Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 1
Используя старика-истопника как проводника, Алёшкин и Захаров продолжали осмотр здания. Во-первых, в полуподвальном этаже находилась отличная кухня. Повара, осмотрев плиту и большие котлы, были от неё в восторге и заявили, что нет никакой надобности топить полевые кухни, привезённые с собой. Они были уверены, что смогут обеспечить питанием тысячу человек.
Рядом с кухней находился продуктовый склад. На его полках, помимо разных круп, стояло большое количество овощных консервов и, вероятно, не менее тысячи банок различного, преимущественно черносмородинового, варенья. Всё привезённое с собой продовольствие было сгружено на этот же склад. Кроме того, на дворе имелся погреб со взломанными дверями, внутри него в специальных коробах лежали картофель и другие овощи.
Центр полуподвального помещения занимала котельная, а с противоположной стороны её за запертой дверью находился тоже какой-то склад. Истопник сказал, что это склад аптечных товаров. Заведующая аптекой, работавшая здесь при немцах, ещё вчера заходила в него. Замок на этом складе пришлось взломать. Начальник аптеки Мария Андреевна Иванченко обрадовалась, обнаружив в двух комнатах много перевязочного материала и самых различных медикаментов, хотя названия некоторых из них ни ей, ни Алёшкину не были известны. Но больше всего их обоих обрадовало то, что на одном из стеллажей лежало несколько тысяч пачек рентген-плёнки самых разнообразных форматов производства известной немецкой фирмы AGFA. В госпитале уже несколько месяцев плёнки не было, не выдавал её и армейский аптечный склад, поэтому снимки почти не делались, а просвечивание и последующая операция и замедляла, и крайне затрудняла работу хирургов.
Рядом с этим складом в самом углу здания находилась ещё одна запертая дверь. На вопрос Бориса, куда она ведёт, истопник ответил, что это дверь чёрного хода, там лестница, ведущая до мансарды, и с неё на каждой площадке есть двери по этажам.
– Этим ходом и лестницей пользовался весь медперсонал и вся хозяйственная обслуга госпиталя, – с этими словами истопник достал ключ и отпер дверь.
Алёшкин с Захаровым вслед за истопником стали подниматься по узкой крутой лестнице почти в полной темноте. Когда они поравнялись с первым этажом, истопник нащупал выключатель, повернул его, и вся лестница осветилась.
Борис конечно удивился, почему выключатель не установлен при входе на лестницу, на это истопник сообщил:
– Немцы, занимавшие помещение под госпиталь, очень боялись ваших самолётов. Вы ведь видели, какая тщательная светомаскировка устроена на всех окнах здания (а Борис и Захаров действительно обратили внимание на специальные шторы, сделанные из толстой чёрной материи, имевшиеся на каждом окне), вот и здесь. Дверь эта довольно часто открывалась, чтобы свет из неё не падал на улицу, все лампочки у входа были убраны.
Разговаривая, истопник покопался в довольно большой связке ключей и одним из них открыл дверь, находившуюся на первой площадке лестницы. Заглянув внутрь, Борис увидел, что она ведёт в прихожую, из которой легко попасть в комнату, намеченную им как сортировочную. Он попросил истопника снова запереть дверь, а ключи передать ему. То же происходило и на следующих этажах. Открывая очередную дверь, Алёшкин попадал то в коридор, ведущий в операционную, то в коридор, расположенный между палатами.
Остановившись на третьей площадке и взяв ключ от двери, Борис собирался спускаться вниз, так как предполагал, что продолжение лестницы ведёт на чердак, куда ему лезть совершенно не хотелось. Однако истопник остановил его:
– А разве господин начальник не хочет осмотреть мансарду? В ней ведь жила часть медперсонала госпиталя.
– Какую мансарду? Где? – удивился Алёшкин.
– Пожалуйте за мной по лестнице, – сказал истопник, направляясь вверх.
Борис последовал за ним. Поднявшись на этаж, они вновь подошли к небольшой двери, которую истопник отпер своим ключом. Войдя, они очутились в длинном, узеньком коридоре, тянувшемся через всё здание. Коридор освещался электрическими лампами и стеклянными фрамугами, находящимися над небольшими дверями. Таких дверей было, наверно, 16 или 18, Борис не стал их считать. Открыв одну из них, он увидел небольшую комнатку с двумя кроватями и столиком между ними. Стена напротив двери была поката и переходила в потолок, в ней имелось небольшое окно. Алёшкин понял, что эта стена – крыша, под которую очень искусно подшит дощатый потолок. Окна, выходящие на крышу, снизу с улицы были не видны.
Помещение, в которое они вошли, как и остальные, было захламлено бумагой, старыми немецкими газетами, журналами, тряпьём, бутылками из-под шнапса и консервными банками.
Эта находка очень обрадовала Алёшкина. Ещё бродя по помещению будущего госпиталя, он всё время думал о том, где же поселить личный состав госпиталя, особенно врачей, медсестёр и дружинниц. Для санитаров он решил выделить одну из комнат первого этажа, рядом с палатой выздоравливающих, а вот где разместить женщин и девушек? В лесу это не составляло проблем, отдельные палатки или землянки, расположенные довольно далеко от госпитальных палаток, изолировали их от раненых, а здесь, в здании, это казалось сложным. Он уже предполагал через истопника узнать, нельзя ли занять несколько домов под квартиры. Теперь же всё решилось, в мансарде можно было поселить весь женский медперсонал, ключи от дверей по этажам взять себе, и сообщение между лечебной и жилой частью госпиталя осуществлять только через двор. На дворе, конечно, нужно будет выставить пост, которому поручить наблюдение за тем, чтобы ни во дворе, ни в помещениях медперсонала не было никого посторонних.
Закончив осмотр помещения и предварительное распределение их между подразделениями госпиталя, Алёшкин направился в сортировку. Перед его уходом истопник довольно робко обратился к нему с вопросом:
– Господин начальник, значит, нам не надо будет освободить помещение? – показывая на небольшую хибарку в углу двора, из которой он в своё время вышел.
– Вы один?
– Нет, нас двое с женой.
– А разве вы у нас служить не хотите? Я ведь вам предлагал.
– А можно? Нам говорили, что как только придёт в город Красная армия, нас всех выгонят и на наши места посадят большевиков, а нас в Сибирь пошлют.
– Какие глупости! – возмутился Борис. – И вы им верили?
Истопник замялся.
– Как вас звать? Ведь мы ещё до сих пор не познакомились.
– Эрнст Паулюс, господин начальник.
– Так вот, товарищ Эрнст, перестаньте, в конце концов, называть меня господином! Выбросьте всякие глупости фашистской пропаганды из своей головы. Никто вас выселять не будет, и мы будем рады, если вы по-прежнему останетесь здесь, будете продолжать отапливать здание и убирать двор. И, я уже вам говорил, не бесплатно! Когда вы работали при немцах, вам сколько платили?
– Да что вы, го… товарищ начальник, какая плата? Пришёл солдат и сказал, будешь топить дом, уголь привезём, и всё. Иногда на кухне повар давал суп и хлеб.
– Я уже вам объяснял, что у нас так не полагается. Зачислим вас в штат вольнонаёмным, и пока будем стоять здесь, вы будете получать у нас зарплату и паёк. Потом вам мой помощник всё это объяснит. Ну, а жена ваша что может делать?
– Она портниха, господин начальник.
– Ах, да оставьте вы это своё «господин начальник»! Теперь вы наш служащий, и называйте меня так, как положено у нас – «товарищ майор» или «товарищ Алёшкин». Что же, ваша жена при немцах где-нибудь работала?
– Нет, товарищ майор, её не брали. В госпитале у них свои портные были, фабрики с 1941 года не работали. Так, кое-кому дома шила.
– А что, разве у немцев здесь своя портняжная мастерская была?
– Была, они там бельё шили, обмундирование ремонтировали.
– Где же эта мастерская?
– Разве вы не видели? Она на третьем этаже.
Борис догадался, что это была та комната или комнаты, которые они с Захаровым не смогли открыть. Он сказал:
– Нет, я ещё не успел её осмотреть… Если мы откроем портняжную мастерскую, то с удовольствием возьмём туда вашу жену. И ещё двух-трёх портних, которых она знает. Всем им будем платить и давать паёк.
– Большое спасибо, товарищ майор, пойду, обрадую жену.
– Хорошо, идите.
***
Когда Борис вернулся в сортировку, она уже была заполнена ранеными, в основном, легкоранеными. Но на носилках, положенных на где-то раздобытые козлы, лежало человек восемь тяжёлых.
Вскоре вернулся в здание и Захаров, он проверял, как установили указатели. Проводил до половины дороги Лагунцова на его «козлике», а сам с первой же попутной машиной, пользуясь своими указателями, вернулся к госпиталю. Видя, что раненые – и пешие, и на попутных машинах – двигаются значительным потоком к госпиталю, он понял, что в здании пользы от него будет больше, а с погрузкой остального имущества справится замполит Павловский и начальник канцелярии Добин.
Захаров написал им записку о том, что все палатки, весь их инвентарь (стенды, железные печки, жестяные вёдра, умывальники, тазы и прочее) нужно сложить у стен школы, закрыть брезентом и, оставив караул из четырёх человек (сержанта –караульного начальника и трёх часовых), со всеми остальными людьми, мягким инвентарём, остававшейся частью аптеки, продовольствием и обменным фондом обмундирования немедленно ехать в Таллин.
Захаров полагал, что на отправленный транспорт (две полуторки, одна «санитарка» и один ЗИС-5) всё перечисленное должно поместиться, и поэтому самый большой автобус – кстати, и самый неисправный, ЗИС-16 – оставил при госпитале. Так и случилось, всё удалось увезти за один раз.
Встретив начальника госпиталя в сортировочном отделении и доложив ему о сделанном, он получил одобрение своим действиям. Кроме того, майор Алёшкин сказал:
– Вот что, товарищ Захаров, видите, сколько раненых? Я ухожу в операционную, там надо организовать сменную работу, а вы останетесь за меня, командуйте. Прежде всего подумайте о питании – пора накормить и наших, и раненых. Кухню вы видели, она здесь отличная. Кроме наших, есть запасы продуктов и здесь. Расходуйте по нормам, можно немножко увеличить, в общем, действуйте по-хозяйски. Всё, что мы здесь осмотрели после вашего ухода, санитар Максимов, который меня сопровождал, вам покажет и расскажет. Придумайте, как разместить личный состав госпиталя. Тут, оказывается, есть ещё четвёртый получердачный этаж. Я думаю, что сестёр-дружинниц и часть врачей можно поселить там, санитаров – рядом с выздоравливающими, ну, а для других подыщите квартиры поблизости. Меня пока не дёргайте, вызывайте только по самым неотложным вопросам.
Всё это Борис говорил, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Когда он подошёл к комнате, выбранной им для своего жилья, он сказал:
– Я поселюсь здесь. Да, не забудьте вокруг госпиталя охрану организовать.
Зайдя в комнату, Борис поразился той чистоте, которая царила в ней. Игнатьич ещё не успел приехать, но, оказывается, за время его отсутствия медсёстры и дружинницы под руководством старшей госпитальной медсестры Мертенцевой, приехавшие с первым рейсом, убрали весь первый и второй этажи и сейчас заканчивали третий. От этой работы были освобождены только операционные сёстры, уже начавшие работать в приведённых ими в порядок операционной и перевязочной.
Раздевшись, то есть сбросив китель и фуражку на кровать, Борис надел свой халат и направился в операционную. Увидев его, начальник отделения Минаева, до сих пор руководившая деятельностью операционно-перевязочного блока, облегчённо вздохнула. Она и две её помощницы, молодые врачи-хирурги (их часто называли хирургоиды, так как до прибытия в госпиталь они ничего общего с хирургией не имели, институты окончили – одна в 1941, а другая в 1942 году), уже успели обработать десятка два прибывших первыми раненых. Мы помним, что в основном эти раненые имели лёгкие ранения, а в тот момент у неё на столе лежал лейтенант, раненый в живот. Предстояла трудная и длительная операция. Минаева должна была сосредоточиться на спасении этого человека, следовательно, контролировать действия своих молодых подчинённых она не могла. Увидев Бориса, женщина поняла, что может эту заботу с себя снять.
Алёшкин, зная положение в сортировке и уже имея достаточный опыт, сразу определил, что в срочной хирургической помощи нуждается только один раненый в череп. Остальные носилочные, раненые в грудь, живот и конечности, могут без опасности для жизни обождать час-полтора, а вот толпившиеся вокруг них легкораненые мешали работать сортировке, да и операционно-перевязочному блоку тоже. От них следовало освободиться в первую очередь.
Взяв в помощь одну из молодых врачей (вторую взяла к себе ассистентом Минаева), Борис поручил начальнику второго отделения Феофановой срочно оперировать раненого в череп, использовав для этого второй стол операционной. В остальной части этого большого помещения под руководством старшей операционной медсестры Журкиной уже было развёрнуто четыре походных операционных стола, на которых он и принялся оказывать помощь легкораненым.
Затруднений с ними не было. Алёшкин осматривал разбинтованную рану, давал указания своей помощнице, что нужно сделать: рассечь до дна, очистить от размозжённых тканей, извлечь инородные тела и т. п. Сам делал то же самое на трёх других столах. Если он не успевал сделать это на последнем, туда направлялась его помощница, закончившая работу на своём столе.
Таким образом, в течение часа, который Минаева затратила на лапаротомию лейтенанту, а Феофанова – на трепанацию черепа, на остальных четырёх столах было обработано 20 человек, то есть почти все легкораненые, скопившиеся в сортировке.
После этого Борис начал заниматься раненым в брюшную полость, которого по его указанию Батюшков, работавший в сортировке, направил в операционную. Минаева, перейдя к другому столу, стала оперировать грудную клетку.
То, что мы описываем, трудно даже представить современным хирургам, работающим с целым штатом ассистентов, анестезиологов, реаниматологов и операционных сестёр, причём в значительно более медленном темпе, без угрозы того, что фашистские самолёты могут в любой момент начать бомбёжку города. Трудно представить им и то, как люди, проведя в дороге почти бессонную ночь, выполнив значительную работу по подготовке помещения, оставаясь более 15 часов без еды, продолжали работать в операционной с предельным напряжением. Но так было…
По окончании второй операции Борис увидел, что Минаева стоит совершенно бледная, а операционная сестра обтирает ей лицо марлевым тампоном, чтобы удалить обильно выступивший пот. Он понял, что врач больше не выдержит, и приказал:
– Доктор Минаева, немедленно идите отдыхать. Там Батюшков подобрал вам комнату наверху. Вы, товарищ Евсеева, – сказал он молодой женщине, работавшей вместе с Минаевой, – идите отдыхать тоже, а мы пока ещё поработаем, – обернулся Борис к остающимся врачам. – Они нас потом подменят. Отдыхать не меньше шести часов, выполняйте! – добавил он сердито, видя, что Минаева пытается что-то возразить.
– Антонина Кузьминична, – обратился он к старшей сестре Журкиной, – организуйте смену операционных сестёр и дружинниц.
Начав операцию второго раненого в живот, Борис остро ощутил отсутствие Кати Шуйской. Та не требовала каких-либо указаний, у неё всегда был наготове нужный инструмент и именно в нужную минуту. Ему необязательно было что-то говорить, он только протягивал руку, и в ней всегда оказывалось то, что требовалось. Поскольку часто во время операции у Бориса не было ассистента, и они работали только вдвоём, Катя всегда вовремя и достаточно искусно могла действовать и зажимом, и крючком, и пинцетом.
Здесь ему помогала Феофанова, фактически они оперировали вдвоём. Это уменьшало пропускную способность операционной. Прибывшая от Неустроева операционная сестра имела высокую квалификацию, но она привыкла работать в условиях, когда больной находился под эфирным наркозом, а Борис, воспитанник А. В. Вишневского, все операции, в том числе лапаротомию, ампутацию и другие делал под местным инфильтрационным обезболиванием. И с этими помощницами ему приходилось трудно.
Тем не менее с прибывшим потоком раненых справились. Так, в напряжённой работе прошёл весь день.
Минаева и Евсеева пришли часов в десять вечера. Они потребовали, чтобы теперь Борис, Феофанова и третий хирург-женщина шли отдохнуть. С ними из операционной ушла и Журкина. Ночью поступления раненых почти не было. Медчасти полков ещё не освоились с тем, что в Таллине имеется госпиталь, и часть своих раненых направили в более глубокий тыл.
Лишь утром, когда рассвело и стали видны прикреплённые Захаровым указатели, поток раненых опять увеличился. Но к этому времени в операционной уже вновь дежурил Алёшкин.
Утром же прибыли в Таллин и все остававшиеся в Раквере люди, и с ними замполит Павловский. Он поселился в доме напротив госпиталя, в квартире, занимаемой до этого каким-то немецким врачом. Захаров подобрал несколько пустовавших квартир и поставил в известность хозяев домов, что здесь будут жить работники госпиталя.
В сортировке и операционном блоке весь день шла самая напряжённая работа. Заработали и стационарные отделения, где раненым требовалось соответствующее наблюдение и помощь. Молодые врачи, как ординаторы этих отделений, занимались своими пациентами, поэтому количество хирургов в операционном блоке сократилось.
Часов в пять вечера, дорабатывая уже третью смену, Алёшкин почувствовал, что он и его помощники слишком устали. В порту бой уже полностью прекратился. От юго-западной границы города он отодвинулся на добрый десяток километров и именно оттуда теперь поступали раненые.
В Таллине, кроме 27 госпиталя, других медицинских учреждений Красной армии н было, поэтому весь поток направлялся в него. Борис вызвал Павловского и попросил его срочно послать связного в санотдел армии, чтобы получить какую-нибудь помощь. Но не успел он закончить свой разговор с замполитом, как дверь приоткрылась, и в предоперационную вошёл начальник санотдела армии, полковник медслужбы Скляров.
Остановив начавшего докладывать Алёшкина, он сказал:
– Понимаю, понимаю! Привёз тебе группу Чистовича из отдельной роты медицинского усиления армии (ОРМУ), в ней три врача и шесть медсестёр, ну а дружинниц в крайнем случае из местного населения подберёшь. Прикажи только их быстрее разгрузить и найди им жильё.
–Товарищ начсанарм, помещения для жилья есть, – вмешался подошедший Захаров. – Тут, домах в пяти, недалеко от госпиталя жили немецкие врачи. Все эти квартиры в полном порядке, я их забронировал. Разрешите, я прибывших сейчас же туда провожу, там и разгрузимся?
– Что же, очень хорошо. Впрочем, одного человека можно и здесь оставить. Майор Алёшкин потрудился хорошо, я ему подарок привёз!
С этими словами он отодвинулся от двери, и из-за его спины выглянула улыбающаяся Шуйская.
Военсовет армии решил, что «разводы», проведённые по приказу начальника политотдела, ни к чему хорошему не привели, а только затруднили работу медучреждений и штабов. Всё равно люди, сошедшиеся на войне, стремились как-то встретиться, и это приводило к ненужным поездкам, отлучкам из частей. Кроме того, в большинстве случаев они и по своей специальности сработались, и их разъединение отразилось на работе. По крайней мере, так произошло у Неустроева.
Таить греха нечего, Борис обрадовался возвращению Кати, в трудные моменты хирургической работы её помощь ему была необходима, но показать эту радость перед всеми он, конечно, не мог, только смущённо пробормотал:
– Большое спасибо, товарищ полковник. Товарищ Шуйская, комната операционных сестёр находится на четвёртом этаже, вам покажут. Пройдите туда, переоденьтесь и возвращайтесь в операционную.
– Товарищ Алёшкин, ты, конечно, понимаешь, что такую большую помощь тебе санотдел армии даёт не за красивые глаза. Дело в том, что в ближайшее время, по крайней мере в течение 10–12 дней, ваш госпиталь будет единственным армейским лечебным учреждением в городе. Часть госпиталей переброшена через вас, мимо города, вперёд на побережье, где сейчас идут ожесточённые бои, другая часть находится на подходе. Всё это время вам придётся выдерживать значительный наплыв раненых и больных. Кроме того, и эвакуации от вас не будет, фронтовые госпитали находятся в движении. Сколько раненых вы сможете разместить в этом здании?
Борис переглянулся с Павловским и решил на всякий случай немного преуменьшить то число, о котором они говорили между собой.
– Человек пятьсот, наверно, сможем.
– Так, – усмехнулся Скляров, – значит, рассчитываем на восемьсот, а то, может быть, и девятьсот! Я тебя, Борис Яковлевич, уже хорошо изучил, так что вот на эту цифру и ориентируйтесь! Ничего, ничего, справитесь, – прервал он Алёшкина, пытавшегося что-то возразить. – Санитарный отдел армии будет находиться на западной окраине Таллина, в дачном поселке Кондога. Как выберется свободная минута, приезжайте, доложите, как дела. Пока же ежедневно с нарочным присылайте сводки о движении раненых. Ну ладно, пока, больше мешать не буду. Армейский хирург Брюлин к вам, наверно, завтра заглянет, посмотрит, что и как. До свидания.
Никаких новых событий в этот день не произошло. Отработав в операционной ещё пару часов и уступив своё место за операционным столом Николаю Евгеньевичу Чистовичу, Борис вместе с ним, как со старшим по группе ОРМУ, распределил врачей и медсестёр по сменам. Они организовали их чередование в операционно-перевязочном блоке с таким расчётом, чтобы каждая смена могла отдыхать не менее восьми часов.
Покончив с этим делом, Борис отправился в свою комнату, там он застал Игнатьича и Джека. Старик заявил, что он будет жить на первом этаже вместе с санитарами, а Джека Борис оставил у себя.
Отработав смену в операционной, к Борису пришла Катя. Не будем описывать радостные минуты свидания, которые испытали эти двое, и перейдём к описанию следующего дня 27 госпиталя в Таллине, тем более что он начался не совсем обычно.
