Екатерина Дроздова
Богоявленское
Глава 37
На длинной деревянной скамейке за красной кирпичной стеной, окружающей сенявинские владения, сидел Митька, затачивая ножичком сломанную ветку дерева. В его васильковых глазах читалась непривычная озабоченность. Он устал разрываться между двух огней – сестрой Машей и возлюбленной, княжной Верой. Устал врать обеим. И думал только о том, как вырваться из этого капкана, в котором оказался, как выпутаться и никого не обидеть. Но зазвучавший звон колоколов заставил Митьку отвлечься от терзавших мыслей и, тяжело вздохнув, перекреститься, подняв глаза на золотые купола. Взглянув на выходивших из церкви Иоанна Богослова односельчан, он заметил, как из этой мерно идущей змейки людей отделился худощавый, невысокого роста молодой человек и направился к нему. Это был Васька, Митька сразу узнал его.
− Здорово ночевали! − сказал он, подходя к Митьке.
− Слава Богу! − невесело ответил тот.
− Чё сидишь тут такой ненастный? В церковь уж который день глаз не кажешь? Отец Прокофий про тебя спрашивал?
− Некогда. Вот молодого барина дожидаюсь, он нонче в Петербург уезжает, надобно до Воронежа отвезть.
− Скоро он! Чё же, один едет али с товарищем своим? − с неподдельным любопытством и озабоченностью спросил Васька.
Слухи о нежной привязанности Ксюши к Алексею Валерьевичу быстро разнеслись по Богоявленскому, и безудержная ревность жгла горячее Васькино сердце.
− Почём я знаю? − ответил Митька. − Сказано барина отвезть, а остальное не моя забота.
− А чё, правду Сенька гутарит, кубыть Митрофан Спиридоныч тебя к себе в Рамонь работать звал и даже пятьдесят копеек за день давал?
− Правда, − нехотя ответил Митька.
− А чё ж отказался? Пятьдесят копеек – цена дюже хорошая.
− К чему? На службу мне вот-вот. Потому и наниматься не стал.
− А я-то подумал: Веру Петровну оставить боишься, − рассмеялся Васька, не отводя от Митьки любопытных глаз.
Васька уже долгое время допытывался у Митьки правды об отношениях с Верой, слухи о которых множились день ото дня, но тот всегда отмалчивался. Не ответил он и сейчас, но Васька всё не унимался.
− Ну коль на службу, то Митрофан Спиридоныч будет доволен, − рассудил Васька. – Чую: он и переманивал тебя отсель, чтоб от Веркиных глаз подале ты был. Сеньку свово в мужья ей метит, рыжий пёс. Да только куда ему, слюнтяю энтому? Не по рылу каравай! А Спиридоныч, гадская морда, всё богатеет. Надысь хату свою каменным забором огородил. У всех плетни, а у него, глянь-ка, каменный! Ну, ничего, дай только срок – никакая ограда ему не поможет!
При последних словах Васька выпрямился и весь словно расцвёл. Голос его звучал громко и уверенно.
− Ты чё мелешь-то? − удивился Митька. − Не пойму я тебя чё-то! И Сеньку обругал. За что так люто ненавидишь Мищенко? А ведь он тебя в Москву лечиться отправлял, когда ты малой был, денег не пожалел.
− А чё их жалеть, ворованные-то?! − вскипел Васька.
− А мне вот всё одно, − ответил Митька. − Не у меня ведь ворует – и ладно.
− Вон ты какой, − протянул Васька. − О себе только заботу имеешь! А я вот в последнее время всё чаще Марка Вацлавича вспоминаю. Какие слова гутарил! Какие рассуждения имел! Вот человек был! Все о себе, а он о людях печалился!
− Тоже мне нашёл, кого вспоминать? − возмутился Митька. − Он нас с Манькой чуть по миру не пустил, а он вспоминает.
− Так его вины в том нет! Всё из-за душегубов энтих! − кивнул Васька на княжескую усадьбу. − Эх, такого человека загубили. Где он тепереча, жив али сгинул где?
− А ты крестного свого Архипа поспрашивай, − предложил Митька. − Он ведь его сюды притащил.
− А и правда, − обрадовался Васька. − Ох, и голова же ты, Митька. А ведь я об том и не подумал.
− Вот только сдаётся мне, Васятка, другая печаль тебя мучит, − сказал Митька. − Завидуешь ты богатству Спиридоныча, вот и весь сказ?
Васька на эти слова только рукой махнул, но про себя знал, что прав был друг его. Ваську и в самом деле жгла черная зависть к богатству Митрофана Спиридоновича, растущего, как на дрожжах. За неимением такового у себя он понимал, что не светит ему в жизни ни такие же утехи, ни Ксюшина любовь, к которой с его-то происхождением, не то что посвататься, а даже к руке прикоснуться не светит. А что ему тогда светит? Всю жизнь батрачить на этого самого Митрофана Спиридоновича, как его отец. Как отец унижаться, кланяясь, завидев хозяина. Вот только не в его это было характере. Васька с детства рос упрямым, бесстрашным и злопамятным. В душе он таил обиду даже на Митьку: за красоту, за силу, за то, что никогда ему не подчинялся.
− Ну побрехали и будя, − сказал Митька. − А то вон Андрей Петрович скачут, могёть услыхать.
И вскочив с места, Митька подбежал к Андрею, взяв под уздцы его коня и приветствуя молодого барина.
− Здравствуй, голубчик! − вежливо ответил Андрей. − Всё ли готово к отъезду?
− Всё готово, Андрей Петрович, только вас дожидаемся!
Андрей быстрыми шагами направился в дом. Он торопился обнять на прощание отца и поцеловать любимую сестру Ксюшу.
− Доброе утро, душа моя! − ласково улыбаясь, сказал он, войдя в комнату к Ксюше.
Он подошёл к окну. На улице начался дождь, и ветер обрывал листву с деревьев, а в комнате его младшей сестры было уютно и тепло. И Андрей не мог понять, от чего же больше этого тепла: то ли от малинового бархата, обнимающего стены Ксюшиной комнаты, всевозможных ширм, этажерок, то ли от её улыбки.
Андрею было грустно от того, что приходилось вновь расставаться с Ксюшей. Брат и сестра, словно близнецы, привязанные друг другу с малолетства, не любили этих печальных, но вынужденных сцен прощания, Ксюшиных слёз и молитв Андрея о её благополучие. Но в этот раз Андрей был спокойнее: он оставлял сестру с любимым другом. Невзирая на отъезд Андрея, Алексей Валерьевич согласился провести остаток отпуска с семейством Сенявиных, чем несказанно обрадовал и Петра Ивановича, и, конечно, Ксюшу.
Веселее была и Ксюша, она едва могла скрыть свои теплые чувства к Алексею Валерьевичу и торопилась поделиться ими с любимым братом, единственным человеком в семье, которому легко могла доверить самые сокровенные свои тайны. Не стесняясь и не боясь осуждений, принимая любые его советы.
− Вижу, Ксюша, как вы подружились, − давно уже всё понимая, сказал Андрей. − Бесконечно этому рад.
− Ах, Андрей! − крепко обняла его за шею Ксюша.
− Да, вместе вам будет нескучно, − улыбнулся Андрей. − Только умоляю тебя, дружочек, не читай ему французских романов, после развода они сильно утомляют его.
− Развода?! − отпряла Ксюша от брата.
− Да, развода! − с грустью подтвердил Андрей. − Алексей Валерьевич женился ещё в Варшаве. А вернувшись с войны, узнал, что супруга его спуталась с каким-то прохвостом. Страшное предательство! В то время, пока супруг на войне… Но, впрочем, не нам судить её. Важно ещё и то, что развод – дело непростое, как ты понимаешь. Для этого должны быть представлены доказательства супружеской неверности. И Алексей Валерьевич, оберегая честь хоть и предавшей, но всё-таки жены, взял вину на себя. Это стало тяжелым испытанием для него. И порой я думаю, что всё это послужило причиной его замкнутости, даже кажущейся черствости. А в глазах его и сегодня бывает щемящая тоска.
− Ах, разве же так можно? − всплеснула руками Ксюша.
− Нельзя! − ответил Андрей. − Однажды и тебе предстоит быть женой, поэтому всегда помни об этом!
Тем временем в большой гостиной собралась вся семья, чтобы проститься с Андреем. Он расцеловал мать и сестёр, терпеливо выслушал наставления отца, впервые заметив на его лице глубокие морщины и печальный взгляд, и думал про себя: «Дорогой мой отец! Клянусь, ты будешь гордиться мной! Я жизни не пожалею, но не опозорю ни нашу фамилию, ни твои первые седые волосы!»
А потом Андрей долго-долго не мог наговориться с Алексеем Валерьевичем, с обожанием заглядывая в его глаза. И всё это время в ожидании своей очереди крутился рядом Егор. Он так ждал этой возможности обнять Андрея и сказать ему на прощание свои, пусть по-детски наивные, но очень важные слова. Но Андрей только похлопал его по плечу и пообещал написать из Петербурга. С горечью Егор осознал, что для него места в сердце Андрея почти не осталось. Теперь оно было занято Алексеем Валерьевичем, взрослым, интересным и легендарным. А что же он? Юнец, совсем мальчишка. Чем он мог быть теперь интересен Андрею? Увы, ничем. И он это понимал. И что же ему оставалось? А ему оставалось ждать, что однажды и на его жизненном пути встретится такой же друг, взрослый и интересный, с которого он будет во всём брать пример. И действительно, он не заставит себя долго ждать и уже совсем скоро окажется рядом, заменит ушедших так рано родителей, заменит Андрея. Но что это будет за человек? Ах, если бы Андрей только знал, всё бы отдал, чтобы вернуть этот день, который станет поворотным в жизни Егора, и не оттолкнул бы его так неряшливо от своего сердца, оставил бы при себе. Но Андрей был ещё слишком молод, он не мог понимать, из каких, казалось бы, незначительных поступков складываются звенья прочной цепи, которая в будущем может послужить виселицей для миллионов людей.
Глава 38
Громкими разговорами, зычным смехом и хулиганскими песнями наполнились улицы Богоявленского ранним осенним утром 1912 года. Уборка урожая была окончательно завершена, а значит, пришла пора всем юношам призывного двадцатилетнего возраста нести воинскую повинность. Уходили работники и со двора князя Петра Ивановича Сенявина. Был среди них и Митька Чадин, его ждала трехлетняя служба в пехоте.
Как ни уговаривали Митьку сестра Маша и тайная возлюбленная княжна Вера остаться, никого не послушав, он сделал по-своему. Не дожидаясь жеребьёвки, решавшей кому призываться на действительную военную службу, а кому зачисляться в ополчение, Митька попросился в армию добровольцем. А ведь попроси он князя Петра Ивановича об отсрочке, и ему не пришлось бы служить вовсе. Но службой в армии Митька спасал себя.
Он слишком устал от той жизни, в которую по глупой юности своей ввязался. Он устал давать обещания и сестре, и Вере, и одновременно с этими обещаниями врать обеим. Он устал от косых взглядов односельчан и насмешек Васьки. Он уже давно проклял тот день, когда послушался Машу и вступил в эту придуманную ей авантюру. Таким образом, Митька решился наконец избавиться от цепей, настолько запутавших его жизнь, что порой выходом из неё он видел только смерть. Он уходил с твердым намерением никогда больше сюда не возвращаться и не видеться ни с Верой, ни с Машей.
Дать последние наставления и благословить призывников на верную службу царю и отечеству на крыльцо усадьбы вышли князь Петр Иванович и уже сделавшийся своим в семье ротмистр Серебрянов. За сухой, сдержанной речью Алексея Валерьевича и вдумчивыми, сердечными, почти отеческими наставлениями отца следила восторженная Ксюша. Подобную сцену она наблюдала каждую осень, но в этот раз за прощанием с призывниками она следила особенно внимательно. Уж слишком много сейчас уходило на службу знакомых с детства и близких её простому, доброму сердцу людей.
Ксюша постоянно оборачивалась на дверь своего дома в ожидании увидеть старшую сестру, но та не выходила. Ксюша не понимала: неужели Вере неинтересно посмотреть на призывников, проводить их в далёкий путь. Младшая княжна даже не догадывалась, что всего несколько дней назад её гордая и неприступная сестра, узнав о решении Митьки, стояла перед ним на коленях, обхватив за ноги, и умоляла остаться. И день без Митьки казался ей невыносимым, а три года звучали так же страшно, как смертный приговор. Не догадывалась Ксюша и о том, чего стоило Вере это самообладание, когда ей хотелось выбежать из дома, броситься на грудь любимому Митьке и долго-долго целовать его у всех на глазах. Но разве могла она себе это позволить? И оставалось ей только беззвучно рыдать, запершись в своей спальне и медленно сходить с ума от мысли, что расстаётся с возлюбленным так надолго.
А вот приехавшая к усадьбе Сенявиных Злата оказалась прозорливей и, указав пальцем на окно Вериной спальни, с торжествующим злорадством спросила:
− А что у вас там, плач Ярославны?
Но Ксюша не поняла этого вопроса и только пожала плечами в ответ. И глядя вслед уходящим призывникам, увидела, как один из них, самый высокий и статный, обернулся и, сняв шапку, поклонился родному Богоявленскому, словно навсегда прощаясь с ним, а затем поторопился догнать своих товарищей. Ксюша узнала его, это был Митька. Она вспомнила, как он развлекал её и Егора, когда они были маленькими, вырезая свистульки и катая на лошадях. И несмотря на светлую грусть, воспоминания эти озарили её лицо ласковой улыбкой.
Но вот голоса провожавших отцов и матерей, сестёр и друзей затихли, и все стали расходиться по своим делам. Ушла на барскую кухню заплаканная Маша, ушёл Арсений, тяжело воспринявший расставание с другом Митькой. И только изрядно пьяный Васька всё не отходил от княжеской усадьбы.
− А ты что же, братец, в ополчение попал? − спросил его Алексей Валерьевич.
− А я, ваше благородие, к призыву не подлежу! Потому, как у мамки с папкою один! − ответил Васька с нескрываемой неприязнью к Алексею Валерьевичу.
− Хороша опора! − иронично поморщился Алексей Валерьевич, глядя на Ваську сверху вниз.
Васька ненавидел Алексея Валерьевича уже за то, что тот жил с Ксюшей в одном доме, имел возможность видеть её когда угодно, беседовать наедине, целовать руку. А бурные слухи об их нежной привязанности друг к другу жгли Васькино сердце, не давая спокойно жить. К тому же Васька понимал, что Алексей Валерьевич – блестящий офицер, дворянин и, самое главное, холост, а значит, в любой день может посвататься к Ксюше. А кто он сам? Батрак, сын батрака, внук батрака. И такое положение вещей не оставляло ему ни малейшего шанса на победу за Ксюшино сердце. Однако терять ему было нечего, и трусом он никогда не слыл, поэтому сейчас готов был на любой вызов. И только появление Ксюши не дало в эту минуту разразиться скандалу. Увидев её светлые, ласковые глаза, Васька замолчал и, сняв с плеча гармонь, громко, так, чтобы все вокруг слышали, затянул любимую всеми дончаками песню:
Не для меня придёт весна,
Не для меня Дон разольется,
Там сердце девичье забьётся
С восторгом чувств – не для меня.
− Вы не сердитесь на него, он очень славный, − заступилась за Ваську Ксюша. − Только мучает его что-то в последние дни.
Ксюша внимательно посмотрела на Алексея Валерьевича, будто изучая каждую черточку его лица. После рассказа Андрея о браке Серебрянова и тайне его развода Ксюша воспылала к нему ещё большей влюбленностью. Запретные мысли поселились в её голове, и справиться с ними она не могла. Ксюша с любопытством думала: а как это оказаться с ним наедине? Как это быть его женой?
− Знаете, мне порой жаль, что я не родилась мужчиной, − с серьёзной интонацией сказала Ксюша. − Из меня бы тоже вышел замечательный офицер. Я могу поддержать любую беседу об армии. К примеру, я знаю, что состав сухопутного воинства состоит из пехоты, кавалерии, артиллерии и технических войск. А кавалерия подразделяется на гвардейскую и армейскую. И вообще я всё-всё знаю о кавалерии!
− Ксюша, какая же вы прелесть! − рассмеялся Алексей Валерьевич. − Вы не поверите, но никогда прежде мне не было так весело, как сейчас с вами. Только зачем вам всё это? Для чего вам эти знания?
Но, не меняя серьезного тона, Ксюша вдруг сказала:
− Знаете, я давно держу в сердце тайну, которую могу поведать только вам! Алексей Валерьевич, я люблю вас!
− Что за вздор?! − ни секунды не думая, твердо ответил он. − Ксенюшка, милая, послушайте моего совета. В вашем юном возрасте не стоит так увлекаться книжными романами!
Кровь прихлынула к лицу Ксюши. В эту минуту ей казалось, будто её облили кипятком, так сильно загорелись от стыда щёки. Ксюше захотелось в эту же секунду испариться, провалиться, всё что угодно, только бы он перестал с таким осуждением смотреть на неё.
Закрыв ладонями глаза, как можно быстрее она бросилась в дом и до следующего утра не выходила из своей комнаты. Ксюша, не переставая плакала и ругала себя за это нелепое признание, а успокоившись, стала подбирать слова, которые могли бы объяснить и извинить этот опрометчивый поступок.
Всю ночь, не смыкая глаз, она провела у зеркала, пытаясь найти в себе изъяны, заставившие его так ей ответить: «Ах, если бы я была так же хороша, как Вера, тогда он непременно влюбился бы в меня и ответил взаимностью. А что я? Я не хороша! Не хороша!»
Ксюша придумала с десяток причин, повлиявших на отсутствие взаимных чувств у Алексея Валерьевича, упорно не замечая одну, самую главную – свою преступную молодость. Двадцать лет! Именно такая пропасть разделяла их. Разница в возрасте в двадцать лет!
Наутро, набравшись храбрости, Ксюша спустилась к большому столу, за которым обычно завтракала вся семья. Так было и сегодня, вот только Алексея Валерьевича за ним не оказалось.
− Наш гость рано утром уехал в Петербург, − сказала Ольга Андреевна.
Медленно опустившись на стул, Ксюша только безвольно обхватила руками свою белокурую голову.
Глава 39
После отъезда Алексея Валерьевича всегда такая подвижная и оживленная Ксюша сделалась печальной и молчаливой. Ничто не доставляло ей радости. Она забросила книжки, фортепьяно, альбомы и краски, совсем перестала выходить на улицу. И оставшись наедине со своими печальными мыслями, со своей отвергнутой любовью, Ксюша мгновенно повзрослела. И вся её прежняя цветная жизнь стала вдруг серой, безрадостной и потеряла всякий интерес.
Сначала, подолгу стоя у большого окна в зале, Ксюша пристально всматривалась вдаль в надежде разглядеть там долгожданного путника. Бежала на каждый звон колокольчика в дверь, надеясь увидеть на пороге его, такого далекого и долгожданного. Но вот вслед за опавшей листвой закружили белые снега, а он так и не появился, так и не прислал ей ни одной весточки о себе. Потом Ксюша попыталась забыться в молитвах, то прося у Бога новой встречи с Алексеем Валерьевичем, то остуды на своё пылающее сердце. Но заветный образ вновь и вновь вставал перед ней, являлся во снах. А воспоминания всё возвращали её в те счастливые дни, когда он был рядом, дарил фиалки, читал «Онегина» вслух, терзая и терзая её душу.
Перемены в маленькой княжне замечали все домочадцы, но никто не придавал этому явлению большого значения, списывая кто на осеннюю хандру, кто на взросление, кто на отъезд любимого брата, связь с которым у Ксюши была особенно крепкой. И только умная, внимательная Вера понимала истинную причину грусти сестры.
− Надеешься, что он вернётся? − спросила однажды Вера, застав Ксюшу стоящей у окна.
− Надежда есть ожидаемая уверенность, а у меня её нет! − ответила та, не сумев сдержать слёз на последних словах.
Вера перевела взгляд с сестры на окно, подумав про себя: «Как же мы похожи нынче. Преданные и забытые».
Но даже эта такая близкая печаль не заставила Веру пожалеть сестру. Природная холодность оставляла её безразличной к Ксюше. У Веры была своя грусть и чужой для неё не существовало.
А ведь без Митьки Вера, как и Ксюша без Алексея Валерьевича, впала в уныние. Как и для Ксюши, все её дни теперь стали настолько одинаковы, что, казалось, ничем не отличались один от другого. Она даже перестала следить за календарём. Но всю эту печаль она могла преодолеть ради счастливой минуты их встречи. Вера готова была ждать Митьку хоть целую вечность, но уверенности в том, что он вернётся, у неё не было. Вера чувствовала, что в Митькином сердце живёт какая-то тайна. И все свои мысли и сомнения она могла поведать только одному человеку – Чадиной Маше. Митькина сестра единственная была посвящена в тайны Вериной любви. Вера успела привязаться к ней как к родной, но вот и Маша сразила неожиданным известием о своём отъезде.
− Не успел Митин след простыть, как покидаешь меня ты, − грустно сказала она, стоя у застывшего пруда. − Для чего вы оставляете меня одну?
− Будет вам, Вера Петровна! − равнодушно ответила ей Маша. − Чёй-то одну? Всё ваше семейство туточки!
− Семейство… − задумчиво повторила Вера. − Что мне за дело до семьи? У отца одна печаль – Андрей! У матери – Ксюша! А я? Я с детства живу как на торгах. Кто больше даст, за того и выдадут, будь то хоть старик или калека, да хоть сам чёрт с рогами. Они же в долгах живут, как в кандалы закованы, а мама всё о роскошной жизни грезит. Платов обещал по долгам этим расплатиться – вот и дала она согласие на брак, желания моего не спросив. Так и уйду с молотка! А ведь они, если хочешь знать, ни разу и не поговорили со мной как с дочерью. Ни разу не поинтересовались, что у меня на душе? Какой я желаю видеть свою жизнь? Я лишь часть княжеской фамилии. Сначала няньки, потом гувернантки, экипажи, наряды. Все вложения для выгодной перепродажи. За всю жизнь ни разу никто и не обнял. А ты говоришь: семейство. Ах, Маша! Милая Маша! Ну для чего тебе этот Воронеж? Для чего? Останься, я всё тебе дам: работу непыльную, деньги, платья!
− Благодарю, Вера Петровна! Да только я от работы не бегаю, сами знаете. А без Митьки мне тута всё одно жизни не будя. Бабы вон до сих пор на меня искоса глядят. Ничего, земля-то она большая, глядишь, и для меня место в городе найдётся. А тама жизня покажет. Могёть, ещё и свидимся где.
Переживания княжны Веры были Маше безразличны. После ухода Митьки в армию все её хитрые планы рухнули, и Маша потеряла к Вере всякий интерес. Теперь в Богоявленском её ничего не держало, поэтому-то она и решила отправиться в Воронеж, быть может, там ей удастся найти лучшей для себя доли.
