Екатерина Дроздова
Богоявленское
Глава 26
Серафима Митрофановна Мищенко появилась на свет 11 августа 1910 года, а 19 сентября отпраздновать крестины малютки собралась добрая половина богоявленцев. В этот день Митрофан Спиридонович с радостью встречал в своем доме каждого гостя.
Собирался ехать на праздник и Митька. Когда из дома выбежали Ксюша и Егор, он укладывал в дрожки подарки для новорожденной. Тут были свёртки и от него с сестрой Машей, и большие коробки с яркими ленточками от княжеской семьи Сенявиных.
Подбежав к Митьке, Ксюша взяла его за руку так просто, по-свойски и, запинаясь в своих словах, стала торопить:
− Митя, Митенька, ну скорее же! Поехали скорее!
И притянув его за рукав, шепнула на ухо:
− Скорее, пока папенька не передумал.
Митька обернулся на князя Петра Ивановича. Тот, стоя на крыльце с накинутым на плечи плащом, одобрительно кивнул и устало махнул рукой. Сопротивляться напору младшей дочери было бесполезно.
− А ну-ка, залазьте! Да держитесь покрепче! − обратился Митька к детям, и те с радостным писком бросились в дрожки.
− Езжай осторожнее! − крикнула вслед уезжающему Митьке выбежавшая на улицу Ольга Андреевна.
Обернувшись на мужа, она сказала:
− Зачем ты разрешил им ехать? Разве их круга там соберутся гости?
− Перестань, Ольга, они всё-таки дети! − возразил Петр Иванович.
В богатом доме Митрофана Спиридоновича Мищенко было многолюдно, и играл патефон. Но, невзирая на большое количество гостей, сразу же бросалась в глаза зажиточность хозяина. Зеркала в богато декорированных рамах, карнизы с дорогими шторами на окнах, пузатый, неуклюжий гардероб, буфеты и комоды, кресла с высокими спинками, шкафы и часы – все эти вещи можно было увидеть только у Митрофана Спиридоновича, по богатству дом его уступал только усадьбе князя Сенявина.
Войдя в дом, Митька первым делом перекрестился, глядя на образа, затем, пройдя через залу, с трудом пробираясь через изрядно подпивших гостей, подошёл с подарками к Митрофану Спиридоновичу и Василисе Ивановне. Митрофан Спиридонович принял Митьку неожиданно ласково.
− А, Димитрий! Здорово, брат! − протянул он свою широкую ладонь, и, поблагодарив за подарки, пригласил Митьку за стол: − Проходи, садись! Будь дорогим гостем!
Митьке предусмотрительно оставили место рядом с Арсением и Васькой. Праздник был в самом разгаре. На угощение Митрофан Спиридонович не поскупился. Стол изобиловал и белой, как сливки, индюшкой, откормленной грецкими орехами, и «пополамными» расстегаями из стерляди, и налимьей печёнкой, а дорогие вина с водкой текли рекой. Ещё долго по Богоявленскому будут ходить легенды об этом торжестве, обрастая всё новыми и новыми легендами.
Митька на этом празднике успевал не только веселиться, но и приглядывать за барчатами:
«А то, неровен час, покалечатся, чертята», − думал про себя он.
Митька искренне любил этих детей, ведь они были такими озорными и непоседливыми, как он сам когда-то. Заводилой здесь, как всегда, являлась Злата. Домой из Крыма она вернулась совершенно здоровой и такой же хулиганистой, как раньше. Вот только голос прежний к ней так и не вернулся, навсегда оставшись бархатным, ребячьим.
С любопытством наблюдал за этой детской троицей и Васька. Особенно его внимание привлекала юная Ксюша.
«Как же эти сестры Сенявины быстро взрослеют, − думал он, глядя на двенадцатилетнюю княжну. − В одно лето превращаются они в прекрасных барышень».
И всё-таки Ксюша с Верой были совершенно разными. Белокурая Ксюша не отличалась такой яркой и манящей красотой, как старшая сестра, но в ней жило неповторимое очарование. Сероглазая, всегда приветливая, с ещё пухлыми, почти детскими щёчками, она в момент обезоруживала застенчивой улыбкой. Две сестры Сенявины были как два полюса – Вера – совершенное, но ледяное изваяние, Ксюша – ласковая, весенняя бабочка. Так не хотелось в этот день Ваське верить, что она княжна, настолько Ксюша казалась близкой и родной.
Васька взял в руки гармонь и запел веселую, жизнеутверждающую песню:
Под окном широким,
Под окном высоким
Вишня белоснежная цветёт.
Мимо этой вишни,
Мимо этой хаты
Парень бравый в первый раз идёт.
Васька даже не заметил, как со всех концов стола подхватили его песню и пустились в пляс односельчане. Это пела Васькина душа:
Он в окно посмотрит,
Он в окно заглянет –
Ничего за вишней не видать.
Отойдёт, вздохнёт он,
Бровью поведёт он,
К вишне возвращается опять.
Ты открой, родная, открой, дорогая.
Ты открой, любимая, окно.
Или ты не видишь, иль не понимаешь,
Что я жду тебя давным-давно.
Что это за вишня,
Что это за хата,
Что это за девка у окна?
Что это такое,
Сердцу нет покоя.
Где лежит дороженька одна…
И чем громче Васька пел, тем больше оживлялись гости. Он с гордостью наблюдал, как подхватил его песню и Митрофан Спиридонович, сидевший во главе стола в обнимку с его отцом Тишкой, как в одно мгновенье, запрыгнув на лавку, подхватила песню Злата. Её детский, но уже сильный голосок значительно возвышался над остальными. Но веселее всего Ваське было наблюдать за Ксюшей. Пытаясь не отставать от всех, она подпевала, но путала слова и очень от этого смущалась. Она даже не догадывалась, как мила и очаровательна была в этот момент.
Глава 27
Закутавшись в шаль, Ксюша быстро прошла по липовой аллее и спустилась на берег Дона. Тут она уже гуляла не спеша, осторожно ступая расшитыми бисером туфельками на замерзшую землю, припорошенную первым снегом, любуясь, как огромный пылающий шар солнца садился за горизонт. С недавних пор Ксюша стала сама не своя, потеряла аппетит и испытывала постоянную грусть. Она напрочь забросила своих кукол и прежние детские забавы. Ей наскучило всё, что ещё совсем недавно казалось радостным и интересным. Ксюша, сама того не осознавая, прощалась с детством. Теперь она стала грезить о балах и званых вечерах, на которых ей хотелось блистать так же, как сестра Вера. Наконец ей хотелось кружить головы лучшим кавалерам, как это делала сестра. И среди этих кавалеров она уже видела его – самого блестящего рыцаря, предназначенного ей судьбой. Ксюша уже нарисовала его, красивого, отважного и благородного, в своём воображении, уже видела в своих снах. Но для выхода в свет Ксюша была ещё слишком юна, а из детских забав выросла. Оттого-то ей и было сейчас так скучно и тоскливо.
Вечер выдался тихим, безветренным, и Ксюша услышала, как откуда-то с высокого берега доносились звуки гармони и беззаботный смех. Ей ужасно захотелось посмотреть на этих людей, которым радостно и весело в то время, когда ей грустно. Поднявшись на пригорок, она увидела рядом с торговой лавкой веселящихся крестьянских юношей и девушек. Они играли на гармони, пели и плясали.
После бегства из Богоявленского Марка Вацлавича Садилека мужики перестали собираться около торговой лавки, где велись их долгие политические беседы и, кажется, совсем забыли о том, что их тут объединяло. Но долго здешним скамейкам пустовать не пришлось. Теперь каждый вечер на них стала собираться на гулянья сельская молодёжь. В этой разудалой компании Ксюша узнала верных друзей Митьку Чадина и Ваську Попова.
Встав за торговую лавку, так, чтобы оставаться незамеченной, Ксюша стала внимательно всех разглядывать. Васька играл на гармони и пел хулиганские частушки, а Митька стоял неподалеку в окружении трёх девушек, явно боровшихся между собой за его внимание. Митьке исполнилось уже восемнадцать лет, и он был очень красив, обаятелен, а главное – по-прежнему оставался честным и бескорыстным. Наблюдая за этой веселящейся сельской молодежью, Ксюша и сама развеселилась. Ей так нестерпимо захотелось к ним. Захотелось петь и танцевать вместе с ними, но позволить себе этого, в силу своего высокого происхождения, она не могла.
Но вот Митька обернулся и заметил Ксюшу, хотя виду не подал. Он лишь потихоньку подошёл к ней и с участием спросил:
− Случилось чего, Ксения Петровна?
Ксюша отрицательно покачала головой и застенчиво улыбнулась. Улыбнувшись ей в ответ, Митька сказал:
− Давайте-ка я вас до дому провожу. А то вон уж темень какая спустилась.
− Могёть, я провожу? − прозвучал Васькин голос у Митьки за спиной. − Я всё одно до хаты собираюсь.
И закинув гармонь на плечо, он застыл в ожидании ответа.
− Ну, коли так, ступай ты, − ответил Митька и, обратившись к Ксюше, добавил: − С нашим Васькой и сотня разбойников не страшна.
Ксюша была не против, она с детства привыкла, что с ней, как с царевной, нянчится едва ли не каждый богоявленец. Они шли молча. Миниатюрная, хрупкая Ксюша лишь изредка поглядывала на Ваську и тихонько напевала песенку, которую он только что играл на гармони. А Васька, весельчак и балагур, неожиданно затих и только нервно курил самокрутки. Он старался держаться немного позади Ксюши, чтобы она не смотрела на его лицо, испещрённое оспинами, которого он вдруг стал стесняться. Подойдя к усадьбе, Ксюша бросила Ваське лишь равнодушное:
− Доброй ночи!
И упорхнула, как пташка. А Васька ещё долго стоял у кирпичной ограды и будто ждал, что она вот-вот выпорхнет обратно.
Войдя в дом, Ксюша тихонько закрыла за собой дверь и прошла в гостиную. Но в большом зале ярко горел свет. Кроме Егора, в доме никто не спал. В воздухе висела тревожная тишина. Ольга Андреевна сидела в кресле, опустив голову на руку, Петр Иванович, опершись на трость, поправлял поленья в камине. Войдя в зал, Ксюша повернула голову и столкнулась глазами с Верой. Окинув младшую сестру с головы до ног пренебрежительным взглядом, та устало отвернулась.
− Ксюша, доченька, ну где же ты пропадаешь? − протянув к дочери руки, спросила Ольга Андреевна.
− Я гуляла у Дона, − обняв мать, ответила та.
− Ступай к себе, − строго сказал ей Петр Иванович.
Ксюша поняла: это не из-за неё в доме переполох. Но что же случилось? Вечером Вера с Ольгой Андреевной уезжали на бал в самом лучшем расположении духа. Что же всё-таки случилось? Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, Ксюша обернулась. За ней никто не следил, а значит можно затаиться и подслушать взрослый разговор. Так Ксюша и поступила. Внимательно прислушиваясь к каждому слову, она с ужасом поняла, что повод для столь позднего разговора был самый печальный. Один молодой студент, сватавшийся к Вере, не сумев пережить её отказа, застрелился. И этим студентом был Пабло.
После расставания с Верой Пабло пытался забыть её в безудержных кутежах, в горячих объятиях продажных женщин, но ничего ему не помогало. Он забывался лишь на короткое время, но наступало похмелье, и тоска по Вере накатывала с новой силой. Ни в чём Пабло не находил спасения. Жизнь без Веры не представляла теперь для него смысла.
«Увидеть бы её ещё хотя бы раз, − думал он. − Прикоснуться губами к её руке. Не о чем больше и мечтать, нечего больше и желать».
Пабло решил во что бы то ни стало разыскать Веру. Для этого, бросив Сорбонну, вернулся в Россию. Вера не оставила адрес, и он знал только то, что Ольга Андреевна дружит с Анной Владимировной Коряковской. Рассчитывая на её помощь, он и приехал в Воронеж.
Анна Владимировна не обрадовалась визиту Пабло, у неё имелся свой сын, для которого Вера могла бы стать отличной партией, но всё-таки сжалилась над несчастным и устроила ему встречу с Верой.
Пабло задыхался от счастья! Увидев Веру, он бросился к её ногам и готов был разрыдаться от нахлынувших чувств, но Вера оставалась холодна и появление Пабло приняла равнодушно. Тогда он решился на предложение руки и сердца.
− Вера, жизнь моя, знайте: наша встреча с вами не случайна – это судьба! Моя любовь к вам навек! Станьте моей женой, и вы ни в чём не будете знать отказа! Я никогда не обижу вас и сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы были счастливы. Если вы откажете мне и покинете, я погибну!
Как же жалок был Пабло в глазах Веры в эту минуту. Она смотрела на него с презрением и даже брезгливостью.
− О вашей погибели я уже слышала в Кисловодске, однако вы живы, − рассмеялась в ответ Вера. − Я никогда не буду вашей женой и прошу мне более не докучать.
Решительный отказ Веры не оставил Пабло надежды на счастливое будущее, так как будущего без Веры для него не существовало, и рассудок Пабло помутился. В ту же ночь он застрелился на мостовой. Так красота Веры стала приносить беды.
− Ах, какое несчастье! Какое несчастье! − причитала Ольга Андреевна. − Мне всегда не нравился этот юноша. А теперь эта ситуация может сильно навредить Верочкиной репутации. Отныне мы рискуем потерять много выгодных претендентов на руку нашей дочери.
− Оля, что ты говоришь?! − возмутился Петр Иванович.
Ему не было никакого дела до выгодных претендентов. Он боялся, что драма, произошедшая с Пабло, может сильно навредить душевному равновесию его молодой, неопытной дочери. А вот сама Вера к произошедшей трагедии оставалась, совершенно равнодушна. Она уже давно не слушала родителей, и мысли её витали где-то очень далеко и от самоубийства Пабло, и от переживаний отца и матери. По её красивому лицу блуждала едва заметная улыбка.
Глава 28
− Звезда! Зажглась первая звезда!
Егор быстро сбегал по лестнице, крепко держа за руку Ксюшу, и тянул её за собой. В этот вечер она была рядом с ним и по традиции, как самому младшему в семье, рассказывала о рождении Христа. Но Егор не слушал рассказ, который давно знал, а только завороженно смотрел в вечернее небо. Он ждал, когда же загорится та самая заветная Вифлеемская звезда.
Теперь пост был закончен, и Егору не терпелось скорее заглянуть под ёлку, где их всех должны были ждать рождественские подарки.
Егор рос добрым, ласковым и доверчивым мальчиком. Он тянулся к книгам и упорно не хотел взрослеть. Его тёмно-карие глаза смотрели всегда по-детски наивно. Он не знал обид, ведь в приютившей его семье Сенявиных не делали разницы между ним и остальными детьми − так сильно любили.
Тем временем лесная красавица, украшенная забавными ёлочными игрушками и свечами, уже раскинула игольчатые лапы в самом центре большого зала, а на стоящем рядом массивном столе белоснежно сияла накрахмаленная скатерть и, пробуждая аппетит, слышался запах расставленных угощений.
Рождественский сочельник в доме Сенявиных хоть и оставался семейным ужином, всё же на кухне с самого утра традиционно готовились двенадцать блюд. Но, по настоянию Петра Ивановича, невзирая на закончившийся пост, пища оставалась скромной.
Этот вечер в барской семье очень любили: он казался сказочным. Всё семейство участвовало в приготовлении праздничного стола, дарили друг другу подарки, а на окнах, за которыми большими хлопьями падал пушистый снег, зажигали свечи.
− Ксюша, а что бывает, когда Рождество выпадает на субботу? − спросил Егор сидевшую рядом за столом кузину.
− Если Рождество выпадает на субботу, то зима будет ветреной, а весна и лето сырыми, − ответила Ксюша. − Будет недостаток плодов, но будут они хороши. Осень придёт сухой, а вот овцам будет погибель – много падёт скота.
− Ты это верно знаешь? − удивился Егор.
− Так говорят, − серьёзно ответила Ксюша.
− Кто говорит?
− Моя старая няня сказывала, когда я была ещё совсем маленькой.
Ксюша посмотрела за окно и радостно закричала:
− Смотрите! Смотрите! Ряженые за окном! В гости к нам!
Незнакомцы на улице громко запели:
Тяпу-ляпу,
Скорей дайте коляду!
Ножки зябнут,
Я домой побегу.
Кто даст,
Тот князь,
Кто не даст –
Того в грязь!
Колядовавших тут же пустили в дом. Наряженные в смешные костюмы, они продолжали петь и танцевать. Узнав в них семейство Мищенко – Арсения с Глашей, озорную Злату и большого неуклюжего Митрофана Спиридоновича, Ксюша с Егором, громко смеясь, присоединились к ним. Пустилась в пляс и Ольга Андреевна с Верой, даже Петр Иванович, отбросив трость, последовал за домочадцами. Все они хохотали и были в эти минуты совершенно счастливы.
Дети за стол больше не садились. Оставив родителей наедине со своими взрослыми разговорами, переодевшись в карнавальные костюмы с большими бумажными звездами и фонариками в руках, они пошли гулять по селу и стучаться в те дома, где на окнах были зажжены свечи.
Молодые княжны Сенявины обожали рождественский сочельник, когда, освободившись от всех сословных правил, запретов, наравне со всеми деревенскими мальчишками и девчонками, они пели рождественские песни, шутили, танцевали и разыгрывали целые спектакли. Им нравилось без стеснения заходить в дома односельчан, где их приглашали к столу и где они могли участвовать в непривычной для них жизни. Жизни незнакомой и загадочной.
Ночь клонилась к утру, но никто не расходился к тёплым печкам. Мороз щипал нежные щёчки княжон, снежные сугробы, озаряемые яркой луной, искрились, как в сказке. Украшенные светящимися фонариками дома ни в какие другие дни года не выглядели такими картинными. Наряженные ёлки во дворах, над которыми возвышался едва заметный дымок из печных труб, одинокая сосна, укутанная снегом, − всё создавало неповторимую магию волшебства.
Но вот с широкого выгона послышались звуки гармони, смех и беззаботное пение:
Ходит коляда по святым вечерам,
Заходит коляда в Богоявленское-село.
Собирайся, селяне,
Будем с колядой!
Открывайте сундучок,
Доставайте пятачок!
Открывайте, коробейники,
Доставайте копейки!
Подходи, не робей,
Сейчас народ потешим.
Кто будет чёртом, а кто лешим!
А кто никем не хочет
Пусть за пятак хохочет!
Эта хулиганская колядка собрала вокруг шумной компании, вышедшей на выгон, много наряженных, развесёлых молодых мальчишек и девчонок. Отвечая на их коляду сильным, бархатистым голоском, запела свою и Злата:
Воробушек летит,
Хвостиком вертит…
Продолжая её песенку, зазвучал знакомый, почти братский для одиннадцатилетней Златы Васькин голос:
А вы, люди, знайте,
Столы застилайте…
Переодетого в лешего Ваську с трудом можно было узнать.
Соединившись в один большой хоровод, все принялись приветственно обниматься и поздравлять с Рождеством. Молодёжь удивлённо хохотала, угадывая друг друга за нелепыми нарядами. А Митька, подойдя к стройной фигуре в длинном плаще с капюшоном, закрывающим лицо, тихо проговорил следующую строчку начатой колядки:
− Гостей принимайте…
Фигура в черном плаще так же тихо ласковым голосом ответила, протягивая ему зажжённую свечу:
− Рождество встречайте!
Приняв свечу, Митька опустил голову к рукам своей собеседницы и нежно поцеловал её ладошки. Он мог узнать Веру из тысячи фигур, и даже в этот морозный вечер чувствовал её особенный запах. Вера же, в свою очередь, недоумевала, как этот простой крестьянский юноша мог быть таким внимательным, таким ласковым? Никто из её богатых поклонников не отличался подобной чуткостью к ней. Все терялись и замирали перед её совершенством, и только Митька следил не за красотой Веры, а за тем, что происходит рядом с ней, чтобы в любой опасный момент закрыть своей спиной, уберечь от любых невзгод. Это-то и покорило сердце Веры.
Сейчас они были счастливы затеряться во всеобщем веселье, когда никто не обращал на них внимания, кроме звезд да заледеневших донских вод, когда никто не заметил в большой компании их отсутствия. И только где-то уже совсем далеко раздавалось едва слышное пение:
Ты нас будешь дарить –
Мы будем хвалить,
А не будешь дарить –
Мы будем корить!
Коляда, коляда!
Подавай пирога!
Глава 29
На следующий вечер в доме Сенявиных давался бал. Гостей угощали изысканными французскими блюдами, для приготовления которых специально из столицы был выписан повар-француз. Но не ради угощений собрались у Сенявиных гости. Главной приманкой являлась старшая княжна, красавица Вера.
Кто не знал княжны Веры, непременно желал познакомиться с ней − с той, о ком как о мифологической богине слагались легенды. А кто имел счастье знакомства, чувствовал постоянную потребность хоть издалека, хоть иногда, но видеть её. Мужчины слетались к Вере, как мотыльки на яркий свет, и, едва представленные ей, тут же объяснялись в любви. Женщины же остерегались её и ревновали к красоте, сплетничая о романах, которых не было, пытаясь создать для неё дурную репутацию. Но вместе с тем и опасались коварного ума этой надменной красавицы, всё подмечающего взгляда и мстительного характера, отчего и позволить себе эти сплетни могли лишь втайне от Веры. Но, несмотря ни на что, даже самые злые языки сходились во мнении, что прекрасней девушки они не встречали.
На этом рождественском бале Вере был представлен граф Платов. Этот человек был по-настоящему богат. Получив в наследство от бездетного дядюшки золотопромышленника миллион на банковском счету и в придачу имение в Воронежской губернии, тянущее еще тысяч на двести, он сделался не только миллионером в двадцать восемь лет, но вместе с тем гордым, эгоистичным и заносчивым любимцем женщин.
К объявленному на бале сюрпризу – живой картине, он отнёсся скептически. Декорации леса, выставленные слугами, вызвали у него усмешку:
− Для чего этот лес, когда мы и без того в дремучем провинциальном лесу?
Зазвучала музыка. Из глубины декорации вышла Ксюша в платье, словно собранном из луговых цветов. Сев на декоративный камень, она оголила миниатюрные стопы, сложила руки на поднятых коленях и опустила на них голову. Её серые глаза опустились в невидимый пруд.
− «Алёнушка»! – мгновенно угадали картину гости.
− А известно ли вам господа, первоначальное название сей картины? «Дурочка Алёнушка», − оскалил белые зубы Платов.
Насмешливого и колкого на язык, его не многие выдерживали более десяти минут, присутствующие рядом отвернулись и сейчас.
Но вот фольклорные мотивы сменились звуками мандолины, и русский лес сменился итальянским двориком. На сцену вышла Вера в белой рубашке спущенной на белое округлое плечо, блестящие, гладко зачёсанные на прямой пробор чёрные волосы собраны на затылке в узел. Взглянув на Платова, она улыбнулась, подмигнув маслиновым глазом, и нежно ухватив изящной рукой гроздь белого винограда, замерла. Платов побледнел и встал как вкопанный.
− О, да у нас новый Пабло! – смеялась на следующий день Вера.
После бала граф Платов сделался постоянным гостем в доме Сенявиных. Теперь по утрам он присылал Вере розы, жемчуга и бриллианты, а вечерами сидел рядом в гостиной, и молча не сводил с неё глаз.
− Как же мне надоел этот Платов, − жаловалась Вера Глаше за чаем. Огонь в камине разгорался, а языки пламени, казалось вот-вот перекинутся на сосуды из тёмного стекла с удлинёнными горлышками, геометрически точно расставленные на каминных полках. − Ах,
Боже мой! Боже мой! Куда мне от них всех деваться?
− Что ты, Вера? − искренне удивлялась Глаша. − Он молод, умён, богат, любит тебя. Вон подарки какие дарит! Ах, кабы мне такого.
− Не нужны мне его подарки, и сам он не нужен, − уверенно ответила Вера.
− А ежели посватается? − спросила Глаша.
И действительно, в один из вечеров граф Платов приехал к Сенявиным сильно взволнованным. Потупив взор, он, казалось, собирался с какими-то одному ему известными мыслями или чего-то боялся, и видел только, как вышитая золотом туфелька с заострённым носом и каблуком-рюмочкой, будто маятник, двигалась влево-вправо, влево-вправо. Вера словно издевалась над ним, нарочно не спуская с него своих пытливых черных глаз.
В этот вечер Вера была скромно причесана, лишь густая черная коса спадала набок, а из украшений она надела только любимый эсклаваж. В присутствии Платова Вера нарочно игнорировала подаренные им украшения, демонстрируя тем самым своё равнодушие к нему и презрение к богатству.
Но вот граф Платов глубоко вздохнул и вкрадчиво заговорил:
− Вера Петровна, сегодня я имел честь говорить с вашими родителями и просить руки вашей. Я до конца моих дней буду благословлять минуту, когда Петр Иванович и Ольга Андреевна великодушно ответили мне согласием.
При этих словах «маятник» Вериной ножки остановился. Она замерла и побледнела, граф же бросился к её ногам и с прерывающимся дыханием продолжил говорить:
− Вера! Милая, любимая Вера! Увидев вас впервые, я мгновенно потерял рассудок. Все эти два месяца каждый день я только и думаю, что о вас! Вера, клянусь, со мной вы ни в чём не будете знать нужды! Я исполню любой ваш каприз, предугадаю любое ваше желание! Вы никогда не пожалеете о том, что стали моей женой! Для графини Платовой не будет ничего невозможного!
Слушая его, ни один мускул не дрогнул на лице Веры. Она лишь слегка закусила нижнюю губу и устремила взор на образа.
