Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 1
В отчёте работы госпиталя, составленном в 1945 году при его расформировании, про этот период его работы сказано буквально пять строк: «Госпиталь прибыл в Таллин 22 сентября 1944 года, принял 2500 раненых и около 100 человек отравленных. Развернулся до 600 коек. В конце своего пребывания в течение 10 дней вёл амбулаторный приём, в среднем по 150 человек в сутки. 11 ноября 1944 года начал передислокацию в город Раквере». Теперь мы знаем, как много скрывается за этими краткими строками.
Глава восемнадцатая
Конечно, сразу же после отъезда Богуславского, Алёшкин вызвал к себе Захарова и Гольдберга. На совещании было принято решение в течение этой же ночи вывезти в Раквере на своих грузовых машинах основную часть захваченного трофейного имущества: запасы мягкого инвентаря, мануфактуры, продовольствия и медикаментов. Эту работу Борис поручил своим помощникам, сам же решил выехать в Раквере немедленно, чтобы подобрать необходимое помещение.
Перед отъездом он приказал начальнику первого хирургического отделения Минаевой, старшей операционной сестре Журкиной и заведующей аптекой Иванченко готовить к передислокации операционный блок, аптеку и лабораторию, предупредив, однако, чтобы брали только наиболее ценное и необходимое:
– Всё равно мы не сможем забрать всё, а если и заберём, так впоследствии бросим. Ещё неизвестно, сколько раз нам до конца войны придётся переезжать. Лишнего не берите.
Наблюдение за подготовкой к передислокации он поручил Павловскому.
В этом году осенняя погода была на редкость хороша. Стояли ясные, тёплые, солнечные дни, и только начавшая желтеть листва на деревьях, окаймлявших дорогу, подтверждала, что осень уже наступила. Борис ехал на своём старом «козлике», сидя за рулём сам. Ему доставляло большое удовольствие водить машину. Лагунцов, хотя и ворчал, но всё же, несколько раз подвергнув испытанию своего начальника и убедившись, что тот вполне овладел специальностью водителя, часто уступал ему своё место. Так и сейчас, он сидел рядом с Борисом и время от времени предупреждал своего начальника о возникавших на дороге затруднениях, которые встречались нечасто, но всё-таки были.
Дорога, идущая от Таллина до Нарвы, а, следовательно, и до Раквере, находившемся на середине этого пути, была асфальтированной и, конечно, не могла сравниться с разбитыми и разъезженными «шоссе», по которым госпиталю не раз приходилось переезжать в Ленинградской, Новгородской, Псковской областях. Единственным препятствием являлись огромные воронки от бомб и фугасов, взорванных фашистами при отступлении. Их приходилось объезжать по целине или пашне, а так как к ноябрю по этой дороге прошли уже тысячи машин, то и объезды были основательно разбиты.
Лёгкий «козлик» довольно свободно миновал все препятствия, но Борис и Лагунцов беспокоились о том, как сумеют их преодолеть тяжело гружённые автомашины, отправляющиеся той ночью. Особенное беспокойство у них вызывал большой автобус ЗИС-16. Он был слишком стар и, по существу, доживал свои последние дни. Уже много раз оба они докладывали армейскому начальству о крайней изношенности автотранспорта госпиталя, прося ему замены. Им обещали, но пока ни одной новой машины не выделили.
Кстати сказать, «козлик» – ГАЗ-АА, на котором ехал Борис, тоже был на грани. Дело дошло до того, что резьба на многих болтах, крепящих колёса, почти совсем стёрлась, и чтобы гайки не соскакивали, шофёру приходилось почти ежедневно наматывать на болты бинт. Захаров и Алёшкин шутили, что Лагунцову, прежде чем выехать на своём драндулете, надо его подбинтовать, перевязку ему сделать. Смеяться-то смеялись, а ездить на этой машине пока ещё умудрялись.
Вместе с Алёшкиным и Лагунцовым на заднем сиденье «козлика» ехали два санитара, вооружённых автоматами. Часам к пяти вечера благополучно доехали до города Раквере.
В этом городке, освобождённом почти три месяца тому назад, хотя уже и организовывались органы советской власти, всё-таки фактическое управление жизнью пока оставалось в руках военного коменданта. Узнав от первого же встречного бойца, где находилась комендатура, Борис подрулил к указанному дому. Его майорские погоны произвели должное впечатление, и он был немедленно принят комендантом города. Им оказался старший лейтенант, совсем ещё молодой человек, одетый в новенькую пограничную форму.
Несколько минут спустя Алёшкин уже знал, что старший лейтенант Петрованов переведён сюда с иранской границы, где после окончания училища служил около двух лет. Он прибыл вместе с отрядом в распоряжение генерала Зайцева всего две недели тому назад. Некоторые бойцы, распределённые по заставам, уже занимались приведением в порядок помещений бывших пограничных пунктов по побережью Балтийского моря (Финского залива), ранее принадлежавших Эстонии, а большая часть пока находилась в Раквере. Здесь же был и штаб генерала Зайцева.
Лейтенант рассказал, что он уже около десяти дней исполняет обязанности коменданта Раквере, сменив на этом посту какого-то пехотного майора, нетерпеливо рвавшегося в свой полк. Рассказал он также и то, что генерал Зайцев приказал ему подобрать помещения для прибывающего госпиталя. Он уже присмотрел три здания, и может к ним проводить. По мнению Петрованова, одно из них казалось наиболее удобным, оно находилось в самом центре городка, напротив комендатуры, его было видно из окна. Он показал на довольно большое трёхэтажное здание и объяснил, что, по рассказам местных жителей, до войны в нём помещалась какая-то специальная школа, а в последние месяцы находился немецкий госпиталь. Здание почти не имело разрушений, если не считать выбитых стёкол в некоторых окнах, только было сильно захламлено и замусорено. На его территории располагались складские помещения и даже гараж для нескольких машин.
Не теряя времени, Борис в сопровождении Петрованова и своих санитаров направился в это здание. Даже самый беглый осмотр показал, что оно вполне пригодно к эксплуатации. Дом имел собственное паровое отопление, водопровод и городское электрическое освещение. Всё это действовало, хотя в некоторых местах и требовало ремонта.
Как всегда в оставляемых фашистами зданиях, комнаты были завалены кучами бумаг, тряпок, бинтов, рваного обмундирования и прочего хлама. Почти во всех комнатах второго этажа стояли двухъярусные двухместные койки, некоторые даже с матрасами. Петрованов сказал, что он завтра же мобилизует десятка два эстонских женщин и поручит им произвести генеральную уборку всего дома. Также обещал он прислать и стекольщика.
После недолгого размышления Борис решил отправить Лагунцова в Таллин, чтобы он стал проводником для автоколонны, которая должна выехать из города ночью, а сам с обоими санитарами остался в здании. Он попросил коменданта города доложить начальнику пограничной службы генералу Зайцеву о начале передислокации госпиталя и узнать, когда тот мог бы его принять.
Когда старший лейтенант ушёл, Борис отправился с одним из своих санитаров осматривать дом подробнее. Второго он предусмотрительно поставил у входа, парадная дверь в здание вела прямо с улицы. Как потом выяснилось, сделал он это не зря. В городок продолжали со стороны Ленинграда прибывать новые подразделения пограничников на поездах, и, подыскивая себе помещения для расквартирования, многие зарились на этот дом. Присутствие у двери автоматчика останавливало их, это означало, что дом уже кем-то занят.
Осмотрев здание, Борис мысленно распределил все помещения: первый этаж отводился под амбулаторию, канцелярию и пищеблок, второй – под операционно-перевязочный блок и стационар на 200–250 штатных коек, на третьем он предполагал устроить жильё личного состава госпиталя. Себе Борис выбрал небольшую, уютную угловую комнату с двумя окнами: одно выходило во двор, другое на улицу. Очевидно, в этой комнате раньше жил кто-то из госпитального начальства. Обстановка её сохранилась нетронутой: кровать, платяной шкаф, небольшой письменный стол у окна, посредине – обеденный стол и несколько стульев. В уголке – маленький шкафчик, в котором находилась посуда – тарелки, чашки. На тумбочке, стоявшей рядом с письменным столом у окна, выходившего на двор, Борис увидел немецкий радиоприёмник, подключённый к электрической сети, и обрадовался. Дело в том, что подаренный Тынчеровым приёмник, работавший от батарей, давно уже раздражал Игнатьича, которому при всех переездах приходилось перегружать его с места на место. Ящик молчал, как убитый, потому что батареи выработались, а новых не было.
Этот повторный осмотр здания свидетельствовал о поспешном бегстве немцев вообще, а из этого городка и помещения в частности. Так оно происходило и на самом деле. Когда войска 3-го Прибалтийского фронта вышли к Балтийскому морю, в Латвии, южнее Эстонии, в фашистских войсках, располагавшихся здесь, поднялась паника. Все соединения начали поспешно отступать, даже, скорее, бежать в Таллин, опасаясь окружения. При этом они бросали тяжёлое вооружение, склады с припасами и продовольствием, и 8-й армии после тяжёлых Нарвских сражений при продвижении дальше на запад пришлось преследовать убегавшего противника до Таллина, почти не ведя с ним боёв.
Мы уже знаем, что танковые соединения в составе армии, двигавшиеся впереди, сумели ввязаться в более или менее серьёзные бои только в порту города Таллина. Все городки, мызы и селения, находившиеся на пути от Нарвы, почти не обстреливались, не бомбились и поэтому практически не пострадали. Фашисты не успели (а может быть, и не захотели) взорвать и жизненно важные для Раквере сооружения. Чтобы как-то задержать продвижение Красной армии, арьергардные немецкие части взрывали за собой лишь некоторые мелкие мосты и полотно шоссейной дороги.
Когда Алёшкин и сопровождавший его санитар спустились вниз, то там, около оставленного часового застали посыльного от коменданта, который доложил, что генерал Зайцев в настоящее время вынужден срочно выехать на границу и он просит начальника госпиталя прибыть к нему завтра к 10:00.
Ранним утром следующего дня первый эшелон госпиталя с частью медперсонала и значительным количеством трофеев – материи, белья, медикаментов и продовольствия прибыл в Раквере. Разгрузка машин заняла не более часа. Обеспечив шофёров завтраком, Захаров немедленно отправился в обратный путь. Он надеялся захватить ещё кое-что из трофеев, перевезти основную часть медперсонала, оставив на третий рейс штатное имущество госпиталя.
Вскоре после его отъезда пришли эстонские женщины, мобилизованные комендантом, и под руководством медсестёр совместно с дружинницами и санитарами приступили к уборке помещений.
Алёшкин около десяти часов утра входил в дом, который занимал генерал Зайцев. Часовой у входа, посмотрев его удостоверение и прочитав фамилию, беспрепятственно пропустил его внутрь. По-видимому, об этом имелось соответствующее предупреждение. Внутри Борис ожидал увидеть штабную канцелярию, а вместо этого очутился в хорошей частной квартире. В прихожей его встретила молоденькая эстонка, очевидно, обслуживающая генерала. Она довольно сносно говорила по-русски и, видимо, тоже получив указания, предупредительно провела его из прихожей в большую комнату с мягкой мебелью, люстрой и каким-то диковинным радиоприёмником. У одной из стен стояло пианино, над которым висела большая картина в красивой раме. Эстонка сказала, что генерал Зайцев через несколько минут выйдет. Но прежде чем появился генерал, в комнату вбежала миловидная женщина в военной форме с лейтенантскими погонами на плечах. Заметив Бориса, она замедлила шаги, подошла на уставное расстояние и чётко отрапортовала:
– Лейтенант медслужбы Никифорова, начальник санитарного отдела при штабе генерала Зайцева.
Борис встал с кресла, на котором перед этим сидел, протянул руку и, поздоровавшись, усмехнулся:
– Ну вот, а генерал Зайцев жалуется начсанарму, что у него медиков нет, лечить пограничников некому, а тут целый санотдел есть!
В этот момент из противоположной от входа двери появился сравнительно молодой мужчина в генеральской форме. Он, видимо, слышал последние слова, произнесённые Борисом, потому что прямо направился к нему и, не дожидаясь положенного рапорта, поздоровался за руку, усадил его в одно из кресел, сам сел напротив и шутливо заметил:
– Ну что вы, товарищ Алёшкин, где Клаве справиться с медобслуживанием нашего отряда! Дай Бог, чтобы с лечением штабных-то справилась. Она ведь только в прошлом году институт окончила, а у нас тут с не успевшими удрать фашистами-немцами, да кое с кем и из эстонцев, на границе каждый день стычки бывают. Правда, нам это не в новинку, ведь, хотя мы против немцев и не воевали, но спокойной жизни тоже не имели. Мы стояли на границе с Афганистаном, там с бандами, пытавшими проникнуть в наши среднеазиатские республики, почти ежедневно бились. Здесь приходится всё делать наоборот: дерёмся не с теми, кто сюда проникнуть хочет, таких пока совсем нет, а главным образом с теми, кто отсюда улизнуть намеревается. Чувствуя за собой какую-нибудь вину, большинство из них бьётся не на жизнь, а на смерть. Потери в личном составе приходится нести порядочные. До сих пор раненых рассовываем по ближайшим медсанбатам, госпиталям, а большую часть возим в Нарву, во фронтовые госпитали. Это далеко, но, самое главное, бойцы потом не возвращаются, а в общем порядке идут в запасные полки. У нас служба особая, и обученных бойцов нам терять очень жалко, вот я и выпросил у командующего 8-й армии генерала Старкова один из его госпиталей. Рекомендовали ваш, как способный оказывать многопрофильную помощь. У нас есть свой госпиталь, он у афганской границы остался. Но пока его подменят, он свернётся да тронется в путь, не один месяц пройдёт, а нам медпомощь нужна сейчас. Давайте, товарищ Алёшкин, договоримся, как будет работать ваш госпиталь. Когда в него будет можно направлять раненых и больных? Клавочка, пойди-ка распорядись, чтобы нам с товарищем майором чайку с чем-нибудь принесли.
По тону, которым было отдано это приказание-просьба, Борис понял, что генерала Зайцева и лейтенанта медслужбы Никифорову связывают отношения, вероятно, более близкие, чем служебные, но он уже привык к такому, и это его не удивило.
За чаем, принесённым всё той же эстонкой, Зайцев и Алёшкин уточнили масштабы помощи, которую мог оказывать госпиталь, порядок его работы, а в конце генерал повторил:
– Всё это очень хорошо. Но когда вы, товарищ Алёшкин, думаете начать приём раненых?
– Как когда? Сейчас! – ответил Борис.
– Сейчас? Вы же только вчера переезжать из Таллина начали!
Борис усмехнулся:
– Товарищ генерал, мы за время войны приобрели большой опыт, как только первый эшелон госпиталя прибывает на место, так и начинаем работу. Ну а первый эшелон прибыл сегодня утром. Можете дать приказ своим подразделениям, чтобы всех раненых и больных направляли к нам в Раквере. Не сомневайтесь, медпомощь, возможная в наших условиях, им будет немедленно оказана.
Зайцев удивлённо развёл руками и с некоторым раздумьем произнёс:
– Действительно, видно, война научила нас многому. Ведь я полагал, что вы для развёртывания и переезда дней десять потребуете, хотел торговаться с вами и настаивать хотя бы на недельном сроке, а вы – пожалуйста, сейчас!
– Товарищ генерал, мы, конечно, будем перевозить и имущество, и людей ещё дней пять, ведь транспорта у нас мало. Да и я сам часа через два обратно в Таллин поеду доложить начсанарму о выполнении его распоряжения и проследить, чтобы всё наше добро из Таллина вывезли. Но вы можете не беспокоиться: врачи у нас опытные, почти все с первых дней войны, так, что со всем справятся и без меня.
Прощаясь, генерал Зайцев посоветовал Борису не очень отягощаться трофеями, он заметил:
– Тут, в Раквере, добра всякого тоже много осталось. Комендант здесь наш. Если вам чего-нибудь не будет хватать, мы всегда поможем. Вон, видите, какая мне квартира досталась? Пять комнат и кухня отличная, мебель и даже штатская одежда в шкафах висит! Говорят, что здесь какой-то генерал СС жил. Он удирал с такой поспешностью, что и личных вещей не захватил. Подобных квартир, да и складов, здесь немало. Всё это мы взяли под свою охрану. Я распоряжусь, чтобы начальник материальной части моего штаба выдавал вам всё, что будет нужно, без всяких проволочек. Направьте к нему вашего зама по хозчасти.
Борис поблагодарил генерала и вернулся к себе. Через два часа, в беседе с начальником первого хирургического отделения Минаевой, уже успевшей развернуть операционно-перевязочный блок и начавшей готовить палаты, Борис предупредил, что Батюшкова придётся опять снять с сортировки и поставить на специально открываемое терапевтическое отделение, так как ожидаются больные. После этого он выехал на своём «козлике», к которому дотошный Лагунцов за ночь и утро успел приделать кузов от разбитого «опеля», заменить задний мост, и машина теперь стала вообще ни на что не похожей. Большинство встречавшихся водителей с удивлением разглядывали это чудо военно-автомобильной техники, а иногда и откровенно насмехались над ним. Но пока ничего другого в распоряжении Бориса не было. Они продолжали использовать этот драндулет, как его окрестил Захаров, ещё довольно долго.
После доклада жившему в Клооге (пригород Таллина) начсанарму о проделанной работе, Борис вернулся в здание, ранее занимаемое его госпиталем, чтобы забрать Игнатьича, Джека и личные вещи. К этому времени туда уже прибыли из Раквере все имевшиеся в распоряжении госпиталя машины. Захаров, Гольдберг и Павловский что-то яростно доказывали незнакомому подполковнику медслужбы, который выражал бурный протест.
Как выяснилось, подполковник был начальником того фронтового госпиталя, который вставал на место двадцать седьмого. Он настаивал, чтобы всё трофейное имущество – бельё, продовольствие, медикаменты, находившиеся на складах госпиталя, – было оставлено на месте. При этом он ссылался на распоряжение начальника эвакопункта товарища Лисовского.
Конечно, он и не предполагал, что большая часть имущества была своевременно вывезена, но и того, что оставалось, оказалось немало. Павловский настаивал на том, чтобы остававшееся на складах разделить пополам, Захаров и Гольдберг – чтобы им не мешали погрузить всё, а подполковник, новый хозяин помещения, требовал, чтобы ничего не забирали. Весь этот крик и шум происходил в бывшем кабинете Бориса, и он появился в самый его разгар. Представившись разгорячённому подполковнику, Борис заявил, что он только что от начсанарма, и тот разрешил ему забрать столько трофейного имущества, сколько он считает нужным, а если потребуется, то и всё. Следовательно, всякие споры бесполезны.
Услыхав это заявление, разъярённый подполковник выскочил из комнаты, бегом направился к стоявшей у входа старенькой «эмке» и на ней рванул в санотдел армии.
Борис, успокаивая своих помощников, сказал, что ни к чему нагружаться кроватями, матрасами, да и продовольствием, всё это они сумеют найти в Раквере. Он приказал побыстрее грузить оставшиеся медикаменты, рентген-плёнки, людей и отправлять машины, пока этот разгневанный подполковник не вернулся из санотдела, ведь на самом-то деле у Алёшкина с Николаем Васильевичем Скляровым никакой речи о трофеях не было! Он не очень-то распространялся о них, так как понимал, что санотдел сам может наложить на них лапу и раздать другим госпиталям, а ему останется мизерная часть.
С другой стороны, узнав от генерала Зайцева о помощи, которую ему готовы были оказать пограничники, Борис перестал беспокоиться о том, что они останутся без продовольствия, кроватей или постельных принадлежностей, ведь у немцев в Раквере стоял солидный гарнизон, при поспешном отступлении бросивший, вероятно, немало. Впрочем, так оно и оказалось.
При первой же просьбе Бориса о кроватях, матрасах, одеялах и простынях, комендант Раквере заявил:
– Этого добра столько, что я не знаю, куда его и девать!
Он обеспечил двадцать седьмой всем необходимым сполна, и поэтому, когда Алёшкину пришлось развернуть вместо двухсот штатных коек семьсот, госпиталь с этим справился без труда.
Только что выехала со двора последняя гружёная машина, как к госпиталю подкатил всё ещё возбуждённый подполковник на своей «эмке», а вместе с ним на машине санотдела армии и начальник орготделения майор медслужбы Богуславский. Борис встретил их у входа в помещение. Богуславский стал обвинять Алёшкина в том, что им якобы захвачены какие-то большие трофеи, а санотделу он ничего не доложил. Тот довольно резко ответил, что он не о трофеях заботился, а об оказании медпомощи раненым:
– Почти две недели мы были единственным лечебным учреждением в Таллине, пришли в город вместе с танками! И если что-нибудь и нашли в здании, так в основном и расходовали это на раненых. Ну а то, что осталось, можете забрать! – закончил он.
Все склады были не заперты, в каждом из них оставалось ещё довольно много и продовольствия, и мягкого инвентаря, и медикаментов. Конечно, на самом деле, оставшееся составляло едва ли четверть найденного при въезде в здание, но даже это показалось Богуславскому огромным богатством.
Нужно помнить, что это были ПЕРВЫЕ ТРОФЕИ, к ним ещё не привыкли. Во всех палатах госпиталя стояли койки, некоторые даже с бельём. Отсутствовал только операционно-перевязочный блок. Оба стационарных рентген-кабинета были в рабочем состоянии, осталась в неприкосновенности и значительная часть лаборатории.
Увидев всё это, Богуславский рассвирепел. Он вообще был в хороших отношениях с Алёшкиным, а тут, убедившись, что того оклеветали, разразился гневной тирадой в адрес начальника прибывшего госпиталя. Он опечатал сургучной печатью сантотдела (предусмотрительно захваченной с собой) все склады и заявил новому хозяину помещения, что всё, что находится на складах, принадлежит санотделу 8-й армии, и лишь после распоряжения начсанупра фронта будет передано фронтовому госпиталю по акту, чтобы расходовать всё строго по установленным нормам.
– Завтра для этого сюда приедет специальная комиссия. Приготовьте и вы своих людей! – закончил он.
После этого он разрешил Борису выехать к месту нового расположения его госпиталя, пообещав доложить начсанарму лично. Алёшкин, посмеиваясь, уселся в свой драндулет, где его уже ждали Игнатьич и Джек, и отправился догонять колонну грузовых машин и автобусов.
