всего, меня поражает красота лица хозяйки кабинета. Светло-каштановый цвет кожи приятно гармонирует с жемчужными подвесками в ушах и жемчужным ожерельем на открытой шее. Чёрные волосы волнообразно спадают за плечи, оставляя уши открытыми и прекрасно сочетаясь с длинными чёрными стрелками бровей. Нос, слегка прогнутый в переносице, завершается мягкой округлостью ноздрей, от которых спускаются вниз две ложбинки. Губы полные, но не пухлые, как у многих негритянок, а вполне европейские на вид. Щёки плавно переходят в полукруглый подбородок. Всё лицо не похоже на чёрнокожих суданок. И самое главное, что потрясает меня больше всего, это глаза. Они голубые, как две капли небесной сини. Так и хочется сказать, что притаились в них два озера. Мне казалось, что у всех здешних женщин, да и мужчин, глаза тёмные. А тут вдруг голубизна. Я неприлично долго смотрю в них и едва слышу вопрос, обращённый ко мне:
– Что же вы молчите?
Вопрос был задан на русском языке и совершенно ошарашил меня.
– Вы говорите по-русски? – спрашиваю я на английском.
– Да, я училась в Университет имени Патрис Лумумба в Москва, – отвечает она на русском.
Мне, конечно, известен этот университет дружбы народов. Но я молчу всё ещё под впечатлением красоты женщины. Мой взгляд останавливается на белой блузке, под которой вздымается грудь.
– Что это вы, как у вас говорят, словно язык проглотывали? – говорит она, улыбаясь. – Вас, как я вижу из визитка, зовут Евгений. А меня Халима.
– Я шокирован, – говорю я по-английски, но тут же перехожу на русский. – Извините. Вы такая… Никак не ожидал встретить здесь…
– Это понятно немного. Не очень ясно вы говорите. Но давайте всё же о деле. Ведь вы зачем-то сюда приехал из Москвы.
Я перевожу дух, как перед трудным делом, хотя брать интервью для меня самое обычное дело. Но тут мне приходится напрягаться, и, чтобы спасти ситуацию, вспоминаю о презентах. Открываю дипломат и достаю оттуда матрёшку. И мгновенно понимаю неуместность моего подарка человеку, который сама провела в России несколько лет. Смущённо, протягиваю сувенир, говоря:
– Не знаю, как вы отнесётесь к матрёшке, раз вы были в России.
Но ответ звучит ободряюще:
– О, спасибо большое! Я пять лет, как уехала из Россия. Все матрёшки, которые привезла, уже подарила друзям.
– Тогда – я достаю самовар – примите и этот чисто русский сувенир.
Она благодарит, а я достаю бутылку коньяка и даю со словами:
– Не привык дарить женщинам напитки. Не ожидал, что в вашей стране помощником министра может быть не мужчина, а такая красивая женщина.
Халима смеётся и берёт бутылку, говоря:
– Ничего, мы её вместе выпьем за приятный знакомство. Так зачем же вы приехали? Не для того же, чтобы говорить женщина комплименты?
– Да, – звучит мой ответ. Я стараюсь не замечать некоторых ошибок в её русском языке. – Мою газету интересует отношение южан к проблеме разделения Судана на два государства. Мнение севера мне уже известно.
Халима посерьёзнела. Я достаю диктофон и вопросительно смотрю на Халиму:
– Не возражаете?
Она соглашается:
– Пожалуйста.
Нажимаю кнопку аппарата, и Халима говорит совершенно неожиданно для меня с некоторыми искажениями языка, но о теме, волнующей меня:
– У вас сейчас не всё хорошо с Украина, потому что она хочет присоединиться к Европейский Союз. Это значит, что она отойдёт от Россия, и вам это неприятно. Я слежу за этими событием. Я когда училась в Москва, была на Украина и удивлялась тому, что там все говорят на русски. Но мне объяснили, что Украина была триста лет россиянской территория. Понятно, что Россия не хочет терять Украина. Русские и украинцы почти один народ.
У нас всё другой. Мы и арабы разный народы. У нас разный религия. Вы, наверное, знаете наша история. Юг и север Судан объединился только в 1956 год. Но это хотели только арабы. Поэтому сразу началась война. Она длилась семнадцать лет. В 1969 году к власти в Судан пришёл Джафар Нимейри. Сначала он ладил с коммунистом. Даже в правительстве были коммунисты. А потом он опять стал вводить у нас на юге исламский закон, когда можно забивать людей камнем, отрезать рука, бить плетью и другой.
На нашей земля более ста разные племена, которые давно приняли христианство или живут своя религия. Короче, опять была война, который объявила народная армия освобождения Судана. Джафара Нимейри свергли в 1985 году, но только через десять лет закончился второй гражданский война, длившийся двадцать два года, когда в Кении был подписан Найвашский соглашений, по которому южный Судан предоставили автономия, и наш лидер Джон Гаранг стал вице-президент республика Судан. Тогда я и поехала учиться в Москву.
Но Джон Гаранг погиб при крушений вертолёт, и снова начался конфликты. Народы юга не хотел быть в исламское государство. И об этом он заявил на референдум, по итогам которого 9 июль 2011 год был провозгласился новое государство Южный Судан. Я уже была здесь. Организовывала референдум. А мой мужа уже не было. Он воевал в народный армия и погиб в одном из боёв за свобода Судан. И родить мы никого не успели.
Халима замолчала.
– Мне жаль, что так случилось,– проговорил я, потрясённый рассказом.
– Жаль, что мы победил на референдум?
– Да, нет. Жаль, что муж погиб. Я вам сочувствую. А с референдумом это здорово.
– Конечно, но это всё был очень сложно. Да и сейчас не просто. Столица приходится переносить из Джубы в Рамсель.
– Почему?
– У нас в правительство преимущество из племён Динка и Нуэр. Это самый многочисленный племена на юг Судан. У нас есть легенда о том, что Нуэр и Динка были два сыновья бога, который обещал дать корова старик Динка и телёнок старик Нуэр. Глубокая ночь Динка пошёл в загон для скота и, подражал так голос нуэра и попросил телёнка. Бог дал Динка телёнок. Потом бог дал Динка и корова. А Нуэр не получил ничего. Когда бог узнал, что Динка обманул его, он сильно сердился и поручил отомстить Динка за обман. Месть эта продолжается до сих пор.
И сегодня происходит грабеж скота у Нуэр и Динка, и они ни за что не желают признать что кто-то из них превосходство. Продолжает война за пастбища и за скот. Оба племени любят животных прямо потрясающий. Нуэр, у которого есть больной корова, способен проводить с ней ночи, как говорят, напролёт, стараясь её лечить теми же средством, который во время болезнь лечится сам. Мы знаем, что Нуэр не делает различие между человеком и животным, считает, что он с ним один целый. Это заметно в имени, в танец и песне, в котором человек почитают только за то, что он имеет большее сходство с животное. Кровь животное, употребленная в ритуальные обряды, позволяет Динка стать полноправный часть сообщество. Приданое у Нуэр делают в виде передача крупный рогатый скот.
Ну а в Джубе в основном живут из племена Бари. Они не разрешают выделять земля под правительственный зданий, так как боятся, что племена Динка и Нуэр их вытеснятся. Так что у нас есть ещё и свой племенный проблема. Но перенос столица в Рамсель дело нелёгкий и потребует лет пять или шесть. Надо построить правительственный зданий и благоустроиться в городе. Хотя и Джуба, как вы, наверное, успели заметить, не очень похож на столица, если сравнивать с Москва или Хартум. Но мы уже строим новый высокий дома.
Я торопливо записываю в блокнот всё, что говорит, искажая падежи, число и род имён существительных, Халима. Записываю коротко, конспективно, чтобы не забыть суть. Это уже привычка. Хоть и пользуюсь диктофоном, но у меня бывали случаи его отказа по какой-либо причине, чаще всего из-за того, что сели батарейки, и тогда приходилось всё восстанавливать по памяти, которая, к сожалению, не совершенна. А по пути из аэропорта я, действительно, видел строительные леса.
Спрашиваю, не считает ли она, что арабы более цивилизованы и потому могут принести прогресс их племенам. Она отвечает, что за полвека их господства никакого прогресса в жизни племён не произошло. Арабы чувствовали себя хозяевами, а племена рабами.
– Нам помогает Китай, Италия, Россия и другие страны, но не арабы. Они хотят только наш нефть, золото, рабочий сила. Поэтому мы отделился от них, – говорит Халима спокойно.
Она как настоящий политик, – думаю я. – Собственно, почему «как»? Она просто политик. Окончила престижный университет, занималась референдумом, работает в министерстве иностранных дел. Конечно, она политик. Задаю ещё несколько вопросов. Она отвечает, не задумываясь.
Наконец, спрашиваю о Вау. Что там сейчас происходит?
– Почему спрашиваешь? – вопросом на вопрос отвечает она.
Я поясняю, что там, на консервном заводе работали русские специалисты. Письма одного из них, который работал переводчиком, попали случайно ко мне в руки. В письмах описывается жизнь Африки и люди, с которыми он работал. Мне интересно побывать в этих местах и посмотреть на их жизнь сегодня.
Говоря это, я смотрел в свой блокнот, как бы видя перед собой письма. Не слыша в ответ ничего, перевёл взгляд на Халиму и поразился увиденным. Её глаза уставились на меня, а из голубых озёр текли слёзы. Она перестала быть политиком. Передо мной сидела обычная плачущая женщина.
– Что случилось, Халима? – спросил я тревожно.
– Это, может быть, мой папа, – прошептала она.
– Как так? – не понял я.
И Халима заговорила сквозь слёзы, сбегающие по её щекам, рассказывая, что она родилась в Вау. Её мать родила дочь в совсем юном возрасте от русского голубоглазого переводчика, который, уезжая в Россию, обещал ей написать письмо. Но в это время отношения Судана с Россией очень испортились. Президент Нимейри выгнал коммунистов из правительства и разорвал отношения с Советским Союзом.
Халиму очень любили дома. Мама учила её русскому языку, как могла, нашла человека, знавшего русский, и много рассказывала об отце. Девочка училась в колледже, а потом поступила в университет в Джубе. Потом её выдали замуж за военного, но он согласился, чтобы Халима поехала учиться в Москву.
В России Халима очень хотела встретить своего отца, но не знала, как его найти, так как никакого адреса у её матери не осталось. В министерстве сказали, что это было давно, документы в архиве, и переводчиков так много, что найти почти невозможно. Никто, наверное, и не хотел искать человека по просьбе суданской девушки.
– Папа уехал так неожиданно, что не успел оставить адрес – сказала Халима и совсем расплакалась.
Чтобы успокоить её, я говорю:
– Суданскую девушку, о которой пишется в письме, звали Рита.
– Это моя мама, – произносит Халима, и слёзы текут с новой силой.
– Халима, я помогу тебе найти отца, если это тот человек, чьи письма у меня в руках.
– А как его зовут?
– Женя.
– Это он, – шепчет Халима, и просит:
– Вы покажете мне его письма?
Я достаю из дипломата перевязанную ленточкой пачку и протягиваю Халиме.
Она берёт её так осторожно, как будто боится, что она может разбиться. Руки её дрожат. Я вижу перед собой не уверенного в себе дипломата, которым она была только что, а девушку, никогда не видевшую своего отца, всю жизнь любившую его, и вдруг получившую от него весточку.
Она рассматривает пачку.
– Тут нет конвертов, – говорит она.
– Нет, – подтверждаю я. – И адреса нет. Но буквально сегодня мне позвонили по мобильному телефону и сказали, что его видели в Киеве среди делегации Крыма. Фамилия его Березин. Так что он жив и здоров. И, значит, его можно найти. И я найду его.
– Ты, правда, поможешь?
Незаметно мы перешли с нею «на ты».
– Конечно. Теперь, когда я знаю его фамилию и имя, знаю, что он живёт в Крыму, найти его будет легко. Я же журналист.
Глаза Халимы сияют от радости. Вдруг она снимает с пальца золотой перстень и протягивает мне со словами:
– Я хочу сделать подарок твой жена.
Я улыбаюсь, отводя её руку с перстнем:
– Не надо, Халима, я не женат.
– Как так? Такой красивый и не женат? Но есть девушка? – и она продолжает настойчиво предлагать перстень.
Я снова так же настойчиво отвожу руку в сторону, говоря:
– Девушек на свете много, а жены пока нет.
И неожиданно для самого себя я спрашиваю:
– А тебе я нравлюсь?
– Да, очень.
– Ну, вот и оставь перстень себе, – говорю я, совсем смутившись.
Мы оба молчим, переживая случившееся. Халима вытерла слёзы, достала из сумочки пудреницу с зеркальцем и слегка припудрила щёки, приведя себя таким образом в полный порядок. Затем, что-то решив для себя, она проговорила:
– А знаешь что, давай поедем сейчас ко мне и выпьем твой коньяк за знакомство. А завтра мы с тобой улетим в Вау к маме. Я закажу сейчас билеты. Ты всё увидишь и узнаешь. Она будет очень рада.
Я молчу, но моё согласие видно на моём лице.
Халима отдаёт мне письма. Я прячу их, блокнот и диктофон в дипломат. Халима даёт и бутылку:
– Положи её к себе.
Кладу и коньяк. Выходим вместе из кабинета. Халима что-то говорит на непонятном мне языке служащему. Просит мой паспорт. С него тут же снимается копия.
