Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 1
Госпиталь с 5 февраля приступил к работе, начав принимать раненых, которые в большинстве своём поступали почти совсем необработанными, с примитивными повязками и иммобилизацией конечностей. В первом эшелоне госпиталь имел менее половины личного состава и около 30 % основного коечного фонда.
В 27 госпиталь, единственное армейское медицинское учреждение, развёрнутое в этом районе, как и предупреждал начсанупр, направлялись раненые всех профилей. Немудрено поэтому, что к 11 февраля весь палаточный фонд, состоявший к этому времени из шести палаток (трёх ДПМ и трёх ППМ), был загружен полностью. Раненые в конечности, которым накладывался гипс, не могли быть эвакуированы немедленно, их следовало выдержать не менее двух суток после наложения гипса, чтобы он достаточно хорошо затвердел. Раненых в грудь и живот после операции необходимо было наблюдать не менее недели.
Автотранспорт эвакопункта работал с перебоями, его автобусы застревали в пути, а так как расстояние, отделявшее 27 госпиталь от ближайшего фронтового эвакогоспиталя, куда эвакуировались раненые, составляло почти 120 километров, то дорога к нему отнимала часто более суток.
Положение осложнялось ещё и тем, что такое имущество, как щитовые домики, стенды, вагонка, железные печи с трубами, в автобусы погрузить было невозможно, а весь грузовой транспорт госпиталя, также, как и санитарный, был занят эвакуацией раненых из медсанбатов соединений, действовавших на этом направлении. Часто приходилось забирать раненых и из полковых медпунктов. Медсанбаты, стремясь не отстать от своих дивизий, преследующих отступавшего противника, иногда даже и не развёртывались.
К 16 февраля основное имущество госпиталя и весь личный состав его, за исключением нескольких человек во главе со старшиной – медсестрой Емельяновой, оставленных Павловским для передачи полковому эвакопункту и прибывающим эвакогоспиталям оставшихся стендов, разборных домиков и некоторого второстепенного по значению инвентаря, сосредоточились на новом месте. К этому времени большая часть врачей и медсестёр госпиталя уже начали осваиваться с новыми аспектами хирургической работы, неожиданно свалившимися на них.
Естественно, что Алёшкин вынужден был, передоверив всю работу по передислокации остававшегося имущества Павловскому, а оперативные действия по развёртыванию своему помощнику, капитану Захарову, сам полностью переключиться на хирургическую работу.
Опыт, приобретённый в медсанбате, очень помог. При обработке раненых в конечности окончательное решение о характере и объёме необходимой медпомощи принимал только он. И если практическую работу по обработке ран или наложению той или иной иммобилизующей повязки выполняли все врачи и медсёстры, то решать степень вмешательства в каждом случае приходилось именно ему. Кроме этого, многие операции выполнял он лично, ведь людям нужен был отдых. Борис уже знал, опять-таки по опыту медсанбата, к чему может привести беспрерывный труд в операционной и перевязочной: через двое-трое суток весь персонал выйдет из строя. И хотя он сам спал в сутки не более трёх часов, для всех остальных действовал разработанный им строгий график, где каждому отводилось на сон не менее шести часов. В остальном медперсонал находился в очень тяжёлом положении.
В феврале 1944 года в Новгородской области стояли сильные морозы, температура держалась 25–30° С ниже нуля. Все имевшиеся палатки были заняты операционно-перевязочным блоком, аптекой и ранеными, ожидающими операции или подготавливаемыми к эвакуации. Медработники ютились кто где придётся: вырыв в снегу, имевшем глубину более метра, норы, накрыв их плащ-палатками, забравшись под большие ели и соорудив из их ветвей и тех же плащ-палаток подобие шалашей. В таких примитивных жилищах и жили. Никакого обогрева в этих так называемых домах не имелось. Хорошо ещё было то, что люди одеты были в полушубки, валенки и ватные брюки. К счастью, среди медиков обошлось без серьёзных обморожений или каких-либо простудных заболеваний.
Всего за десять дней госпиталь принял и обработал около 1750 человек, в том числе, по своему профилю – менее 150.
Одним из существенных недостатков этого времени оказалось низкое качество гипса. В пути он отсырел, и поэтому очень плохо застывал. Возможно, сказался и тот холод, в котором он хранился, ведь мешки с гипсом сваливали прямо на деревянный настил, сделанный из свежесрубленных деревьев, и сверху накрывали брезентом. Так он и лежал, ожидая употребления. Плохое гипсование иногда приводило к необходимости смены повязок, что снова задерживало эвакуацию раненых.
По предложению Шуйской, которая как-то сразу взяла на себя руководство деятельностью сестёр при гипсовании, в котором имела хороший и довоенный, и медсанбатовский опыт, гипс перед употреблением решили прокаливать. Срочно сделали несколько железных противней (удалось найти много ржавого железа с крыш сгоревших домов в развалинах ближайшей деревни). Противни ставились на беспрерывно топившиеся печки в палатках, и через час-полтора гипс можно было использовать.
Мы не говорили о трудностях развёртывания каждой отдельной палатки, а они были велики: снег, глубиной до двух метров, густой лес с огромными вековыми елями и берёзами очень осложняли подготовку площадки под палатку ДПМ площадью 12 x 8 метров. Для этого требовался огромный труд. Захаров привлёк к нему всех писарей штаба, всех кладовщиков, свободных от работы шофёров, санитаров, дружинниц и медсестёр. Иногда в этой работе принимали участие и врачи.
Работа в операционной и перевязочной занимала 16 часов, шесть часов отводилось на сон, остальные два часа предполагалось тратить на обед, ужин, завтрак и кое-какие личные дела (у женщин мелкие постирушки и т. п.), но фактически всё это время уходило на участие в развёртывании прибывающих палаток.
С 16 февраля поступление раненых резко сократилось. На следующий день в госпиталь прибыло девять грузовых машин ЗИС-5 и приказ: с их помощью, а также и своим транспортом, немедленно передислоцироваться в район деревни Глухой Бережок на север Новгородской области. Всех раненых, остающихся на месте, а их было около 250 человек, передать эвакогоспиталю, который начал прибывать в этот же день.
Как это уже часто бывало, с прибывшим госпиталем поменялись палатками, и двадцать седьмой хирургический 20 февраля уже начал развёртываться в новом районе.
Поступления раненых пока не происходило, и госпиталь установил всего две палатки – ДПМ и ППМ: одна предназначалась для сортировки, а вторая – перевязочная. Весь остальной инвентарь и палатки в нераспакованном виде оставили на своих машинах, не разгружая, а с ЗИС-5 сгрузили имущество в довольно беспорядочные кучи около лесной дороги, отходящей от основной фронтовой метров на триста. Для жилья развернули ещё одну палатку ДПМ, и все, кто не мог уместиться в санитарных машинах, стали жить в ней.
Находясь здесь, госпиталь принял около десяти раненых, в основном с повреждением конечностей. В это время произошло слияние Волховского и Ленинградского фронтов, первый был ликвидирован, 8-я армия переходила из одного фронта в другой, получала новую боевую задачу. Её соединения, переходя на новые рубежи, в боях не участвовали. Понятно, что и медицинская служба в этот период претерпела некоторую реорганизацию, поэтому такое учреждение, как 27 госпиталь, какое-то время находилось без дела.
Глава восьмая
По приказанию начсанарма 28 февраля 1944 года госпиталь начал передислокацию в новый район – в лес возле деревни Гостицы Сланцевского района Ленинградской области. Это значило, что нужно было проехать около двухсот километров на северо-запад, пересечь всю Новгородскую и добрую половину Ленинградской области. Для передислокации госпиталю дали всего три машины армейской автороты, которые оказались в очень плохом состоянии и ломались в каждом рейсе несколько раз.
Немудрено, что передислокация, требующая минимум пяти-шести рейсов, затянулась на десять дней, и лишь к 10 марта всё имущество госпиталя, теперь состоявшее только из палаток, мягкого инвентаря и минимального количества стендов, позволявших разместить около 110 человек раненых, было сосредоточено на новом месте.
Мы уже перечисляли те передислокации, которые пришлось проделать госпиталю № 27 в течение первых трёх месяцев 1944 года. Их было не очень много, но нам хочется немного подробнее обрисовать, как эти передислокации происходили, чтобы вы, дорогие читатели, могли представить себе те трудности, то почти нечеловеческое напряжение, которое приходилось испытывать персоналу госпиталя, на 80 % состоявшему из женщин и девушек, не только во время работы госпиталя, приёма и обработки раненых, но и в так называемый межбоевой период, когда госпиталь переезжал с места на место.
Для примера опишем хотя бы одну из таких передислокаций, а именно переезд из района деревни Глухой Бережок в район села Гостицы. Как мы уже знаем, госпиталю предстояло совершить переезд на расстояние более двухсот километров при почти 30-градусном морозе, причём своим транспортом плюс три машины, выделенные санотделом армии.
Часть палаток, занятых ранеными, были обменены на такие же, привезённые эвакогоспиталем, становившимся на место двадцать седьмого. Тут дело обстояло просто: палатки, достаточно хорошо упакованные, перегружались из одной машины в другую. Хуже пришлось с теми, которые нужно было обязательно взять с первым же эшелоном и которые к началу переезда ещё были в развёрнутом состоянии. Мы уже как-то описывали, как сложно на морозе снять с кольев палатку ДПМ, свернуть её так, чтобы можно было погрузить в машину, и не забыть ни одного колышка, ни одной верёвки, так как иначе развернуть её на новом месте будет невозможно.
Снаружи брезент палаток был засыпан снегом, а внутри беспрерывно топились железные печки, из-за перепада температур поверх палаток образовывалась толстая ледяная корка. Брезент стоял колом, сложить его, как и выдернуть вбитые в землю колья, на которые натягивались верёвки, было делом нелёгким. А если учесть, что эта работа доставалась в основном женщинам, так как физически крепких мужчин-санитаров, да и врачей, насчитывались единицы, можно понять, насколько это был тяжёлый труд.
Все спешили, чтобы успеть развернуть хотя бы часть госпиталя на новом месте к сроку. Но вот палатки со всеми своими принадлежностями – утепление, полога, колья, верёвки, окна – погружены, теперь сверху этого надо было погрузить инвентарь, хотя бы мягкий. Для стендов пришлось выделить специальную машину, ведь неизвестно, в каких условиях придётся начинать работу на новом месте. Также специальная машина нужна была и для имущества аптеки, решили использовать огромный старый автобус ЗИС-16.
Хирургический инструментарий, перевязочный материал и медикаменты для текущего пользования загрузили в санитарные машины, которых в госпитале было две. Один из приданных ЗИС-5 заняли под продовольствие, к нему же прицепили кухню. Другую приданную машину загрузили бочками с горючим, третью наполнили одеялами, обменным фондом белья и обмундированием. Одну из своих полуторок на всякий случай оставили на старом месте. Предполагалось, что всё имущество госпиталя удастся перевезти за четыре рейса, при удачной дороге можно было уложиться в пять-шесть дней.
Наконец, все машины были погружены и выстроены в колонну рядом с бывшей территорией госпиталя, теперь надо было решить вопрос о размещении личного состава. В первом эшелоне следовало перевезти весь персонал сортировки, весь операционно-перевязочный блок, не менее половины людей, обслуживающих госпитальные и эвакопалатки, основную часть санитаров-носильщиков, шофёров, поваров и другой хозяйственной обслуги. Таким образом, первым эшелоном следовали почти все врачи, большая части медсестёр и дружинниц и не менее половины санитаров. По подсчётам Алёшкина и Захарова, первая партия – 120 человек, остальные должны поехать следующими рейсами. Встал вопрос, как рассадить эти 120 человек. Все грузовые машины были укомплектованы так, что груз возвышался над бортами метра на два и выше, в автобус и «санитарки» можно было втиснуть едва ли двух-трёх человек. Пришлось рискнуть: несмотря на сильный мороз и метель, подымавшую тучи снега, большую часть людей, всех санитаров, дружинниц и половину сестёр посадили на верх гружёных машин, врачей разместили по кабинам с шофёрами, операционных сестёр и работников аптеки втиснули в автобусы и «санитарки». Конечно, в первую очередь получили более тёплые места те врачи и медсёстры, которые обслуживали операционно-перевязочный блок, ведь их руки стоило беречь больше, чем остальных. А те, кому пришлось сидеть наверху и держаться за увязывающие груз верёвки, несмотря на меховые варежки, имевшиеся у каждого, обморозили пальцы.
В довершение несчастья, основной путь на Гостицы, по которому следовала колонна, в большей своей части проходил по сравнительно открытой местности, и когда погода немного прояснилась, то дорога стала доступной для наблюдения и бомбёжки с воздуха. Правда, последнее время вражеские самолёты прорывались во фронтовые тылы редко, наши «соколы» уже почти полностью овладели инициативой в воздухе. Всё же, первый эшелон 27 госпиталя за время его двухсоткилометрового пути бомбили дважды. К счастью, ни одна бомба в саму колонну не попала. Они разрывались в сотне метров, в стороне от дороги, и лишь одна упала впереди, образовав большую воронку, закидывание которой отняло немало времени.
Самым плохим было то, что дорога походила на глубокий коридор, стены которого высотой до полутора метров представляли собой рыхлый снег. Стоило хотя бы одной машине свернуть с дороги, как она проваливалась в этот снег, надолго застревала, загораживая путь. Поэтому при налёте вражеских самолётов рассредоточиваться было нельзя, а приходилось как можно скорее добираться до ближайшего леса, чтобы затаиться и ждать, пока наши самолёты не отгонят фашистов.
Вторым неожиданным несчастьем оказалось то, что примерно на половине пути на эту дорогу откуда-то сбоку вышла значительная колонна танков. После их прохождения более или менее утрамбованный снег перемешался в такую снежную кашу, что колёса погружались в неё по самую ось. Немудрено поэтому, что то одна, то другая машина застревали и задерживали всю колонну. Для того, чтобы сдвинуть с места застрявшую, приходилось слезать людям с других машин и чуть ли не на руках вытаскивать её из образовавшейся колдобины. Руководили этой работой Борис и Захаров. Особенно много хлопот доставлял ЗИС-16.
Вследствие этого путь первого эшелона занял двое суток, и к концу все люди были настолько измучены, что, не разгружая машин и даже не поев, кое-как разместились в землянках, оказавшихся пригодными для временного пристанища, и заснули. Лишь после 8-десятичасового отдыха началась разгрузка, установка палаток и развёртывание первоочередных подразделений госпиталя.
Алёшкин ехал в передней санитарной машине, загруженной хирургическим инструментарием. В эту же машину втиснулись Игнатьич и два вооружённых санитара, Джек бежал рядом. В следующей санитарке ехала начальник хирургического отделения, врач Минаева и две операционные сестры. Дальше следовал автобус, а за ним грузовые машины. Первую машину вёл Лагунцов, оставивший своего «козлика» для переезда следующих эшелонов.
После нескольких остановок из-за застрявшего автобуса Алёшкин решил оторваться от колонны и, выехав вперёд, подобрать наиболее подходящее место в том районе, где предстояло развернуть госпиталь. Оставив своим заместителем капитана Захарова с остальной частью колонны, он потребовал от Лагунцова выжать всё, на что была способна эта «санитарка», и сравнительно быстро оторвался от колонны так, что её не было видно. Оказалось, они вырвались вперёд на 30–35 километров, что, при тех темпах продвижения колонны, которые были возможны, составило лишних почти два часа.
Именно этот отрыв и позволил Борису найти сравнительно небольшой песчаный бугорок, на котором раньше размещался штаб какого-то корпуса, и воспользоваться оставленными там землянками. Правда, на отыскание этого места потребовалось около полутора часов, в течение которых они, не раз застревая, колесили по заметённым дорожкам и тропкам.
Найти место стоянки корпуса им помог случай. Мотаясь вокруг этого небольшого холмика и пытаясь подъехать к нему, они застряли в небольшом овраге. Все вылезли и постарались помочь Лагунцову вытащить застрявшую машину. Вряд ли бы они сумели это сделать, если бы не ехавшая откуда-то с запада пустая машина ЗИС-5. Шофёр сжалился над «санитаркой» и, зацепив тросом, выволок её на твёрдое место. Получив в благодарность от Лагунцова четверть литра спирта (тот всегда, как он говорил, про запас, держал около литра этого ходового обменного товара), молодой шофёр усмехнулся и спросил:
– А чего это вас сюда занесло? Откуда и куда едете?
Пропустив вопросы, Борис ответил вопросом на вопрос:
– А вы, товарищ сержант, эту местность хорошо знаете?
– Да, здесь же штаб нашего корпуса стоял, так я часто сюда товары из Военторга возил. Вот и сейчас еду в Военторг, он где-то километрах в тридцати отсюда.
– А где стоял штаб корпуса? – заинтересовался Борис.
– Да вот по этой дороге километра полтора. Вон в том сосняке, на пригорке, – словоохотливо ответил шофёр, затягиваясь папиросой, предложенной ему Алёшкиным.
Он указал на почти совсем незаметную, припорошенную снегом старую дорогу.
– Ну, по этой дороге туда не проедешь! – с сомнением заявил Лагунцов.
– Почему не проедешь? Очень даже проедешь. Это она только сверху под снегом, а глубже твёрдая.
И действительно, дорога оказалась плотной, хорошо укатанной, и привела наших путников к тому холму, на котором впоследствии уместились два госпиталя.
Добравшись до холма, Алёшкин отправился осматривать облюбованный участок в сопровождении двух санитаров, а Игнатьич стал осматривать землянки в центре холма, чтобы подобрать наиболее подходящую для жилья начальника госпиталя. Найдя такую, он принялся приводить её в порядок.
Борис обошёл территорию, заметил несколько площадок, позволявших поставить первые палатки без особых предварительных работ, после чего присел на пенёк и закурил. Тут он увидел, как подъехала какая-то санитарная машина, из неё вылез невысокий, седоватый, удивительно веснушчатый, с небольшим брюшком майор медицинской службы. Заметив Бориса и лежащего у его ног Джека, прибывший направился к ним. Поздоровавшись, он спросил:
– Очевидно, вы и есть товарищ Алёшкин, я угадал?
Заметив утвердительный кивок Бориса, взявшего на всякий случай Джека за ошейник, продолжал:
– Вас сразу узнать можно, мне начсанарм Скляров таким вас и описывал. И как одну из примет указывал, что вас всюду сопровождает собака, овчарка.
Борис наконец ответил:
– Да, я Алёшкин. А в чём, собственно, дело, товарищ майор?
– Я начальник госпиталя № 39, майор медслужбы Неустроев. Начсанарм предложил мне это место для дислокации госпиталя, хотя и предупредил, чтобы я торопился, иначе, сказал, если это место займёт Алёшкин, то вам его не видать. Но, кажется, вы сами-то хоть и приехали сюда раньше, а я вас опередил: вон подходят мои машины, а ваших, как вижу, ещё нет.
– Это неважно, главное, что здесь я и необходимое мне место я уже разметил. Но у нас с вами нет причин ссориться: холм этот довольно большой, и, если на нём размещался штаб корпуса, то, я надеюсь, поместятся и два полевых госпиталя. Вот вся эта часть, – Борис показал рукой на юго-восточный склон холма, – предназначена для моего госпиталя, ну а вторую половину занимайте, пожалуйста, вы. А если нам придётся расширяться, так будем спускаться вниз. Надеюсь, что к тому времени снег сойдёт.
Неустроев, хотя и поморщился, но согласился. Он отправился встречать свои машины, указал им место для разгрузки, выделил часть людей для ремонта землянок, а с остальными приступил к развёртыванию палаток, их было всего четыре.
Госпиталь № 39 до начала январского наступления имел профиль челюстно-лицевой хирургии (сам Неустроев до войны был врачом-отоларингологом). Стоял он километрах в десяти от основной госпитальной базы армии, и поэтому Борис Алёшкин до сих пор с ним почти не встречался. Глядя, как умело и толково распоряжается Неустроев развёртыванием прибывшей части госпиталя, Борис проникся к нему уважением, которое, кстати сказать, вскоре переросло, если не в дружбу, то в очень хорошие приятельские отношения.
Эшелон Бориса ещё не прибыл, а Неустроев закончил отдавать свои распоряжения и присел на соседний пенёк отдохнуть. Борис спросил:
– Откуда же вы, товарищ майор, следуете?
– А, чёрт возьми, из самих Крестцов! Из этих Крестцов по прямой – это около трёхсот километров. Выгрузились, просидели в снегу около недели, дожидаясь транспорта, а затем, получив три полуторки, одновременно получили приказ передислоцироваться в район села Гостицы. Ну, что мы могли своим, да и приданным, мизерным транспортом увезти? Забрали вот четыре палатки, кое-какой инвентарь, инструментарий, аптеку, менее половины личного состава и отправились искать это село. А вы ведь знаете, что все эти деревни и села только на карте существуют? Большинства их нет совершенно, а от других только печные трубы остались. Людей, знающих эти места, у меня в госпитале нет, местных жителей тоже пока ещё не встречали, по карте я ориентируюсь неважно, вот и плутали дня четыре. А по дороге ещё новое распоряжение получил: теперь будем исполнять обязанности госпиталя первой линии и принимать всех раненых безотказно. А как мы будем их лечить ума не приложу, ведь мои хирурги, в основном, стоматологи, да и я сам привык только с челюстями, зубами, да ухом и горлом заниматься. Погорю я с этим приказом!
Алёшкин усмехнулся:
– Мы уже испытали это раньше вас, тоже хлебнули горя, но всё-таки вывернулись. Думаю, что и вы сможете справиться, а потом, мы вам поможем: устроим общую сортировку. Вам будем стараться всю «голову» отдавать, а остальных – только по необходимости.
Стало темнеть, снова пошёл снег. К ответвлению дороги, ведущей к будущему месту дислокации, где стоял один из санитаров Алёшкина, подошли машины 27 госпиталя. Колонна остановилась. Захаров с начальниками других подразделений беспокойно смотрел на засыпанную снегом дорогу.
Столбик, на котором была дощечка с надписью «Гостица», они уже проехали и теперь сомневались в правильности своего пути. Подбежавший к ним санитар, поставленный Борисом на развилке, вывел их из затруднения, объяснив, как проехать к выбранному месту.
Через полчаса вся колонна госпиталя уже втянулась под огромные сосны, хорошо маскировавшие холм и всё, что там находилось. Полчаса на преодоление того расстояния, которое санитар пробежал за каких-нибудь десять минут, потребовалось потому, что первым свернул на эту просёлочную дорогу автобус ЗИС-16, гружёный аптекой, он проехал около двухсот метров и застрял. Дорога эта, не рассчитанная на подобные машины, не выдержала тяжести, колёса автобуса просели. Вытащить его смогли после того, как часть груза выбросили на снег. Вслед за ним прошли все остальные машины, и даже «козлик», державшийся в конце колонны, а завершала её какая-то «эмка».
Последняя машина принадлежала санотделу армии, и в ней находился замначсанарма, начальник орготделения, подполковник медслужбы Богуславский. Узнав о том, что Алёшкин перевёз едва одну треть имущества и половину личного состава, а Неустроев и того меньше, он после совещания с обоими начальниками госпиталей принял решение временно объединить обе части госпиталей в один. Руководство работой этого составного госпиталя, а, следовательно, и ответственность, он возложил на Алёшкина, как уже имевшего опыт работы госпиталя первой линии. Неустроев с радостью согласился. Несмотря на свой почтенный возраст и значительный стаж врачебной работы, он, как потом выяснилось, боялся ответственности и предпочитал оставаться в тени.
Мы уже говорили, что люди, прибывшие в первом эшелоне, почти не спавшие двое суток, измученные тяжёлой работой по вытаскиванию застрявших машин, едва добрались до полуразрушенных землянок, немного почистили их и повалились на остатки нар, а то и прямо на пол, и заснули. Добин, начальник штаба госпиталя, или, как его чаще называли, начальник канцелярии, едва сумел отобрать нескольких человек, оказавшихся в состоянии нести караульную службу по охране всего госпиталя и той части аптечного имущества, которое было разгружено на полдороге.
Начальником караула он назначил самого себя, а часовыми поставил добровольцев из санитаров, медсестёр и врачей, чувствующих себя более крепкими.
На следующий день с первыми лучами солнца, вновь выглянувшего из-за серых туч, началась разгрузка имущества. Её удалось закончить быстро, до завтрака. А потом все машины, за исключением одной «санитарки», отправились в обратный путь. На этот раз ехали сдвоенной колонной: к колонне двадцать седьмого присоединилась колонна 39 госпиталя. Алёшкин и Неустроев договорились одним рейсом перевезти всё имущество 27 госпиталя, находившееся ближе, а следующим рейсом также совместными усилиями перевезти и имущество госпиталя № 39. Так и сделали.
Тем временем с 5 марта, когда на месте успели развернуться только первые эшелоны, начали прибывать раненые. В 27 госпитале к этому времени успели развернуть весь привезённый с собой палаточный фонд, то есть операционно-перевязочный блок, одну палатку ДПМ – госпитальную, одну ДПМ – сортировочную и одну ДПМ – эвакуационную. То же самое сделал и первый эшелон 39 госпиталя.
Учитывая специфику последнего, Алёшкин решил основную сортировку раненых производить у себя, а сортировочную палатку госпиталя Неустроева использовать как дополнительную госпитальную. Одновременно они договорились, что в тридцать девятый будут направляться, кроме челюстно-лицевых повреждений, ЛОР, офтальмологические и все остальные, затрагивающие голову. Для помощи врачам этого госпиталя Алёшкин выделил ординатора Феофанову, неплохо освоившую навыки хирургической работы при ранениях черепа и мозга.
Большая часть раненых, около двух третьих от всех поступавших, обрабатывалась в хирургическом госпитале № 27. Это были раненые в живот, грудь и конечности. Основную массу составляли раненые в конечности, им требовалось больше оперативных вмешательств. Достаточно привести только две цифры, чтобы понять, в каком сложном положении оказался первый эшелон этого госпиталя: если во время работы по профилю (в период нахождения госпиталя в районе Жихарева в 1942–1943 годах) оперируемость составляла в среднем около 9 % от всех поступивших, то во время стоянки у деревни Глухой Бережок и Гостицы, было прооперировано около 45 %.
В первом эшелоне имелось четыре хирурга, один врач в сортировке и начальник госпиталя Алёшкин. Технику операций и гипсование на конечностях из врачей и медсестёр довольно твёрдо знали только Алёшкин и Шуйская, более двух лет постоянно занимавшиеся этим в медсанбате. Естественно, что основная тяжесть подобной работы досталась им.
Учитывая, что помощницей при этих операциях могла быть любая операционная сестра, Борис определил Шуйскую руководить и выполнять самой гипсование всех раненых в конечности. Для этой работы в малой операционной ей отвели два стола. Вот тут-то помощники Бориса оценили его изобретение, над которым первое время врачи госпиталя подсмеивались.
Дело в том, что в госпитале по штату полагалось иметь два железных складных операционных стола. Они устанавливались в большой операционной, и на них производились все полостные операции. В малой операционной, где обычно стояли четыре стола, их заменяли обыкновенные носилки, устанавливаемые на специальные козлы. С одной стороны, это было удобно, так как ускорялся процесс обработки, раненого не нужно было перекладывать с одного места на другое – носилки, на которых его принесли, заменяли собой операционный стол. Осмотр и хирургическую обработку вновь поступившего, не требовавшего серьёзной операции, можно было осуществить и на таком «столе». Проводить же полноценную операцию было очень трудно. Алёшкину неоднократно приходилось в этих условиях ампутировать конечности. Ещё в медсанбате он встретился с большими трудностями при проведении подобных операций на столах-носилках и неизмеримо больше возросли они в госпитале, где раненых в конечность нужно было ещё и гипсовать. Он придумал и с помощью столяра Павлова изготовил четыре деревянных складных стола, вполне приспособленных для любых операций. При обмене палаток со Сковородой он выпросил у него два стола, вот теперь-то они и пригодились.
Они, конечно, во многом уступали специальным железным столам, но всё же давали гораздо больше возможностей персоналу и доставляли меньше мучений раненым.
Вот на этих-то столах Катя Шуйская, получив в своё распоряжение двух перевязочных сестёр и двух дружинниц, под наблюдением Бориса накладывала самые сложные гипсовые повязки, вплоть до «кроваток» раненым в позвоночник.
Старшая операционная сестра Журкина с начальником одного из хирургических отделений Минаевой была занята в большой операционной, где проводились все полостные операции. Врач Феофанова работала в госпитале Неустроева, врач Климова и начальник госпиталя Алёшкин вынуждены были обслуживать всех поступивших в малую операционную, то есть практически всех раненых в конечности, позвоночник и мягкие ткани туловища, не проникающие в грудную и брюшную полость.
Раненые начали поступать с 5 марта, причём сразу же в массовом количестве, так как именно тогда начались первые тяжёлые бои по захвату плацдарма на левом берегу реки Нарва. Конечно, в этот и последующие пять дней в обоих госпиталях было настолько много работы, что все врачи и медсёстры выкраивали для сна едва ли 3–4 часа в сутки. Врач сортировки Батюшков невольно принял на себя и наблюдение за остающимися на госпитализации, а также за подлежащими эвакуации. Вскоре ему в помощь пришлось выделить ординатора из первого отделения, и таким образом, работа в операционном блоке ещё более осложнилась.
В течение двух недель из госпиталей не было вывезено ни одного раненого, поэтому вскоре они оба развернули весь свой палаточный фонд (через неделю всё имущество обоих госпиталей перевезли в район деревни Гостица полностью). Два госпиталя оказались загружены до предела и превратились, по существу, из подвижных в крупные стационарные лечебные учреждения, имевшие более тысячи лежачих раненых. А персонал оставался тот же. Положение создалось критическое.
