Евгения Ляшко
Приключения ДД. Стрела Амура
И вот Паша понял, что все приготовления завершены: Георгий Максимович перестал бубнить и больше не жонглировал чашей. Степанцев не издавал ни звука. В бездвиженье они стояли минут пять. От чада сознание Паши плавало, будто в дурмане, мышцы ныли, захотелось спать. Он выпрямился, потянулся, и знахарь словно оттаял.
– Как выставлю картину, смотри внимательно. А как накину тебе на плечи макинтош, чтоб ни единой чуждой мысли, – проинструктировал Георгий Максимович.
Степанцев кивнул и бодро сказал:
– Смелым Бог владеет!
– Коли истинно смелый, то да, а если смелостью ненароком назвали глупость, то сам понимаешь, что за сила ведёт смельчака, – забрюзжал Георгий Максимович.
– Понимаю, – ответил Паша и перекрестился.
Знахарь без запинки скинул амбарный замок и, придерживая, откинул тяжёлую крышку сундука. Степанцев провёл языком по пересохшим губам. Вялость и дремота постепенно отходили, уступая место предельной концентрации и стремительности мысли. Уровень адреналина взлетел. Приближался волнительный и абсолютно не предсказуемый момент. Георгий Максимович установил картину на крышке.
– Гляди!
Буйство соломенно-зелёных и бледно-серых красок полотна выглядело живой фотографией. Сход двух рек с тёмными глубокими водами. Тонкий песчаный бережок с разбросанными бревенчатыми домишками. Небо застелено свинцовыми тучами. Лучам солнца никак не пробиться. Сизый туман расползся с воды, подступил к дремучему лесу.
– На берегу, где начало Северной Двины, дом Михаила. Не ошибёшься, – накидывая Паше макинтош, сориентировал знахарь, а тот как завороженный изучал картину.
«Туман как дым… Такой густой и ядовитый…» – промелькнули мысли у Степанцева и вдруг всё вокруг померкло.
Глава 29
Магическая вязкая чернота улетучилась так же быстро, как и нахлынула. Паша увидел ночное небо. Оно высилось над очертаниями байрачного леса, растущего на склонах оврага. Серп Луны одинокой лампадкой освещал дикий край. Студёный ветер пробирал до костей. Изо рта шёл пар. Мёрзлый воздух изрядно бодрил, но не мог справиться с вдруг навалившейся усталостью и внезапной тошнотой. Спепанцев продрог. Он заторможено растёр плечи. Прорезиненный материал макинтоша совсем не грел. Пальцы теряли чувствительность и постепенно коченели. Где-то встрепыхнулась и ухнула птица. Это придало ускорение. Временное оцепенение частично спало. Паша покосился на возвышенность: поодаль высился холм. Но этот путь он сразу отмёл. Взобраться по крутому склону, чтобы осмотреться сил не было. На заплетающихся ногах, надеясь выйти на берег реки, Паша устремился в низину, выбрав дорогой условную тропу между кромкой лесного массива и степью, чем-то схожей с полем заросшим бурьяном.
«Ошибся Глеб, на Вологодчину ещё зима не добралась» – подумал Степанцев, когда зашуршала высокая сухая трава, плотно устилавшая мягковатую, пропитанную дождём землю. Иногда ему казалось, что в дёрне змеёй мелькает звериная тропка, но чудным образом порой эта твердь была схожа с рыхлой колеёй от гусеничного транспорта, и от этого становилось жутковато. Однако же редкие ночные шорохи казались мирными, и Паша со спокойным сердцем «плёлся» всё дальше. Он остановился перевести дух. Уклон закончился, а реку он так и нашёл. Что теперь выбрать ориентиром? Стойкий, отшибающий обоняние аромат прелых листьев перебивал возможный запах реки. Паша огляделся, возмущённо выругался и заговорил сам с собой, размахивая руками, как если бы это были лопасти ветряной мельницы:
– Положеньице вне игры. Темнотища, хоть глаз выколи. Вот где я тут Северную Двину искать должен? Великий Устюг, ау? Товарищ помор, отзовитесь! Диму будить давно пора! Дедушка Мороз, твоя же усадьба где-то в этих лесах стоит? Приди друг любезный, разъясни, куда тут идти?
– Хлопец, ты шо сбрендил?!
У Паши пропал дар речи, внутри всё будто оборвалось. И тут раздался ещё один мужской возглас.
– Пригнись придурок!
Второй голос был значительно моложе, с типичным южным «гэ», но прозвучал на порядок жёстче. Степанцев словно превратился в каменную глыбу: к подобному контакту он не был готов.
– Смотри-ка, какой неповоротливый выискался? – с издёвкой произнёс молодой и повторил приказ иначе.
Обращение прозвучало полностью на ненормативной лексике. Доступность сказанного матом указания была яснее ясного и заставила Пашу молниеносно перевоплотиться из неуклюжего увальня в шустрого хлопчика. Степанцев присел, лихорадочно оценивая незавидное положение. Он как на ладони. Деваться некуда. Сбежать не удастся, те, кто его выследил, имели тактическое преимущество и наблюдали из укрытия. Вооружиться палкой и нападать бессмысленно.
– Ползи сюда! – приказал молодой.
Паша отругал себя, что вышел из дома без кинжала. Но не время было сердиться и попрекать себя за вопиющую халатность. Он сплюнул от досады. Решение виделось только одно: применить смекалку. Памятуя о том, что сказанное им вслух и подслушанное неизвестными вполне похоже на реальный бред сумасшедшего он продолжил действовать в той же манере и на полном серьёзе спросил:
– Леший ты что ли шалишь? И Водяной с тобой?
Раздался громкий шёпот пожилого:
– Я те кажу, шо он с прибабахом!
Паша растянулся в улыбке, но тут свет в глазах померк: неведомая сила пригвоздила его носом к земле и распластала. Что-то твёрдое и холодное упёрлось между лопаток. Обыск прошёл в два счёта. Последовали пинки. Сгорбившись в три погибели, мелкими перебежками Степанцев очутился среди деревьев.
– Поднимайся и не дури! Чтоб тихо было! – рыкнул молодой.
Сглотнув, Паша медленно поднялся.
– Ну-ка глядь сюды! – скорее по-отечески попросил, нежели приказал пожилой.
Степанцев повернулся. Сцена не двусмысленная. Два бойца в касках со спрятанными под балаклавами лицами. Автоматы направлены на него. У обоих на левой руке и правой ноге белые повязки. На нашивках виднеется российский триколор и с трудом можно разобрать черты чёрно-сине-красного флага Донецкой Народной Республики. Сомнений нет – он угодил на Донбасс, причём на ту территорию, где идёт активная фаза Специальной Военной Операции.
«А если бы нашли кинжал?» – содрогнулся Степанцев, уповая на то, что повязки и нашивки не фальшивые и он нарвался не на группу украинских националистов на диверсионно-разведывательном рейде.
– Парнишка, ты хто? – спросил пожилой.
– Я? Я не помню…, – пролепетал Паша и протяжно замычал.
Из кустов появился бородатый мужчина в военной форме. Вооружившись видеокамерой, он осведомился:
– Лазутчика задержали или сдаваться идёт?
От голоса третьего Паша покрылся «гусиной кожей». Он знал этого человека. Денис Кулага. Военный корреспондент родом с Кубани. Степанцев регулярно смотрел его репортажи. Денис сопровождал передовые штурмовые отряды и показывал работу русских воинов из самого пекла. И сегодня утром в новостях он сообщил о планомерном наступлении на Лисичанском фронте. Главный рубеж – Белогоровка-Опытное…
Пожилой усмехнулся:
– Та не. Контуженый. Командир разберётся.
Пока взбудораженного Степанцева конвоировали, он пытался трезво осмыслить, чем грозит ему проскок. Думать давалось с горем пополам: его всё ещё подташнивало и буквально швыряло из стороны в сторону, и мысли в такт хаотичному движению беспорядочно перевивались и тупиково застаивались. Идти было относительно недалеко. Через несколько минут они вышли к крытым окопам. Что ему делать Паша ещё не знал, а тут и вовсе перестал что-либо планировать: весь юношеский разум погрузился в детальный осмотр действующего военного объекта.
Спустились в траншею. Бревенчатые стены и перекрытия. Затем тёмный коридор к бетонному сооружению, вход в которое через толстую сейфовую бронедверь, висящую на мощных петлях. Вторая бронированная дверь и вот они в центральном помещении. На три направления смотрят бойницы с бронезаслонками. Кое-где над головой на арматуре нависают отколовшиеся куски бетона: фортификационный пункт выдержал атаку артиллерии. Степанцева тряхнуло от догадки, что он находится в тех самых укреп районах, которые с помощью США за восемь лет построил фашистский режим Украины. Укронацики добротно приготовились к войне с Россией. Огневая точка напоминала мини-крепость. Понятно, почему так долго их отсюда выбивали: вскрывать такие бетонные консервы задача не из лёгких, к тому же расставленных в одну соединённую окопами линию, позади населённых пунктов, которые служили прикрытием в виде «живого щита». Паша сглотнул. Ещё совсем недавно приспешники Бандеры стреляли отсюда по мирным жителям Донбасса… Подавив нахлынувшее волнение, он переключился на происходящее вокруг. Внутри стоял специфический запах копоти, технической смазки, медикаментов. Тепло. В дальнем углу в металлической печи а-ля «буржуйка» потрескивали дрова. Блиндажные фонари слепили, но Степанцев разглядел несколько человек на лавках за грубо сколоченным столом с разложенной картой. Они умолкли, когда его завели.
Молодой отрапортовал старшему по званию:
– Нашли. По лесу шастал. Контуженный. Или коси́т под него. Ахинею убедительно несёт. Какую-то речку ищет. Северная Двина, что ли… Может с Северским Донцом перепутал. И про Великий Устюг что-то упоминал. Шеврончики прикольные, пронашинские. Диверсант?
Старший, не по годам седой угрюмый мужчина с опалённым лицом, не вставая, скептически посмотрел на кислотно-оранжевый шарф Паши, который горел как семафор в ночи и никак не подходил для диверсионной работы на лоне природы. Он сухо проговорил:
– Мирняк. Может родом из Устюга… Свяжи. Посади в кунг. Машина скоро отходит, пусть Денисыч в госпиталь его закинет. Айболиты сразу разберутся, в натуре чудит или придуривается.
Глава 30
Командир разобрался стремительно и вот Степанцев трясётся в ЗИЛе на куцых жёстких сиденьях, намертво приваренных вдоль стенки видавшего виды фургона. Несколько решётчатых окон, словно разбросанные блеклые пятна-просветы, еле-еле разбавляют полумрак. В заваленном армейским скарбом фургоне, несмотря на ночную прохладу, не продохнуть. Повсюду деревянные ящики, вещмешки, кипа маскировочных сетей, гора коробок с тактическими аптечками. В кабине двое. Оконца к ним нет, но Паша вычислил, когда двери дважды хлопнули с небольшим интервалом.
Перед военными Степанцев стоял как малохольный псих: тихонько мычал и бороздил пространство блуждающим взором. Изображал, что ему безразлично то, что они обсуждают его судьбу. Теперь же, оставшись наедине, вполголоса бранясь, он без стеснения давал волю естественным эмоциям, когда в смятении обнаружил, что подсмотренная в кино уловка не помогла… В художественных фильмах часто показывали, как герои начинают борьбу за спасение ещё до того, как их связали. Паша применил известный приём: когда ему связывали руки, он прижал их к груди, отвёл локти наружу и держал костяшки пальцев вместе, думая, что тем самым обеспечил себе спасительный зазор – дополнительное пространство между запястьями. Полагал, что как только улучит момент, то сразу же сведёт локти, верёвка провиснет и будет место для действий. Но не тут-то было. Киношный способ в его случае не сработал или он что-то забыл и сделал не так.
Степанцев сделал ещё попытку освободиться: сдвинул концы верёвки на одну сторону и потянул зубами. Неудача. Ослабить, таким образом, тугой узел не удалось. Паша недовольно засопел. Он рыкнул и впился зубами в сам узел. Завязанные на совесть путы опять не поддались. Паша отбросил эту затею и принялся отчаянно вращать запястьями назад-вперёд, перемещать руки вверх-вниз, пытаясь растянуть верёвку и снизить натяжение. Он взмок и запыхался как после пробежки. Проклятая тошнота не отпускала, и казалось, усиливалась. Содранная кожа саднила, но Паша ни на минуту не останавливался и параллельно крутил головой, в поисках иного пути к спасению, прекрасно осознавая, что попасть к докторам ему никак нельзя, побег необходимо совершить, чем скорее, тем лучше. Заключение после беглого экспресс-осмотра получилось неутешительным: он круто влип. Макинтош швырнули вместе с ним, безусловно, это плюс, потрясающий шикарный плюс. Но есть и убийственная Ахиллесова пята: руки накрепко связаны и всё что они могут, так это только беспомощно подпрыгивать на коленях, когда грузовик подкидывает случайного пассажира на ухабах.
На очередной колдобине Паша больно припечатался затылком. Защекотав шею, потекла струйка крови. «С этим надо заканчивать!» – рассвирепел Степанцев и метнул взгляд на макинтош. Тот от тряски немного расстелился на полу. Не мешкая, Паша грохнулся на него, ухватился за край, прокрутился и, поёрзав гусеницей, кое-как замотался. Довольный собой Степанцев заулыбался, настроение приподнялось.
– Ха-ха! Сейчас вспомню картину Латынцева и тыдыщ!
Но не успел он это произнести, как послышался характерный щелчок и приглушённый хлопок. Паша замер, в мозгу набатом запульсировало единственно верное предположение и вытекающие из него выводы: «Кто-то забрался в кунг. Но как? Грузовик же всё время находился в движении. Диверсант! Он был где-то рядом. Возможно, держался под фургоном и теперь проник внутрь. Или же как-то по-другому запрыгнул. Он не видел, когда меня сюда посадили, иначе бы уже прикончил. Он принял меня за свёрток или ещё не разглядел. Двое в кабине в смертельной опасности!».
Паша враз отложил перемещение на Вологодчину. Он представил себя в кунге с развязанными руками. Нежданно посетивший замысел завершился успешно. Макинтош переместил Степанцева. Он оказался там же где и был, без сковывающих пут, но к общему недомоганию прибавилась пульсирующая головная боль. Паша зажмурился и поморщился. Иного выхода нет. Пусть состояние не из лучших, но он не имеет права отлеживаться. Он приподнял веки, расправил плечи и дал себе установку: «Да, внезапность – это лучшее преимущество. Но, невидимый противник может выстрелить или кинуться с ножом. Нападение должно быть мягким, ни каких резких движений».
То, что происходило дальше, больше было похоже на цирк, чем на задержание врага. Как балаганный фокусник Паша медленно поднялся, держа перед собой макинтош. Тьма была его союзником. А вот колебания фургона нет. Они заставляли Степанцева плавно приплясывать, как если бы он был крадущимся к добыче индейцем, который исполняет ритуальный танец охотника. Паша осторожно выглянул из-за макинтоша. С одного взгляда всё стало понятно. Ошибки быть не могло. В фургон забрался вор. Низкорослый щуплый мужичок в гражданской запачканной одежде пролез в кучу вещей, включил на лбу шахтёрский фонарик и с акульей улыбкой потрошил всё подряд в поисках наживы и самое ценное пихал в рюкзак. На поясе незнакомца оттопырилась рукоятка пистолета. Действовать нужно было крайне осмотрительно. Степанцев сделал шаг, ещё, ещё. Вот-вот он накроет и обездвижит наглеца. Но тут колесо грузовика попало в ямку. От неожиданного броска Паша повалился назад и заработал себе вторую шишку. В глазах зарябило от иллюзии рассыпавшихся искр. Его накрыло макинтошем. Внезапное нападение с треском провалилось. Ситуация стала хуже. Удар словно вышиб дух, изъял способность двигаться. Паша попытался сгруппироваться, но встать самостоятельно никак не получилось. Ноги напрочь застряли между тяжёлыми ящиками. Степанцев точно прирос к дощатому настилу, ушибленная спина чудовищно ныла. Грабитель же времени не терял. Пару раз грохнувшись, он добрался до Паши. Падения злоумышленника дали Степанцеву форы. К тому же не разобравшись, что произошло, вор полез к ящикам и раздвинул их. Паша, собрав остатки сил, изловчился, пнул ботинками грабителю в челюсть и обмотал его макинтошем. Тот неистово задёргался и истошно завопил, будто его режут.
– А-а-а! Караул! Миня убивають! Погань, отцепись!
У Паши от головной боли ломило виски, затылок будто раскалывался на черепки, а тут ещё это. И он рявкнул:
– Заткнись!
– Ишь ты чорт не мытые копыта, заговорив! Да щоб тоби повилазило!
– Это тебе чтоб повылазило! Не ори, ворюга!
– Я не злодий! Я по дилу!
– Ты мне тут зубы не заговаривай!
ЗИЛ резко затормозил и остановился. Словесная перепалка тотчас закончилась. Увлекая за собой грабителя, Паша покатился кубарем и уткнулся лицом в сиденье. Верёвка оказалась прямо перед носом. Он арканом набросил её на противника. Тот кроя, на чём свет стоит, в исступлении закопошился под макинтошем. В этот момент здравая мысль посетила Пашу: «Сейчас двери откроются, и может стать ух как несладко. Нас двоих запросто расстреляют! Срочно тикать!». Он наотмашь ударил грабителя. Тот упорствует. Паша приложился кулаком сильнее. Грабитель взвыл и на малую толику сбавил сопротивление. Стараясь не порвать, Паша стянул макинтош и, затянув верёвку, полностью обездвижил вора. Он наскоро набросил макинтош, и усиленно массируя виски, сконцентрировался на вспоминании изображения первостепенного пункта назначения.
Глава 31
Порыв шквального ветра принёс отдалённый лай. Паша вздрогнул. Сознание нерасторопно возвращалось, тревожно сообщая о том, что тело замёрзло от пребывания на студёной земле. Помимо заливистой переклички собак, стали проявляться и другие звуки: ровный шум потока воды, редкие всплески, характерное шуршание сухих высокотравных зарослей. По обыкновению умиротворяющий фон природы не мог вытеснить из головы Степанцева гулкий рокот барабанного боя и с каждым новым аккордом окружающего мира насыщал и без того безумную какофонию.
– Где я? – прохрипел Паша, хмуро вглядываясь в звёздное небо, якобы оно могло дать ответ.
Он согрел ладонью оледеневший кончик носа и попытался привстать, но локти погрузились в рыхлый песок, сведя на нет слабую потугу. Паша с трудом перекатился на живот, приподнялся и снова рухнул ничком. Сплюнув мелкие песчинки, он заворчал:
– Так и околеть недолго. Интересно, как это Дима переносит? Хотя, может он три перемещения подряд ещё не делал… Вот это я впечатлился туманом на картине. Померещилось, что он похож на дым от обстрела из репортажа Кулаги. И привет, к нему меня и занесло. Ну, хоть сейчас вроде прямое попадание в ворота…
Заставляя себя продолжать делать заходы, чтобы подняться, Паша ощущал, как мал-помалу начинают отзываться издрогшие конечности. Разговор с самим собой как будто помогал.
– Я как измаянный бурлак. Отцепился от троса и рухнул. Как жук перевёрнутый, лапками болтаю. Ё-моё! Вставай, ты же не хлюпик, не мазила бездарный! Ты сильный парень! Ты из казачьего рода!
Рядом шлёпнулись крупные капли дождя. Паша устремил взор вверх и с удивлением обнаружил, что пока он барахтался как неуклюжий кулёма, ветер нагнал плотные тучи. Ещё мгновение и разверзнутся хляби небесные и выпустят из бездны затяжной ливень.
– Вот только этого мне не хватало! Ещё в реку смоет!
Он сделал рывок и, тщетно пытаясь ухватиться руками за воздух, с пробуксовкой поднялся. Первые шаги дались нелегко: ботинки утопали в песке, тело всё ещё не слушалось, земля мерно колебалась, словно он раскачивался на верёвочных качелях.
– Я могу! Я всё могу! – нашёптывал Паша, но тут разум помутнел и Степанцев упал в обморок.
Едкий полуаммиачный запах тухлятины засвербел в носу, Паша подскочил и грохнулся с лавки на пол.
– О, как на тебя компост славно действует! Аки вёрткому кузнечику уподобился. А то ни дождь, ни вода колодезная его не берёт, – с окающим шармом ласково прозвучал тихий стариковский голос.
Доведённый головной болью до изнеможения, Паша еле разлепил глаза. Потолочная керосиновая лампа с матово-белым куполом давала сносное освещение. Степанцев очутился в добротной уютной деревенской избе: сидел около растопленной белёной печи на полосатом половике, а на него внимательно смотрел белобородый мужчина в льняной дымчатой косоворотке с поварёшкой, на которой, заглушая лёгкий аромат от горящих поленьев, топорщилась вонючая солома.
«Дима был прав. Вылитый Дед Мороз» – отметил про себя Паша и спросил:
– Михаил?
– Он самый.
Помор кивнул на лавку с плащом. – Знатный макинтош. Где раздобыл?
– Дедушка вашего ученика Димы дал, чтобы я сюда быстро добрался, – сжимая голову, произнёс Паша.
– Погоди-ка.
Помор вынес смрадную поварёшку из дома, наскоро прошёлся по горнице, собирая с полок коренья и травки и отламывая листики от подвешенных веников из лекарственных сухоцветов. Деревянной толкушкой он растёр сбор в полусферической каменной ступке. Мелкие частички пересыпал в глиняную кружку ручной работы и залил кипятком из толстяка-самовара. Аптекарский запах наполнил помещение.
– Выпей.
Осторожно отпив глоток, Степанцев сделал ещё пару. Напиток приятно горчил, не обжигал. Удивительным образом оглушающих раскатов в голове поубавилось. Паша припал к кружке и осушил её до дна. Как по велению сказочной щуки слух избавился от посторонних шумов, и разум приобрёл кристальную ясность.
– Ого! А можно ещё! – облизываясь, попросил посвежевший Паша, поднявшись в полный рост.
– Будет с тебя.
Степанцев отрешённо опустил взор и ужаснулся. Он был напрочь покрыт мокрой грязью.
– А где умыться можно?
– Вон ушат. Водица в кувшине. И одёжу снимай. Сухую выдам. Штаны да рубаха найдутся для гостя. Да не томи, не томи. Сказывай, что за нужда ко мне привела?
В процессе умывания и переодевания Паша поведал всё, что приключилось с Димой, поделился последними мировыми новостями. Помор жил отшельником и без телевизора, потому сильно дивился тому, в какой спешке, сбросив маски и дипломатические притворства, выступает вечный враг России. Повидавший жизнь Михаил нашёл чему порадоваться: англосаксонский мир как никогда вспетушился и открыто нападал на традиционные Русские ценности, хотел перековать духовность, лишить соборности, возвеличивал смертные грехи, но из-за аврального усердия промахнулся – вскрылась дьявольская личина и молодёжь пробуждаться стала, утрачивала слепое доверие наставлениям западной пропаганды.
В конце повествования, глядя как Паша возится с измазанной одеждой, Михаил подытожил:
– Нет худа без добра. Противостояние добра и зла боле не тайное, а явное для многих сделалось, – он тяжко вздохнул, – жаль, что не для всех, – и заботливо предложил, – тебе бы примочки к шишкам приложить и ссадины на запястьях обработать требуется.
– Не надо. Сам. Потом.
– Это кто ж тебя?
– Да так, поплутал немного, пока до вас добирался, – уклончиво ответил Паша и поблагодарил помора, – спасибо, что отыскали меня. Собака, наверное, почуяла?
– Я сам как пёс свой дом стерегу. Колокольчик сработал.
– Какой колокольчик?
Михаил загадочно поглядел на гостя.
– Не зримый. Не бери в голову, – он ткнул на макинтош, – ты с такими вещицами наперёд не балуй. Они живые соки тока так высасывают. Если уж дали попользоваться, так внимай, как верно применить, чтоб худого избежать.
– Знаю-знаю. Волшебство не игрушка. Прямо как настоящий вурдалак и загрызть может.
Помор покачал головой.
– Стало быть, в сказки-небылицы для малых детушек веришь?
– Да, нет, а что?
– Словцо «вурдалак» Александр Сергеевич Пушкин сочинил: скрестил «упырь» и «волколак». Упырь – это неупокоенная душа, отягощённая грехами. Волколаком же колдуна-оборотня кличут, того, кто в волка обращается. Он-то погрызть и способен. Коли употребляешь слово, понимать надо, что оно значит, большенький уж. Помни, Слово – это содержание образа и сосуд его. Слово миром правит.
Паша потупился. – Да это я так, для примера.
Помор махнул рукой.– Бучить лопотье после, в лес нам надо.
Лицо Степанцева вытянулось. – Чего? Что делать в лесу?
– Потом выстирывать будешь одёжу. Бросай. И тороватиться… Э-э беседовать нам некогда… Надобно в лес ступать.
– Мне бы к утру вернуться, – попросил Степанцев.
Кукушка в настенных ходиках отсчитала два часа ночи. Оба синхронно посмотрели на черноту за окном. Михаил отстранённо произнёс:
– Не доброе это время для похода, но так уж вышло. Идём.
У Паши засосало под ложечкой, когда он вспомнил о том, что это та самая ночь, когда нечистая сила может разгуляться. Словно угадав его состояние, Михаил успокоил.
– Милок, ты не чурайся. Обождать нельзя. Те, кто в эту пору собраться решил, уж собралися. Не до нас им. Размыслил я, к ворону нам надо.
– К кому? – опешил Паша.
– К ворону. К благословенному Брану.
– И что за благо он приносит?
– Давай оболокаться. То бишь одеваться. И макинтош с собой бери и одёжу пачканную свою. Мешочек с лямочками под неё выдам. Поди идти далече придётся. Оттуда домой отправишься. Мои вещи Дима позже вернёт, не утруждайся.
Михаил надел стёганую ватную куртку, шапку-ушанку. Продрогшему гостю выдал шубняк – шубу из овчины, покрытую сукном и посоветовал накинуть макинтош с капюшоном. Они поспешно выдвинулись. Помор прихватил длинный посох и старую котомку, от которой воняло тиной и сырой рыбой. Ни фонарь, ни лампу с собой не взяли, Михаил пояснил, что это в лесу ни к чему, только спугнёт воронов. Он шёл живо, Паша еле поспевал. Стараниями ветра распогодилось, но обильный дождь хорошенько вымочил дорогу. Скользя по грязи, Паша прокашлялся и напомнил, что его вопрос остался без ответа.
– Погоди малёк. В лодку сядем, и пока переправляться будем на другой бережок, я тебе всё поведаю.
Самодельная вёсельная плоскодонка ждала у крепкой пристани. По обихоженному виду лодки Паша догадался, что Михаил регулярно рыбачит. Они быстро погрузились. Паша вызвался на вёсла, за что получил одобрение помора. Как только они отплыли, Михаил, поглаживая бороду, принялся степенно излагать:
– Ворон Бран – это старая душа, имеет богатый опыт воплощений. Он растёт над собой, возвеличивается, когда другим помогает. Потому и даруется ему жить ещё и ещё. Не откажет, коли пораспрашивать. Живёт, как и все во́роны, на границе миров. Во многом за пределами материального мира находится.
– Я правильно понял, что Бран – это птица? – уточнил Паша.
– Ладно уяснил.
– И вы с тупой птицей говорить будете?
– О, милок, да ты я вижу нисколько не в курсе о во́ронах.
Паша смутился:
– Да как-то не приходилось…
Наставник друга без какого-либо вступления пустился в изложение:
– Ворон птица мудрая. Да будет тебе известно, даже орнитологи это подтвердили всяческими исследованиями. Разумность на четвёртом месте после обезьян, дельфинов и слонов им присудили. Список как пить дать спорный, однако с давних пор никто не сомневается в том, что эти пернатые обладают не дюжими способностями. В зеркальце аки человек смотрятся, любуются, да прихорашиваются. Трапезничают вместе, мстят обидчику, веселятся. Коли кому не досталось, делятся. Поставь во́рону кувшин, а воды ближе к донцу. Так, чтоб напиться, он будет голыши в него кидать до тех пор, пока уровень жидкости отпить не позволит.
– Ого! Им знакомы законы физики!
– Они невероятно терпеливы. Имеют язык жестов. Более того и язык для разговора, а не только сигналы об опасности имеют, как это принято у животных. В парах, верные как лебеди. Выбирают спутницу один раз на всю жизнь.
– А нам Бран зачем?
– Главный он в нашей округе. К нему все толки да сплетни, суды да пересуды стекаются. Ворон наблюдает за человеком. Любит примечать поведение. Мы для них что развлечение.
Паша перестал грести:
– Как реалити-шоу, театр или кино?
– Не отвлекайся. Чуток до берега осталось.
Потрясённый Степанцев продолжил работать вёслами, а помор пояснил.
– И еда, и потеха. Приноровились они подъедать остатки пищи людей, угадывать наше настроение и намеренье. Таков их быт. А поскольку через границу миров путешествуют, новостями обмениваются и живут долго, то во́роны способны предвидеть.
– Так, когда говорят, что «ворон накаркал» – это плохо вроде?
– Около того. Вестник с плохими новостями он. Неравнодушен, коли что дурное в грядущем усмотрел. Предупреждает об опасности или о горе неминуемом сказывает. Потому в народе о нём дурная слава и сложилось.
– Мог бы и о предстоящем счастье делиться, раз такой умный.
– А для чего? Предупреждать о радости, тока сюрпризец крятать, то бишь портить.
Они причалили. Вытянули лодку на песок.
– Теперь тихомолком. Не шабаркать, то бишь ноги подымай, чтоб даже лёгкого шороха не было. Не маламожиться, стало быть, без капризов чтоб. Твоё дело малкое – не отставать. Я же лес слушать буду. Где учую грай, да карканье, туда нам и дорога ляжет.
Паша посмотрел вперёд. Их ожидало непроглядное царство кромешного мрака. Свирепый ветер кутил здесь тише, чем на реке: скрип вековых деревьев наполнял округу надоедливым монотонным стоном, прибрежная молодая поросль, неохотно прощаясь с последними сухими листками, согнулась почти до земли. В это время суток лес выглядел дремучей чащей и каждого стращал неминуемой погибелью. Однако на душе Степанцева был штиль. Тревога и беспокойство как если бы растворились, приравнялись к обыденности, но стали не рутинной безучастностью, а перетекли в собранность воина, который всегда начеку. Нежданный поток детских воспоминаний воскресил истории из семейного архива. Степанцев, стараясь не шуметь, украдкой ступал за помором, но мыслями он был очень далеко.
Его предков не страшила темнота дикой природы. Сама природа воспитала их. Казаки пластуны. Эти неусыпные, предприимчивые стрелки-разведчики овеяны легендами. Их слава вышла за пределы родины. Неспроста в рабочем кабинете Александра II стояла статуэтка пластуна Черноморского войска. Вот так же по ночам они форсировали реку Кубань, чтобы сменить собратьев на посту. Находили способ избежать хитроумной ловушки. Черкесы рыли ямы, укрывали их ветками и листвой. Копали глубокие капканы даже в реке, ставя в них сильные пружины, которые с лёгкостью перебивали ноги. Нападали горцы средними отрядами по тридцать – пятьдесят человек. Меньшим составом им легче было перейти границу, но кордонные пикеты по три – десять казаков, объединившись легко с ними справлялись. Сборы же более большой группы скрытно не провести: казачья разведка о готовящемся разбойном походе прознавала. Пластунскому отряду не выжить, если не заметит приближение многочисленного противника, профессионалов многовековой набеговой системы. Про доброконных наездников, львов налётов – хеджретов говорили, что они «свинцом засевают, подковой косят, шашкой жнут», для таких людей жизнь грошик, а голова это наживное дело. Но были и психадце, «пешие хищники». Те, кто, уподобляясь шакалу, просачивались сквозь дыры в плотине, достигали добычу рядом тайных засад. Непростое было время. Желая избавить южные земли от бесконечных набегов горцев, прекратить грабежи и расширить Российскую империю, той территорией, на которую имели интересы турки, Александр I начал военную кампанию. Кавказская война длилась полвека. Три императора вели её. Россия выиграла, но приобрела беспокойный регион. Что это значило для Черноморских казаков? Постоянное бдение даже тогда, когда отгремели последние бои. Пластуны жили на переднем крае. Пластунство – это не только про военные навыки, это охотничий, егерский образ существования. Сызмала воспитывался пластун, внимал золотое правило разведки – «Тихо пришёл, тихо посмотрел, тихо ушёл», иначе все старания насмарку. Ну а коли уж выдал себя, то должен избежать боя или принять его. С десяти лет мальчик начинал постигать тонкости искусства, учеником «михоношей» сопровождая отца. Умел пластун заглушать шум в трескучем тростнике, читал следы зверей, фырчал как барсук, мог лаять лисицей или кричать сычем, прицельно стрелял, различал проход противника и разгадывал направленный удар. Знал, как слиться с природой словно призрак, как путать след, будто старый заяц, как отвести улику от своих переходов. Умело ставил приметы для своих и даже переписку вёл условными знаками. Научен был применять боевую сноровку. А коли надо изобретал вооружение: будь то якорь с ремнями, чтоб из ям выбираться или «кошки» – железные пластинки с острыми шипами, чтоб карабкаться без скольжения на горной тропе. Какие только оккультные познания им не приписывали. Но сила их таилась в полученных от старших практических, а не ведовских знаниях и приумножалась на собственном опыте суровых будней. Вся жизнь пластуна заключалась в длительно автономном выживании в дебрях природы и в проведении разведывательно-диверсионных операций. В пластуны шёл тот, кто не мог себе позволить коня, а голь на выдумку весьма хитра.
