Борис Петров
Адаптер
19. Этап
– Когда-то здесь был город, – задумчиво произнес Беджан.
За решеткой узкого окна тянулась бесконечная бетонная пустыня с редкими пятнами развалин, почерневших от жара бомб, посеянных роботом-бомбардировщиком. Выезжая за любой круг, попадаешь в одно и то же место, пустое и мертвое – выровненный, стертый злостью человека безликий ландшафт. – И здесь тоже жили люди. Тогда не было первого круга, но деление началось уже в те времена. В таких городах почти не было представителей первого круга, при удобном случае они всегда перебирались в одну из столиц.
Лиз стояла рядом, держась руками за решетку. Смотреть было не на что, но и взгляда отвести не получалось. И дело было даже не в ожидании чего-то, страхе пропустить важное или хотя бы интересное, Лиз видела другую жизнь, прошлую, по рассказам Беджана достраивая мир, примеряя его на себя. Понимание того, что раньше все было иначе, что мир был не столь совершенен, как сейчас, томилось внутри нее всю жизнь, и вот он перед ней, запретный, охраняемый Пророком от людей мир прошлого, от которого остались одни обломки и изъеденный временем темно-серый бетон.
В грузовике было тесно и жарко, несмотря на открытые окна с ржавыми дряхлыми решетками. Кузов сильно нагрелся, за стеной грохотали бочки в основном грузовом отделении, их отсек был сразу после кабины. Низкая и узкая дверь, через которую и нормально войти было нельзя, приходилось складываться и вползать внутрь, замызганное отхожее место, потемневший от старости кулер из нержавеющей стали, шкаф с сухой лапшой и сухарями. Кружек не было, как и не было тарелок, а лапша и сухари покрылись таким слоем пыли, что было понятно с первого взгляда, что они старше каждого, кто находился или будет находиться в этой мобильной камере.
Полицейский ехал с конвоиром в кабине, робот неторопливо вез по маршруту, останавливаясь каждые четыре часа на стоянке для заключенных, где был нормальный туалет и даже душ, не было полотенец, мыла и бумаги – это первое, что сильно разозлило Ю-ли, она хотела успеть помыться после пробуждения, поэтому пришлось постоять на солнце под бесстрастным взглядом робота, ожидавшего свой живой груз. Мужчины сидели на другой стороне, скрытые широким кузовом. Худой мужчина ложился на лавку и все время стоянки спал. Беджан не с первого раза понял, что так и надо делать, внутри камеры спать было невозможно, слишком мало места, Лиз и Ю-ли помещались с большим трудом.
– А что это за город? – усталым голосом спросила Ю-ли. Она не смотрела в окно, виды пустых полей угнетали, доводя до приступа паники. Ю-ли погрузили в машину без сознания, очнувшись, она долго не могла успокоиться, кричала, вжавшись в угол. Лиз с большим трудом удалось успокоить ее, вытащить на воздух во время первой остановки.
– Они называли его Тула. Не знаю, что это значит. Странное такое слово, у них было много странных слов, – ответил худой мужчина. Он не смотрел в окно, зная маршрут лучше робота-ведущего, управлявшего автопоездом из двух десятков грузовиков. Камера была только в одном, «головном вагоне». Беджану пришлось долго объяснять Лиз и Ю-ли, что имелось в виду. Они никогда не видели железной дороги, а в школе про нее не рассказывали.
Как ни пыталась Ю-ли узнать его имя, он лишь криво ухмылялся, бросая отработанную фразу, что у зеков нет имени, только номер. Беджан смеялся, напоминая, что и у условно свободных тоже имя второстепенно, и его можно отбросить за ненадобностью. Ю-ли пыталась спорить, ища поддержки у Лиз, которая пожимала плечами, находя правду и в словах Беджана, и в возражениях Ю-ли.
Худой встал из своего угла, где он чудом помещался, ловко складываясь до неприметной тумбы, на шею и плечи можно было поставить кружку, и ничего б не расплескалось. Когда он сидел, его не было видно и слышно, только внимательные глаза изредка поблескивали из-под приоткрытых век. Он взял с пола острый камень и стал рисовать на стене, стараясь стоять ближе к окну, дальше от отхожего места. Беджан следил за ломанными кривыми, с трудом переводя эту абстракцию в знакомую карту города.
– Вот, вы жили здесь. Не самое плохое место, многие бы все отдали, чтобы оказаться там, – он ткнул в нечеткую окружность слева.
– Многие и отдают все и даже больше, но редко кто попадает, – заметил Беджан.
– А это неважно – главное иметь мечту, тогда и жизнь приобретает смысл. А мечта у всех одна, и этим проще управлять, – худой хотел сплюнуть в сторону, но вовремя остановился. – Сейчас мы здесь, а надо вот сюда.
Он показал на круг внизу, соединенный путаной линией с городом, и провел камнем наискосок вверх, уходя все больше на восток.
– А почему мы не можем сразу приехать? – удивилась Ю-ли. Она подошла и показала пальцем на контуры старого города. – Так же быстрее.
– Нет дороги. Все разбомблено в войну, а восстановили объездные пути, –объяснил Беджан. – Так проще контролировать потоки и сдержать нападение. Отсутствие дорог и доступных подъездных путей тысячелетняя военная догма нашей страны.
– Лучше и не скажешь, – похлопал в ладоши худой.
– Так куда мы едем? – раздраженно спросила Ю-ли.
– В Южный порт. А дальше по этапу в третий круг на север. А дальше не знаю, я вас проведу дотуда, дальше мне хода нет, – худой вздохнул, видя, что Ю-ли готова вновь зареветь. – Ты так не расстраивайся. Жить везде можно. Тебе может понравиться.
Ю-ли что-то буркнула в ответ и села в свой угол. Она вытянула из тугого пучка два волоса и с радостью садиста дернула их. Лиз удивленно смотрела на нее, пальцами спрашивая, что она делает.
– Я так успокаиваюсь. С детства поняла, что надо сделать себе больно, чтобы не началась истерика, – ответила Ю-ли и улыбнулась. – Не надо на меня смотреть.
– Почему бы и нет, – пожал плечами худой и, смотря на Лиз, спросил. – Ты хочешь знать, что мы везем? Да как обычно: отработку в кубах и цветной лом. Что такое отработка? Ого, а ты любопытная. Это грязное машинное масло, его потом на завод отправляют на очистку. Нам еще долго ехать, будем догружаться в Серпухове. Это тоже был город, сейчас там основная перевалка. Не отходите далеко, а то можете потеряться. И не бойтесь, роботы никого не трогают.
– Я хочу есть и спать. Тут невозможно находиться! – воскликнула Ю-ли.
– Там и поедим, есть пищеблок. Меня в первый раз в такой камере везли две недели. Нас тут было десять человек. Спали друг на друге, – хмыкнул худой. – Так что это еще с комфортом едем, по-царски.
– Как? – недоуменно спросила Ю-ли.
– По-царски значит как апостолы Пророка, – пояснил Беджан.
– А, ясно. Как папенька мой, пусть сожрут его черви, – Ю-ли долго и талантливо выругалась. Худой с явным одобрением посмотрел на нее. – Что?
– Ничего. Тут и добавить нечего, – захохотал Беджан. Лиз беззвучно смеялась, строя рожи разгневанной подруге, хохочущей вместе со всеми.
– Запомни этот момент, – сказал худой, с улыбкой глядя на Ю-ли.
– Зачем? – удивилась она и переглянулась с Лиз.
– Это начало твоего освобождения. Какие бы ни были на тебе оковы, – худой потряс левой рукой, чтобы браслет завертелся на узком запястье, – главная клетка у тебя в голове. Избавиться от нее невозможно, но можно найти ключ и выйти на время.
– Куда выйти? – Ю-ли нахмурилась, не в силах понять. – А можно попроще объяснить?
– Нельзя, придется понять самой, – сказал Беджан.
– Это я одна ничего не понимаю, да? – Ю-ли с обидой посмотрела на Лиз, которая весело кивнула в ответ. – Ну и ладно!
20. Южный порт
В порт колонна прибыла ночью. Головная машина встала у входа в жилой отсек и, дождавшись выгрузки пассажиров, неторопливо поехала на разгрузку. Роботы работали неспешно, зная цену времени, которое для них не имело никакого значения, разгружая автоколонну, выстраивая лабиринты на причале.
В лунном свете причал выглядел сказочным, зачарованным местом: огромные машины деловито поднимали и опускали грузы, и со стороны казалось, что они делают постоянно одно и то же действие, черная вода блестела не хуже драгоценных камней в музее, принимая на себя тени и отражения сказочных чудовищ. Чем дольше девушки смотрели за жизнью роботов, тем сильнее росло чувство, что они вышли из этой воды, и скоро они увидят рождение нового чудища.
Ю-ли сжала руку Лиз, испугавшись, когда буксир с несвойственной этому месту стремительностью, подтащил баржу к причалу. Поднялись волны, и роботы-погрузчики запиликали и замигали сигнальными лампами. Это походило на детскую игру, в которой каждый следующий игрок должен сделать что-нибудь эдакое. Роботы-погрузчики на скорость грузили палеты и кубы на баржу, соревнуясь, кто ловчее и точнее поставит груз в нужное поле. На мгновение Лиз подумала, что все это игра не выспавшегося голодного мозга, но когда в толпу малых роботов влетело на высокой скорости три огромных кальмара с контейнерами, она поняла, что роботы действительно играют.
Тяжелые погрузчики ловко и быстро поставили сорокафутовые контейнеры на баржу, даже не заезжая на нее. Было в этом бахвальство меткого стрелка, слету бившего в десятку. Потом началось совсем комичное зрелище: малые роботы окружили кальмаров, пища и поднимая вилы, надвигались с воинственным видом.
– Это у них игра такая. Раньше, много десятков лет назад, большинством операций руководили люди. И вот один шутник написал такую программу. Днем вы такого не увидите, не увидит этого и любая комиссия. На Ивана Купалу они еще и танцуют, – объяснил худой. – Здесь весело, если не закрываться в себе. Но этого мало кто понимает, а кончают там, некоторые и до второго этапа не доживают.
Он махнул на неприметное черное здание, стоявшее в отдалении от жилых корпусов, прячась от причала за панельными многоэтажками.
– А что там? – спросил Беджан.
– Дурка, – гаркнул конвоир и широко зевнул. – Там суицидники и стопоры.
– Стопоры? – переспросила Ю-ли, рассматривая зевающего конвоира, довольно грузного мужчину с ничего невыражающим лицом.
– Это те, кто в ступор входят. Застынут в одной позе, а их потом и пневмодомкратом не разожмешь.
– Понятно, – кивнул Беджан. – Я видел такое, когда был маленьким. И много таких?
– Да через одного – кто под погрузчик кинется, кто топиться полезет, повезет, если в ступор войдет.
– Почему повезет? – удивилась Ю-ли. – Это же так ужасно!
– Это тебе ужасно. Ты еще молодая, так, ничего собой, а большинство тех, кто сюда попадет, уже пожили свое. Так что смерть для них избавление.
– Дураки, – хмыкнул худой.
– Угу, еще какие, – зевнул конвоир. – Ладно, штырь вам покажет, где приземлиться. Документы будем завтра отмечать.
Конвоир кивнул всем, подмигнул хмурой Ю-ли, и скрылся в ближайшем корпусе.
Лиз, продолжавшая следить за игрой роботов, теперь уже кальмары гоняли малышей, а те весело разбегались, пища от восторга, огляделась и вопросительно посмотрела на Беджана.
– Ты права, Мара, – он склонил голову, отдавая честь ее уму. Лиз улыбнулась, чуть слышно похихикивая. Ее забавляла манера Беджана на людях хвалить жену, такого не делал никто, и это считалось старомодным. – Получается, что нас никто не охраняет.
– А зачем? – искренне поразился худой. – Куда вы отсюда сбежите? Дальше в город – мертвая зона, там только роботы жить могут, обратно – нарветесь на патруль, а он вас увидит сразу же, как контур пересечете. Это там, на севере свобода, иди куда хочешь.
– На севере города? Это там, куда мы едем? – спросила Ю-ли.
– Нет, конечно. Там вообще мрак полный. У них там новый сити-менеджер, так она вообще с ума сошла, везде диверсантов видит. Поэтому придется здесь посидеть пару недель, пока у них не уляжется.
– Это долго, мы потеряем много времени, – с сомнением сказал Беджан.
– Что есть, то есть. Транспорта все равно не будет, пока они там не успокоятся. Учения какие-то, каждого сканируют, зеков тоже. Придется ждать.
– А у них есть другие игры? – с интересом спросила Ю-ли, наблюдая с Лиз за тем, как малые роботы, маявшиеся от безделья, водили хоровод запутанной змейкой, вокруг больших погрузчиков, исполнявших странный незамысловатый танец.
– Есть, увидите. Я же говорю, здесь весело, – худой зевнул. – Скоро закончат. Они не могут двигаться вне положенного по регламенту времени на погрузку.
– А они грузы роняют? – спросил Беджан. – Так можно и баржу потопить.
– Было пару раз, уронили в воду контейнер. Видели бы вы этого кальмара – у него был такой расстроенный вид! – захохотал худой.
Лиз встала на край искусственной насыпи, массивного рукотворного холма, на котором поставили жилые корпуса. Холм вырос после расширения канала и укрепления причалов, на него и перенесли потом все оставшиеся после частых наводнений здания. Раньше река не знала таких разливов, но война изменила не только ландшафт, но и всю отлаженную столетиями программу жизни. Лиз не могла этого знать, как не знали этого и старожилы порта. Она чувствовала, что эти потрепанные ветрами и временем серые панельки видели и знают несравнимо больше, чем они, родившиеся в мирной стране, получившие образование, имея возможность задать любой вопрос, и тут же получить на него ответ от заботливого цифрового мозга. Но вопросы рождались редко, сдавленные пустотой интересов и неизбежным наказанием за нездоровый интерес. Речной порт был несравнимо меньше морских и океанических роботизированных портов, которые она видела в учебных фильмах, и все же он потрясал воображение. Причал уходил черной змеей в непроглядную тьму, в которую луна не смела светить, только воде позволялось быть там, поблескивая серебристо-черным равнодушием.
Лиз с трудом вырвалась, порт тянул к себе, она уже хотела сделать последние шаги вперед, чтобы быть ближе, чтобы увидеть, стать частью той жизни неспящих роботов, раствориться в серебристо-черном свете. Она поняла, что ее накрывает приступ, и еще немного, и она свалится на месте. Лиз не слышала, как Ю-ли зовет Беджана. Она не почувствовала, как он понес ее в дальний корпус. Мир медленно исчезал, темнота заполняла ее, а в сердце колола паника, желание вернуться, выполнить свой долг, стать снова функцией. Адаптер, ощущая власть над ней, требовал, выдавливал волю из ранок на коже, пока мозг не сжалился, и она не провалилась в долгий обморочный сон.
Лиз разбудил жаркий солнечный луч, бесцеремонно прыгавший на лице. Она чихнула и открыла глаза. Первой мыслью, обжегшей легкие, сдавившей горло, была паника от того, что она пропустила утренний намаз. Лиз резко села и застыла, не понимая, где находится. Комната небольшая, узкая и странная, она никогда не видела таких комнат. Вдоль стены стояли две двухъярусные кровати, очень узкие, как раз для таких как она и Ю-ли. Вдоль другой стены стоял потертый шкаф и стол с электрочайником и подносом со стаканами и печеньем. Окно было огромное, занимавшее почти всю стену, и от этого комната казалась больше и уютнее.
Лиз тихо засмеялась, отпуская на свободу беспричинный страх перед полицией совести, что они могут ей сделать здесь, она уже заключенная. Странно, но этот статус совершенно не страшил, а скорее веселил. Худой был прав, что-то распрямлялось внутри, отбрасывая ржавые оковы. Лиз попыталась вспомнить, сколько раз она совершала намаз в СИЗО, и не смогла.
Она встала, долго тянулась, подставляя лицо и тело под солнечные лучи. На соседней кровати спала Ю-ли. Простынь валялась на полу, а майка на спине задралась, и девушка, чувствуя во сне прикосновения солнечного зайчика, лениво почесывалась. Она была как ребенок, Лиз наклонилась и погладила Ю-ли по голове и поправила майку.
Когда Лиз закончила зарядку, Ю-ли с трудом разлепила глаза. Она смотрела на Лиз с недовольством, которое не было обращено лично к ней. Так смотрят дети, когда их разбудили на самом интересном месте.
– Доброе утро, – зевнула Ю-ли и, взглянув на часы, поправилась. – О, уже почти полдень. Ты выспалась? Как себя чувствуешь?
Лиз улыбнулась и показала большой палец. Этот старый жест она подсмотрела в одном учебном фильме про юность Пророка. Лиз вопросительно смотрела на Ю-ли, показав пальцем на часы.
– А, нормально, – зевнула Ю-ли. – Я перед сном приняла дозу, так и проспала весь приступ. Не помню, чтобы меня накрыло. Мы за тебя вчера так испугались, у тебя же не должно быть больше сильных приступов, да?
Лиз пожала плечами. Она не знала, и никто не мог знать, как будет реагировать организм, выдернутый из привычной системы внешнего управления. Лиз не ощущала здесь никакого давления, еле уловимого покалывания во всем теле, с которым она привыкла жить в городе. Она заново знакомилась со своим телом, которое имело силу и объем, которое хотело двигаться, бежать, прыгать, жить. Лиз сделала ласточку, Ю-ли удивленно свистнула, как мальчишка.
– Ого, как ты умеешь! Я так никогда не смогу.
Лиз поманила Ю-ли к себе, та неохотно встала. Заставив ее делать зарядку, Лиз ощутила жуткий голод. Было бы неплохо умыться, но есть хотелось сильнее. Ю-ли была того же мнения, и, не сговариваясь, они сели пить чай.
– Интересно, сколько он здесь пролежал? – Ю-ли рассматривала пачку с чайными пакетиками, притаившуюся в одном из ящиков стола. – Тут все такое старое, как будто из прошлого века, но мне нравится. Тут лучше, чем дома.
Лиз согласно кивнула. Белье было жесткое, стираное десятки раз, но чистое, пахнущее простой органической тканью, а не благовониями, которыми было положено обрабатывать постельное белье в домах первого круга.
– Теперь можно и в душ сходить, – блаженно потянулась Ю-ли. – Я тут все знаю. Это женский этаж, и кроме нас тут никого нет.
Она достала из шкафа полотенца и смену белья для себя и Лиз. У двери стояли синие резиновые тапки, Ю-ли они были слишком большие, у Лиз нога была больше, и сланцы не так болтались. Ни о чем не беспокоясь, Ю-ли, как была в майке и трусах, так и вышла из комнаты. Лиз кольнуло в первый момент чувство стыда, женщине не позволялось вот так расхаживать даже по пустому дому.
Веселые и голодные, одетые в легкую робу светло-бежевого оттенка, на лямках полукомбинезона кто-то вышил лозу с красными цветочками, а футболки, хоть и застиранные, вторили нежно-голубому теплому небу, девушки спустились вниз. На площадке у корпуса Беджан, худой и полицейский играли в мяч.
– Мы хотим есть! – с ходу заявила Ю-ли, пнув мяч в Беджана. Удар получился слабый, и худой добавил, целясь Беджану в голову.
– Это хорошо, – сказал полицейский. Без формы Лиз его не узнала – это был совершенно другой человек.
– Обед будет скоро. Столовка пока закрыта, – худой хотел еще сказать, показывая рукой на двухэтажное здание, но получил мячом в лоб.
Лиз засмеялась, привычно закрывая рот, чтобы мужчины не вошли во искушение. Беджан, довольный своим ударом, жестами показал, чтобы она опустила руки. Лиз с трудом убрала их ото рта, лицо задышало свободнее, стало так спокойно и тепло, хотелось смеяться, радоваться, и она больше ничего не боялась. Испугавшая до дрожи в ногах картина из тяжелого сна, который она видела перед пробуждением, не исчезла, но она смогла увидеть ее иначе, понять, что она на самом деле значит. И это был не сон, Лиз вдруг поняла, что программа, вложенная в нее, контролирующая ее нейроконтроллер, подсказывает выход, предлагает сделать выбор.
Она вновь увидела эту дверь, дотронулась до старой медной ручки, ощутив приятную прохладу, и дверь открылась сама. Ее больше не тянуло туда странное нечто, не пронизывало мертвенным холодом – ей разрешали посмотреть, привыкнуть. Она хотела войти, но дверь закрылась. Ей скажут, когда придет время, и она войдет, Лиз решила, закоротила в себе страх и панику, злыми защитниками функции бросившимися на нее. Оказывается, она сильнее их, и адаптер внутри нее должен умереть.
21. В первом круге
Нога противно ныла, каждую секунду напоминая о себе. Рустам бил себя по рукам и злился, не в силах совладать с нервным напряжением и желанием расчесать ногу до кости. Он час назад вышел из склада, одетый в костюм Беджана, с аккуратной бородой и усами, как у Беджана, даже волосы выкрашены в его цвет, Рустам от рождения был темно-рыжим, и не двигался с места. Робот уже опознал его, приветливо мигнув со стоянки, а он стоял с закрытыми глазами, ожидая, что сейчас его схватят, что в шею или лицо кольнет тонкая игла, а очнется он уже в камере. Как бы ни готовился он к операции, следуя вековым практикам и подвергая себя духовному истязательству, выжимая страх смерти, страх перед физической болью, Рустам боялся. До момента, когда ворота склада закрылись, и он остался один, все виделось иначе. Бескрайние поля и километры складов давили, подползая ближе, окружая, сжимая в кольцо, чтобы исчезло все, кроме крохотного куска голубого неба.
Пора было на что-то решиться, если он еще час так простоит без движения, робот-охранник вызовет медслужбу, и как он объяснит, что здесь делает, его возьмут в разработку, и это будет провал. Рустам сделал шаг, потом второй, и открыл глаза. Он не перешел линию разметки, но робот погрузчик, стремительно движущийся к другому складу, недовольно запищал, требуя уступить дорогу. Рустам не пошевелился, проверяя себя, и робот, огромный, как дом, в котором осталась его семья, пронесся в метре от него, небрежно, будто бы играючи, неся десятки тон груза в двух контейнерах. Рустам помахал роботу, приветливо кивнув. Он взбодрил его, выбив ненужные мысли из головы. В детстве Рустам любил играть с роботами на фабрике, где работали отец и старший брат, и все же их контрактов не хватило для лечения матери. Осталась Самира, их любимая сестра. Рустам успокоился, поклонился солнцу и пошел к машине – он вновь обрел силы, чтобы ни случилось с ним, не так и важно – Самира будет жить, его жизни хватит выкупить и отца и брата.
Робот поднял вверх лепесток двери, зеркальная поверхность отразила солнце, ослепив Рустама великолепием конструкции. Он и мечтать не мог о такой машине. В их разделе сети таких машин не было, как не было и многого другого, привычного жителям первого круга. В каждом городе, в каждом круге информация строго сегментировалась по классам, на основании рейтинга, а значит и статуса человека, определяя, отфильтровывая лишнее, способное вызвать классовую ненависть, вытекавшую из затаенной, накопленной зависти. Не имея допуска, человек знал только то, что ему было положено знать, и даже жители первого круга не смогли бы найти верной информации о жизни во втором и третьем круге, четвертый круг был под полным запретом. Социальному файерволу было несложно, так как люди особо и не пытались узнать про жизнь низших слоев. Иначе было во втором и третьем круге, где в даркнете вбрасывалось много всего, как бы в хаотическом порядке, щекотавшего нервы и желания когда надо. Особенно часто это было, когда падал приток работников по договорам полного использования, тогда в разрешенной части сети показывали рекламу, а в церквях и мечетях устраивали марафоны жертвенности.
Рустам неуверенно сел, робот что-то пискнул в ответ, лепесток двери бесшумно закрылся. Машина изучала хозяина, без ошибок считав его чип, но по биометрическим данным распознала чужака. В коде робота не было подпрограммы на этот случай, и робот послушно принял нового хозяина. Задвигались потайные моторы, настраивая кресло под Рустама. Беджан был немного меньше и легче, но эту разницу могла уловить только машина. Рустам подумал, какую команду дать роботу, он забыл спросить у Беджана адрес квартиры, где его ждут инструкции. Пока он думал, робот бесшумно тронулся, Рустам и не заметил этого, лишь по меняющемуся пейзажу поняв, что они уже на трассе. Удивительная машина, скорости не чувствовалось, как и усталости от кресла, принявшего форму тела Рустама. Он подумал, что не отказался бы жить в такой машине, не останавливаясь дольше одного дня в городе. Если бы границы между городами были открыты, он бы так и сделал, но дальше этого города ему не уехать, можно и не пытаться.
Космическая капсула, точно такая же, как в детских мультиках, летела вперед в город счастья, как считалось у него дома, где нет печалей и забот, где с неба струится благодать, а в рот стекает небесный мед. Рустам смеялся над старыми заблуждениями из сказок, которые любила рассказывать бабушка и мама, и они верили, мечтая оказаться в первом круге все вместе. И вот он почти там, еще час с небольшим, и он увидит город первых. Пока ничего нового Рустам не видел: дорога тянулась бесконечной бетонной гладью за горизонт, каждые пять километров высились вышки радиоэлектронной борьбы с блоками контрольных центров, такие собирали отец и брат на фабрике, капсула обгоняла грузовики, бесстрашно двигаясь навстречу тысячам тон грузового потока. Это было страшно и завораживающе, как маленькая юркая машина играет в пятнашки с неповоротливыми монстрами, не собиравшимися снижать скорость. Страшно, если не знать, что робот рассчитал маршрут, согласовал его с остальными участниками движения, и опасности в этом было даже меньше, чем с закрытыми глазами встать с кровати – об этом знал даже самый глупый школьник, еще с детсада изучавший общие правила управления дорожным движением. Машина Беджана работала в спортивном режиме, повинуясь желанию хозяина. Рустаму ничего не надо было делать, робот считывал все сам. Беджан много думал об этом, пытался узнать больше, рассказывая Маре, потом и Ю-ли, а Рустам просто наслаждался моментом, отбрасывая назад ненужные мысли.
У въезда в город машина притормозила, свернув в зону досмотра. Робот двигался медленнее человеческого шага, давая возможность сканирующей станции сличить личность пассажира, проверить заявленный при выезде маршрут с фактическим перемещением. Рустаму стало не по себе, когда машина остановилась. У вышки сканирующей станции зевали три полицейских, рассматривая блестящую капсулу. На экране появилось предупреждение, что Беджану необходимо в ближайшие часы показаться врачу и, если он хочет, то может прямо сейчас подать заявление о нападении, и полицейские допросят его на месте. Рустам, стараясь не волноваться, отменил запрос на заявление, жестом поблагодарив робота за заботу. У него дома так бы просто не решилось, пришлось бы все равно писать объяснительную, где и как он получил травму, а в первом круге достаточно было приложить руку к сердцу, и строгая надзорная машина послушно козыряла в ответ.
Город поразил Рустама своим великолепием, ему стоило большого усилия сдержать восклицания и сохранить равнодушие на лице. Он не должен был ничему удивляться, иначе на него настучат другие, не по злобе, а чтобы проверили – случайных в первом круге быть не должно. Робот, угадав желание хозяина, неторопливо двигался по тихим улицам, перейдя в режим «экскурсия», который любил Беджан. Город горел на солнце, блестящий и великолепный, точно такой, как в сказках. Каждая улица, каждый поворот, заезд в дом или небольшой сквер были продуманы до мелочей, образуя идеальную сложную фигуру, внутри которой скрывался безупречный организм налаженной жизни. Это была мечта, заветная и недостижимая, и Рустам не мог понять, почему Беджан и две странные девушки бегут из города.
Он заметил не сразу, уже после того, как робот привез к высокой башне и покорно ждал, когда Рустам выйдет. Очутившись один на улице, машина скрылась в подземном паркинге, Рустам понял, что он один в городе. За всю экскурсию он не увидел ни одного человека, идущего по улице, встречались такие же капсулы с зеркальными кузовами, и не было уверенности, что внутри кто-то был. Он вошел в подъезд, робот поприветствовал, едва заметно сжав браслет. Лифт ждал Рустама, двери закрылись с мелодичным звоном, и через мгновение он был на своем этаже. Все было так, как сказал Беджан, ему надо было просто следовать за роботами.
Он чуть не прошел мимо своей двери, робот и тут предупредил его. Квартир на этаже было много, и Рустам понял, что это гостиница. Когда он вошел в номер, то засмеялся – это был номер для влюбленных, очередная шутка Беджана. В этом номере хранились секреты его постояльцев, как в молельных комнатах окруженные защитой от любого неразрешенного гостем электромагнитного излучения.
На журнальном столике стоял поднос с самоподогревающимися блюдами. В блестящем ведерке высокомерно полулежала бутылка шампанского. Рустам покачал головой, удивляясь, насколько Беджан смог узнать его, или это был точный расчет алгоритма? Рустам не стал это обдумывать, какая разница, если сейчас это было то, что нужно. Живот призывно заурчал, Рустам расслабился и ушел в ванную.
Раздевшись, он встал под холодный душ и долго стоял, не двигаясь, погружаясь в давнее сновидение, не отпускавшее его в минуты слабости. Ему было десять лет или меньше, память путалась, не желая отвечать на его вопросы. Рустам бежал по полю, заросшему дикой рожью. Высокие колосья хлестали по лицу и груди, ноги норовили запутаться в хитросплетениях сорняков, а солнце было так высоко и грело так жарко, что хотелось спрятаться, зарыться в землю, еще не успевшую прогреться, слегка влажную после трехдневного ливня. Он бежал, а за ним бежала девчонка, Рустам, как и всегда в этом сне, не видел ее, чувствуя кожей и волосами, что она близко, что вот-вот настигнет его. Удар в спину, и он покатился, запутавшись во ржи. Девчонка перевернула его на спину и села сверху, для надежности. Она была сильная, старше на несколько лет. Ее жесткие горячие ладони стали лупить его по щекам, не слишком сильно, но достаточно, чтобы он почувствовал свою вину. Рустам зажмуривался и хохотал, чувствуя на губах вкус поцелуя, который он вырвал у нее, быстрым и ловким движением прижав девчонку к забору.
«Только попробуй еще раз!» – шипела девчонка, удары ослабли, она устала. Рустам хитро смотрел на нее. Лица не было видно, солнце слепило так, что он видел над собой ореол растрепанных волос, горящих черно-медовым блеском, слышал ее дыхание и ждал, когда она ослабит хватку.
Девчонка подыграла ему, и мальчик перевернул ее на землю, схватив за руки и прижав их к теплой сырой земле. Она ничего не сказала, зажмурив глаза, и как только он касался ее губ, ощущая жар дыхания и солоноватый вкус вяленой рыбы, сон обрывался. Дальше ничего не было, никогда – она умерла, как и многие в тот год из-за эпидемии. Рустам и его семья выжили, отец договорился, и им вкололи пустышку, вместо госвакцины. Вирус лишил старшего брата слуха в правом ухе, а Рустама наградил бесплодием, но они все остались живы. Никто и никогда не говорил про вакцины, большинство их делало беспрекословно по графику, и взрослые молчали, зная что-то, боясь рассказать детям, которых регулярно сканировали в школе. А разговорить ребенка и без препарата могла любая надзорная программа, верно считывавшая чувства и мысли школьника, учителю оставалось лишь нажать в нужную точку, которую укажет программа.
