Екатерина Дроздова
Богоявленское
Глава 20
Лето 1907 года в Воронежской губернии выдалось жарким. Изысканное окно-роза было распахнуто настежь. Лёгкий ветерок гулял по всей комнате старшей княжны Сенявиной. Такой желанной прохладой пробегал он по дощатому полу, застланному ковром, по высоким двустворчатым шкафам, забирался на неуклюжий письменный стол и медленно листал страницы лежащих на нём журналов со звучными названиями «Дамский мир», «Парижские моды для русских читателей», «Современная женщина».
Вера сидела на широком подоконнике и смотрела со второго этажа вниз на улицу. Наблюдала, как отец и Митрофан Спиридонович обучают верховой езде семилетнего Егора, как сидит на скамейке с книгой в руках мать и придерживает рукой широкую шляпу, едва касающуюся прически, надетую так, что совсем незаметно, как она прикреплена. Иногда отрываясь от книги, она поднимала глаза на супруга и улыбалась. Вера редко видела улыбку на лице матери, да ещё такую счастливую. Кажется, это лето творило чудеса.
− Вот и ещё одно лето проходит, − вздохнула Вера. − И снова всё по-прежнему. Ничего не меняется. Ах, Глаша, как же скучно! Совершенно невыносимо. Скажи, тебе также скучно, как и мне?
Сидевшая в кресле Глаша Мищенко растерянно пожала плечами.
− Мне всё как-то некогда скучать, − ответила она. − У нас в хозяйстве, хучь и много работников, а тятька с мамкою нас от работы не берегут.
Вера с тоской посмотрела на Глашу и снова отвернулась в окно. Глаша улыбнулась и застенчиво опустила глаза. Она знала, что Вера дружит с ней только потому, что больше в Богоявленском дружить ей было не с кем. Вера лишь от скуки снисходительно позволяла ей приходить к себе в гости. По всему Глаша была Вере неровня. Вера – княжна, а её отец из мужиков, Вера получила прекрасное домашнее образование, а она с трудом освоила счет и правописание, красота Веры идеальна, а она нескладная, рыжая и веснушчатая. И всё-таки Глаша была рада и такой дружбе с Верой. Добродушная от природы, она никогда не обижалась и не завидовала и никогда не желала больше того, что ей было дано.
− Какая красота! − воскликнула вдруг Глаша, взяв в руки Верину шляпку. − Чьи это перья, чайки?
− Орёл, − равнодушно ответила Вера.
− А птичка-то, птичка! − продолжала восхищаться Глаша. − Кубыть прямо сейчас улетит.
− Дарю! − царственно произнесла Вера, несказанно обрадовав Глашу.
Спрыгнув с подоконника, Вера открыла шкаф и достала оттуда зонтик, отделанный вышивкой и кружевом.
− Это тоже тебе! Мне его папенька из самого Петербурга привёз. На Невском проспекте покупал.
Даря Глаше свои вещи, Вера даже развеселилась, глядя, с какой радостью та их принимает. Следом за зонтиком отправились два веера с изображёнными на них маками и ирисами.
− А это какая красота! – Глаша раскрыла веер, декорированный в японском стиле.
– И его забирай.
Вера оставила себе лишь один веер − страусиный на черепаховом каркасе, отделанный бриллиантовым шифром с монограммой своей фамилии и стоивший немыслимых денег.
− Верочка, где ты всё это берёшь?
− Заказываю по почте, − она указала на журналы, разложенные на письменном столе.
За стеной кто-то чихнул. Вера распахнула дверь. В проёме стояла белокурая девочка, круглолицая, с беззаботными серыми глазами. Глаша узнала Ксюшу, младшую княжну Сенявину. Та давно наблюдала в щёлку за старшей сестрой и её подругой, не решаясь присоединиться к их девичьему веселью. Одетая в коротенькое белое платьице с заниженной талией, с распущенными локонами, украшенными большими бантами, она была похожа на ангела. Глаша тут же позвала девочку к себе и усадила на колени.
− Глаша, где теперь Злата? Когда она вернётся? – спросила малышка.
− Она в Крыму. Она ещё хворает, − ответила Глаша.
− Зачем ты пришла? − нервно крикнула сестре Вера.
Обиженно опустив голову, Ксюша медленно вышла из комнаты.
− Ну, чево ты её гонишь? − удивилась Глаша.
− Надоела, − всё так же нервно бросила Вера. – Ох, как всё надоело!
Наблюдая за Верой, Глаша удивлялась. Ей казалось, что она никого не любит: ни родителей, ни брата с сестрой. Что любит она только себя.
Холодная, надменная Вера и в самом деле не имела никаких привязанностей, единственной её страстью была лишь верховая езда. Зажатая рамками этикета и происхождением, только мчась верхом по чистому полю, она чувствовала себя по-настоящему свободной. Этому занятию она и придалась, оставив подругу, чтобы хоть немного развеселиться.
Полуденный зной становился всё сильнее. Оставив работу, местные мужики пришли на речку остыть самим да искупать взмыленных лошадей. С ними и деревенские мальчишки, загоревшие на сенокосе, остужали себя купанием в быстрых водах Дона. Разбегаясь на деревянных мостках, они ныряли в реку и показывали свои шальные головы только на её середине, а затем наперегонки устремлялись к противоположному берегу. Прискакали сюда на княжеских конях и Митька Чадин с Васькой Поповым.
− Ну, кто со мной наперегонки на тот берег? − крикнул Васька.
− Охолони, Васятка! − отвечали мальчишки. − С тобой, с бесом, тягаться – быстрее потопнешь. Ты лучше глянь-ка наверх!
Все мальчишки дружно обернулись. На крутом берегу Дона на стройном вороном коне Султане восседала красавица Вера. Не видя издалека её глаз, Митька кожей почувствовал, что она смотрит на него. Смотрит, как в тот вечер, властным, надменным взглядом. Солнце жгло Митьке спину, а его знобило от этого взгляда.
− Ох, и хороша! − сказал кто-то из мальчишек.
− Истая царевна! − вторили остальные.
И только Митька молчал, будто берёг какую-то, одному ему известную, тайну о ней.
Но вдруг случилось то, чего никто не ожидал. Своевольный конь под Верой резко встрепенулся и встал на дыбы. С трудом удержавшись в седле, сдержать коня Вера уже не смогла, и вороной красавец помчал её вдоль берега. Ни секунды не мешкая, Митька и Васька запрыгнули на своих коней и пустились вслед за Султаном с беспомощной княжной. Погоняя своих скакунов, они стремительно догоняли взбесившееся животное. А на подмогу им, выгнав из воды своих лошадей, уже мчались мужики. Держась за рыжие гривы и пригнувшись к ним как можно ближе, они торопились опередить неминуемую трагедию.
Догнав Султана, Митька ловким движением пересадил Веру на своего коня, а Васька, схватив под уздцы неуемного скакуна, принялся того сдерживать.
− Ай, да хлопцы! Ай, да орлы! – радостно нахваливали мальчишек мужики.
− Живая, Вера Петровна? − спросили они, кружа вокруг неё с Митькой.
В ответ Вера лишь утвердительно кивнула головой, не отводя взгляда от ярко-васильковых Митькиных глаз. Она чувствовала, как сильно стучало сердце, и с каждым стуком всё отчётливее понимала, что стук этот не из её груди.
Глава 21
Белое воздушное платье, развевающееся на ветру, бархатный эсклаваж, тоненькой змейкой обвивающий нежную шею, чёрные глаза и надменно приподнятая тонкая дуга бровей. Митька не видел Веру уже почти месяц, хоть и проводил каждый день на барском дворе, но образ её стоял перед ним, будто тот день минул вчера.
Маша уверяла брата, что Вера здорова и вся семья Сенявиных просто-напросто готовится к отъезду в Кисловодск. Но Митьке хотелось лично в этом убедиться. Он не на шутку испугался за Веру в тот день, когда Султан помчал её к обрыву. И хотя знал, что, не думая, бросился бы на помощь любому человеку, оказавшемуся на её месте, ни о ком другом после происшествия он не думал бы, без конца, целый месяц. Что же такое с ним происходит? На этот вопрос Митька не мог себе ответить, потому каждый день не сводил глаз с Вериных окон, ища для себя ответ в её облике, словно ожидая подсказки от своего сердца.
− Андрей Петрович приехали! – забегали девки возле княжеского замка.
Митька осторожно встал возле кирпичной стены, окружающей усадьбу Сенявиных в надежде увидеть Веру, когда она выйдет встречать брата.
Вокруг юного барина засуетилась дворня, отовсюду слышались восторженные возгласы. В один миг рядом с Андреем оказались мать и отец. Вот из дома выбежала маленькая Ксюша и с радостным криком бросилась на шею любимому брату. Вскоре все вошли в дом, а Вера так и не появилась. Митька и в этот день не увидел её.
В семье Сенявиных в этот день всё внимание было приковано к Андрею. С особым нетерпением ждал приезда сына Петр Иванович.
− Я вижу, сынок, что историю вам преподают должным образом. Но почему именно Екатериной Великой ты так восторгаешься?
Уже закат залил стекла в свинцовом обрамлении и будто пожаром перекинулся на высокие деревянные потолки балочной конструкции, а Петр Иванович с Андреем всё не могли наговориться. Чем реже виделись отец и сын, тем сильнее они нуждались друг в друге.
− Папенька, вы только послушайте, какие «Правила управления» она придумала, и сразу поймёте.
Андрей раскрыл книгу и, подсев ближе к отцу, начал читать:
− «Если государственный человек ошибается, если он рассуждает плохо или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные следствия этого. Нужно часто себя спрашивать: справедливо ли это начинание? – полезно ли?»
Андрей посмотрел на отца. Тот внимательно слушал сына, и Андрей продолжил читать.
− Пять самых важных предметов в этих правилах выделяла Императрица Екатерина. Первое: «нужно просвещать нацию, которой должен управлять». Второе: «нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставлять его соблюдать законы». Третье: «нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию». Четвертое: «нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным». Пятое: «нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающем уважение соседям.Каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга своего перед высшим Существом, перед собой, перед обществом, и нужно ему преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойтись в повседневной жизни».
Андрей закрыл книгу и тихо добавил:
− Ах, папенька, если бы вы знали, как я желаю, чтобы все люди в России были счастливы!
С высоты прожитых лет эти заповеди Императрицы Екатерины Великой, написанные в духе Эпохи Просвещения, с трудом представлялись Петру Ивановичу воплотимыми в жизнь. Но, посмотрев в большие серые глаза сына, Петр Иванович сказал только:
− Я горжусь тобой, Андрей!
На следующий день с самого утра Митька был уже на конюшне. Ему поручили подготовить лошадей для Петра Ивановича и Андрея. Услышав тяжелые шаги у себя за спиной, Митька с надеждой обернулся и не ошибся: перед ним стояла Вера.
Митька так долго ждал этой встречи, и вот Вера стояла перед ним, живая и невредимая, такая же красивая, как и прежде, но сердце его молчало, биение не участилось, и дыхание осталось ровным.
− Подготовь мне Султана! − властно приказала она.
− Султана не дам! − ни секунды не думая, ответил Митька.
− Что ты сказал?! – поразилась такой дерзости Вера.
От удивления она больше не смогла найти слов и смотрела на Митьку свирепыми глазами, как рысь перед прыжком.
− Султана не дам, − уверенно повторил Митька. – Убьетесь, не дай Бог, ни по что себя не прощу.
Неожиданно Вера улыбнулась на Митькины слова, и взгляд её сделался ласковым.
− Вот чудак, − ответила она и, больше ничего не сказав, ушла из конюшни.
Так и закончилась встреча, которую Митька ждал целый месяц. Всё в душе его прояснилось. Развеялись сомнения. На счастье или на беду, но стало ясно, что Веру он не любит. И отныне Митька перестал дежурить под её окнами и встреч с ней не искал. Теперь его заботило другое: как признаться Маше, что обещания, данного ей, он выполнить не сможет.
День спустя Маша сказала Митьке, что Вера заболела и поездка в Кисловодск отложена до следующего года. Известие это Митька воспринял спокойно, в сердце его ничего не ёкнуло.
Но вскоре Митька встретил Веру в княжеском парке. Она сидела на скамейке у пруда в белом платье и выглядела совершенно здоровой.
− Митя! − подозвала его Вера, но уже не властным тоном, как делала это прежде, а ласково улыбаясь.
− Сядь рядом, − пригласила она, указывая рукой на место рядом с собой.
Митька послушно сел рядом с Верой. В воздухе летала паутинка, и над головой шелестела пожелтевшая листва. Другой на Митькином месте счёл бы это приглашение за честь, а ему около неё было неуютно. Рядом с Верой всегда соседствовала опасность, и Митька чувствовал это.
− Ты спас мне жизнь, − сказала Вера. – А я никак не отблагодарила тебя. Проси любую награду!
− Наград мне не надобно, − ответил Митька. – Папенька ваш нас с сестрой и так не обижает.
В очередной раз поразившись Митькиной скромности, Вера протянула ему свой маленький портрет и сказала:
− Прими хотя бы это! И, глядя на него, помни о моей признательности тебе.
Боясь скомпрометировать Веру, Митька тут же спрятал портрет и впредь держал его всегда при себе, где бы ни был.
Жизнь будто сама толкала Митьку и Веру друг к другу, давая им шанс. Но Митька боялся этого. Увлечение княжной могло дорого стоить и ему, и его сестре Маше, если о том узнает Петр Иванович. Играть с огнём было слишком опасно, но Маша не унималась. Она продолжала твердить брату, что Вера – их единственный шанс в жизни. Маша была уверена: для того чтобы скрыть падшее положение дочери, Петру Ивановичу не останется ничего другого, как согласиться выдать Веру замуж за Митьку да ещё и составить ему капитал. В самом деле, не за конюха же он выдаст замуж свою дочь?
Глава 22
Что такое счастливая жизнь? Кто знает наверняка, где кроется счастье: в богатстве, во власти над людьми? Кто может рассказать и научить счастливой жизни? А может, и не надо для счастья ни богатства, ни власти, а только бы текла твоя жизнь плавно и неторопливо, как тёмные донские воды, да не было бы в ней болезней и смертей, предательства и обмана, зависти и обид, а только справедливость. И лишь времена года сменяли бы друг друга, перелистывая годы: за летом осень, за осенью зима, и над всем этим пусть всегда торжествует весна.
Митька впервые задумался о смысле своей жизни. Он сидел на веранде своего дома, которую пристроил собственноручно с помощью верных друзей Васьки и Арсения и которой очень гордился. По крыше барабанили крупные капли майского дождя. Пахло свежестью и сочной травой. И как же располагала эта дробь по крыше к различного рода размышлениям.
«Ведь так и проходит жизнь, − рассуждал Митька. − И ничегошеньки-то в ней не переменится. Кто богат – будет богатеть, кто беден – влачить своё скудное существование и дале. Для чего мы родимся? За что умираем? И властны ли мы над собой, в силах ли изменить древние устои? А могёть, и прав был Марк Вацлавич? Отуманенные мы, обманутые? Потому и покорные?»
Хлопнула калитка, и Митька вернулся из своей задумчивости в реальность. На веранду вбежал промокший Васька.
− Промок, аки пёс, − засмеялся он. − До тебя, покуда доберёшься, стемнеет.
− Была тебе нужда шастать в такую непогодь. Лучше б отцу подсобил. Картошку-то садили?
− Успели, слава богу, − ответил Васька, закуривая папиросу. − А вы?
− Тоже. Нам двоим много не надо.
− Вечером-то выйдешь к лавке? Рязанские обещались быть.
Рязанью называли район Богоявленского, где в своё время селились мастеровые люди, привезенные некогда Алексеем Наумовичем Сенявиным из одноименного города для постройки усадьбы, да так и оставшиеся здесь. Отсюда и пошло прозвище всех проживающих в этом районе богоявленцев.
− Должно, выйду, − ответил Митька. − А Сенька-то будет?
− Не знаю, я его уж неделю не видал. Хотя …, − начал было говорить Васька, но призадумался и замолчал.
Хитрая улыбка скользнула по его изрытому оспинами лицу.
− Чё замолк? − спросил Митька. − Бузуй, коли начал.
− Был я надысь у Фаруха, − продолжил тогда говорить Васька. − Хата-то его, сам знаешь, напротив усадьбы барской стоит. Гляжу, а Сенька-то наш к Сенявиным идёт.
− И чё? − удивился Митька.
− А то, что молодой барин Андрей в Петербурге, − и, ещё больше расплывшись в улыбке, Васька добавил: – Верку ихнюю охаживает, вот чё.
− Будя брехать!
− Собака брешет, а я дело гутарю. Давно за ним примечаю: сохнет Сенька по ней.
Но Митька только рассмеялся в ответ и сказал:
− Иди-ка лучше на рыбалку собирайся. Дождь-то вон кончился.
Почти год прошёл с того дня, как Митька спас Веру, а любопытный Васька всё не унимался, что же на самом деле произошло между ними в тот момент, когда они оказались настолько близко друг к другу. Но Митька только усмехался в ответ и ни о чём не рассказывал. Он вообще был молчалив, сплетен не любил ни слушать, ни тем более обсуждать, за что часто ругал Ваську, но того было не исправить.
Этим вечером, возвращаясь домой с рыбалки, они всё-таки решили навестить друга Арсения.
− Зря мы идём, Митрофан Спиридоныч всё одно его не выпустит, − сказал Митька.
− Он разве не в Рамони? − отозвался Васька.
− Твой сосед – тебе виднее. Хотя щас и поглядим.
− А я вот слыхал, − продолжил, смеясь, рассказывать Васька. − Заводчане гутарили, кубыть он и не в Рамонь ездит, а кутит в Воронеже. Слыхал, кубыть, в усмерть напившись, поехал наш Митрофан Спиридоныч с друзьями из Воронежа охотиться в Африку на крокодилов, да только заместо Африки доехал до Тулы, где поохотился на местных шалав в вокзальном ресторане.
− Ты бы помене брехни слухал! − возразил Митька.
− А чё? Наш Спиридоныч вон каков! Стар дуб – да корень свеж, − засмеялся Васька.
− Поди лучше Сеньку покличь, пришли уже.
Но Митрофан Спиридонович оказался дома и Арсения к друзьям не выпустил. Он вообще считал, что его четырнадцатилетнему сыну рановато гулять вечерами со своими шестнадцатилетними товарищами.
− Ступайте-ступайте отсель, нечего Сеньку мово баламутить! − погнал Митрофан Спиридонович Митьку и Ваську от своего дома.
Спорить они не стали. Уходя, Митька только встряхнул свой плащ и, не оглядываясь, пошёл прочь. Он даже не заметил, как что-то выпало из его кармана. Но стоявший возле калитки Митрофан Спиридонович острым своим глазом увидел на мокрой траве лежащую карточку. Подняв её, он обомлел. С маленького портрета смотрела на него черными глазами княжна Вера. Этот портрет, на котором она была изображена с обнаженными плечами и распущенными волосами, явно не предназначался для чужих глаз.
Утром Митрофан Спиридонович подозвал к себе сына:
− Сенька! Подь сюды!
Как всегда немного робея перед отцом, Арсений послушно подошёл. Тот уже сидел в дрожках.
− Чего тебе, батя?
− Прокатись-ка со мной, сынок, до Сенявиных.
Арсений запрыгнул в дрожки. По пути непродолжительное время отец и сын Мищенко ехали молча. Митрофан Спиридонович нарушил тишину первым:
− Я вот об чём, Сеня, призадумался. Для того и позвал тебя прокатиться, чтоб по-мужски погутарить, без баб. Пора бы тебе Сеня невесту подыскивать.
− Что ты, батя?! − возразил изумленный Арсений. − Рано мне ещё жениться!
− Жениться-то, оно, конечно, рано, − согласился Митрофан Спиридонович. − А вот невесту присматривать – самое время. Хорошую-то невесту, главное, не прозевать. Примечаю я за тобой: по Верке Сенявиной сохнешь? Что же, оно и верно. Девка она дюже красивая и, главное, выгодная. Тебе теперича чаще надо подле неё быть да барину с барыней глянуться, дабы в нужный момент вовремя подсуетиться.
− Что ты, батя? − уже с грустью ответил Арсений. − Она благородная и страсть как хороша. Ровня ли я ей?
При мысли о Вере у Арсения помутнело перед глазами. Он с раннего детства был влюблен в неё, и чем старше становился, тем сильнее становилась эта влюбленность. Он искал встреч с ней. При любой возможности приходил в барскую усадьбу, в парк и даже на конюшню, используя в качестве предлога свою дружбу с Митькой. Но даже в самых смелых мечтах он не мог и помыслить о том, что однажды его влюбленность может стать взаимной.
− Не боись, Арсюха, − засмеялся Митрофан Спиридонович, похлопав сына по плечу. − Я знаю, чаво делать, и тебя в своё время научу. Все бабы одинаковые: и простые, и благородные. Могёть статься так, что князю и деваться будет некуды.
− Нет, батя! Нет! − возразил Арсений.
Эти слова Арсения сильно разозлили и без того недовольного сыном Митрофана Спиридоновича.
− Слюнтяй! − зарычал он. − Не моя ты кровь! Дружок-то твой, Митька Чадин, поумнее тебя будет.
При этих словах он достал из кармана поднятый накануне портрет и, протянув его сыну, сказал:
− Обронил надысь. Есть-то, вчерашний холоп, а знает куды стелет. А ты? Дурак!
− Не может быть! Не может быть! − шёпотом сокрушался пораженный такой новостью Арсений.
В отличие от сына, Митрофан Спиридонович сдаваться не собирался. Чем больше он богател, тем выше росли его амбиции. Ему уже не хватало быть просто богатым. Теперь он поставил перед собой цель получить ещё больший престиж и войти в благородное сословие. И женитьба сына на княжне Вере подходила для этого как нельзя лучше. А вот неожиданный конкурент в лице Митьки его планам мешал, и Митрофан Спиридонович решил во что бы то ни стало избавиться от него. Поэтому уже через несколько минут Верин портрет лёг на стол Петра Ивановича Сенявина.
− Гони, Петр Иваныч! Гони щенка со двора! − настаивал Митрофан Спиридонович. − В прошлый раз ты меня не послухал, так не ошибись в энтот. Пожалел сирот, пригрел змей на груди. Всё семя их гнилое.
Увидев портрет, Петр Иванович ничего не ответил Митрофану Спиридоновичу, а только позвал к себе дочь и, оставшись с ней наедине, спросил:
− Скажи мне, Вера, как твой портрет мог оказаться у нашего конюха?
Петр Иванович строго и пытливо смотрел дочери в глаза.
− Вероятнее всего выкрал, − холоднокровно ответила Вера.
− Ну, что же, выходит, что следует прогнать этого воришку, − сказал Петр Иванович, продолжая внимательно смотреть дочери в глаза.
По реакции Веры он пытался понять, действительно ли юный Митька выкрал портрет или она сама подарила его? Но ни один мускул не дрогнул на её прекрасном лице.
− Воля ваша, папенька. Однако найдется ли такой юноша, который не желал бы выкрасть для себя мой портрет?
− Впредь будь внимательнее к своим вещам, Вера! − предупредил Петр Иванович, возвращая дочери портрет.
Митьку он прогонять не стал, и это поражение Митрофану Спиридоновичу пришлось принять. Ещё с шумного скандала, вызванного Марком Вацлавичем, Митрофан Спиридонович озлобился на всю семью Чадиных и старался всеми силами выжить их из Богоявленского. А теперь, когда Митька встал на пути его планам, связанным с женитьбой своего сына Сеньки на Вере, которые он пока тщательно скрывал, Митрофан Спиридонович был готов на многое. Но Петр Иванович, понимая, что им движет личная неприязнь к сиротам, поступил умнее его хитроумного плана.
Ну и в самом деле, рассуждал он, разве можно найти такого юношу, который не влюбился бы в его старшую дочь, красу губернии? А у этого мальчишки хоть душа чистая, от него не будет подлости, и это Петр Иванович отлично понимал. А что касается Веры, то князь рассудил, что лучше её на время увезти подальше от Митьки, и отправил вместе с матерью и младшими детьми на воды в Кисловодск.
Вера приняла известие об отъезде с непроницаемым спокойствием. Впрочем, так же, как принимала все известия. Вот только чёрные глаза её наполнились непривычным смятением.
