Борис Петров
Адаптер
В пирамиду можно было попасть по подземному тоннелю, вход в который находился в неприметном двухэтажном сером здании, убогом памятнике архитектуры из железобетона, сохранившимся с прошлых времен. Памятная надпись на позеленевшей от старости медной плите у входа гласила, что здесь было главное управление ОВД по городу Голицыно. Что было раньше в том городе и было ли что-то на самом деле, не знал никто. Не трудно было узнать, что и это здание было новоделом, и никакого отделения ОВД в нем никогда не было – это был символ власти, как и площадь Правды, не требовавший подтверждения, не допускавший сомнения.
Что было на втором этаже знали немногие, в основном те, кто возвращался из пирамиды, совершив неположенное или испытав возвышенное эротическое возбуждение от истязательства приговоренного преступника. Система отслеживала это и на выходе из пирамиды таких неравнодушных горожан ждали офицеры полиции совести.
На первом этаже был вход в тоннель и терминал оплаты. Точно такой же был внутри пирамиды, но в нее пускали по предоплаченному билету на просмотр казни, желающие внутри могли расширить пакет и выбрать желанную пытку согласно прейскуранту. Таким образом город восполнял затраты на казнь и следственные мероприятия. Если сумма пожертвований неравнодушных горожан превышала фактический лимит, разница уходила на текущий ремонт в детсадах и школах, поэтому сколько бы ни было собрано денег, какие бы муки не испытал приговоренный к казни преступник – все шло на истинно благие цели, и каждая транзакция была «окрашена», и каждый горожанин, даже тот, кто не жертвовал, мог проследить течение средств и убедиться, что истина дороже денег, что нет лжи в правосудии и справедливости.
Рустам долго не мог войти в серое здание. Он боялся и понимал, что должен это сделать. И не потому, что об этом просил Беджан, не требуя от Рустама клятвы, а потому, что Рустам сам хотел этого. Площадь Правды и серое здание был,
точь-в-точь, как в соседнем городе третьего круга, куда их еще школьников возили на экскурсии из рабочего поселка. Даже зеленая медная плита была точно такой же, отличалось название города. Он переглянулся с Азин: девушка была бледная и подрагивала, в глазах стояли крупные слезы, а на уголках рта появился белый налет, будто бы еще немного, и она упадет в приступе падучей. Они понимали друг друга без слов, и Азин утвердилась в том, что этот красивый мужчина, такой, о котором она мечтала школьницей, гораздо ближе к ней, чем все ее клиенты, рожденные здесь или во втором круге. Сердце сжималось от мысли, что его скоро не станет, и нет, он не говорил ей об этом – она видела смерть в людях, ее научила бабушка. И это была одна из многих причин, почему она подписала контракт и уехала из родного поселка. В любом случае выбора у нее было мало, профориентирование в школе с двенадцати лет определило ей карьеру модели, суммируя интересы оглушенной гормонами девочки, качества тела и оценивая заложенные семьей предрасположенности. Никто не отговаривал Азин, тем более не проклинал, лишь отец просил ее запомнить, что она никому не должна и может делать выбор самостоятельно, без указки школьного алгоритма или воззвания попов к жертвенности.
Рустам читал надпись на плите, вспоминая, как они с отцом вместе с маленькой Самирой искали на карте этот город. От прадеда, а у него неизвестно откуда, сохранилась старая фотография карты. Отец учил их по звездам ориентироваться на местности, и они, еще дети, сами рассчитали, что такого города никогда не было в их краях. Наверное, и это был не Голицыно, а название взяли исходя из текущей политконъюнктуры. Удивительно, как одна надпись смогла всколыхнуть столько воспоминаний, открыть заново то, что Рустам давно забыл.
Он взял за руку Азин, она не хотела отпускать его одного, и они вошли внутрь. На первом этаже были такие же серые стены и лестница наверх. Ни дверей, ни других помещений, скрытых за потайными стенами, не было – широкий пустой холл с несущими колоннами и застарелым запахом подземелья. Справа стоял терминал, а в трех шагах от него железный люк с поржавевшей чугунной крышкой, выглядевшей ужасающе. Люк был широкий, в него без труда смогло бы провалиться два человека.
Рустам приложил браслет к терминалу, оплатив два билета. Система поприветствовала его, поблагодарив, что он откликнулся на сообщение о казни его родственницы. Открылся люк, беззвучно, как новый и хорошо смазанный механизм, слышен был далекий вздох пневмоцилиндра где-то очень глубоко под ними, и больше ничего. Из тоннеля потянуло прохладой и землей с нарастающей вонью затхлости.
Они спустились по узким ступеням. Рустам шел впереди, а Азин держалась за его плечи. Тоннель оказался земляным, без облицовки или залитого пола. Через каждые пять метров стояли опоры из полусгнивших деревянных балок, земля под ногами была мокрая и рыхлая, Азин приходилось часто выдергивать каблуки из этой гнилой топи. Но главное, в тоннеле было очень темно, и приходилось идти на ощупь. Детей всегда забавлял этот путь, ведь они еще не знали, что их ждет на другом конце, в самом центре величественной пирамиды.
Они вошли в пирамиду. Здесь были два горожанина, которые завидев новых посетителей, поспешно удалились. Посетитель мог стоять только у терминала, на котором была стальная панель с отпечатками ладоней для обратной связи. Желающий мог ощутить сотую часть боли, которую он заказал, убедиться, что его не обманывают. За терминалом был прозрачный бассейн с водой, в котором висел преступник, одетый в специальный костюм, окутанный десятками пружинных кабелей и гофрированных шлангов. Казалось, что это была кукла, настолько неподвижной она была до начала истязания.
Казнь длилась редко больше семи дней, и это тоже объяснялось волей Пророка, мудро рассудившего, что за семь дней человек способен искупить через боль свои грехи и переродиться. На самом деле мозг, не способный более к восстановлению, измученный пытками и инъекциями восстановителей, отключался, даря телу долгожданную смерть. Костюм был разработан много десятков лет назад, и нововведений не было. Не менялись и схемы пыток, во всем чувствовалось бережное отношение к традициям.
Внутри костюма были сотни игл, передающих точечные разряды высоковольтного напряжения по сложной схеме, для достижения нарастающего и бесконечного болевого шока, так называемого «бесконечного умирания». В рот, анус, женщинам в вагину, а мужчинам в мочевыводящий проток, вставлялись разнокалиберные электроды с шипами, способные создавать вращение на высокой скорости. Споры о том, чтобы вводить и женщинам тонкий острый электрод в мочевыводящий проток велись много десятилетий, пока Пророк не запретил поднимать эту тему, мудро указав, что положенного наказания достаточно для перерождения бессмертной души.
Рустам замер, не в силах отвести взгляда от неподвижного тела в аквариуме. Он вздохнул и приложил руки к железным ладоням. Тело в аквариуме дернулось и попыталось повернуться к ним. Азин вскрикнула, ей показалось, что она увидела глаза бедной женщины сквозь запотевшую от слез маску. И тут же на терминале высветилась последняя схема истязания: высокочастотные удары током и медленным тангенсальным вращением электрода с выдвинутыми лезвиями в анусе и вагине. Азин закрыла лицо руками и заревела, упав на колени. Рустама затошнило, точно также, как в детстве. Тогда его вырвало в тоннеле, а на выходе офицер полиции совести дал ему салфетку и стакан воды, похлопал по плечу и, смотря прямо в глаза, сказал: «Ты все правильно почувствовал. Не растеряй это в своем сердце».
Рустам ощутил легкий укол в ладонях, переросший в приятное тепло. Он бросился листать меню терминала. От перечня пыток кружилась голова, а от навязчивого прейскуранта, подмигивавшего ему, что его средств хватает на любую комбинацию, хотелось кричать. Он и кричал, но горло, отравленное токсином, издавало хриплый стон.
Вот оно! Он нашел эту вкладку, запрятанную так глубоко, чтобы человек устал, передумал. Схема «Помилование» была самой дорогой, такое мог себе позволить лишь очень богатый горожанин. Ниже шло предупреждение, что при выборе этой схемы придется побеседовать с полицией совести. Рустам, не задумываясь, подтвердил команду. Терминал семь раз переспросил, требуя новых подтверждений. Наконец, приняв все подтверждения, терминал списал со счета Беджана жизнь целой семьи третьего круга за четыре года и потребовал, чтобы Рустам приложил руки к железным ладоням. Он мог передать сообщение помилованному, но не больше 252 символов. Рустам попытался успокоиться, но у него тряслись руки. Азин еле стояла на ногах, держась за его плечи, сквозь слезы смотря на экран. Терминал показывал уровень пыток, оплаченных неравнодушными горожанами – за три дня он достиг максимального уровня, и тело считалось умершим двадцать семь раз.
– Почему они сообщают всегда через три дня после начала казни? – шепотом спросила Азин, задав их общий вопрос в пустоту.
Рустам взял себя в руки и медленно, двумя пальцами стал писать, обдумывая каждое слово: «Я все сделал. Простите, что не мог раньше. Беджан».
Тело в аквариуме зашевелилось, казалось, что женщина хочет выбраться из аквариума. Вскоре она успокоилась, и на экране появилась лицо изможденной болью и нестерпимой мукой женщины. И она улыбалась, что-то шепча, повторяя одно и то же.
– Она благодарит тебя. Она благодарит за Мару, – прочитала Азин и закрыла лицо руками. – Кончай, кончай! Пожалуйста, быстрее!
Она завыла, и Рустам, зажмурившись, приложил руки к железным ладоням. В него ударил высоковольтный ток, в глазах потемнело, а ладони стали привариваться к железу. Но он устоял, не издав ни одного звука. Лицо на экране подернулось, женщина широко открыла глаза и застыла, улыбка так и осталась на ее губах, а из глаз ручьями текли слезы, выпуская на свободу последние искорки жизни. Она была мертва, а Рустам еще долго терпел боль, не желая выдернуть ладони из капкана, сбежать, струсить. Азин обняла его сзади, и частица боли перешла в нее. Она тяжело дышала, ничего не видя залитыми слезами глазами. Она никогда не забудет этого, не забудет эту боль, переходящую от рук, от кончиков пальцев в самое сердце, не забудет ту ненависть ко всему, что связано с этим городом, с этой страной, с этими людьми, платившими за муки бедной женщины, не забудет Рустама, у которого из ожогов текла густая потемневшая кровь, перемешанная с желтой лимфой и расплавленным жиром, не забудет запах паленого мяса, его плоти, добровольной жертвы ради чужого человека. И она никогда не сдаст его, пусть они ее разрежут на куски, сожрут ее мясо у нее на глазах!
24. Море
– Попробуйте осторожно поднять руки, но не отрывайте ладони, – медработник склонился над железными ладонями, изготовившись лазерным скальпелем срезать пригоревшую кожу. – Будет больно, по протоколу мы не можем вам пока ввести обезболивающее.
Рустам кивнул и натянул кожу на пальцах, постепенно напрягая ладони. Дойдя до предела боли, он шумно задышал. Медработник без лишних слов срезал лучом часть кожи, и Рустама пронзила огненная боль, от которой невозможно было спрятаться. Он едва не потерял сознание, если бы не Азин, державшая его за плечи, он бы рухнул на пол. Освобожденные ладони залили пеной, и стало немного легче.
– У вас серьезный ожог, но вам не стоит переживать. Заражения быть не должно. Мы это сейчас проверим на медстанции. Можете ли вы идти, или стоит вызвать кресло-каталку? – медработник внимательно следил за лицом Рустама, отмечая что-то в планшете. Второй медработник залил железные ладони серым составом, который тут же зашипел и забулькал. Смотреть на то, как спокойно, кусочек за кусочком счищают его кожу, Рустаму было противно. Он повернулся к выходу и, держа ладони к верху, как указал медработник, спотыкаясь, пошел в тоннель. Азин вела его под руку, принимая большую часть веса на себя, когда Рустам терял равновесие. Боль была постоянная, и от нее сильно кружилась голова.
На первом этаже их ждал офицер полиции совести. На его бесстрастном бледном лице нельзя было угадать ничего, он был как статуя в парке, которая могла менять форму и вести недолгие философские разговоры. Медстанция находилась на втором этаже. Здесь было множество кабинетов с безликими серыми дверями, на которых не было даже цифровых табличек, лишь массивные допотопные валидаторы с яркими красными лампочками. Офицер остался ждать снаружи, сохраняя тайну пациента. При желании он мог оформить доступ на процедуру, но это надо было делать заранее.
Медстанция была обшарпанная и такая же старая, как и все в этом здании. Рустаму стало легче, у него дома в поселке была точно такая же. Азин осталась с ним, она села на кушетку, с тревогой следя за Рустамом, неуклюже, без помощи рук, садившимся в кресло.
Робот без лишних предупреждений зафиксировал ремнями ноги и грудь. Панели для ладоней скрылись, выдвинулся чуть вдавленный подлокотник, на который можно было положить кисти рук. Подлокотник был ледяным, и боль слегка утихла. Медработник аккуратно закатал рукава пиджака и сорочки и вставил катетер в левую руку. К голове и ногам присоединили множество датчиков, Рустам улыбнулся Азин, представив, как смешно он выглядит с закатанными брюками и пиджаком, как мальчишка, которого поймали и посадили делать прививки, Азин не улыбалась. Ее лицо стало очень бледным, губы подрагивали, а в глазах набухали слезы, которые она тут же вытирала рукой, не разрешая себе плакать. Ей было холодно, и она дрожала, с трудом дыша. Второй медработник о чем-то поговорил с ней в полголоса, Рустам и не пытался разобрать слов. Отвлекшись на монитор и работу врача, он не заметил, что Азин сделали укол. Она прилегла на кушетку и смотрела широко открытыми глазами в потолок, не двигаясь и почти не дыша, будто бы ее заморозили.
– Заражения нет, как и мы предполагали, – медработник читал лог анализатора.
–Сейчас я введу вам большую дозу обезболивающего, и начнем закрывать ожог. Не волнуйтесь, ваше сознание не будет нарушено, но после процедуры мы рекомендуем поехать домой. Вам пока лучше снизить двигательную активность.
Рустам кивнул и закрыл глаза. Вена напряглась, что-то инородное и густое влилось в него. Потом все исчезло, и он перестал чувствовать свои руки, ноги показались ему такими легкими, как облака, и сам он стал превращаться в облако пузырей. На ладони наложили сложную повязку, пальцы не сгибались, у него больше не было рук, но ощущение беспомощности не заботило его, лекарство подавило боль и зачистила все остальные чувства.
Закончив, медработник подтвердил команду, и медстанция убрала ремни. Потерянная свобода движения не волновала Рустама, он нехотя встал, смотря на Азин, продолжавшую неподвижно лежать. он сел рядом, она взяла его ладонь и приложила замотанную руку к груди. Медработники тактично вышли, дверь закрылась, и они остались одни.
– Знаешь, – Азин покосилась на дверь, потом на камеру, демонстративно отвернувшуюся в дальний угол. – Они заставляют нас. Я должна сегодня отправить рапорт о тебе.
Рустам пожал плечами, ему было все равно. Беджан предупреждал, что каждый его шаг будет под контролем, что он под следствием, и не стоит никому доверять. Об этом Рустам знал с детства, так их учил отец, что доверять можно только проверенным людям, но не забывать оставить место в своем сердце для того, кого полюбишь. И пусть он предаст, когда любишь по-настоящему – это не так важно.
– Я не хочу, но тогда они, – Азин задумалась, красивое лицо нахмурилось, сделав ее старше. – Мы напишем все вместе, как ты скажешь.
Рустам покачал головой и приложил палец к губам. Пальцы не гнулись, и получалось, будто бы он ее дразнит. Она улыбнулась, села и обняла за шею, стараясь не дотрагиваться до ладоней, боясь причинить боль.
Когда они вышли из медкабинета, на этаже был только офицер. Он держал пакет с перевязочным материалом и медикаментами. Кивнув на дальний кабинет, он пошел впереди. В кабинете не было ничего, кроме стола, четырех стульев и камеры под потолком точно в центре комнаты. Офицер сел за стол, отодвинув от себя монитор терминала, жестом пригласив их сесть на любое место. Рустам и Азин сели напротив него, ожидая вопросов.
– Беджан Каримович, вы совершили верный поступок. Вы даже не представляете, насколько правоверным было ваше решение. И я вас ждал, пускай система определяла вероятность вашего прихода менее 20%, – офицер приложил руку к сердцу и склонил голову. – Наверное, вас удивляют мои слова. Все привыкли к тому, что полиция совести карает. Мало кто знает, но основной смысл казни в милосердии. Нет, не удивляйтесь этому. Пророк был бесконечно мудр и наделил нас, грешников, властью и волей наказывать и миловать. И именно в милосердии должно было проявиться истинное понимание веры – этого хотел от нас Пророк – это требует от нас Бог!
Голос его возвысился, офицер закрыл глаза и, сложив ладони у солнечного сплетения, прошептал короткую хвалу Аллаху. Азин смотрела на него широко открытыми глазами, еще немного, и она, как малыш, открыла бы рот от удивления. У нее был опыт общения с полицией совести, и в основном это была повинность, когда ее во искупление греха брали на «корпоративы», отработку, за которую никто не платил. Ей везло, и ее не били, как бывало у других девушек, у нее была классическая программа групповухи, причем чаще ее заказывали женщины, не боясь гнева Господа. Одна девушка ей рассказала, что нашарила в планшете одного полицейского, когда все уже спали, что грехопадение было для них обязанностью. Там было много всего, но она запомнила только то, что полиция совести должна была испытать грех, пропустить через себя, чтобы лучше бороться с ним, чтобы найти верные слова, дать руку помощи грешнику и вырвать его из тьмы. Азин видела, что этот офицер был другой, те, кто заказывали «корпоративы», смотрели иначе, и в лице явно проступала гримаса порока, как у большинства ее клиентов.
– Так вот, Пророк требует от нас милосердия. Помилование, к сожалению, настолько редко, что за всю свою службу я ни разу его не встречал. А я служу уже более пятидесяти лет, – офицер вздохнул. – В основном приходят убивать, и чем выше стоял преступник, тем слаще истязать приговоренного к казни. Родственники приходят нечасто, а если и приходят, то нет более лютого садиста. Я никак не могу понять, откуда в людях столько ненависти. Мы живем в благословенное время, когда нет войн, когда нет голода, и каждый может быть полезен, и каждый полезен, и его вклад ценен и ценится обществом. И Пророк все это предвидел, решив испытать людей, дать им в руки орудие возмездия, превратившееся в орудие мести. Я преклоняюсь перед вами, Беджан Каримович. Благодаря вам мы, грешники с рождения, на малый шаг, пускай и незаметный, но стали ближе к Богу, стали достойнее любви Аллаха.
Он встал и низко поклонился Рустаму, потом Азин. Девушка вспыхнула и охнула, от удивления. Офицер сел и впервые улыбнулся. Далось ему это тяжело, возможно, он не улыбался много-много лет.
– Не удивляйтесь, милая девушка. Я знаю, кто вы и кем работаете, но это не дает мне право презирать вас или осуждать. Каждый выполняет свое предназначение, которое было начертано Пророком, исполняющим власть Бога. Пророк говорил, что женщина способна уничтожить мужа, но она способна и спасти его, возвысить и направить на свершение. Поэтому я благодарю и вас, пускай ваш союз продлится слишком мало, для ваших любящих сердец.
– Как вы узнали? – шепотом спросила Азин.
– Я все о вас знаю, даже то, о чем вы не догадываетесь, – офицер похлопал по монитору и с явным омерзением придвинул его плотнее к стене. – Но я вижу вас, вижу ваши глаза, вижу то, что говорит ваше тело, что не смеют при всех прошептать ваши губы. Я видел много людей, и в каждом я находил фальшь и правду, у всех по-разному. Послушайте моего совета, у вас осталось мало времени друг для друга – уезжайте на море. Это разрешено, вы не покинете первого круга, но сможете на время вырваться из этого города. Беджан Каримович, вы знаете, что находитесь под следствием, и ваш арест уже назначен. К счастью, юридическая процедура крепче любого камня, и вы еще можете быть условно свободным. Потом вас ждет суд и наказание. Боюсь, что вы займете место здесь, но кто знает. Мы не можем найти вашу жену, в городе ее нет, и в родовом имении на Азовском море тоже, хотя вы и указали это место. Мы проверили и никого не нашли. Не знаю, какую игру вы ведете, и если честно не хочу знать. Вы навсегда для меня останетесь истинным праведником, а другие преступления слишком ничтожны перед этим. Не держите зла на нас, мы исполняем наш долг, наше предназначение.
Рустам кивнул и улыбнулся. Офицер был похож на старого муллу, жившего в их поселке и работавшего дворником. Этого старика изгнали из третьего круга за проповеди, которые он любил устраивать вне мечети, собирая слушателей в парке или на берегу реки. Они даже внешне были похожи: высокие, худощавые, с острым лицом, похожим на хищную птицу, строгими и колючими глазами, в которых могли родиться любопытство, радость и искренняя благодарность.
– Не смею вас больше задерживать. Хочу напоследок показать вам чудо веры. Идемте со мной, город не забудет этого никогда.
На площади Правды толпился народ, от операторов и журналистов в блестящих костюмах не было прохода. Все снимали, восторженно восклицали в камеру, показывая на пирамиду. Офицер вывел Рустама и Азин с черного хода, проведя через дежуривших операторов, ожидавших, когда выйдут герои дня. Удивительно, но никто не обратил на них внимания. Затерявшись в толпе зевак, они увидели, что площадь Правды изменилась. Пирамида горела белым пламенем, на ее гранях больше не было отражений заповедей Пророка, и на каждой грани появилась новая заповедь.
Заповедь №13: «Нет большей добродетели, чем милосердие. Аллах вложил в руки ваши орудия возмездия, но не для того, чтобы вы множили боль человеческую, ибо принятие чужого греха, искупление его своей болью не ставит вас выше грешника, не делает вас истинным праведником, но примером вашим, милосердием вашим, дарует грешнику истинный свет добра, истинный свет веры, помогающий всем нам выбраться из тьмы и стать ближе к Богу, выполнить волю Аллаха».
Ужин застыл на столе мраморной гладью жира, шампанское нагрелось и выдохлось, обиженное столь вопиющей невнимательностью к себе, старомодные светильники приглушили свет, получив команду от контроллера, что хозяева задремали.
Они лежали на диване, изможденные и расслабленные после душа. Сколько они стояли под водой, не двигаясь, смотря друг другу в глаза, застывая в долгом замедленном поцелуе, неведущим ни к чему, кроме накатывающей со спины усталости, полчаса или больше, пока тело не стало замерзать из-за сквозняка, устроенного нагнетательным клапаном, желавшим прокачать сквозь небольшой номер сотни кубометров чистого воздуха. Потом они мыли друг друга, до боли в кожи, до пунцово-красных полос от жесткой мочалки, не понимая, не в состоянии остановиться и перестать делать больно, в желании смыть с любимого всю грязь, мерзость и порок, которые облепили их, вгрызлись в самое нутро, разорвав кожу, разорвав защиту на уродливые беспомощные лоскуты. Полотенце жгло, забирая спасительную влагу, пижама резала кожу, впиваясь швами и иглами, которых на самом деле не было.
– Надо поесть, – прошептала Азин, поднимая заплаканное лицо с его груди. Рустам моргнул и надолго закрыл глаза. Она опять задремала и, резко дернувшись всем телом во сне, проснулась. – Я не могу встать. Спихни меня на пол.
Азин слабо улыбнулась, поймав такую же улыбку на его лице. Рустам сел, крепко прижимая к себе Азин. Губы тянулись друг к другу, руки прижимали тело все сильнее. Они остановились, когда перестало хватать воздуха.
Холодная еда оказалась необычайно вкусной. Они ели молча, запихивая большие куски в рот, Азин давилась, но брала больше и больше.
Грязные тарелки и пустая бутылка так и остались на журнальном столике, Азин ничего не убрала. С закрытыми глазами, спотыкаясь о мебель и чуть не упав, они легли в кровать. Она стянула пижаму сначала с него, потом с себя, дрожа от нетерпения, чувствуя в себе его жгучее болезненное желание. Она не разрешала ему двигаться, прижав руки к кровати, накрывая водопадом мокрых, пахнущих цветами, волос, кусая губы и язык, вскрикивая от его укусов и не переставая двигаться быстрее, еще быстрее, пока не заломило поясницу, а ноги не отяжелели от нагрузки, не стали неподвижными. Он кончил первый, извергнув горячее семя, заставлявшее двигаться медленнее, крепче стискивая ногами его, вдавливая в кровать, боясь, что оно исчезнет, ускользнет, сбежит. Две жаркие волны накрыли Азин, забирая последние силы. Они так и уснули в последнем поцелуе.
Она забыла отправить рапорт, и утром их разбудил требовательный сигнал ее браслета. Куратор угрожал ей, требуя отправить рапорт немедленно. Азин знала цену этим угрозам, которые быстро переходили в задержание и допрос с применением спецсредств. Девочки рассказывали, что это страшный аппарат, из которого торчат кабели с электродами. Все рассказывали, что такую долгую и непрекращающуюся боль не мог выдержать ни один человек, какая бы не была у него сила воли.
– Давай напишем вместе, а? – предложила Азин, открывая на терминале свой профиль, где горели красным угрозы. – Ты только сядь подальше, чтобы камера тебя не засекла.
Рустам передвинул кресло и сел у двери. Слабость от вчерашнего дня не прошла, а стала постоянной, давящей на голову и сжимающей все тело, парализуя мышцы. Азин сидела бледная и напряженная, красивое лицо хмурилось, а пальцы дрожали.
– Я напишу, что ты импотент и любишь смотреть, как я мастурбирую. Ты же должен быть скопцом, да? – она посмотрела на Рустама, он кивнул, криво усмехнувшись. – А еще я должна доказать, что должна была пойти с тобой на казнь. В мои услуги это не входит, я имела право отказаться. Что мне написать?
Рустам задумался, вспоминая Беджана. Он слишком плохо изучил его характер, присланной характеристики было мало. Каким же был Беджан, и каким может быть он? Рустам вспоминал, представляя Беджана в этой комнате рядом с Азин, и хотя он был полной копией Беджана, едкая ревность скользнула в его сердце. Рустам хлопнул кулаком в ладонь, потом еще и еще.
– Ага, поняла. Напишу, что ты меня бил, что у тебя были срывы и ты меня бил мокрым полотенцем, – пальцы весело запрыгали на экране, Азин улыбалась, а Рустам смотрел на нее со страхом. Как она могла так легко говорить об этом? Азин поймала его взгляд и покачала головой. – Ты никогда бы так со мной не поступил, я знаю. Но такое было со мной и не раз. Все покрывает медстраховка: лечение и выплату за моральный ущерб. Многие девочки сами провоцируют это, выплата хорошая, да и клиент сам доплачивает. Ты даже не представляешь, сколько садистов, и мы на этом зарабатываем.
Рустам покачал головой и тяжело вздохнул. Он принял решение, но ему надо было разобраться в юридических хитросплетениях ее контракта. Пока ничего говорить Азин не будет, пока не узнает точно, на что он имел право. Азин дописала и отправила рапорт. Застыв у экрана, она ждала подтверждения. Оно пришло быстро, и она стала отвечать на дополнительные вопросы, составленные не программой, нет, машина не способна была на такое гнусное любопытство.
Завтракали они в аэропорту. Совет офицера был самым верным решением, и в профиле Беджана уже ждали билеты для него и Азин. Аэропорт располагался за первым кругом в охраняемой зоне, куда и случайная птица не долетит.
Борт до Краснодара летал ежедневно. Бизнес-джеты из прошлого века работали без сбоев, поддерживаемые бездонными складами запчастей. Других самолетов не было, за исключением военной авиации. Населению не разрешалось покидать свой круг без необходимости или распоряжения, поэтому все рабочие воздушные судна отдали военным. В бизнес-джетах летали в основном многочисленные родственники знатных родов, мигрируя из одной резиденции в другую, от Азовского моря на Алтай или озера Карелии. Черное море, как и Балтийское, были отданы военным. Ожидание войны заставляло защищать территорию на море и суше, закрывать небо от случайных самолетов или грузовых дронов.
Азин выбрала места в последнем ряду, подальше от всех напудренных и раскрашенных дам, транспортировавших изнеженные белые тела на море. Азовское море почти полностью было перестроено, переделано под курорт, защищенный шестью каскадами заграждений. Враг не смог бы прорваться сюда, даже если войдет в Черное море и пробьется сквозь защитную стену из крейсеров и подводных лодок. Азин была единственная, кто надела чадру и хиджаб. Знатные женщины, приходившиеся женами, дочерьми и любовницами, что могло быть одновременно, высшему свету, потомкам апостолов, уже в аэропорту забывали про веру и благовоспитанность, облачаясь в короткие полупрозрачные платья, сверкая голыми ногами с блестящим тональным кремом, цокая каблуками по мраморным плитам аэропорта, не стесняясь показывать тонкое белье и полуоткрытый рот, раскрывающий врата похоти и разврата. Азин видела многих своих коллег, но по правилам они делали вид, что не знают друг друга.
Ни Рустам, ни Азин никогда не летали на самолете. У Азин не было до этого таких богатых клиентов, и это ее не особо расстраивало. Взлет был подобен рождению или смерти, а затем воскрешению. Им было страшно, как и остальным, летавшим не в первый раз. Самолет трясло, он скрипел, готовый развалиться прямо в воздухе. Главы родов или их потомки никогда не летали самолетами, отправляясь в свои резиденции на специальных автобусах, переделанных для нескольких человек в удобные комнаты с диванами и кроватями, летали те, у кого были деньги и кого было не так жалко. Бизнес-джеты падали редко, но это был неизбежный процесс умирания надежной техники, а новую Пророк запретил создавать, как и многое другое, способное нарушить баланс и гармонию единой структуры страны, разорвать нерушимые связи общества и государства.
В аэропорту Краснодара, когда-то большого города, их ждали личные машины. Рустам и Азин уехали последние, следя за уезжавшими с летного поля роскошными машинами с живыми водителями, сидевшими на водительском кресле для красоты и следуя традициям, машину по маршруту все равно вел робот. Летное поле дышало историей: потемневшее и потрескавшееся, искореженное в дальних участках, с руинами из брошенных самолетов, величественных гигантов, напоминавших летающий дом. Их бизнес-джет, где летело двенадцать человек, смотрелся жалким и последним чудом выжившим птенцом, у которого нет ни папы, ни мамы, ни гнезда, ни какого будущего.
