Екатерина Алешина
Невеста полоза. Пленница златых очей
– Спасать надо целостность моих земель. И людей, коим не посчастливилось оказаться под пятой у князя-предателя. И мыслить о том, как не растерять то, что от отца мне досталось, а то и приумножить. Благоденствие и процветание Златославии – вот о чем я должен радеть, Ведагор, чем жить и о чем беспокоиться. А не о девице, которую даже знать не знаю. На одной чаше весов – ее жизнь, на другой – людей моего государства. Неужели ты думаешь, что я задумаюсь над выбором?
– Все-таки ж невеста, Драгомир.
– Златославия – моя невеста, – отрезал князь.
– Ну не стала бы Василина просто так тебе девицу какую-то сватать, – не унимался волхв.
– А она не обмолвилась тебе, к чему задумала сватовство это?
Ведагор развел руками.
– Матушка твоя была девой своенравной, да себе на уме. Сказала – так должно быть, а уж почему – промолчала. Одно слово – малахитница! Никак ведала она о чем-то важном! Может, задумала что. А вдруг невеста твоя не простая?
Драгомир начинал терять терпение.
– Она землянка, Ведагор! Жительница Земли! Ты сам знаешь многое об этом мире, мне не нужно пояснять. Что в ней может быть особого? Да ничего! Дитя железного мира, отринувшее свои корни и знания предков.
– Красивая хоть? Казистая?
– Хороша, не без этого. Природа-мать на нее не поскупилась, – признал Драгомир. – Да только сам знаешь – красотой сыт не будешь. Снаружи красота, внутри пустота. Одно слово – девица из железного мира. Обойдемся и без таких невест.
Волхв на это тяжело вздохнул, и сокрушенно покачал головой.
– Жаль, Драгомир. Не руби с плеча, обдумай это дело.
– Мне нужно готовить поход. Вот после него и разберусь с навязанной невестой.
– А если не доживет до срока?
– Значит, такова ее судьба. Ее еще никто не обманул. И спорить с ней – себе дороже. Я великий князь. Я принадлежу этой земле. О ней пекусь и радею. И в этом – смысл моей жизни. А все остальное – мирская суета. Не для меня это. Это мне стоило понять давно, а я не понимал. Но жизнь это исправила.
Волхв смотрел на князя с сожалением и тоской. Он помнил его другим, совсем другим, и сейчас Ведагору было невыносимо скорбно видеть, как Драгомир, которого он помнил еще озорным юнцом с горящими глазами, самовольно оградил себя от всего, что наполняет жизнь светом.
– Негоже Драгомир. Негоже это – сердце то свое запирать от радостей земных. Ты сам себя казнишь, – умоляюще промолвил Ведагор.
– Я принял это добровольно. И ни о чем не жалею, – отрезал великий князь.
Воцарилось тяжкое молчание. Его нарушали только птичьи голоса, что доносились с улицы, треск горящего свечного фитиля, да тиканье маятника временеметра.
– Кажется, будто бы только вчера ты взошел на престол великокняжеский. А уж седьмое лето минуло. Быстро пронеслись лета. И ты так изменился, Драгомир. Ведь все по-иному было. И ты был иным, князь. Мне горько… Горько за тебя.
– Все мы когда-то были иными, – заметил Драгомир. – Но все меняется. И все проходит. Абсолютно все. Моя радость – процветание моей земли. Тем и живу. Не жалей меня. Это мое бремя, и я буду нести его всю жизнь. Благодарю тебя за помощь, Ведагор. Мне идти пора.
Волхв помрачнел, но боле не спорил и проводил Драгомира до калитки.
Об оставленной невесте князь думать не желал и мысли эти гнал от себя. Ее стоит скорее забыть, изгнать из памяти пламенные волосы и малахитовый огонь ее глаз. Драгомир не обмолвился об этом волхву, и ни за что не признался бы ни одной живой душе, что безумно страшился еще хоть раз в жизни познать привязанность к кому-то, прикипеть душой. Тому, кто не привязан, боль потери неведома. А значит, он никогда не увидит боле свою невесту. Чтобы не приведи боги, протянулась между ними незримая нить, не возникло это ядовитое, губительное для него чувство душевной привязанности, от которого он бежал, словно зверь от огня. Ни к чему это – думать о той, что уже одной ногой в могиле. Нельзя привязываться к той, что умирает.
Его невеста скоро умрет. А он будет жить дальше – столько, сколько отвели ему боги на этой земле и сделает все, чтобы не посрамить память предков, славные подвиги отца и родные земли Златославии.
***
Радосвета сидела на траве. Она поджала ноги, смотрела, как в гладком зерцале озера отражаются облака, и силилась понять – что же это было с ней? Морок? Наваждение? Или знамение какое? Может, приключился с ней солнечный удар? От того и померещилось ей диво небывалое. «Неужто настоящий змей здесь был? Тот самый Великий Полоз из сказов? Зачем же он явился? И был ли он на самом деле?» – размышляла про себя Радосвета, и пыталась собраться с мыслями.
В памяти отпечаталось золотое змеиное тело полоза, да горящие золотым пожаром огромные глаза. Они смотрели на Раду, смотрели неотрывно, будто проникали в самую душу, доставали до дна. Полоз исчез, словно его и не бывало. Но встреча с ним поразила Радосвету до глубины души, и она в этот миг ясно осознала, что никогда не сможет это позабыть.
Она отерла рукавом кровь с губ, поморщилась, ощущая вкус металла и соли во рту. Рядом с ней осталась лежать принесенная фляга с водой. Радосвета прополоскала рот, сделала пару глотков, поднялась на нетвердых ногах и побрела домой. Как во сне дошла она до своего двора, зашла в дом и без сил упала на узкое ложе в гостиной. Ее веки сомкнулись, и Радосвета помыслила, что вот сейчас, пять минут, и она найдет в себе силы встать.
Она тут же уснула.
И снилась ей бездонная лазоревая высь небес, и удивительные крылатые существа, огромные, величественные, похожие на драконов. Виделись ей яркие всполохи костров, хороводы и песни, мелодии которых трогали что-то в самой глубине души Радосветы, какие-то неведомые струны, и они вторили той музыке, несли ее душу куда-то сквозь миры и расстояния, навстречу безудержному веселью, радости и счастью.
Ей снился блеск золотых глаз, и блики огня отражались в них. Черная полоска звериного зрачка притягивала взгляд, и ей так сложно отвести свой взор, и не смотреть в эту золотую глубину. Так легко потерять себя в плену нечеловеческих глаз. Так просто идти по узкой неведомой другим тропинке на тихий, будто шелест ветра, зов чьего-то голоса, что манит так неистово. Голос низкий, грудной, бархатный. Он что-то шепчет… Зовет ли куда? Обещает ли что-то? Смеется ли над ней, растерянной и наивной?
