Екатерина Дроздова
Богоявленское
Глава 40
Так и шёл день за днём, а Богоявленское жило своей простой, незатейливой жизнью. Но вот вновь зашумели его улицы и запели. Потому как во всю Российскую Империю пришёл один из главных христианских праздников – Крещение.
Двухнедельные Рождественские святки заканчивались, и наступил Крещенский сочельник. Перед Богоявлением Господним все семьи в селе, как и перед Рождеством, собирались за общим столом, к которому подавались постные кушанья из риса, мёда и изюма, готовилась кутья. А в церковь Иоанна Богослова потянулась очередь за святой водой.
− Праздник Крещения называют ещё праздником Богоявления, − говорили своим детям родители. − Потому что при крещении Господа явилась миру Пресвятая Троица: «Бог Отец глаголил с небес о Сыне, Сын крестился от святого Предтечи Господня Иоанна, и дух святой сошёл на Сына в виде голубя».
С этими словами мальчишки и девчонки выпускали в небо воркующих птиц. Вечером же, дабы оградить свои жилища от проникновения в дом нечистой силы, которая, по народным поверьям, разгуливала по улицам и норовила проникнуть в дома, ставили мелом на всех дверях и оконных рамах знаки креста, считавшегося надёжной защитой от всего бесовского. А молодые смелые юноши и девушки наряжались в костюмы, представляя нечистую силу, чем пугали и веселили прохожих, жгли костры, собирались на игрища, устраивали посиделки. И во всём этом разгуле самой смелой, активной и озорной была тринадцатилетняя Мищенко Злата. Непоседливая, беззаботная, она везде была первой, будь то катание на коньках наперегонки, на санях с гор или «утюгом», когда до двадцати саней неслись они по улице. Повсюду слышался ее громкий смех. А уж в песнях и танцах и вовсе не знала себе равных эта золотоволосая зеленоглазая девчонка. И все вокруг попадали под её настроение. По всему Богоявленскому слышалась затянутая ей под Васькину гармонь песня:
Розпрягайте, хлопцi, конi
Та лягайте спочивать.
А я пiду в сад зелений,
В сад криниченьку копать.
Маруся раз! два! три!
Калина, чернявая дивчина,
В саду ягоды рвала.
Копав, копав криниченьку
У зеленому саду.
Ай не вийде дiвчинонька
Рано-вранцi по воду?
Маруся раз! два! три!
Калина, чернявая дивчина,
В саду ягоды рвала.
И, конечно, не обходился этот вечер без традиционных гаданий, таких увлекательных для молодых девчонок. Спрашивали они имя у прохожих на улице, бросали башмачки, разглядывали узоры на кофейной гуще, ходили к дверям запертой церкви и слушали тишину, а потом рассказывали друг другу, будто чудились кому-то звуки венчального хора, кому-то колокольчика как символ замужества, а кому-то и страшный глухой стук.
Повсюду гудело веселье, и только в княжеской усадьбе Сенявиных оставалось на редкость тихо, ведь некогда подвижная и сияющая безмятежностью, как утренняя роса Ксюша, всегда наполнявшая дом весельем и оживленностью, с тех пор как покинул её Алексей Валерьевич, невообразимо изменилась. Она абсолютно потеряла аппетит и, утратив румяный цвет лица, стала казаться совершенно больной.
Но вот вместе с вьюгой ворвалась в княжеский дом золотоволосая Злата и перевернула всё вверх дном. Румяная и нарядная, пахнущая свежестью и морозом, разбудила сонную дворню, задремавшего своего крестного, князя Петра Ивановича, и супругу его Ольгу Андреевну, словно вихрь, промчавшись по дому. И вот загорелись свечи, засвистели самовары, распахнула Злата и дверь в Ксюшину спальню:
− Так и зачахнешь в своей светёлке! − укоризненно сказала она.
Злата долго ещё рассказывала о весёлом гулянье этого вечера, но Ксюша слушала подругу безучастно, только из вежливости, пока та не предложила:
− А давай гадать!
− Что ты? − испугалась Ксюша. − Грех-то какой!
− А! − махнула рукой Злата, шепотом добавив: − Отмолим!
И полился воск в фарфоровое блюдце. Ксюша долго вглядывалась в замысловатые фигурки, пытаясь разглядеть в них благосклонный исход своей неразделённой любви. Но ничего увидеть не могла. И вдруг, всплеснув руками, вскрикнула:
− Крест! Ах, Златонька! Как страшно!
− А мне купол церковный мерещится, − успокаивала Злата Ксюшу, склонившись над блюдцем. − И круги, будто кольца. Уж не к свадьбе ли?
Как хотелось Ксюше поверить в добрую примету, но время продолжало идти, ничего в жизни её не меняя. Даже в день собственных именин запись в своём дневнике Ксюша оставила совершенно безрадостную: «6 февраля 1913 год. Четыре месяца прошло с того дня, как покинул меня Алексей Валерьевич, но боль от этого расставания и одиночества не становится меньше. Сегодня моё пятнадцатилетие, но жизнь моя решительно кончена. Я ищу, но не нахожу ответ, как же мне жить дальше. Куда деться, если счастливой я больше никогда не стану?»
Слёз у Ксюши больше не было. Разницу между днями и ночами она также перестала замечать. Сутки напролёт Ксюша проводила у огромного со стрельчатой аркой окна, глядя на занесённый глубокими снегами двор и всё ждала, ждала, ждала. Но за окном кружили только вьюги да метели. Родное имение стало казаться ей совсем пустынным и заброшенным. Вокруг было тихо, и только одиноко потрескивали поленья в огромном камине.
Ей, пятнадцатилетней девочке, казалось, что впереди ничего хорошего уже не будет. Она всё пыталась понять, для чего нужна была эта осень, эти прогулки в парке, это чтение вслух, музицирование по вечерам и цветы по утрам, если всё так бездарно закончилось. Для чего Бог свёл их в этом унылом имении? Ведь не бывают же такие встречи случайными? Ведь для чего-то вселил Господь в её сердце эту любовь? Ну не для того же, чтобы так скоро отнять?
Каждый день Ксюша давала клятвы верности Господу, чтобы принял он её молитвы, божилась всем пожертвовать ради возможности быть с Ним, любить Его. И в самом деле, для чего ей эти стены, книги, наряды, экипажи, для чего нужна вся эта жизнь? Для чего всё это по-прежнему есть, а Его нет? И всё, что теперь у неё осталось – только воспоминания.
Глава 41
Одним, ничем не примечательным, мартовским утром, когда уже бежали ручейки и звенела капель, возвращаясь домой после утреннего богослужения, семья Сенявиных увидела возле парадного входа своего дома незнакомый экипаж. А войдя в дом, все ахнули. Кого угодно они готовы были видеть у себя в гостях, но только не его. В большом зале возвращения хозяев ожидал Алексей Валерьевич Серебрянов.
Не обращая внимания на княжон, он поприветствовал Петра Ивановича и Ольгу Андреевну, по-отечески прижал к груди Егора. Обрадованный нежданному гостю князь захватил его в свои объятия. Забегала прислуга. Мгновенно в доме начался переполох.
− Петр Иванович, Ольга Андреевна, мне нужно переговорить с вами с глазу на глаз, − сказал он.
От неожиданности и нахлынувших чувств у Ксюши закружилась голова. Она пошатнулась и чуть было не потеряла сознание, но стоявшая рядом не менее обескураженная Вера подхватила сестру и, обняв за плечи, прижала к себе. Однако не отдававшая отчета своим действиям Ксюша оттолкнула Веру и выбежала прочь из дома. С отуманенной головой и нависшей на глаза пеленой бежала она всё дальше и дальше от этого человека, принесшего ей столько страданий и слёз. Его появление казалось Ксюше неведомым дурманом, помутнением рассудка, от которого и бежала она, остановившись только в парке возле пруда не в силах отдышаться. Нахлынувшие с новой силой чувства переполнили её юное, стремящееся выпрыгнуть из груди сердце.
Ксюша глотала весенний, пахнущий талым снегом воздух, и необъяснимый страх сковывал её дрожащие руки и ноги, а сердце всё рвалось из груди. Время вокруг неё будто остановилось, и она уже не понимала, сколько простояла около это пруда, не чувствуя холода, не в силах обуздать свои мысли и, не прекращая, теребила в руках муфточку, а обернувшись, увидела перед собой Алексея Валерьевича.
Любимый и долгожданный, он стоял перед ней так близко, что хотелось немедля броситься ему на грудь, рассказать, как долгими днями и ночами стояла она у окна в ожидании его возвращения, рассказать всё то, что терзало её сердце, сказать, как сильно она его любит. Но, не сумев совладать со своими чувствами, Ксюша не вымолвила ни слова, только горячие слёзы сами собой потекли по щекам.
Прижав к себе юную, хрупкую Ксюшу, Алексей Валерьевич также не мог подобрать слов, мысленно коря себя за её слёзы. После мучительного развода он и мысли не допускал, что однажды полюбит вновь, и долгие годы счастливо жил, обходясь мимолетными романами. Но вот эта белокурая девочка ворвалась в его жизнь и всё в ней перевернула. Так она была чиста и непорочна, что очерствевшее его сердце забилось вновь, да с такой частотой, что, кажется, прежде и не жило вовсе. И он, такой сильный и отважный, любви своей испугался. В надежде задушить в себе это едва зародившееся чувство он умчался в Петербург, не простившись с Ксюшей, но очень быстро осознал, что жизнь его вернуться в прежнее русло всё равно уже не сможет. Эта любовь уже случилась, и выжечь её не удастся. А вдали от Ксюши он мучился, чах. И всё это время без неё превратилось для него, героического офицера, в самую тяжёлую пытку. И если любовь – это дар, так и отказываться от неё – грех. Так пусть она будет, пусть живёт эта любовь столько, сколько отмерит для неё Господь.
− Отчего вы покинули меня? – прошептала, наконец, Ксюша. − Отчего?
Её ясные серые глаза были прозрачны от слёз и надежды. Эти глаза нельзя было обмануть, и, прижав к щеке её маленькую ладошку, Алексей Валерьевич ответил:
− Ксенюшка, душа моя, если бы вы только знали, чего мне это стоило. Я же не от вас бежал – я от себя бежал. От своей любви к вам! Поверьте, ничто на свете неважно мне, кроме вашего счастья! Но вам пятнадцать лет, и вы ещё совсем дитя. Я же на двадцать лет старше и едва ли могу предложить вам жизнь, достойную красоты и происхождения вашего.
− Алексей Валерьевич, вы желаете мне счастья! Но ведь счастье для меня – это вы!
Успокоившись и утерев слёзы, Ксюша ласково добавила:
− А я верила, что вы вернётесь ко мне! Наша встреча… она не могла быть случайной. Не могла завершиться ничем. Мы жили так далеко друг от друга и так долго не знали друг друга. Мы даже могли никогда не встретиться. Но это произошло, а значит, впереди нас что-то ждёт. И я знаю – это непременно что-то хорошее. Это судьба! Да-да, судьба, ибо всё велось к этому!
− Тогда я прошу вас сделать моё счастье! Я прошу вашей руки!
− Да! Да! − ни секунды не мешкая, воскликнула Ксюша.
И в ответ на это согласие Алексей Валерьевич завлёк Ксюшу в их первый поцелуй. Ксюша не могла насладиться этим мгновением и этой встречей. Столько счастья принесло ей появление Алексея Валерьевича, что счастье это казалось сном. А если это сон, пусть он никогда не заканчивается! Пусть никогда не наступает пробуждение!
− Я так ждала вас! А теперь я очень вас люблю! И так будет всегда! Я существую только для того, чтобы любить вас! А вы – для того, чтобы любить меня! Отныне мы есть друг у друга, и это самое главное.
Так, в один день судьбы двух любящих людей соединились, и обратного пути уже не было. Отныне их ждал один общий путь, и будущее Ксюши и Алексея Валерьевича определилось. Всё, что ещё только ждало их впереди, определил этот день. Но они не заглядывали вдаль, а были счастливы здесь и сейчас и верили, что счастье это будет бесконечным.
Но не все в семье Сенявиных были преисполнены такой же радости. Особенно Ксюшино счастье омрачила неожиданная реакция матери:
− Боже мой! Какой мезальянс! Подумать только! − возмущалась она в разговоре с супругом. − Алексей Валерьевич, бесспорно, славный и порядочный человек, но что он может предложить нашей дочери? К чему его военная слава, если он беден как церковная мышь? Стоит ли за таким «счастьем» ходить в Петербург, когда в нашей губернии так много куда более состоятельных женихов? И к тому же он всего на шесть лет младше нас.
Ольга Андреевна была более чем решительна, чтобы не дать состояться этой помолвке. Неприятно удивилась возвращению Алексея Валерьевича и княжна Вера. Её совсем не прельщала перспектива появления в семье человека, которого она боялась больше, чем собственного отца.
− Вижу, ты не рада мне, княжна! − сказал Вере Алексей Валерьевич.
− Вам не о чем волноваться, ротмистр. Не мне вас благословлять, − ответила Вера. − А папа вас любит, и Андрей вас любит, и Михаэль Федорович вас любит! Вас все любят!
Вера оказалась права. Решающее слово в патриархальной семье Сенявиных оставалось за Петром Ивановичем. А его не прельщали ни богатство женихов дочерей, ни статус, ни родовитость. Он и сам когда-то женился на Ольге Андреевне по зову сердца, того же он желал и своим детям. Поэтому, прежде чем дать ответ Алексею Валерьевичу, он пришёл поздним вечером в комнату к своей младшей дочери.
− Вижу, голубушка, как у тебя глаза горят! − сказал он, крепко прижав к груди дочь.
− Ах, папенька, я так счастлива сегодня! Я так его люблю!
− Я знаю, Ксюша, он достойный человек! Честный и порядочный дворянин! И он любит тебя. Если ты будешь с ним, я буду спокоен за тебя и за твоё будущее.
Петр Иванович смотрел на свою младшую дочь, которая, казалось бы, ещё вчера была совсем ребенком, но вот уже готова выйти замуж. Ему жаль было расставаться со своей весенней пташкой, со своим лучиком солнца, со своей очаровательной, прелестной девочкой, к тому же ещё такой юной, и он внимательно вглядывался в её серые глаза, чтобы отыскать в них хотя бы малейшее сомнение в правильности этого замужества, но его там не было. И обхватив дочкино лицо ладонями, он произнёс:
− Выходи за него! И помни: самая большая ценность – это верность! На верности основывается семья. Если есть верность, то есть семья. Разрушается верность – разрушается семья.
Получив благословление Петра Ивановича, на следующий же день в церкви Иоанна Богослова старый священник отец Прокофий провёл богослужение, в котором Алексей Валерьевич Серебрянов и княжна Ксения Петровна Сенявина пообещались друг другу перед Богом. Священник надел жениху и невесте кольца, которыми они затем троекратно обменялись.
Свадьбу решено было играть на Красную горку, после Великого поста – праздник, испокон веков считавшийся на Руси самым благоприятным днём для бракосочетания. Браки, заключённые в этот день, считались самыми крепкими и счастливыми. А до этого времени Алексей Валерьевич должен был вернуться в Петербург. Поэтому-то Ксюша, так сильно боявшаяся вновь потерять своего возлюбленного, настояла на скором обручении, наконец-то сделавшим её спокойной и абсолютно счастливой.
Глава 42
Как только Алексей Валерьевич покинул дом своей невесты, за ним тут же полетели долгие, бесконечно нежные письма, полные дорогих сердцу воспоминаний: «Милый, любимый, единственный мой Алексей! Снова и снова я хочу вспоминать наши беседы в парке. Наш последний вечер и Ваши глаза. Ваши задумчивые, милые, любимые глаза, и тепло ваших рук. Я прикоснулась к Вам и улыбнулась от счастья…»
Алексей Валерьевич отвечал лишь скупыми строчками, но за этими строчками царила целая буря чувств и эмоций: «Ксюша, знайте, что во всех моих мыслях и молитвах Вы всегда со мной! И дни, и ночи я только и думаю, что о Вас!»
А в доме тем временем полным ходом шли приготовления к скорой свадьбе. Рассылались приглашения, нанимался оркестр, в кондитерской Воронежа уже был заказан свадебный торт, составлялось меню блюд и напитков. Царил переполох и в Ксюшиной комнате. По всем креслам были разложены шелка и кружева, сундуки наполнялись приданым: образами, драгоценностями, мехами, туалетными принадлежностями, столовым и чайным серебром.
− Ох, Ксюша, гляжу я на весь этот бедлам, и мне во рту делается приторно, − сказала Злата, приехавшая в гости к подруге. − Вот чтобы я так, да не в жизнь!
− Глупенькая, − хохотала в ответ Ксюша. − Вот полюбишь, и тебе Митрофан Спиридонович свадьбу сыграет, и станешь ты самой счастливой на всём белом свете!
− И чего это бабы вечно так замуж рвутся? − не соглашалась Злата. − Разве плохо тебе жилось? А выйдешь замуж – станешь ребятишек нянчить да суженого своего поджидать? Всю себя ему отдашь?
− Но ведь так Господом Богом указано! – Ксюша села рядом со Златой, взяв за руку. − И нет другого пути для человека! И нет другого пути к счастью и полноте жизни, как только тот путь, который нам указал Христос. Нет и иного закона человеческих отношений, кроме закона любви. Этот закон и есть отдача самого себя супругу, а ответ – получение великого дара любви от того, кому ты себя отдаёшь.
− А мне так никто не указ! Я сама себе и приказчик, и судья, и не в жизнь ни мужу, ни кому бы то ни стало подчиняться не желаю.
− Помилуй Бог, Златонька! − удивилась Ксюша. − Да что же ты такое говоришь? И странная ты, и смешная, ей Богу!
Но вскоре восторги любви жениха и невесты оказались омрачены. Алексей Валерьевич не успевал вернуться к назначенному сроку, и свадьбу потребовалось перенести. Как ни уговаривали домочадцы Ксюшу венчаться после Троицы, она никого не слушала. Ждать своего счастья ещё два месяца представлялось ей немыслимым, и венчаться решено было в мае.
Вечером накануне венчания в спальню к Ксюше постучалась Вера. Её появление стало для Ксюши полной неожиданностью. Родные сёстры были настолько разными, что их не сближали ни общие радости, ни общие горести, и пропасть между ними год от года только росла. Но, как ни странно, в этот вечер глаза Веры были полны такой тоской, какую прежде Ксюша не видела. И в искренность этой тоски Ксюша поверила.
Помогая расшнуровать Ксюше корсет перед туалетным столиком, на котором уже стоял присланный женихом подарок – шкатулка внутри с вуалью, венчальными свечами, кольцами и украшениями для свадебной прически, Вера ласково заговорила, и всё сказанное ей казалось волшебным преображением снежной королевы:
− Знаю, все эти годы я была не самой хорошей сестрой. Но мне грустно от того, что ты покидаешь наш дом. Пятнадцать лет ты была рядом, а теперь оставляешь меня.
− Я буду писать тебе! Каждый день! − с искренней уверенностью ответила Ксюша.
− И всё-таки, не торопишься ли ты? − спросила Вера. − Ты ещё так юна. Да и старухи болтают, что венчаться в мае – примета дурная. Будто венчанные в мае маются всю жизнь.
− Всё это вздор, глупости и предрассудки! – сжала губы Ксюша. – Не хорошо то, что я выхожу замуж вперёд тебя. Но я так сильно люблю его! Отныне он сделался всё для меня! Только мне отчего-то очень страшно.
Услышав эти слова, Вера взяла Ксюшу за плечи и строго спросила:
− Ты что-то скрываешь?
− Я видела сон, будто выхожу я из церкви отчего-то не с Алексеем, а с Васькой Поповым, тем, что у Митрофана Спиридоновича работником нанят. И уводит он меня к Дону, а в нём воды чёрные, бурлящие. Так всё серо вокруг, будто перед грозой, и Алексея рядом нет.
− Полно тебе, глупенькая! − улыбнулась Вера. − Это нервы.
И обняв сестру, она добавила:
− Не бойся, я буду рядом!
Но сон этот, увиденный Ксюшей накануне свадьбы, стал только первым, но далеко не единственным предзнаменованием в череде огорчений жениха и невесты. С самого утра на улице установилась невыносимая жара, и Ольга Андреевна, так и не смирившаяся с выбором дочери, сказавшись больной, отказалась присутствовать на венчании. Не успел приехать к назначенному дню и Андрей, главная до этой поры опора и защита маленькой княжны. А когда Ксюша и Алексей Валерьевич подошли к церкви, увидели двигающаяся в их сторону траурную процессию, и красивая, как весенний цветок, в подвенечном платье Ксюша моментально сникла и чуть было не потеряла сознание.
Уже заметно расстроенная, стоя на белом плату, лежащем перед аналоем с крестом и Евангелием, Ксюша почувствовала, как напряжён её избранник. Стоя рядом в парадном мундире, он не выглядел счастливым. Казалось, будто что-то тяготило его, будто не был он до конца уверен в необходимости этой свадьбы и правильности принятого решения. И двигало им скорее чувство долга, ответственности перед Ксюшей, нежели искреннее желание связать себя узами брака с ней. От всех своих переживаний Ксюша, не переставая, плакала и, ослабевшая от волнения и слёз, уронила на пол кольцо. Тут уже не справившись с нахлынувшими эмоциями, она упала без чувств на руки мужу.
А за праздничным столом невесёлые гости, съехавшиеся со всей губернии, непрерывно шептались между собой:
− А свеча-то у ротмистра! Никогда не видела, чтобы свеча прогорала так быстро.
− Дурной знак!
− Не многовато ли для одной свадьбы дурных знаков?!
Но Ксюша старалась никого не слушать и гнала скверные мысли прочь. Главное, что теперь они муж и жена, что они любят друг друга, а в любви можно всё преодолеть и всё претерпеть. Долг жены – вот что сейчас влекло Ксюшу сильнее всяких домыслов и предрассудков. Но оказавшись наедине с супругом, Ксюша растерялась, ругая себя наутро за излишнюю скованность.
И всё-таки неприятности забылись, как только Ксюша и Алексей Валерьевич отправились в свадебное путешествие по солнечной Италии. Рим, Генуя, Венеция и Флоренция. Их захлестнул калейдоскоп впечатлений и безмятежной любви. Ксюше казалось, что счастливей, чем сейчас, быть уже невозможно. И в самом деле, что может быть лучше восхитительной Италии и любимого супруга рядом, такого надёжного, щедрого и любящего? Когда же они вернулись в Россию, волшебство, созданное руками Алексея Валерьевича, для неё не закончилось.
Так, минуя Богоявленское, молодожены приехали прямиком в Петербург, где Алексей Валерьевич нанял роскошную квартиру в доме на набережной реки Фонтанки. Здесь, в блестящей столице великой Российской Империи, скромную и провинциальную Ксюшу завораживало абсолютно всё. Здесь и портнихи были получше, и балы пошумнее. Ах, эти роскошные столичные балы – все окликают друг друга, все знакомы. Юной, не искушенной светской жизнью Ксюше хотелось как можно скорее сделаться в этом блестящем кругу своей. И любящий супруг не жалел средств ни на наряды, ни на украшения, ни на развлечения для своей молодой жены. Так ни один вечер юной госпожи Серебряновой не обходился теперь без выхода в свет. Балы сменялись посещениями концертов самых блистательных отечественных и европейских див. И постепенно блистающая на балах своей молодостью и красотой Ксения Серебрянова очаровала весь свет, изучив его этику, чему, впрочем, немало поспособствовала супруга Михаэля Нейгона Марта, взявшая на поруки юную госпожу.
Ксюша же, в свою очередь, сразу привязалась к семье Нейгон, так радушно принявшей её. Теперь каждое воскресенье они собирались все вместе за изысканным, богато накрытым столом в их доме. И все они: и семья Нейгон, и чета Серебряновых, и давно уже принятый здесь за родного сына Андрей, обожающий сестру и благодаривший Бога за союз её с Алексеем Валерьевичем, давший ему возможность неотлучно находиться рядом с ней – все они испытывали огромную радость. Радость от этой крепкой дружбы, от своих светских бесед, смеха и улыбок, от блеска окружающего их мира и, как казалось, долгого счастья, которое никогда не закончится.
А ещё Ксюша сильно привязалась к тринадцатилетней Натали, очаровательной дочери Михаэля и Марты, и совсем позабыла об обещании, данном Вере – писать письма каждый день. Хотя поначалу она и писала домой, как обещала, но уже очень скоро она стала писать всё реже и реже, а к зиме письма перестали приходить в Богоявленское вовсе. И только отдалённые звуки Васькиной гармони и его невесёлое пение на окраине села напоминало, что ещё совсем недавно здесь жила прекрасная княжна, которую он очень сильно любил:
Не для меня цветут сады,
В долине роща расцветает,
Там соловей весну встречает,
Он будет петь не для меня.
Не для меня журчат ручьи,
Текут алмазными струями,
Там дева с черными бровями,
Она растёт не для меня.
