bannerbannerbanner
полная версияАдаптер

Борис Петров
Адаптер

Полная версия

29. Допрос №4

– Непривычно, не правда ли? – молодой следователь с превосходством смотрел на Карима, не скрываясь под деятельным ведением протокола, как предписывали правила ведения допроса. – У нас много времени, чтобы вы, Карим Магомедович, рассказали нам все. Я не буду отступать от утвержденного алгоритма ведения допроса государственных преступников. Уверен, что вы знаете, что в пункте №1 значится, или забыли?

Карим усмехнулся. Смотреть на молодого следователя, которому поручили вести его дело, было забавно. В порывистости и нарочитой активности он видел себя молодого, получившего доступ и право вести важные дела. Карим помнил, как от разогнанного мозга мир становился невыносимо медленным, а в каждом он начинал видеть преступника. Так работал нейроимплант, побочное действие снятия блокировок и открытия доступа к основным хранилищам базы данных. Раньше молодых следователей сдерживали в эти моменты, отправляя на аналитическую работу в архив, чтобы аналоговый и цифровой мозг могли спокойно договориться. Определенно ему решили отомстить, назначив на дознание восторженного невменяемого мизантропа и, что было неизбежно, изощренного садиста, знавшего назубок все разрешенные виды пыток и внутренних воздействий на живое тело. Закон строго запрещал телесное насилие, относя его к пережиткам прошлого, но новое гуманное насилие оказалось несравнимо страшнее.

Карим следил за лицом молодого следователя, прикидывая, сколько ему лет. На вид было не больше тридцати, на лице уже проступали износ и первичная одутловатость, разравнивающая в ничто даже самые красивые и правильные черты лица. Скорее всего, молодому не было и двадцати пяти, адаптер второго уровня старел и портился, так называл это Карим, следя за собой, быстрее адаптера первого уровня, проходившего постоянные курсы реабилитации. Но адаптеры второго уровня жили гораздо дольше, переживая вышестоящих на сорок и иногда пятьдесят лет. По затуманенному от ожидания наслаждения власти взгляду, брошенного вскользь на него, Карим понял, что сейчас начнется первый этап пытки. В правилах допроса особо опасных преступников первый этап назывался «Первым шагом к прочувствованию вины».

К этому нельзя быть готовым, никогда. Зная весь алгоритм досконально, просчитывая в уме доли секунд, когда начнется воздействие через нейроимплант на мозг, обязательно ошибешься, расслабишься и потеряешь контроль. Импланту это и надо, с хладнокровием палача электронный мозг отправит нужный потенциал, каскадом сгенерированных импульсов накрывая все тело невыносимой болью. Карим забился в судороге, зубы до исступления вгрызались в пластиковый цилиндр, надежно закрепленный липкой лентой во рту. Он перестал существовать, растворенный в едкой щелочи боли. Не было ни одной мысли, даже той, что возопила к Богу о прощении. Пытка длилась не более пяти минут, то затихая, то накрывая новыми каскадами. Когда все закончилось, Карим не смог открыть глаза от густой слизи, которая была его слезами и кровью. Свет был обжигающе ярким, но Карим не мог закрыть глаза, подчиненный воле нейроимпланта.

Молодой следователь с интересом смотрел за мучением обвиняемого, программа делала пометки в протокол без его участия. И ему нравилось наблюдать, хотелось подойти и дотронуться до рвущегося, изгибающегося в диких судорогах тела, попробовать понять, как это умирать и воскрешать снова, чтобы вновь умереть и воскреснуть. Но этого делать было нельзя, как нельзя было открыто радоваться – камеры следили за молодым следователем также пристально, как и считывали реакции Карима. Во время пытки программа отворачивалась от Карима, считая, что в гримасах боли нет юридически значимой информации. В этом всевидящее око государства было человечнее тех, кто был призван защищать закон, защищать права людей.

– Начнем. Я думаю, что вы достаточно приняли на себя малую долю вашей вины, – сказал молодой следователь и вытащил цилиндр изо рта, брезгливо положив изгрызенный пластик в металлический лоток. Карим удивленно смотрел на него, не понимая, почему этот молодой не может нормально строить фразы. Неужели его так захватила пытка, что он вот-вот потеряет контроль над собой. – Вам стоит готовиться к чистосердечному признанию, и тогда, быть может, ваша пытка будет не такой долгой.

Молодой следователь улыбнулся, очень довольный собой. Карим увидел в его блеклых глазах, что не ошибся – он перевозбудился, и можно попробовать вывести этого глупца из себя.

– Расскажите, сколько вам заплатил муж Мары Ахметовой? Я не буду называть его имени, он проходит по другому делу и ответит за все. Итак, сколько он вам заплатил? Где вы спрятали монеты?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответил Карим, испугавшись своего голоса, ставшего глухим и мертвым.

– А вот это зря, что не понимаете. Ваша вина доказана без исключения, поэтому ваши слова больше не имеют значения, – молодой выпучил глаза, а Карим усмехнулся, понимая, как сейчас искрит перевозбужденный мозг. Доля правды в путанных словах молодого следователя была, иначе бы не назначили вести его дело неопытного садиста, способного видеть только черное или белое. – На что вы потратили эти деньги? Вы хотели свергнуть власть, устроить государственный переворот?!

Голос молодого следователя дрогнул, и он пустил петуха. Карим засмеялся, как мог, изрыгая из себя свистящий хрип, перемешанный с кровавой слюной. И, правда, было очень смешно, если бы не было так больно.

– Смеетесь. Ну, ничего, я вам сейчас расскажу, как все было, – он сел за стол и развернул перед Каримом заготовку. Это была схема преступления, где пошагово было расписано, кто и когда замыслил, как исполнил, какие лица были вовлечены в процесс и какова их степень вины. Схема получалась сложная и витиеватая, линии взаимодействия пересекались невообразимым способом, сливаясь в грязный слежавшийся моток пряжи, Карим видел такой в историческом музее.

– Я знаю, как все было. На самом деле мне не нужны ваши показания, и я буду требовать для вас высшей меры. И, поверьте, этого будет слишком мало, чтобы вы смогли искупить свою вину! – следователь торжествовал, вырастая в своих глазах из молодого и неопытного специалиста в героя, разоблачившего государственный заговор.

Карим снисходительно улыбнулся. Как же смешон был сейчас этот молодой адаптер, ощутивший власть и ставший у подножия пьедестала Пророка, что означало стать неравным, но равноподобным Пророку, вместить в себя истинную волю Господа. Карим копался в памяти, ища себя в прошлом, таким же безумным фанатиком, почувствовавшим вкус первой крови. И не находил – работа в архиве спасла его от безумия. И ему стало искренне жаль парня, готовившегося поразить Карима проницательностью и проработанностью, на деле сливающимся с тяжким безумием. А ведь его спишут раньше времени, если, конечно, не готовят специально для карательных процессов. Он задумался, сопоставляя последнее десятилетие в одну линейную схему. Получалось, что в новое время нужны будут фанатики, преданные, не знающие сомнений. Такие, как Карим, старая школа с играми в гуманизм, будут не нужны. Мысль его увела далеко, и убийство в реабилитационном центре, и бегство двух адаптеров высшего уровня, ключевых расчетных центров, и скрытое усиление контроля, частые КТО, больше походившие на учения – все было связано, и он непросто так получил это дело. Карим понял, что выполнил все, что было положено в этой игре высших сфер, разобрав свое решение взять это дело и не найдя в нем большей части своей воли. Он не заметил, как молодой начал свой монолог, ожидая от обвиняемого внимания и страха.

– Вы меня не слушаете. Ничего, я могу повторить, – раздраженно сказал молодой, заметив, что Карим вернулся из своих размышлений. – Итак, вы входите в организованную преступную группировку. Этот факт не требует доказательств, и уже подтвержден системой с вероятностью более 67%!

«Маловато. Любой адвокат разобьет такую вероятность на части», – усмехнулся про себя Карим, но промолчал, внимательно смотря на следователя. Ему не столько было интересно то, что скажет этот безумец, сколь интересен был он сам, его реакции, жесты и мимика, как он теряется и перестает контролировать себя, забывая о том, что камеры все пишут, а программа все распознает и проанализирует, сделав жесткий отчет, который невозможно оспорить.

– Вы связались с родом Ахметовых. Как и где вас завербовали, предстоит выяснить, и мы это сделаем. Не сомневайтесь, вашу жизнь разберем на части. Глава рода Ахметовых решил захватить власть и избавиться от рода Юмашевых. Для этой цели он спланировал покушение на Марфу Юмашеву. Они подкупили медработника, который должен был ввести избыточную дозировку хлорида кальция Марфе Юмашевой во время процедуры, чтобы остановилось сердце. Расчет был верным, по данным медкарты у Марфы Юмашевой слабое сердце и гипотония.

Карим кивнул, решив поддержать молодого следователя. Если отбросить его вербовку, то следователь излагал верно. По правилам, когда дело возбуждалось в отношении следователя, все его наработки считались ложными, и результаты разработки и расследования засекречивались. Молодой следователь не мог получить доступ к кейсу Карима, и выбрал верный путь, если не считать задания сверху. Карим не сомневался, что была поставлена задача доказать его вину, раньше могли просто устранить физически, но сейчас это было невозможно. Тотальный контроль и требование Пророка все делать по закону заставляли идти длинным извилистым путем, приводящим к одной и той же цели – к казни, устранению лишних свидетелей.

– И вот тут вас завербовали повторно. Мы считаем, что вы посодействовали выкупу договора медработника. Доказательства оформлены частично, но это не должно вселять в вас ложные надежды, – молодой следователь успокаивался, ощущая уверенность победителя. – Муж Мары Ахметовой заставил ее совершить убийство медработника. Они готовились к этому, и в их родовом поместье на Азовском море она резала головы баранам, училась не бояться крови. Есть множество свидетельств, и все показания проверены и подтверждены. Напомню, что Мара Ахметова совершила убийство медработника, отрезав ей голову. И вот мне непонятно, зачем вам надо было играть в эту двойную игру? Зачем делать так, чтобы два рода, ответственные за важнейшую для государства функцию расчета с дружественными государствами, вы решили обескровить? Я знаю, что это не ваша идея. И все же, какая для вас выгода? Вы бы и так получили от рода Ахметовых солидную сумму, смогли бы выйти досрочно на пенсию и жить на берегу Азовского моря, как высший свет. Расскажите мне, зачем это вам?

 

Карима рассмешило, что молодой следователь так мало знает и делит страны на дружественные и недружественные. Интересно, какую дурь вбивают молодому поколению, если они вновь достали сгнившие термины и лозунги из периода земной жизни Пророка? Неужели они готовят ренессанс, хотят в очередной раз вернуть всех в прошлое?

– Молчите. Зря молчите. Если бы вы все честно рассказали сами, я бы смог подать запрос об изменении схемы пыток. А теперь не могу – нет оснований. Ничего, у нас и не такие говорили, все расскажете.

Карим рассмеялся. Эту фразу он видел в одном старом фильме, который показывали в школе, рассказывая о доблестном пути развития следственных органов. Молодой следователь воспринял смех на свой счет и густо покраснел. Он дернулся к пульту, желая дать команду на следующий цикл пытки, но вовремя остановился, вспомнив, что не прошло положенное время.

– Не буду скрывать, вы знаете не хуже меня, что пока мы не можем начать допрос мужа Мары Ахметовой. Мы обязаны исполнять закон, который нам передал Пророк, поэтому мы ждем. А когда он заговорит, то вы уже не сможете дать чистосердечное показание, не сможете облегчить свою учесть. Вы же знаете, что вас ждет площадь Правды, не так ли? Можете не отвечать. А знаете, где сейчас он? А я знаю: муж Мары Ахметовой в их родовом поместье на Азовском море с какой-то шлюхой. Решил напоследок пожить в свое удовольствие, но вот зачем ему шлюха, если он скопец?

Молодой следователь похотливо ухмыльнулся, и Карим увидел несчастного молодого парня, вжатого в функцию адаптера, еще не потерявшего память о влечении, о желании и, если успел, о любви. И как он ненавидит высших, как завидует им, до боли в сердце, до ломоты в зубах, закрывая рот, чтобы не проговориться. Карим видел это во многих, прилежно исполнявших свои функции, чтивших роль великих потомков и ненавидевших их. Карим никогда не испытывал ненависти, но и уважения и почитания в нем тоже не было.

– Вы воспользовались своими полномочиями и помогли адаптерам совершить побег. В этом и был план, и вы в нем важный оператор. Если бы вы были верны государству, то Мара Ахметова и Марфа Юмашева должны были быть здесь, в этом кресле! А вы мало того, что дали им информацию, позволили узнать то, что не положено знать адаптерам их уровня, так еще проводили преступные юридические консультации. Ваши действия напрямую связаны с их побегом, и вы совершили преступление против государства!

– Это неправда. Я не делал ничего, что было запрещено законом, – тихим хриплым голосом ответил Карим.

– С одной стороны да, если смотреть на законы буквально. Но вы забываете про важную статью, говорящую о том, что если законы противоречат интересам и безопасности государства в период чрезвычайной ситуации, или напрямую угрожают безопасности государства, то их действие считается отмененным, а применение считается незаконным и преступным.

– В стране не введено чрезвычайного положения, – усмехнулся Карим.

– А, вы же не знаете. Очень жаль, но уже введено. И я вам напомню, что в последней поправке чрезвычайное положение обладает обратной силой в той части, где возможна связь или прямое содействие созданию чрезвычайной ситуации, подготовки, содействию, бездействию и так далее. Вы лучше меня это знаете.

Карим кивнул. Теперь все стало понятным, но он не скажет об этом, не станет распутывать змеиный клубок интриг. Ему было интересно, поймали адаптеров или девушкам удалось скрыться. Молодой следователь, заметив интерес в глазах Карима, истолковал его по-своему, решив подбросить информации, попробовать задобрить старого молчуна.

– Не буду скрывать, что адаптеров мы пока не нашли. Но это дело времени, полиция работает. Определенно с ними новая генерация адаптеров рода Ахметовых. Может вы знаете, как мужу Мары Ахметовой удалось почти год назад спрятать детей в интернате третьего круга? Может, это вы ему подсказали, как верно оформить перевод по документам? Не скрою, сделано все было аккуратно и чисто, не придерешься. Но разве чиновник способен на такое? Сомневаюсь, здесь определенно участвовал адаптер вашего уровня. Так это были вы?

– Нет, ты ошибаешься во многом. Тебе никогда не дадут раскрыть это дело, а утилизировать меня не очень большая заслуга.

– Посмотрим, кто окажется прав. Пока правда на моей стороне, и пришло время второго этапа пытки. Не переживайте, я не устал, и у нас еще много времени впереди, – он сел за стол и ввел команду, довольно улыбаясь

Ремни туго зафиксировали Карима, и ему стало трудно дышать. Он жалел лишь об одном, что не сможет больше никогда сесть в свое рабочее кресло, вытянуться во весь рост, приняв позу астронавта в космическом челноке, как показывали это в фильмах. В кресле был порт подключения его мозга к общей системе, и когда его голова принимала в себя страшный на первый взгляд разъем, а квантовый поток пробовал тестировать связь, Карим испытывал великую радость, несравнимую ни с чем. Наверное, так устанавливалась связь с Богом, который жил глубоко под землей, рассеянный на тысячи квантовых компьютеров, и Карим становился его частью, бесконечно малой, но и бесконечно великой для простого человека из плоти и крови.

Что-то происходило с Каримом, программа казни зависла, не отправляя импульсы на нейроимплант. Молодой следователь нервно жал на экран, входил и выходил из профиля, заново запуская программу, но стенд молчал. Карим сидел с закрытыми глазами, погружаясь в глубокий последний сон. Нейроимплант сам принял решение и выключал живой мозг, умертвляя и себя. Карим ощущал, как теряет связь с телом, постепенно переставая чувствовать ноги и руки, спину и живот, как все медленнее он дышит, сделав последний вздох, видит перед глазами яркое солнце, бесконечно доброе и теплое, забирающее его к себе.

30. Взаперти

Солнце погасло. И да, оно все также равнодушно смотрело на мир внизу, разогревая и иссушая и без того израненную летним зноем землю, но мир стал темным и беспощадным, разрывая последние лучи света на бесконечность невидимых искр, осколков жизни. Труднее всего было детям, которые ничего не могли понять, а взрослые упрямо молчали. Лиз и Ю-ли старались занимать Ману и Мурата, но опустевший корпус, пустые столовая и спортплощадки, не работающий цех по утилизации электронного мусора, где мужчины выпаивали микросхемы, разбирали печатные платы, классифицируя и отправляя на измельчение и последующую выемку драгметаллов в электролизных колоннах. Женщин и детей не допускали до этой работы, но Мурата тянуло к мужчинам, и мальчику разрешали смотреть, в шутку называя главным контролером. Мужчины возвращались поздно вечером, с серыми скорбными лицами, причем на работы в город забирали и полицейских с охранниками, работавшими бок о бок с заключенными. Объявленное ЧП уравнивало всех, кроме жителей города, запертых в своих домах из-за карантина.

Что за вспышка произошла в городе, не знал никто. Спрашивать об этом не полагалось, и полученная информация не имела никакого смысла. К вспышкам вирусных заболеваний люди привыкли за многие десятилетия, доросшие до полутора веков. Все было привычно, как снег зимой или дожди весной и осенью, все знали, что должны были делать, молясь о том, чтобы кара небесная прошла мимо их дома, пожалела детей и внуков, которых государство не бросит. И Господь внимал молитвам, и чаще всего умирали взрослые, в основном пожилые или малотрудоспособные.

– Мама, а когда папа приедет? – Мана дергала Лиз за рукав робы.

– Мана, не приставай. Папа на задании, – важно, как взрослый, который все знает, осек сестру Мурат. – Когда надо, тогда приедет.

– Но мама, когда? Мне очень грустно, – захныкала Мана, ее поддержала Ю-ли, не замечая, как всхлипнула вместе с девочкой.

– Фу, развели сырость! – возмутился Мурат, строго глядя на сестру и Ю-ли, грозившую ему бадминтонной ракеткой.

Лиз обняла Ману, девочка сдержалась и не разревелась. Вскоре игра возобновилась, воланчик летал по разреженному воздуху нехотя, уставая от жары не меньше игроков. Лиз играла в паре с Маной, а Ю-ли и Мурат атаковали, желая отыграть потерянные очки. В основном играли Лиз и Ю-ли, дети плохо управлялись с большими ракетками, и им разрешалось подхватывать волан после отскока с площадки, дальше дело было за Лиз или Ю-ли. Беджан нашел старую дырявую сетку, но играть через нее не получалось, Мана и Мурат старались бить под сетку, чтобы пустить волан по земле, не дать сопернику поднять в воздух и нанести гасящий удар под ноги.

К полудню жара стала невыносимой, и они спрятались в доме на цокольном этаже, где Ислам с Беджаном принесли кровати для девушек и детей, починили кондиционер, который скрипел и жаловался на старость, но работал. Аппетита ни у кого не было, скучно и немного страшно было сидеть за столом и есть в пустом доме, зная, что на много километров вокруг никого нет. Ю-ли читала сказки по ролям, дети спали вместе, все еще боясь, что взрослые могут опять их разлучить, как это сделали в первом интернате. Там было неплохо, и кормили гораздо лучше, чем в интернате третьего круга или здесь, где еда была простая и однообразная, в основном состоящая из каш и овощных пюре. Но в первом интернате им не разрешали быть вместе, насильно разделяя мальчишек и девчонок, не разрешая братьям и сестрам видеться чаще одного раза в неделю на воскресной утренней службе в детском храме. Детей старше отправляли совершать намаз, как у взрослых разделяя женские и мужские молельные залы, а Мана и Мурат были еще маленькими и не знали об этом, страшась рассказов старших, любивших пугать малышей небылицами, в которых страха и правды было куда уж больше, чем в страшных сказках.

Система выбрала Беджана бригадиром отряда зачистки. Так значилось в электронном протоколе, и каждому заключенному за эту работу начислялась небольшая зарплата, переводившаяся на счет личных денег, которые не могли списать в счет уплаты штрафов или поборов за проживание. Они выполняли именно зачистку, зачищали город от трупов, собирая их по квартирам и подъездам. Часто умершего выносили на первый этаж для удобства и подальше от себя. Жители города были заперты в домах, не имея права выходить из подъезда. Продукты и лекарства привозили роботы, и выбранные системой контроля ответственные от каждого подъезда забирали ящики и контейнеры, разнося по спискам проднаборы. Потом люди менялись, торговали, закладывали под следующий привоз свои вещи, имитируя подобие жизни. Основной валютой, как и во все времена, была водка, которую выдавали строго по норме, детям тоже полагалось немного для спиртовых компрессов или растирок, и все успешно выпивалось или обменивалось на конфеты и сублимированные фрукты. За нравственностью следили тщательно, и любые попытки объединить семьи без детей или устроить свальный грех, тут же пресекались полицией совести, забиравшей зачинщиков и отправлявших на трудовое перевоспитание. Не до многих доходило, что это был один из самых простых и легальных способов выйти из домашнего заключения и жить на свободе, пускай и отрабатывая на грязной работе. Об этом старались не рассказывать, и те, кто понимал, собирались вместе, делали вид, что договариваются о цене за секс или просто раздевались и менялись партнерами, лежа на кроватях, ожидая, когда система их опознает и даст команду в полицию совести. Иногда приходилось ждать больше часа, по истечении которого на главном экране квартиры загоралось предупреждение о том, что они должны одеться и ждать приезда полиции совести. Нарушителям-прелюбодеям предлагалось помолиться, чтобы загладить свою вину перед Господом. Молитва, даже самая искренняя и откровенная, никоим образом не снижала положенное наказание, ибо она должна быть зачтена после смерти, а мирское слишком низко перед этим.

Беджан почти перестал видеть в трупах людей. Что-то притупилось в нем, замерзло и застыло в нерешительности страха перед очевидным. И так было легче – не видеть и подбирать за роботами куски человеческой жизни, запаковывая в мешки, приклеивая стикер, чтобы потом отвезти на сортировку и сжигание. Поначалу он задавался вопросом об этой странной сортировке, зачем нужна она, если потом все равно все тела сжигают в одной печи? И там работали такие же застывшие люди, как он, как они все. Он не мог понять, почему система назначила его бригадиром, с другой стороны никто не возмутился, и Беджан, заключенный по своему статусу, командовал бывшими конвоирами и полицейским, сопровождавшим их до конечного пункта отбытия наказания. Так было по документам, и командировка старого полицейского должна была закончиться неделю назад, но объявленное ЧП привязывала всех к месту фактического пребывания

 

Они знали, что ищут Мару и Марфу, ориентировки висели в топе информационного портала. Не увидеть, не знать, что ищут двух девушек, совершивших государственное преступление, не мог никто. В обязанность каждого входило два раза в сутки посещать информационный портал и изучать объявления и распоряжения. Система контроля легко угадывала тех, кто делал вид, что читает или слушает аудиосообщения с раскадрованным видео рядом, построенным так, что визуальная информация надолго оставалась в голове, периодически всплывая перед глазами. Их искали в городе или близлежащих поселках среди обывателей, о чем и говорилось в ориентировках. От граждан требовали бдительности, и сообщать о каждом случае обнаружения или подозрения на обнаружение. И чем ближе круг был к центру, тем чаще приходили подозрения на обнаружение, и полиция совести утонула в обработке лавины сообщений от бдительных граждан. Беджан не мог этого предугадать, но ожидал подобной «помощи» от граждан. Они выигрывали время, но из-за введенного ЧП преимущество терялось в пустом ожидании. Беджан просчитался, думая, что ЧП введут позже, надеясь, что доноры Лиз и Ю-ли отработают несколько циклов. Видимо, они не выдержали или самопроизвольно отключились. Таская трупы в мешках, грузя в рефрижераторы, Беджан раз за разом проигрывал последние разговоры с Маратом, угадывая в запутанных речах хитрого адаптера отважный план, ошибочный в своей основе. Винить Марата было не за что, Беджан не смог объяснить всего, да он и не знал всего, сейчас понимая, насколько сложную игру он затеял. Но страха не было, а была холодная упрямая уверенность. И своей уверенностью, даже без слов, он поддерживал Ислама и его деда, готовых в любой момент поддаться панике. Ему верили Лиз и Ю-ли, он успел передать им все, что узнал о них, нашел по крупицам и собрал в призрачную картину выхода.

– Что он делает? Его же пристрелят! – Ислам дернулся к дому, из окна четвертого этажа вылезал мужчина, опасно спускаясь на связанных шторах.

Дед схватил Ислама за руки, с силой дернув назад. Ислам хотел возразить, но замолчал, увидев требовательный взгляд Беджана. Мужчина спускался вниз, постоянно оглядываясь, ища роботов. На санитарную команду он не обращал внимания, будто бы их не существовало. Связанные шторы затрещали, и он рухнул с высоты второго этажа, неестественно подвернув ногу. Мужчина побежал… получалось плохо, и двигался он медленно, волоча поврежденную ногу. Все знали, что будет дальше, должен был знать это и беглец, решившийся на такое безумие.

Мужчина упрямо ковылял к брошенному палисаднику возле дома, где росли молодые яблони. Беджан понял, что он идет туда, к молодым деревьям, на ходу доставая широкие яркие ленты.

Беджан не выдержал и побежал к нему. Он понял, лед внутри него взорвался, обнажив рвущуюся в огне душу. До деревьев оставалось больше тридцати метров, когда появился патрульный робот. Машина стреляла без предупреждения, часто не убивая с первого выстрела, и беглецы могли долго агонизировать от полученных ран.

Беджан задыхался в защитном костюме. Дышать через противогаз с десятью ступенями фильтрации было тяжело, пот застилал глаза, а в ушах били молоты, кровь неистово рвалась наружу. Выстрелы прогремели внезапно. Беджан споткнулся и упал от неожиданности. Когда он поднялся, мужчина лежал лицом вниз, беспорядочно раскинув руки и ноги. Кровь медленно окружала его тело, которое пыталось двигаться вперед по инерции.

– Повяжи на яблони. Дети просили… – прохрипел беглец, почувствовав, что рядом с ним человек, пускай и санитар. – Они просили перед смертью. Это они их посадили.

Мужчина протянул к Беджану руку. Больше он не издал ни одного звука, тело дергалось в агонии, но сознание уже покинуло его. Беджан с трудом расцепил пальцы и взял три ленты, чудом не закапанные кровью.

– Что он хотел? – спросил высокий заключенный, с которым Беджан работал в паре. Он обычно не задавал никаких вопросов, выполняя приказы молча, в отличие от других, позволявших себе разговаривать.

– Он хотел повязать ленты на яблони, – ответил Беджан, только сейчас понимая, какой страшный у него голос, искаженный передатчиком маски противогаза. Хорошо, что лица не было видно, только глаза. – Яблони посадили его дети. Видимо, они умерли.

Группа подошла к ним, и все уставились на три молодых деревца, весело шелестящих зелеными листьями на ветру, расправляя ветви навстречу солнцу.

Беджан бережно привязал ленты к стволу как можно выше. У Лиз бы это получилось красивее, но хвала Аллаху, ни ее, ни Ю-ли здесь нет. От мыслей о детях у него заболело сердце, и Беджан оперся о ствол последней яблони, на которой развевался на теплом летнем ветру голубой знак любви и памяти. Ленточки с других яблонь тянулись к нему, стараясь дотронуться зелеными и желтыми пальцами, сцепиться вместе и не разлучаться. Яблони были посажены в виде правильного треугольника, и Беджан, видя, как древнее верование само указывает ему путь, крепко перевязал концы ленточек между собой. Деревья зашумели, налетел сильный ветер, а небо заволокло тучами, но дождь так и не пошел, стало темно.

Когда они погрузили тело беглеца в рефрижератор, Беджан долго копался в терминале, отправляя запросы.

– Что ты ищешь? – спросил его полицейский.

– Мы должны войти в его дом. Там остались тела его семьи, – ответил Беджан, полицейский кивнул, крепко сжав его плечо.

– Простите, я не смогу, – прошептал Ислам. Голос из передатчика дрожал и казался скрипом несмазанного колеса. Дед кивнул ему и отправил в кабину машины.

В дом пошли четверо, остальные отказались, не в силах оторвать взгляда от места, где лежал беглец, где пеной и раствором уже были зачищены все следы, и остались стоять яблони, сцепившиеся разноцветными пальцами, возмущенно шумя листвой, проклиная людей. Беджан отчетливо слышал их проклятия, Лиз бы точно смогла их распознать, она чувствовала мир острее, умела заглянуть глубже и не боялась этого.

Дверь в квартиру открылась, программа дала разрешение, и замки разблокировались. Внутри был идеальный порядок, будто бы кто-то совсем недавно провел капитальную уборку. Во всех комнатах было пусто, кроме одной, где на широкой кровати лежала женщина и трое ребятишек. Старшей девочке было не больше десяти лет, она прижимала малышку лет пяти, рукой закрывая глаза. Мальчик прижимался к маме, женщина второй рукой старалась обнять всех детей. У нее были закрыты глаза, как и у мальчика. Только девочка смотрела на вошедших тяжелым, полным ненависти и бессильной злости взглядом. Губы еще сохранили сдерживаемую гримасу рыдания, а на щеках остались высохшие полоски от слез.

Все были мертвы, сомнения в этом не было. Беджан осмотрел закоченевшие руки, находя на плечах следы свежих уколов. Скорее всего такой же след был и на плече беглеца, и он оказался сильнее. Беджану стало не по себе, сердце зашлось в бешенном ритме от мысли, что они точно знали, что скоро умрут и приготовились к смерти. Его поймал молчаливый напарник и отнес на кухню. Находиться в комнате больше никто не мог. Они сидели за столом на кухне, маленькой, как и у всех, с той же типовой мебелью, большим телеэкраном на стене, который был разбит молотком, брошенным на полу. Окно в кухне было выдрано, к трубам была привязана штора. Все было так же, как у всех, и любая квартира, любая комната или вещь напоминала о прошлой жизни, о своей жизни, о том, что ты жив, а владельцы этих вещей стали ненужными телами, кормом для ненасытной печи.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37 
Рейтинг@Mail.ru