Анна Вик
Легенда Провидца
Audaces fortuna juvat (лат. поговорка – «смелым судьба помогает»), – за несколько дней до предполагаемого Ромулом и Кассианом переворота заметил старик серьезно. – Я верю в ваше дело. И в ваш план, хотя он и довольно дерзок, я должен признать.
Разумеется, помимо него, в дело было посвящено еще несколько человек из университета. Ведь даже как минимум то, что он находился недалеко от Форума, играло немаловажную роль. Разрешить молодежи выйти и поддержать своих однокурсников было лучшей помощью со стороны руководства учебного заведения, которую оно и обязалось оказать.
Да я так это, уже от нервов скорее, – виновато пробормотал в ответ Кассиан. – Ты же знаешь, что я переживаю, что ничего не срастется....
Дорогой мой, за нами пойдет половина Рима, я это могу с уверенностью сейчас сказать. Посмотри на них, – Ромул положил руку на худое, но из-за плотной тоги таким не казавшееся, плечо Кассиана. Жестом он указал как бы на «все». – Люди голодны до нового. Времена великих завоеваний уже в прошлом. Мы живем не как победители, а как рабы… Рабы Максимиана с его прихотями и рабы наших собственных низменных желаний. Нам нужно двигаться дальше, и все это знают. Но, как и ты сам говорил, для этого движения необходимо «что-то», «кто-то». Сила. Которая течет в жилах нашей молодой крови.
Вот чего-чего, так красноречия у тебя все-таки не отнять, – ухмыльнулся Кассиан. – Дар, просто дар, иначе не сказать. Так мои же слова поменять местами и красиво мне в уши залить… Спасибо, теперь мне и правда еще больше верится, что у нас все получится.
Так или иначе, alea jacta est, (лат. – «жребий брошен») – улыбнулся в ответ Ромул. – Должно получиться, все нам говорит об этом. Я ходил к весталкам…
Тем, что учатся неподалеку или настоящим? – приподнял бровь Кассиан. И, хотя сам он мало верил в предсказания, молодой человек не мог устоять перед желанием все же узнать, что сказали по поводу их намерений слуги богини Весты.
Конечно же, настоящим, которые обитают в храме, а не в Школе. В Школе, как мы знаем, едва ли кто из девчонок верно предскажет грядущий дождь, – Ромул посмотрел в сторону, будто пытаясь увидеть сквозь несколько кварталов территорию Школы с ее обитательницами, манившими его даже в такой ответственный день. – Так вот, они сообщили мне обнадеживающие вещи. Помимо того, что у нас все должно выйти со свержением Максимиана, в период моего пребывания в качестве императора Рима случится, согласно им, что-то еще невероятно важное.
Это они о какой-то войне? Или освоении новых территорий? – Кассиан остановился возле продавца сладостями. Ему вдруг срочно захотелось чего-нибудь вкусного. Он не ел с самого утра, но теперь не хотел набивать желудок плотной пищей, а для работы головы любимый засахаренный изюм подходил вполне себе.
Я тоже подумал так, – улыбка Ромула вдруг померкла. – Но это будет чем-то другим. Пока не знаю чем.
Почему же ты не выяснил? – Кассиан расплатился за изюм, и они двинулись прогулочным шагом дальше, сворачивая на дорогу, ведущую к форуму. Время у них еще было.
Опять принимаешь меня за дурачка! – помотал головой Ромул. – Конечно же, я спросил, что еще могло бы произойти из столь серьезного, но они наотрез отказались мне рассказывать. Сказали, что сами прибудут к нам через месяц. И добавили, чтобы ты был со мной, когда одна из них приедет.
Я? – от удивления друг даже поперхнулся. – Откуда они узнали про меня? Что-то не припомню, чтобы я хоть раз их навещал.
Кассиан, однако, подозревал, что прознали они про него из-за его собственной матери. Она была буквально помешана на подобных вещах. Да и верила помимо слов каких-то неизвестных женщин-весталок, словам всех вокруг. Всех вокруг, кроме собственного сына, одного из немногих людей, бескорыстно желавшего ей добра и видевшего зачастую намного больше обладавших Даром.
Да, именно с тобой. Откуда-то им известно твое полное имя, представляешь! – Ромул покачал головой. – И полное имя твоего отца, они назвали его в подтверждение того, что ты, Кассиан, именно тот, кто им нужен.
Кассиан вздрогнул. Имя Гай Мектатор Руфус было одним из неприятнейших для него во всей Империи. Убивший собственную мать во время очередного пиршества с друзьями, Гай Мектатор, только вернувшийся тогда с позорнейшей военной перепалки Максимиана с восставшими регионами (ибо, по секрету отец Кассиану однажды Император даже признался, Рим заплатил больше, чем когда-либо, просто за молчание о поражении), он даже не почувствовал вины за содеянное. Во время суда этот человек все еще, казалось, был пьян, нес какую-то околесицу и смеялся невесть из-за чего.
«Кажется, это полное помешательство» – подумал тогда Кассиан, но так и не нашел подтверждения своей догадке. Как и не нашли занимавшиеся делом отца люди. Потому что речи, которые Гай Мектатор произнес в самом конце процесса, повергли всех в ужас. Он будто бы моментально тогда протрезвел и высказал всю скопившуюся в его душе боль и обиду:
«Эта женщина привязывала меня, словно собаку, когда я был еще совсем немощным, говоря, что я должен научиться хорошо себя вести, прежде чем меня можно было допустить до игр с другими детьми, потому как мы, как и любые дети в свое время, что-то порою не делили и дрались. И я сидел, голодный и несчастный, до наступления ночи. Она отвязывала меня только перед отходом ко сну, а иногда и вовсе забывала это сделать. Я помню, что однажды ночью у меня так сильно свело желудок, что я набросился зубами на веревку, помню, какой отвратительно соленой она оказалась на вкус. В зубах моих скрипели частички пыли, и я плакал, выл, но мать игнорировала все. Она просто спала крепким сном.
Мой младший брат получал все, что хотел, а меня иногда даже не выпускали на свободу. Это называется равенством? Где же ты, о, великая Минерва, покровительница правосудия, давшая мне в этой жизни лишь самые малые крохи, которым я никогда так и не смог насытить свое и без того худое и некрасивое оттого тело и такую же мелкую и жалкую душонку?
Я не заслужил ни денег, ни славы, ни умной жены, ни ребенка. Мой сын воздыхает по своим учителям, мое единственное наследие сидит и читает с восхода до заката, ему не интересен отец и то, что он, несчастный, упустил в этой жизни… Он не испытывает сострадания. Он лучше пойдет в теплые объятия какого-нибудь старика, не так ли, Кассиан?!»
Кассиан тогда покраснел. Он действительно в то время много внимания обращал на мужчин, особенно старших. Во время учебы в высшем же учебном заведении желания его уже поутихли, и с момента наступления совершеннолетия намного больше молодой человек стал наблюдать за женщинами.
«Молчишь, молчишь… Щенок. Ни галльской девки с тобой обсудить нельзя, ни Императора дерьмом не обольешь в шутку, кто ж знает, может, ты побежишь ему об этом рассказывать?! Горько мне, горько, – Гай засмеялся и в то же время в глазах его появились слезы. – Я никогда не хотел сделать за свою жизнь чего-то невероятно важного. Но я и думать не думал, что в ней я окажусь настолько неважным. И мать свою, эту дуру, такую же рыжую, как и я, и ты, сынок, я убил потому, что она просто сказала правду. Посмотрела на меня, и сказала, какое я ничтожество. Знаете, и тогда говорила не просто женщина. В ней кричало мне в лицо прямо-таки все: веснушки ее эти огромные, по всей мерзкой роже, глаза наглые, зеленые, морщины ее уродливые, все виды повидавшие… Я и не выдержал. Потому что нечего было ей это самое… Слова такие вообще в своей дурьей башке иметь.
Отжила свое. И я отжил, видимо».
И после этих слов всем стало совершенно ясно, что человек этот совершил преступление вполне себе осознанно. Посему он был казнен прямо на Форуме в тот же вечер. Мать Кассиана не испытывала особенной печали по этому поводу – ведь горячая любовь, которой она когда-то болела по отношению к Гаю давно угасла, уступив место презрению и скуке в течение проводимого вместе времени. А уж после случившегося к мужу эта женщина, хотя и не особо умная, испытывала искреннее отвращение, осмысленное, спокойное отвращение, которое Кассиан мог ожидать от кого угодно, но только не от Флавии (таково было фамильное имя матери юноши). От нее он ждал истерик, громких возгласов и ругательств, но получил просто несколько колких фразочек и двухдневное распитие вина в компании его же самого и нескольких подруг.
Ее собственный отец, дедушка Кассиана, происходивший из рода Флавиев, был настолько богат, что мог обеспечить и дочери, и внуку безбедное существование до конца своих дней, что давало им обоим повод расслабиться в финансовых делах основательно. Они не считали свои расходы, хотя, как подозревал Кассиан, однажды им все же пришлось бы начать это делать, как минимум после смерти пожилого Флавия.
Об отце же после его казни юноша особенно и старался и не думать. Слишком много других дел требовали внимания молодого Руфуса. Но вот, спустя пять лет, собственный лучший друг напомнил ему об одном из неприятнейших и слабейших, по его мнению, людей. И в секунду перед глазами пронеслись все эти сцены пьяных похождений отца, женщин, приходивших в дом во время отсутствия Флавии, пощечины матери и ему самому «за непослушание»; и в эту же секунду ему захотелось ударить что-нибудь своей немускулистой рукой, в которой внезапно в момент появились силы, сравнимые с Геркулесовыми, как показалось тогда Кассиану.
– Откуда этим женщинам известно мое происхождение? – зло спросил он, в тот же момент начиная ощущать, как сироп от изюма уже начинал таять, и оттого ладони его стали все липкими. Как и любые другие люди, Кассиан это ощущение очень не любил, но еще сильнее ему не нравилось то, что с ним ему еще придется ходить и дальше, так как они уже приблизились к Форуму.
– Ты спрашиваешь меня? – ухмыльнулся Ромул в ответ. Его ясные, как небо над их головами, голубые глаза, смотрели на него с легкой укоризной за неуместное раздражение. – Так или иначе, друг мой, нам нужно будет с ними побеседовать. Потому что я этим вопросом отныне сильно озадачен.
Кассиан лишь кивнул в ответ. Он не мог отказать, ибо от этого могла зависеть судьба всей Империи, нового мира, который они собирались строить вместе с Ромулом.
Приближаясь к заполненной народом площади и проходя мимо конной бронзовой статуи Домициана, Кассиан все же не смог отбросить мысли об отце, казненного неподалеку, прямо в нескольких pertica (с лат. «шест» = 3 м.) от того пути, которым он сейчас следовал с лучшим другом.
«Только наш путь, что на этом Форуме, что жизненный, будет более долгим и более сложным. Наверное, проще было сделать так, как ты, да, Гай? – спросил он мысленно дух отца, явно обитавший неподалеку вместе с духами других, встретивших также конец своего жизненного пути здесь. – Просто взять и обидеться, сдаться? Ты считал меня тогда ничтожным извращенцем, но, посмотри, что я делаю сейчас!.. Я делаю то, что тебе с твоим хваленым «мужеством» никогда не было бы по зубам!»
Кассиан в глубине души знал, что ведет себя как ребенок, причем странный ребенок, ведущий диалог с усопшими, но не хотел останавливаться. В те трудные минуты ему нужно было хоть как-то отвлечься от волнения, которое, несомненно, могло бы его целиком захватить, не оставив места и крупице здравого смысла. А ее самую как раз и нужно было беречь…
Потому как день Торжества Справедливости стал впоследствии одним из самых судьбоносных в жизнях Кассиана Руфуса и Ромула.
***
Нам всегда так легко рассуждать о препятствиях, что мы уже преодолели. По сравнению с будущими планками все «перепрыгнутые» нами кажутся такими низкими и такими далекими. Мы уже смотрим вперед, вдаль, иногда наше новое испытание едва-едва виднеется на горизонте, но оно уже кажется нам непохожим на все предыдущие, чем-то ведущим нас поистине к настоящему удовлетворению жизнью. Но вот и оно позади, и все начинается заново…
Так, Кассиан с Ромулом уже на третий день пира решили, что дела более важные ждут их внимания, и потому, посовещавшись, они оставили остальных гостей праздновать, а сами отправились в кабинет Ромула для спокойной беседы.
– Ну и что же, ты доволен? – Кассиан задал глупый вопрос, но ему так хотелось его задать с самого момента переворота.
Император Максимиан был свергнут и заточен, самая его роскошная загородная вилла была отдана нуждающимся семьям (на первое время, потому как затем Ромул думал здание разбить на несколько частей и устроить в одной из них некое развлекательное помещение с магазинами на всех этажах). Сами же Ромул и Кассиан остановились в другой, в той, что была поменьше и поскромнее. Статус Сената было решено сделать таким же, как и при Марке Аврелии, последнем, по мнению Кассиана и Ромула великом Императоре.
Ведь именно этот человек однажды и отменил рабство, казалось бы, столь необходимый и ценный ресурс во все времена Рима. Аргументировал он это, однако, умело в свое время, объясняя, что только с правильными понятиями о свободе и о работе в сознании всех жителей Империи возможно ее нормальное развитие.
Марк был прекрасным философом, хотя и в своеобразном понимании, и законодателем, что не сделало, однако такими же мудрыми, как и он сам, его сторонников на разных концах Империи. Трудности из-за его нововведения возникли сразу же, ведь кому же хочется терять бесплатную рабочую силу, если можно слукавить и позволить своим рабам достроить виллу или городскую арену? Гнев Императора, тем более, не был таким ужасным, потому что старик уже начал иметь проблемы со здоровьем, а через какое-то времени по слабости иммунитета и по несчастию оказаться рядом с зараженными, он умер от бубонной чумы.
Ромул, согласно плану Кассиана и его самого, на время становился Императором, затем надеясь, сохраняя какое-то положение в управлении Империей, перейти в генералы и заняться поплотнее вопросами армии. Он никогда не грезил оставаться на одном месте в Риме, мечтая путешествовать, завоевывая Риму новые земли и славу, а также народную любовь. Ромул знал, что жизнь политика отнюдь была не про него.
– Конечно, я доволен, – в ответ улыбнулся юноша, подойдя к окну своего кабинета. Несмотря на то, что он рос в довольно-таки богатой и благополучной семье, о подобном жилище и его местоположении Ромул и мечтать не мог. Из окна открывался вид на, как ему тогда казалось в сумерках, бескрайний сад, ароматы из которого пьянили не хуже сицилийского вина. – Но, как я уже говорил тебе, мне нужен соправитель или преемник. И как можно скорее.
– На счет преемника не беспокойся – думаю, сейчас тебе не составит труда найти себе невесту. Любая матрона с радостью станет твоей женой. А любая другая станет любовницей, – заметил Кассиан.
«-Хотя и до этого он не знал недостатка в женском внимании, – подумал он про себя. – Чего-чего, а умения красиво говорить и располагать к себе у него не отнять. Ну, поэтому, именно он, собственно, сейчас владеет этой виллой, а не я. Но смог бы я стать таким обаятельным, если бы захотел?
– Но ведь ты же не захотел! – упрекнул его собственный второй голос, который он решил особо не слушать, потому как голос правды ему всегда портил немного восприятие мира и аппетит».
– Это я знаю, – быстро ответил Ромул, слегка с недовольством. – Но ты прекрасно знаешь, что я не об этом. Точно тебе говорю, дольше пяти лет я не протяну…
– Пять?! – воскликнул Кассиан, начавший ощущать нешуточную тревогу. – У нас шла речь о десяти, хотя бы…
– Нет, Кассиан, – помотал головой Ромул. – Я говорил тебе, что готов помочь в завоевании власти. Потому что знал, что это необходимо. Но я сразу предупреждал, что для меня это слишком, что я не готов отказаться от жизни простого гражданина ради всего этого… Те десять, о которых у нас как-то с тобой шел разговор – это общее время моего присутствия у власти.
– Так, – голова Кассиана продолжала кружиться от затянувшегося лично для него празднования. Мыслительный процесс в ней все еще восстанавливался, кусочек за кусочком. – Но что же прикажешь делать мне?
– Править, править вместе со мной, – Ромул подошел к Кассиану и указал на надпись на предплечье. Она гласила «сильнее слов»– Ты помнишь, как мы сделали с тобой эти татуировки?
– Конечно, помню, – лицо Кассиана на миг просияло от приятных воспоминаний. Тогда, в беззаботные первые учебные дни, они с подпития пошли искать приключений на свою голову. Разумеется, сам он их вовсе не хотел – слишком был осторожен в связи с плачевными «приключениями» своего отца – но вот за Ромулом необходимо было приглянуть, во всяком случае, так Кассиан себя настраивал в первые минуты их гуляний.
Затем же в голове всплывали лишь мутные образы баров и очень грязных (причем во всех смыслах) местечек, странных людей, мужчин и женщин, видимо, забывших о том, что они были ими и решивших на время спуститься в своем развитии на уровень животных. Проснулся же он на следующее утро с жутким желанием пить и сделать что-нибудь с невыносимо болящей головой и еще одним местом… Предплечьем с набитой на ней татуировкой «поступки». Очень долго он гадал, что же все-таки это слово значило для него предыдущей ночью, но так и не додумался, до тех пор, пока не встретил Ромула в университете с продолжением начатой на его теле фразы. «Facta sunt potentiora verbis» – «поступки сильнее слов», навечно связавшие их слов.
Сам же Кассиан даже на время смог забыть о своей головной боли. От радости разрешения столь сложной загадки туман, казавшийся совсем плотным каких-то несколько часов назад, начал постепенно рассеиваться, позволяя привычной студенту-первокурснику жизни приобрести в нем некоторые очертания.
– Так, раз все же ты помнишь, то сделай же что-нибудь. Сделай, потому что, честно, друг мой, ты – мастер скорее на слова, причем на слова лишь для небольшого круга, в который я, по счастью, смог попасть…
– Ромул, – Кассиану было неприятно слышать правду. – Я никогда не был таким, как ты, мои запросы гораздо скромнее…
– Да каким же меня, разразите всевидящие боги, ты человеком видишь? Сколько раз можно повторять одно и то же?! Вроде бы, Кассиан, умнейший во всем Университете, но сейчас отрицаешь очевидные вещи. Я – военачальник, наделенный неким даром красноречия и физической привлекательностью, как многие считают, но все же военачальник, хоть пока и в мечтах. И я сразу это тебе сказал. Я согласился на захват власти только для того, чтобы быстрее продвинуться по карьерной лестнице и помочь тебе, потому как видел твое стремление.
– Стремление изменить Рим, но не править им, – Кассиану казалось, что диалог их повторяется уже в тысячный раз. Только во время всех его предыдущих вариаций разногласия сами собой «сворачивались», многое оставалось недосказанным, хотя и понятым.
Несмотря на общность многих идей, Ромул всегда конкретно знал, что ему нужно. А нужно ему было то, что пьянило людской разум (а особенно разум истинного римлянина) сильнее любого вина или прекрасной женщины. Победа над смертью. Причем такая, за которую нужно отдать всего себя, сохранив лишь достоинство, с которым можно было бы, в худшем случае, потерпеть поражение.
Ромулу не хотелось убивать, нет. Он просто никогда не думал о том, что тот, с кем он сражался или сражался бы (в бою он был лишь дважды, да и то, будучи на безопасных позициях) имел равноценную его собственной историю жизни, чувства и мысли. На мгновения битвы – парень это точно для себя выяснил – враг переставал для него быть человеком. Он становился именно врагом. Нечто тем, что состояло лишь из плоти и духа соперничества, агрессии и страха, сидящего в подкорках («А что, если этот миг – последний?»), такого, который он сам испытал, но осознал его присутствие уже после боя.
Ромул после первого же своего сражения понял, что чувство, которое он испытал при виде поверженного соперника, ни сравнится никогда с теми, что он испытывал и будет испытывать в мирской жизни. Он хотел воевать, хотел побеждать, получать желаемое и хотел научиться тому, как можно это сделать, в том числе и опытным путем.
А учиться можно было лишь у лучших, до которых добраться, идя по извилистым дорожкам студента, принадлежавшего не к высшему, а скорее «высокому среднему» классу римлян, представлялось практически невозможным. Он смог реалистично оценить свои шансы – и понял, что реально они имелись у него только в том случае, если каким-то образом удастся сделать невероятный скачок, путем знакомств, денег, женитьбы… Чего угодно, лишь бы сделать и побыстрее.
Шанса долго ждать не пришлось – Кассиан всегда, сколько он его знал, говорил правильные вещи, с которыми был согласен не только сам Ромул, но были согласны и многие из его здравомыслящего окружения, а потому переворот, который друг предложил, показался ему той самой чудесной «тропиночкой», кратчайшим из путей к достижению заветной цели стать великим военачальником.
И стать на какое-то время Императором, человеком с такой огромной ответственностью на еще едва окрепших плечах по какой-то причине не показалось Ромулу плохой идеей. Ну что же, пусть и другого рода, но сравнимые по значимости обязанности, думалось ему, все равно рано или поздно однажды ему придется нести. Так и почему бы не начать это делать сейчас, немного «потренироваться», а затем, после передачи власти кому-то, кого Кассиан и он посчитали бы достойным, уйти в военное дело целиком и полностью?
Ромул был более простым, но оттого более ясным. Кассиан же ровно наоборот, и это различие, хотя обычно и положительно сказывалось на их дружбе, сейчас привело обоих к ощущению какого-то мучительного, неискоренимого непонимания между ними. Они смотрели друг на друга и молчали. Потому что ситуация явно начала выходить из-под контроля, причем во время первых же дней правления нового Императора.
– Знаешь, я до последнего надеялся, что ты изменишь свое мнение, – вздохнул Кассиан. – Но, видимо, все это было напрасно.
– Видимо, – раздраженно ответил друг. – Думаю, я завтра же должен отказаться от своего статуса.
7
Кассиан встречал рассвет в одиночестве. Он вообще был одним из немногих студентов, действительно любивших ранние пробуждения. По утрам мысли его строились каким-то особым образом, они были, хотя, казалось, слегка замедленными, но при том обладали определенной стройностью и ясностью. То, что будто бы пряталось в самых дальних уголках сознания, нужные ответы (а иногда даже и вопросы) сами собой возникали перед ним, а не «вытягивались» ценой огромного напряжения Кассиана, как нередко бывало под вечер.
Вот и тогда, на утро четвертого дня после Торжества Справедливости (в народе, судя по слухам, революцию уже окрестили именно так), Кассиан смог увидеть столь желанную лазейку буквально в первые же минуты после пробуждения.
«Во-первых, нужно будет извиниться перед ним, – заговорил его внутренний голос, тот самый, что Кассиан любил называть «голосом правды и трезвого рассудка». – Ибо я действительно игнорировал желания друга относительно его места в новой Империи. Империю, которую действительно нам предстоит строить вместе, но ему явно не в качестве ее Императора. Он – будущий воин, а не политик. Сидеть на месте – занятие, скорее подходящее мне, хотя я пока себя точно так же едва ли вижу в роли правителя. Во-вторых, необходимо найти компромисс. Предложить ему что-то, что могло бы отсрочить его уход, потому как столь харизматичного лидера, как Ромул, надо еще поискать. И, в-третьих, нужно сделаться соправителем, потому как тогда в случае внезапного ухода Ромула я смогу остаться при власти и подыскать самостоятельно ему замену».
Кассиан был вполне доволен этим планом действий. Осталось лишь добавить к нему немного импровизации, додумать детали… В целом же он выглядел более чем осуществимым.
– Извини меня, Кассиан, – вдруг послышался голос из комнаты, той, где юный Руфус провел остаток предыдущей ночи. Она была соединена с широкой, роскошной лоджией, на которой Кассиан, едва проснувшись, решил привести мысли в порядок и встретить восходящее солнце. – Кассиан?
– Я здесь! – крикнул он другу в ответ. Штора, которую прежде лишь слегка колыхал теплый ветерок, резким движением была отдернута грубоватой рукой Ромула.
– Как обычно, – усмехнулся один самых молодых римских императоров. – Встаешь с первыми петухами, да?
– Не спится, – скривил губы в подобии улыбки Кассиан.
– Тебе никогда не спится, – помотал головой Ромул и направился к другу, свесившему ноги в чуть большеватых для него сандалиях с мраморных перил (конечно, человеку его статуса носить такое не полагалось, однако ту партию одежды и обуви, что они заказал после переворота, изготовить еще не успели, а потому пока и он, и Император пока носили то, что было сшито на заказ для Максимиана). – Но что же, я не за этим пришел. Я хотел сказать…
– Это ты меня извини, Ромул. Ты был прав – я не слышал и не хотел слышать твоих желаний. Рисовал у себя в голове образ нового государства, возрожденной былой славы…
– Ничего, я все понимаю, – Ромул выглядел уставшим, однако никакие темные круги от усталости не могли отвлечь любого от взора его пронизывающе синих глаз. Словно в секунды, что он говорил, как бы плохо этот человек не разбирался в теме или не понимал собеседника, вся Вселенная способствовала душевной отдачи, искреннему сопереживанию любому Ромулом, и оттого от его обаяния невозможно было защититься тысячей и тысячей щитов, казалось Кассиану. – И я постараюсь сделать все, что в моих силах, постараюсь быть тем лидером, что сейчас нужен Риму, хотя бы на какой-то срок.
– Вот это да, -Кассиан улыбнулся. – Вот это слова настоящего будущего генерала! Обещаю, я постараюсь как можно быстрее найти достойного кандидата. Не представляешь, как ты тут сейчас разрушил все мои коварные планы…
– Планы? – Ромул приподнял бровь.
Затем, перекинув одну ногу через перила, молодой Император сел подле друга, расправив тунику. По сравнению с ним даже в одной тунике он казался старше и сильнее. Кассиан же носил их по три штуки, немного подражая в этом великому Октавиану, потому как ему было постоянно холодно, да и любой, даже самый слабый ветерок нередко вызывал у него простуду, которая затем могла длиться неделями.
– Ну да, я собирался уже было тебя уговаривать, – признался Кассиан. – Не знал только, что предложить взамен.
– Мне вполне хватило бы твоей просьбы, – пожал плечами Ромул. – Знаешь, у меня в жизни не так много друзей встречалось. Особенно таких, как ты, верных.
– Так-так, – Кассиан жестом приостановил его. – Свои возвышенные речи и пламя в глазах оставь для простых граждан и непростых тоже. Побереги эти дары, ведь они не безграничны. Пока же предлагаю мне в дополнение, хотя бы на формальном уровне, сделаться твоим соправителем.
– Согласен, – кивнул Ромул. – Урегулируй этот вопрос с Сенатом, хорошо? Я, по правде говоря, понятия не имею, как у нас происходят все эти подобные процедуры…
– И это говорит мне человек, почти получивший высшее образование! Эх, ладно, займусь этим сегодня же.
Ромул протянул ему руку, и Кассиан пожал ее.
«Поступки сильнее слов» сложились в единую линию. Дружба их обрела новые силы. И их должно было, как показалось тогда обоим, хватить надолго.
***
О вопросах власти всегда гораздо легче рассуждать, нежели чем ими заниматься. И Кассиан, и Ромул ощутили это на своей шкуре. Особенно первый – ведь, по сути, важные решения принимал во время первых недель правления новоиспеченного римского Императора именно он, Ромул же их лишь одобрял и оглашал. У каждого из них была своя роль, только исполнение этих ролей значительно различалось по трудозатратам – одному его дело казалось приятным и даже скорее энергонаполняющим, а у другого его отнимало все и даже больше. До последних крох умственной и физической активности Кассиан Руфус чувствовал себя опустошенным. Он не мог нести это бремя в одиночку. Ему нужен был союзник, равный по силе человек, который помимо работы с публикой мог бы заниматься и другими вопросами.
А их было на повестке дня немало. Во главе, разумеется, стоял о социальном неравенстве, вернее, его резком обострении, том, что было вызвано около половины века назад после отмены рабства Марком Аврелием. Марк, довольно умный политик, как считал Кассиан, предложил сие нововведение не зря, ведь бунты среди рабов, внезапно тогда обострившиеся, грозились перейти в новое восстание, сравнимое с восстанием Спартака. Поэтому Аврелий и решил, что наилучшим выходом будет просто всех рабов освободить, предоставив им возможность какое-то время работать на бывших хозяев за установленную минимальную плату, а затем и вовсе отделиться и начать самостоятельную, достойную жизнь полноправных римских граждан. Все в его реформе звучало хорошо, так считали и преподаватели Университета, и сам Кассиан, все, кроме момента и времени ее претворения в жизнь. Марк Аврелий находился уже в преклонном возрасте и был слаб здоровьем, а потому выполнены из его личных распоряжений лишь те немногие, что он успел дать при жизни.
После кончины последнего из Пяти хороших императоров дела в Римской Империи, как считало большинство ее обитателей, не в лучшую сторону. Новый социальный слой, вчерашние рабы, люди, далеко не все желавшие в действительности быть свободными, просто не смогли влиться в общество так, как должны были, потому как не получили практически никакой поддержки от Сената и нового Императора. Многие из Сенаторов, а именно, самые богатые и влиятельные из них, были категорически против лишения их бесплатной рабочей силы. И за это их нельзя было осуждать: привыкшие жить в течение долгих лет (а то и десятков лет, если речь шла об известных родах, история которых начиналась еще в далекие времена Республики) обеспеченными, не утруждавшими себя мыслями о домашней обслуге, они вдруг оказались поставлены перед фактом того, что доходы их сократятся в значительной мере.
Недовольство одно время было даже настолько сильным, что один из Императоров даже начал задумываться о том, чтобы вернуть рабству вновь его бывший статус. Но, хвала всем богам, до этого не дошло. И Кассиан, объективно, видел, как можно было постепенно урегулировать некоторые из имевшихся конфликтов при его жизни. Однако один он это сделать не мог, это уже было решено. Слабое с рождения здоровье не позволяло ему выдерживать тот ритм жизни, который ему был по душе, из-за чего он нередко переживал. Тем не менее, на тот момент у него на уме были лишь мысли о том, что случится с Империей, если однажды тело его и впрямь не выдержит.
Ему нужен был надежный человек, который, притом, желательно, физически оказался бы более выносливым, чем он сам. Тот, кто разделял бы мнение Кассиана по большинству вопросов и видел бы недочеты в его работе, но не высмеивал бы их, как это делали многие немолодые политики, а исправлял бы.
