Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 1
Глава одиннадцатая
Дней через пять после отъезда Тынчерова в госпиталь неожиданно приехал начсанарм. Обойдя с Борисом все его владения, одобрив существовавший в них порядок и согласившись пообедать, Скляров во время обеда сказал:
– Знаешь, Борис Яковлевич (в домашней обстановке они называли друг друга по имени-отчеству), твой госпиталь командующему понравился, и у меня есть к тебе деликатное поручение. Ты помнишь, конечно, что на совещании говорил начальник политотдела, вот мы и начали эти бестолковые «разводы». Ты их на себе испытал, я Шурочку с должности своего секретаря в канцелярию одного эвакогоспиталя перевёл, и теперь то она ко мне, то я к ней езжу. Времени тратим больше, а развод-то не состоялся. Так вот, у командующего армией Старкова тоже есть подруга, до сих пор она работала не то писарем, не то телефонисткой в каком-то отделе штаба. Теперь он её держать там считает неудобным, вот и просит тебя принять эту женщину, Марию Юрьевну Чекунову, к себе в госпиталь на какую-нибудь должность. Она в прошлом учительница, имеет высшее образование, думаю, что дружинницей вполне справится – женщина она молодая, сильная. Будет только одно неудобство: надо ей отдельное жильё сообразить, ведь командующий к ней иногда в гости приезжать будет.
Внутренне Борис усмехнулся: «Ну уж, если генерал, как командующий, человек уже пожилой, и тот себе подружку завёл, то нам-то и сам Бог велел», – довольно цинично подумал он. Но в то же время и забеспокоился: «А что, если эта подруга будет такой же, как подруга Зубова, живущая у Неустроева? С ней хлопот не оберёшься». Он сказал:
– Ну, зачем же дружинницей, грамотного человека мы и к другому делу приспособим. У меня должность одной лаборантки свободна, вот мы её и назначим. Около лаборатории ей и домик построим. Лаборатория эта в стороне стоит. Правда, должность эта офицерская.
– Вот и хорошо, а насчёт звания не беспокойся, она младший лейтенант интендантской службы. Завтра или послезавтра её привезут.
– Лучше послезавтра. Мы пока домик построим, чтобы ей сразу в него поселиться.
– Договорились.
Проводив начсанарма, Борис вызвал к себе Захарова, объяснил ему суть дела и просил организовать постройку домика в самом срочном порядке.
– Теперь для нас, когда я подружился с сапёрами, это труда не составляет, – ответил тот.
И действительно, к вечеру следующего дня, шагах в двадцати от лаборатории, глубже к лесу, уже стоял маленький домик, состоящий из двух комнат.
В этот же вечер к Борису прибежал взволнованный Добин, дежуривший в этот день по госпиталю:
– Товарищ майор, у нашего шлагбаума машина командующего стоит. Я предлагал внутрь проехать, но адъютант вышел и сказал, чтобы я срочно доложил о приезде машины вам. Что такое случилось? Наверно, передислоцироваться будем?
– Успокойтесь, товарищ Добин, о передислокации начсанарм бы сначала мне по телефону позвонил. Ступайте к шлагбауму, скажите, что я сейчас тоже подойду.
Само собой разумеется, что, по просьбе Склярова, в госпитале никто не знал, какую гостью ждал Алёшкин. Даже Захаров, и тот только о чём-то догадывался.
Когда Борис подошёл к шлагбауму, перегораживающему дорогу в госпиталь, то около часового он увидел двух человек. Одного он знал, это был капитан Волков, адъютант командующего, с ним была женщина, на вид не более тридцати лет. Она была одета в хорошо пригнанное военное платье защитного цвета. Такие платья пока ещё встречались редко, большинство военнослужащих-женщин носили гимнастёрки цвета хаки и тёмно-синие юбки. На голове у неё был, как у всех женщин, имеющих звание среднего комсостава, синий берет.
Завидев подходившего Бориса, женщина сделала шаг вперёд. Когда он подошёл, она встала по стойке «смирно» и, приложив руку к берету, чётко отрапортовала:
– Товарищ майор медицинской службы, младший лейтенант интендантской службы Чекунова прибыла для прохождения дальнейшей службы во вверенном вам госпитале.
– Здравствуйте, – ответил Борис, протягивая руку.
Вместо того чтобы пожать протянутую руку, женщина достала из нагрудного кармашка аккуратно сложенную бумагу и протянула её Алёшкину. Там было сказано, что младший лейтенант интендантской службы Чекунова Мария Юрьевна направляется в госпиталь № 27 для прохождения службы в должности лаборанта. Документ был подписан начсанармом.
Прочтя, Борис сложил его, протянул Добину и сказал:
– Зачислите с сегодняшнего дня на довольствие, – затем повернулся к Волкову. – Что ж, проезжайте, там ведь, наверно, вещи есть?
Но женщина просительно посмотрела на Бориса и мягким, совсем непохожим на тот, каким она отдавала рапорт, мелодичным голосом попросила:
– Пожалуйста, не нужно. Машина командующего невольно привлечёт внимание, а я так этого не хочу. Вон и так уже появилось довольно много любопытных, – при этих словах она покраснела.
Борис, оглянувшись, увидел, что заинтересованные медсёстры и дружинницы уже выскочили из землянок и палаток и, пока не решаясь приблизиться, издали разглядывали незнакомку, которую у шлагбаума встречал сам начальник госпиталя. Алёшкин заметил это и сердито сказал Добину:
– А ну, быстро отправьте всех по своим местам! Нужно будет, позовём.
– Вещи у меня все здесь, – показала Чекунова на небольшой кожаный чемодан, на котором лежала свёрнутая шинель.
– Что же, тогда пойдёмте, покажу ваше жилище, оно уже готово.
Волков нагнулся, чтобы взять чемодан и донести его до домика, но она запротестовала.
– Нет, Григорий Фомич, я сама донесу, спасибо. Вы лучше возвращайтесь в штаб, скажите там, что всё благополучно, – и, подхватив чемоданчик, она шагнула по направлению к Борису. – Я готова.
Пока они шли к домику, а расстояние от шлагбаума до него было шагов триста, Алёшкин успел разглядеть Марию Юрьевну. Это была довольно высокая, изящная, но, очевидно, сильная и хорошо физически развитая женщина. Она не позволила и Борису нести чемодан, когда он предложил ей свои услуги. При этом новая лаборантка улыбнулась, и эта улыбка преобразила её лицо. До этого оно поражало какой-то строгой, классической красотой: тонкий, правильный овал лица, прямой нос, красиво изогнутые брови, большие карие глаза, оттенённые пушистыми ресницами, и довольно полные губы немного великоватого рта делали её похожей на какую-то не то статую, не то картину, изображавшую одну из греческих богинь. Но когда она улыбнулась, и на её левой щеке появилась ямочка, все лицо приняло какое-то мальчишеское, лукавое выражение. Улыбаясь, она повернулась лицом к Борису и, поблёскивая глазами, спросила:
– А что, товарищ майор, неужели вы всем своим подчинённым вещи носите? Наверно, нет. Прошу вас обращаться со мной, как со всеми.
В этот момент они подошли к домику, Борис открыл дверь и сказал:
– Вот ваше жилище. Если что-нибудь вас не устраивает, то скажите, постараемся доделать.
Женщина быстро вошла в домик, пересекла его в несколько секунд. И посмотрев через окошко второй комнаты, из которого открывался вид на густой лес, подступавший почти вплотную, ответила:
– Товарищ майор, всё очень хорошо, только вот я не догадалась купить какой-нибудь материи для занавесок, а они будут нужны, – добавила она, покраснев.
– У нас медсёстры и врачи делают занавески из марли, которую красят красным стрептоцидом или метиленовой синькой.
– Тогда отлично. Вы меня познакомьте с кем-нибудь, я сама договорюсь.
Она осмотрела столик, две табуретки, стоявшие около него, постель, застланную белыми простынями и одним из лучших одеял, имевшихся в госпитале, потрогала перьевые подушки, которые Борис поручил Захарову добыть из каких-то, только ему ведомых, запасов, и повторила:
– Всё отлично.
Она сняла берет и спросила:
– Разрешите сесть, товарищ майор?
Борис смешался: «И как это я, дурень, не догадался сам ей этого предложить?»
– Конечно, конечно, садитесь! – смущённо произнёс он.
Женщина села, улыбнулась снова и опять заговорила:
– А что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста, ведь вы теперь вроде как у меня в гостях. Вы, наверно, часто по гостям к своим подчинённым ходите? Или вас не пускают? – многозначительно заметила она.
«Вот, чёрт, – подумал Борис, – уже, наверно, и про Шуйскую ей всё известно! Это, наверно, начсанарм разболтал», – и он молчал, не находясь, что ответить на столь неожиданное нападение.
Продолжая улыбаться, женщина проговорила:
– Вот что, Борис Яковлевич, вы про меня всё знаете. Не удивительно, что и я захотела про вас как можно больше узнать. Давайте договоримся: я в госпитале обыкновенная военнослужащая, и вы с меня будете спрашивать, как со всех других. А когда вы переступите порог этого домика, давайте считать себя хорошими знакомыми. Я, как вы знаете, учительница, а вы врач, вот и пришёл сосед-врач в гости к учительнице. Надеюсь, что со всеми своими товарищами по работе я сумею наладить самые лучшие отношения, а вы, пожалуйста, перестаньте думать обо мне, как о подруге командующего, он такой же простой человек, как и другие, но мы об этом ещё поговорим. Извините, я заболталась, задерживаю вас. Какие будут приказания? – переменила она тон.
– Мария Юрьевна, разрешите и мне в вашем домике называть вас так, тем более что многих своих сотрудников я уже давно называю по имени-отчеству или фамилии. Так вот, прошу вас завтра представиться старшему лейтенанту медслужбы, врачу, начальнику лаборатории Звягинцевой. Она пока о вас ещё ничего не знает. Я ей сейчас скажу, что из санотдела прислали вторую лаборантку. Рассказывать ли ей что-либо ещё – это уже ваше дело. Поговорите с ней о том, что вы можете делать.
Женщина снова улыбнулась:
– Я ведь биолог, думаю, что в лаборатории сумею справиться.
– А, это совсем хорошо. Спокойной ночи, – с этими словами Борис вышел из домика.
Предупреждённая им Звягинцева догадалась, что младший лейтенант Чекунова не простая лаборантка. Слух о том, что её новая помощница прибыла в госпиталь на машине командующего, дошёл и до неё. Начальник лаборатории была женщиной неглупой и хорошо знавшей своё дело, и поэтому умело использовала Чекунову.
Забегая вперёд, скажем, что Мария Юрьевна прослужила в 27 госпитале около пяти месяцев, и за это время проявила себя удивительно скромной и дисциплинированной работницей, быстро освоившейся с порученной работой и подружившейся с коллективом. Раз в неделю её навещал командующий. Он появлялся всегда неожиданно и требовал, чтобы дежурный по госпиталю, встречавший его у шлагбаума, не бежал докладывать о его приезде начальнику. Машина генерала почти бесшумно проезжала к домику, где и стояла иногда до утра. Шофёр, привозивший его, отправлялся в автовзвод госпиталя, где спал, пока за ним не присылали дружинницу из лаборатории.
Несколько раз за Чекуновой приходила машина, чтобы доставить её в штаб армии, например, когда туда приезжали артисты. В эти поездки она приглашала и Бориса, и других врачей и медсестёр, однако большинство отказывались. Как-то неуютно они себя чувствовали в штабе армии, где была какая-то совсем другая обстановка.
Невольно хочется провести сравнение между людьми. Если Мария Юрьевна Чекунова оказалась добросердечным, культурным и воспитанным человеком, не выставляла напоказ преимуществ своего положения, а своим отношением к труду и обращением с окружающими могла служить примером, то не такими оказались две другие женщины, с которыми Алёшкину пришлось столкнуться.
Первая – это подруга генерала Зубова, жившая в госпитале Неустроева. Как он сам, так и его помощники говорили, что она попортила им немало крови. Женщина требовала отдельного питания, специального жилища, особого отношения к себе и многого другого, чего Неустроев был просто не в состоянии выполнить. Отказы вызывали жалобы на начальника госпиталя или кого-нибудь из его заместителей при первой же встрече этой особы с генералом. Тот, сам человек, очевидно, не очень высокой культуры, получая такую жалобу, устраивал Неустроеву очередной разнос. Несчастный начальник госпиталя много раз жаловался Борису на своё положение, проклиная и Зубова, и его фронтовую подругу.
Эта женщина не только ни с кем в госпитале не подружилась, она даже к врачам относилась презрительно, считая себя генеральшей, и потому стоящей гораздо выше всех остальных. Она числилась вольнонаёмной, поэтому одевалась всегда в гражданские платья вызывающе крикливо и нарядно, чем заслужила насмешки и неприязнь окружавших её девушек и женщин.
Госпиталь промучился с ней до конца 1944 года, когда Зубов получил перевод на какой-то другой фронт, а с ним уехала и она. Говорили, что именно из-за неё командующий армией поссорился с Зубовым и настоял на его переводе. Никто, конечно, правды не знал, но от радости, что коллектив избавился от такого человека, могли наплести что угодно.
Встретилась на пути Алёшкина и ещё одна женщина. В последних числах июня к Борису явился адъютант командующего и передал его просьбу поместить в его госпиталь внезапно приехавшую из Москвы жену генерала. Борис широко открыл глаза и растерянно пробормотал:
– Но ведь у нас живёт Мария Юрьевна, как же так?
– А вот генерал так и рассудил: в вашем госпитале о Чекуновой его жене никто ничего не скажет, постесняются или побоятся. А если её поместить где-либо в другом месте, там обязательно разболтают, ведь о связи командующего знают очень многие. Надо только постараться, чтобы они не встретились. Я зайду к Марии Юрьевне и всё объясню ей. Притом это ненадолго, жена командующего пробудет всего пять дней.
– Хорошо, – вздохнул Борис, – всё, что будет зависеть от нас, сделаем, а уж за остальное не ручаемся…
Землянка, которую занимал Тынчеров, до сих пор пустовала. Врачам понравилось жить в хорошо оборудованной палатке с дощатым полом и стенами, они просили Бориса не переводить их обратно, он согласился. В той землянке после небольшого ремонта и уборки и поселили жену командующего.
Это была дама какого-то прямо-таки дореволюционного воспитания. Борису она почему-то очень напомнила жену директора гимназии Чикунскую: с такой же неестественно прямой фигурой, одетая в тёмное платье с высоким воротничком, волочившееся по земле, с высокой взбитой причёской, с золотым пенсе на носу, с накидкой на плечах, – она так и напоминала строгую классную даму. Ходила она медленно, коротенькими шажками, держа на руках маленькую беленькую собачонку. Окружающих или встречных людей она как бы не замечала, бросая в их сторону какой-то совершенно отсутствующий взгляд. Так смотрят на скучную и ненужную вещь. На обращённые к ней приветствия она отвечала кивком головы и молча проходила дальше.
Для прогулок она выбрала прямую тропинку от своей землянки до домика замполита Павловского, этот путь занимал около пятидесяти шагов. Пройдя по тропинке несколько раз, дама возвращалась в землянку и, если не уезжала к мужу в штаб армии, то что-то читала или вязала. Обед ей возили каждый день из штаба армии и разогревали на кухне госпиталя. На завтрак и ужин приносили чай, который она пила с бутербродами или печеньем, также привезённым из Военторга штаба армии.
Приставленная к ней бойкая молодая дружинница Нина рассказывала, что за все пять дней, которые эта «старуха» прожила в госпитале, она произнесла не больше десятка слов.
С Алёшкиным гостья виделась только один раз по приезде, когда она милостиво поздоровалась с ним за руку. На этом их знакомство и закончилось. С её присутствием в госпитале создалась какая-то напряжённая, натянутая обстановка, и все искренне обрадовались, когда законная генеральша наконец-то покинула госпиталь.
***
За период стояния около деревни Кривая Лука произошло ещё несколько событий, которые имели отношение к жизни нашего героя, о них следует рассказать.
Числа 25 июня 1944 года, когда совсем стемнело, к сортировке госпиталя подъехала машина Тынчерова, из неё вышел его адъютант Вася, сопровождавший охавшего и стонавшего молодого парня с погонами старшины. Борис, оказавшийся в это время неподалёку, узнал его, это был шофёр командующего.
– Что случилось? – задал он вопрос.
– Да вот, товарищ майор, – сказал Вася, – наши штабные врачи поставили ему диагноз – аппендицит, и Тынчеров приказал отвезти к вам.
Алёшкин, вместе с Батюшковым и вызванной Минаевой осмотрели больного, и их мнение совпало с заключением врачей из штаба армии.
– Да, аппендицит, – подтвердил Борис, – нужна срочная операция.
Старшина попробовал было возражать, но Алёшкин был неумолим:
– Чем быстрее мы вас прооперируем, тем безопаснее, а чем дольше будем ждать, тем тяжелее будет и сама операция, и, главное, послеоперационное течение.
В конце концов, старшину убедили. И тут, как это ни парадоксально, между врачами разгорелся спор, кому оперировать. В течение трёх лет Алёшкин и Минаева проделали тысячи сложных операций и на брюшной полости, и на грудной, и на конечностях, а с аппендицитом за время войны встретились впервые.
Аппендицит – это что-то такое мирное, далёкое от войны, от порой страшных, даже для их уже привыкших глаз, разрушений человеческого организма, самый обыкновенный аппендицит! Последовала довольно бурная перепалка. Помирились на том, что Алёшкин будет оперировать, а Минаева ассистировать. Батюшков, слушая этот спор, даже рассмеялся и заметил:
– Наверно, три года тому назад каждый из вас старался бы сбагрить этого больного другому: подумаешь, мол, с аппендицитом возиться, время тратить! А здесь за него чуть не дерётесь!
Операция прошла очень успешно, и на следующий день, убедившись в отличном состоянии больного, оба врача ходили с сияющими лицами, как будто выполнили что-то необычайно сложное и ответственное.
Настроение Бориса было испорчено вечером командующим армией, вот как это произошло. Часов в семь вечера к госпиталю подъехала машина командующего и машина начсанарма. Борис полагал, что генерал приехал к Чекуновой. Когда это случалось, по его просьбе все старались не замечать появления начальства. Но тут из машины вышли генерал Старков с начсанармом Скляровым и направились к домику начальника госпиталя. Алёшкин выскочил к ним навстречу и как положено отрапортовал генералу о положении дел в госпитале. Тот, поздоровавшись, спросил:
– Мой парень у вас?
– Так точно, товарищ генерал, вчера прооперировали.
– Кто оперировал?
– Я и майор Минаева, товарищ командующий.
– Как прошла операция?
– Хорошо.
– Как себя чувствует больной?
– Он в порядке.
– Проведите меня к нему.
Борис пошёл впереди начальства, указывая путь. Шофёр большого начальника – это не просто водитель его машины, а в большинстве случаев и друг, и первый защитник. Через него узнаются все солдатские новости. Поэтому между начальником и его шофёром складываются несколько особые отношения, чем какие бывают вообще между командиром и подчинённым. Борис это знал, в своё время в медсанбате он так же относился к шофёру Бубнову, а здесь, в госпитале, к Лагунцову. Он понимал состояние командующего и, сочувствуя ему, продолжал дорогой успокаивать:
– Вы, товарищ генерал, не волнуйтесь, всё будет в порядке, через 10–12 дней он вернётся и сможет снова возить вас.
– Ну-ну, посмотрим.
Конечно, шофёра командующего поместили в отдельную палатку, благо госпиталь почти пустовал. Поздоровавшись с больным и узнав от него, что операцию он почти не заметил и чувствует себя совсем хорошо, командующий, вероятно, стремясь показать свои познания в медицине, повернулся к стоявшей рядом медсестре и спросил:
– Как температура?
Та ответила:
– 37 и пять градусов.
– Почему 37 и пять? – воскликнул генерал. – Почему не нормальная?
Борис попытался ему объяснить, что это вполне естественно: после операции на следующий день небольшое повышение температуры бывает у большинства людей, это не указывает на какое-либо ухудшение состояния.
– Как это может быть – ненормальная температура и хорошее состояние? Сбить температуру! – уже рассерженно прикрикнул командующий.
Алёшкин вновь попытался начать объяснение, но стоявший рядом начсанарм дёрнул его за рукав, приложил руку к козырьку фуражки и бодро ответил:
– Есть, товарищ командующий, сбить температуру.
Следом за ним эту же фразу повторил и Борис. Генерал удовлетворённо хмыкнул и сказал:
– Ну то-то, а то тут разные оправдания находят! Ну, лежи, Алёша, если чего надо, пусть мне позвонят. Да не спеши: пока окончательно не поправишься, всё равно в машину не сядешь.
После этого командующий вышел из палатки и направился к выходу из госпиталя.
Начсанарм шёл рядом с Алёшкиным за быстро шагавшим генералом, вполголоса выговаривая ему:
– Ну разве так можно? Раз начальство приказывает, надо слушаться и выполнять! А вы в научные рассуждения пустились. Эх, вы!..
Впоследствии врачи госпиталя и другие работники медслужбы, которым присутствовавшая при разговоре сестра рассказала об этом случае, подсмеиваясь то ли над командующим, то ли над Алёшкиным, говорили:
– Ну, так сбить температуру! То-то!
В этот период времени положение с горючим в 8-й армии стало катастрофическим. Проделав длительный марш, стараясь подтянуть самые главные тылы (артсклады, продовольствие и госпитали) поближе к наступающим частям, армия исчерпала все имевшиеся запасы горючего, а фронтовые базы отстали настолько далеко, что доставка бензина проводилась медленно, в небольших количествах и нерегулярно. Не только дальняя дорога, но и распутица, были тому виной.
Первыми, кого коснулась нехватка горючего, оказались госпитали, и в том числе такие, как № 27 и 39, совершившие недавно трудную передислокацию. Когда они обосновались в районе деревни Кривая Лука, почти весь лимит горючего ими был исчерпан. В их распоряжении оставалось только, чтобы с грехом пополам заправлять одну полуторку для доставки в госпиталь продовольствия. А ведь палаты, операционный блок, да и жильё нуждались в освещении. Следовательно, должен был работать движок (бензиновый мотор, соединённый с динамо-машиной), но бензина для него взять было неоткуда.
Неустроев первым придумал выход из создавшегося положения. Как-то вечером, сидя на веранде Бориса и поглядывая на довольно бурную речку, катящуюся с журчанием внизу, он сказал:
– Борис Яковлевич, у вас с горючим туго?
Тот кивнул головой.
– У меня тоже… Около движка держу запас пять литров, это часа на два работы хватит, берегу на самый крайний случай. В ГСО армии заявили, что бензин нам смогут дать только через месяц, надо что-то придумывать…
В 27 госпитале благодаря особой связи с начальником ГСО дело обстояло несколько лучше. Одна из медсестёр была подругой начальника ГСО, и Захаров этим обстоятельством иногда пользовался. Но и у них горючее подходило к концу. Алёшкин вспомнил:
– Когда-то мы в медсанбате, ещё под Ленинградом, перевели одну полуторку на дровяное отопление, от её колёс крутили циркулярную пилу. Может быть, и сейчас так попробовать?
– Нет, – возразил Неустроев, – я придумал кое-что получше. Давай построим гидростанцию.
– Ты с ума сошёл? Как это – гидростанцию?
– А очень просто: запрудим речку вон в той излучине, где оба берега достаточно высоки, поставим там мельничное колесо, а от него ременную передачу на динамо-машину.
Борис согласился попробовать. Он вызвал Захарова и сказал выделить в распоряжение Неустроева десять санитаров и дружинниц для строительства собственной ГЭС. Захаров, расспросив начальников, загорелся этой идеей и сам.
Через два дня плотина была готова. Плотники соорудили колесо, надели его на ось, имевшуюся у запасливого Лагунцова. У него же выпросили два подшипника. Полосы брезента, вырезанные из списанных палаток, заменили приводной ремень. Его присоединили к валу водяного колеса и ротору динамо-машины, закреплённой болтами на специальном деревянном фундаменте, и… ничего не получилось. Всё вертелось – и водяное колесо под напором падающей из запруды воды, и ротор динамо-машины, но ток, который она давала, был настолько не постоянным по своей силе, что присоединённые к станции лампочки то вспыхивали ярким светом, то тухли почти совсем. Читать, а тем более оперировать, при таком свете было совершенно невозможно. Больше недели бились изобретатели над своим детищем, но так ничего придумать и не сумели.
Как-то случайно, перед отъездом, когда их передислоцировали, к Алёшкину зашёл начальник лесопильного завода, по образованию инженер-строитель. Борис рассказал о постигшей их неудаче. Тот осмотрел сооружение и сразу же нашёл причину неполадок:
– Да у вас же нет маховика, а ведь он как раз и регулирует постоянство вращения таких машин. Посмотрите на свой движок, там маховик обязательно есть.
По правде говоря, ни Неустроев, ни Алёшкин не придали значения массивному тяжёлому колесу, находившемуся в каждом движке на том же самом валу, на котором крепилась и динамо-машина. Инженер составил чертежи, по ним плотники из толстых брусьев соорудили внушительный маховик, который насадили на вал водяного колеса.
С усовершенствованием дело пошло лучше. Правда, почему-то совершенно ровного напряжения, какое давал движок, добиться не удалось, и свет всё ещё колебался, но уже не так сильно, и теперь при помощи этого самодельного агрегата можно было работать в операционной. Изобретение позволило значительно сократить расход горючего.
В начале июля в госпиталь приехал начальник политотдела. Зайдя к Алёшкину, он попросил показать ему госпиталь. Борис провёл его по всем помещениям. Полковник Свиридов почему-то интересовался не столько состоянием политработы с личным составом и имевшимися ранеными, сколько самими помещениями госпиталя, это было странно. Однако дело объяснилось просто.
Осмотрев всё и вернувшись в домик Алёшкина, Свиридов заявил:
– Нам предложено провести десятидневный слёт политработников армии. Когда я раздумывал, где бы его провести, член Военного совета Тынчеров порекомендовал использовать ваш госпиталь. Вот я и приехал посмотреть, что тут у вас за помещения. В целом мне понравилось, не знаю только, сумеете ли вы разместить всех участников слёта.
– А сколько человек предполагается? – спросил Алёшкин.
– Да человек около трёхсот.
Борис облегчённо вздохнул, а Павловский сказал:
– Ну, с этим-то мы справимся. Ведь, правда, Борис Яковлевич?
– Да, конечно, у нас всего сейчас около полутора сотен раненых, а ведь помещения рассчитаны на пятьсот. Приготовим нужное количество палаток, а для занятий можно использовать столовую-клуб.
На этом и договорились.
Обеспечив проведение слёта политработников как материально, так и духовно (показом кинокартин и выступлением художественной самодеятельности), госпиталь получил приказ и соответствующий транспорт для передислокации. 14 июля 1944 года он покинул полюбившееся всем место около Кривой Луки и был срочно переброшен в район деревни Краснёнки на правом берегу реки Нарвы, где начал работу в качестве госпиталя первой линии.
Мы забыли упомянуть ещё об одном событии, происшедшем в это время. Числа 27 июля, возвращаясь из очередного обхода госпиталя, Борис услышал в своём домике оживлённые женские голоса и смех. Он удивился: обыкновенно Катя не приводила в дом своих подруг, а если у неё выкраивалось свободное время, то сама отправлялась в сестринскую землянку, где и проводила время в болтовне с ними.
Войдя в домик, первой, кого он увидел, была Зинаида Николаевна Прокофьева. Он и обрадовался этой неожиданной встрече, и удивился. Оказалось, всё очень просто: 1212-й терапевтический госпиталь расположился в двух километрах от хирургического № 27. С тех пор Прокофьева стала частым гостем в домике Бориса, и беседы с ней разбавляли привычные будни.
