Александр Поехавший
Махавира
На набу заявилась парочка девушек, одна посимпатичней и пониже ростом, с голубыми глазами, уже грудь была хоть куда. Другая худощавая, метр семьдесят примерно, в очках с чёрной оправой, плоская, как доска и непонятно было то ли татарка, то ли чувашка, то ли ещё чего замудрённого. Я предпочёл вот эту кареглазую гимназистку и отличницу Карину. Главной причиной тесного сближения стало спонтанно возникшее истерическое желание спросить какой она национальности, а второстепенным была её шикарная худоба при таком росте. Груди не было. Жопа вообще не выпирала, так иногда бывает.
Я стал учить её музицировать на своей акустике там на берегу Волги, когда вся эта аниме-пати собиралась. У неё были очень шикарные духи. Она приехала ко двору моего вуза и подарила платок, обопшиканный её дразнящим ароматом. У Карины был жёстко странный диалект, не разобрать то ли парень изъяснялся, то ли ещё какой пушной зверь. Мы сидели на перилах и сосались, как животные с языками, с причмокиваниями. Я впервые трогал женскую грудь, точнее всё, что от неё осталось. Она напялила бюстгальтер на несколько размеров больше, думала, что мне не нравится, что нет титек. Я продавил его пальцами, ситуация была неловкой, но я сделал вид будто так и надо. Я трогал её промежность, засунул руку в трусы прямо в плоть, захлюпало. Она только ноги предельно шире раздвигала. В первый раз я потрогал женское плёнчатое влагалище, такое простое на ощупь. Такие худенькие ножки, всё худенькое, как было славно трогать такое тело.
Карина прочно сидела на мне, пока я отдыхал от рыбалки. Мы были на берегу Волги, я где-то извлёк удочку и стремился что-то поймать. Я сообщил ей, что через несколько дней бабка свалит ночевать в другое место и что это была превосходная возможность для нас заняться нелюбовью. Она сразу согласилась.
На следующий день в академии Элен попросила прийти меня на живой концерт в дк рядом с Московским шошше. Элен пламенно пела на французском. Я считал себя уровнем владения выше среднего и то ни одного слова не распознал, кроме рефрена имортель. У Элен был очень могучий голос, она в отличии от некоторых всегда попадала в ноту, она ни разу не промахнулась, я бы услышал. После концерта я свалил на трогательное свидание с Кариной.
Был вечер, сначала я с девушкой потусил в беззаботной компании японофилов. Потом мы уединились на лавочке в скверике. Неожиданно позвонила Элен. Я то ли в шутку, то ли всерьёз сказал, что я с Кариной, но ты можешь тоже примазаться. И она приехала. Я не мог поверить своим глазам когда она подошла к нам, и Карина сидела у меня на коленях. Это была картина маслом, Элен настолько была безумна от пагубных чувств ко мне, что как ни в чём ни бывало обычно разговаривала, будто мы увиделись на перемене в академии. Я наблюдал это и заживо сгорал от сатанинской зависти к Элен, значит такое бывало не только в жанровом кино. Я не испытывал ничего ни к той, ни к другой, всё, что во мне обязательно имелось – это плотское вожделение к Карине.
Мы постояли поговорили ни о чём, потому что двум девушкам с парнем не о чем беседовать. Все в конечном итоге просто разъехались по своим норам. Я готовился к первому занятию нелюбовью, перестал онанировать и обрил станком мудозвонцы. С пламенной жопы тоже хотел побрить, но даже зеркало не помогает.
Карина со своей подругой заехала на репетицию нашей немалой группы из шести человек. Мы снимали базу в гараже. А со своей Етернель я продолжал репетировать в ждунивере. Карина смотрела на меня, как я пел, я очень усердствовал перед ней, реально хотел выглядеть крутым. В шуме инструментов я не мог расслышать свой голос и всегда фальшивил, не было ни одного исполнения, чтобы я спел так же, как раньше. Хотелось, чтобы всё было всегда по разному, по-другому, чем прежде.
Подруга Карины пожелала Карине удачи, она знала зачем та ко мне тайно собиралась ехать. Мы ехали на сочленённом автобусе, был значительно поздний вечер. Оба представляли себе наилучшую ночь ветреной молодости. В первый раз… Я не признался ей, что был девственником. Бабки не было, её глухонемой сын с белой апостольскою бородой не смог ничего сказать. Он сходил в туалет, посмотрел на нас и скрылся в своей светёлке.
Карина сидела на кровати, я пошёл в ванну, намывался и гляделся в поднятое зеркало голый. Затем просто накрутил утиральник на бёдра и так зашёл к ней, зачем опять одеваться-то было, ведь такое дело. Я снял набедренную повязку и раздел её донага, её тело было таким чистым, кожа ровная смуглая, всё с ней было нормально, она была полностью здоровой. Она небрежно развела тонкие ноги, чтобы оголить чрезмерно пошире промежность, потому что уже несколько минут со мной ничего не приключалось. Сердце Махавиры стучало так же ровно, как всегда, как во сне, во сне, так и наяву. Всегда один ритм, один и тот же неизменный бипием. Я сказал, чтобы она наконец сообразила хотя бы потрогать его руками, а не тупо сидеть и ждать чудес на виражах.
Я встал и нежно тыкнул ей в губы тем, что просто свисало между ног. Она начала сосать, как могла, даже мошонку лизнула пару раз. Внутри меня была ровно середина между смехом и плачем: вот она кара Махавиры за Элен. Вот любила меня Элен, с ней-то может быть получилось бы. Так ничего и не получилось. Это был величайший провал нереалистических ожиданий, чем больше я хотел этого, чем сильнее жаждал, тем сильнее омертвевал, я желал и во мне всё умирало. Я не должен был желать Карину, тогда бы всё было наяву, а не в эротических грёзах.
Мы просто легли спать под одним одеялом, даже и тогда ничего не произошло. В полной темноте, надо было просто представить, как я делаю это с ней через аньку. В такую худенькую девушку, в такую худую попу. Как же это было заведомо неправильно и прекрасно. Но я был настолько расстроенным произошедшим, что докатится до того, что настоятельно попросил её никому об этом не говорить. Она ответила, что вряд ли.
Тогда я был ещё не до конца уверен в своих половых приверженностях и поэтому вообразил, что я болен чем-то по части урологии. Карина уехала и я дал себе слово, что мы повторим и успешно после излечения. Я поехал в больницу к соответствующему доктору. Он сказал, что будет брать сок простаты и для этого обязательно придётся заталкивать руку мне в задницу. Я пришёл к соглашению, и он прописал ближайший день визита.
Вечером дома меня поджидал сюрприз. Ерёма, которого я считал архатом настучал Лидии Викторовне о моей ночной гостье. При всём моём уважении, эта старая карга открыто высказала мне в форме широкоформатного негатива всё, что у неё было в забитом уме по этому невиннейшему событию. Она была уже мертва и ей не хотелось, чтобы молодые наслаждались друг другом, праздновали, стонали. Если бы она каким-то чудом осталась незамеченной в квартитре, и если бы она услышала на что я был способен в тёплой компании с девушкой. Лидия Викторовна наверно бы бросила тело от приступа. Ей было завидно, её смертельно ядовитая чёрная жёлчь пузырилась: почему это была не я, ни мне, так и никому. Она устно предупредила своим старческим скрипящим голоском, чтобы это было первый и последний раз. Я промолчал в ответ, удалился к себе в комнату и там в холодном одиночестве наблюдал свой справедливый гнев. Этот глухонемой болван, великий праведник, мудрец в безмолвии оказался дырявой пройдохой. У меня с рождения было сердце Махавиры, а у него сердце оленя. Девчонки ему никогда не давали, а рога остались, вот он и боднул меня.
На следующий день я поехал к урологу, перед этим я намывал жопу, чтобы не стрёмно было. Он поставил меня в позу равноногого рака, локти я положил на стол. Он начал этот ужас, и я очень сильно напрягся. Этот так называемый врач удивлялся почему я так щемился. Он подставил стёклышко к просто исчезнувшему от переживания пенису. У этого недоумка не получалось выдавить какой-то там сок из простаты. Интернетов ещё так сильно не было, ещё кое-что оставалось таинственным и непознанным. У него явно ничего не вышло, соответственно и из меня не вышло. Но этот молодой человек всё равно поставил мне диагноз хронический простатит. Я быстрей побежал на почту, чтобы быстрей прочитать про этот кошмарный на первый слух приговор от великого мастера своего дела. Он тоже не смог дотронуться до Махавиры, хлеще способа касаний и не придумать. Я ехал в автобусе из госпиталя при медунивере и прикалывался в голове, что я уже не девственник и можно расслабиться. Эта зверская шутка оказалась настолько угарной, что я так и сделал.
Мы встретились с Кариной в тц у гагары. Сели за столик, я купил себе газированный напиток с трубочкой. Она сидела напротив и смотрела этим взглядом, когда что-то не так. Я сказал, что я покупаю только себе. Она адекватно ответила, что посмотрит, как я буду пить.
Я решил проколоть и правое ухо, в левом уже было два кольца, одно больше, другое поменьше. Когда я увидел насколько женоподобной стала моя физиономия я сразу вынул лишний металл. Я хотел проколоть бровь, но так и не довёл задуманное. В моих ушах постоянно торчали наушники, плеер уже был способен вместить в себя сотни треков, наушники всё качественнее транслировали все нужные частоты, включая сочные басы. Я любил только басы.
Состоялся мой последний концерт в баре-ресторане Олимп на набе. Я позвал Элен, как и она меня тогда. Она приехала. Также собралась вся аниме тусовка барабанщика включая Карину и её подружайку. Первой должна была выступать моя Етернель. Я был в чёрных джинсах, в рубашечке с коротким рукавом. Миса и ударник всё сделали, как надо. Затем я переоделся в шорты и красную футболку. Началось выступление Енкор. Мне казалось, что я не слышу свой голос и звукарь прибавлял и прибавлял меня в мониторах. В шуме многочисленных инструментов я всё равно не понимал попадаю я в ноту или нет. Я очень старался и перестарался.
У меня были очень короткие партии, в основном орал второй вокалист, я запевал только в мелодичных припевах. В свободное время мне ничего не оставалось делать, как врываться в толпу и бортоваться с юными зрителями. Всё закончилось, не успев начаться. Мой глубокий и звучный вокал вообще не подходил к агрессивной музыке. Ещё на репетициях Енкор я вёл себя развязно, всё больше смеялся вместо того, чтобы запевать красивые слова без смысла про твой последний день.
Миса заболел мышиной лихорадкой и только я один из всей группы ездил к нему в больницу навестить, купил ему гостинцев. Меня по-тихому выпроводили из Енкор, а Етернель соответственно развалился сам, потому что Миса хотел дальше успешно продвигать только своё детище. Они нашли вместо меня какую-то девушку. Мне стало так легко, ибо без коммерческой рекламы и дальнейшей раскрутки хоть ты жопой на трубе режься ничего дальше частного гаража не слышно.
Я приехал в последний раз на набу, но без акустической гитары. Мне нужно было проститься с Кариной, потому что нам негде было заниматься нелюбовью, а за ручку с ней гулять мне не остро требовалось. Я не додумался съездить с ней для этого на природу. Она жила с родителями, а моя целомудренная старушка однозначно установила запрет на гостей женского пола. В Лидию Викторовну стыдливо проникали один раз в жизни, под одеялом в полной темноте. В совке по-другому не могли, они занимались этим, что аж стыдно выговаривать только для непорочного зачатия раз в жизни. Явился Ерёма, что отдал родине не только долг, но и свой скудный, не познавший всех радостей жизни интеллект. Вернулся оттуда до конца жизни отработанным материалом без возможности частичного восстановления. Больше я Карину живой не видел. Самый известный коан великого мастера Никиты Капернаумова так и оставался мной неразгаданным.
Через совсем небольшой промежуток времени Енкор официально распался. Второй вокалист поведал мне, что после моего необходимого ухода всё стало не так, как надо, они где-то неудачно выступили разок и самораспуститились. Миса попросил у меня прощения.
Частенько нас заставляли смотреть на спортивные соревнования, где играли в основном деревенские девушки, потому что их в нашей академии было значительное большинство. Я выбирал самую красивую и наблюдал только за ней. Её мокрые от обильного пота патлы. Влажные мышечные ляжки. Ей так хотелось победить… Кого… Зачем… Обе стороны уже проиграли вначале. Вместо этих тупейших, не приносящих никому ни капли удовольствия состязаний лучше бы они занимались любовью, со мной…
Я хотел, чтобы каждая девушка всегда была чужой, незнакомой. Так можно было сохранить тайну, хитрую загадку. Не узнавать друг друга, чтобы продлить любовь и не дать ей скатиться в противоположное. Учился через жопу, пел через жопу, даже любовь – и то через жопу. На таких мероприятиях, где обычно демонстрировали свои перелести девушки я всегда прижимал живой член к брюху резинкой от трусов, чтобы подстраховаться со спонтанной эрекцией. Я глубоко наблюдал это биохимическое нарушение во мне, настолько острая и душащая жажда войти в девушку через аню. Детство моё было, как у всех, никто меня не обижал, не трогал, не мог тронуть, но всё равно всё было так и никак иначе. Я трезво оценивал неблагоприятную обстановку, прекрасно понимал что 95% процентов девушек никогда не пойдут мне на встречу, чтобы хоть немного сдуть плотское вожделение. Оно было просто необъятным. Бабье тело, такое притягательное, не нужно ни всяких лобзаний, ласк, телячьих нежностей, только один-единственный вход. Только лишь после того, как я буду в ней до самого упора можно и погладить, поблагодарить от всего сердца за такой храбрый поступок, за то, что дала мне себя всю без остатка и буддь, что буддет.
Бросил французский, нет никакого резона учить любой ин-яз, если единственный с кем приходится на нём балакать это ты сам.
Я просёк ещё тогда про шугаринг самостоятельно и варил сахар с лимоном сам. Всё тело было всегда чистым от волосни. Кусты и заросли оставим животным, человек должен быть гладеньким, особенно девушка. С упругой кожей на попе, чтоб ягодицы прям трескалось от морального давления изнутри, плотные, с полужёстким мясом. Жопа её хороша, когда не слишком мягкая, как облачко и не чересчур твёрдая, как орех: не надо крайностей. Такая чтоб была, как батон, горяченький, хрустящий. И чтоб она покорно её выпячивала и виновато глядела. Я легко возбуждался на продавщиц-консультанток, на простоватых девушек – полицейских с собаками, на двух сексуальных преподавателей, обе аспирантки. Одна по трудовому праву, я даже на семинаре предложил ей встретиться и все были в шоке с меня, я не понимал почему мне должно было быть стыдно за это. Другая по истории политических и правовых историй: прекрасная худющая и высокая татарка с голубыми глазами и белыми волосами. У неё были прекрасные черты лица и она всегда была такой чрезмерно строгой. Она остро осознавала свою тонкую красоту и это была и её слабость. Она включала железобетонную личность, чтобы все почитали её и неуклонно соблюдали дисциплину. Я представлял, какой она была вне суровой роли преподавателя. Мне всегда хотелось, чтобы все люди всегда были настоящими, никогда не притворялись, чтобы видели вещи такими, какими они были. Чтобы осознавали и наблюдали почему они делают то, почему они делают другое.
Почему всегда нужно было что-то делать, почему нельзя было просто сесть и успокоиться. Я не мог даже образно представить, что такое мелкое нисколечко, как я могло попросить эту девушку на встречу. Прыщавый, худой, в дешёвых одних и тех же ежедневных шмотках. Она была лет на 5 старше, такая уже сформированная. Я прекраснейшим образом наблюдал, что был недостоин девушек от семи и выше по десятибалльной шкале. Препод была под девяткой железно, просто уж больно худая, но так ещё неправильней, ещё прелестнее, попу не надо было раздвигать, прям так сверху садиться. У неё было такое инопланетное лицо, она была чудесной метиской. Неужели она не могла догадаться, что я был без ума от неё: вёл на её парах лучше всех, очень тихо, почти начисто отсутствовал полностью. Но нет, у таких глазки-то намётаны. Потом я узнал, что у неё сладенький романчик с невзрачным преподом, лысым мужиком лет под 38, и маленького роста. Я подумал, неужели ей вот было так всё равно, как он убого выглядел. Беглая прерывистая речь, подозрительный шаткий тон скулявого голоса, всё выдавало в нём зазнайку. Такие уже кому под сорок обычно изображали из себя такого умудрённого жизнью мыслителя, уже не юный, но и не давний. Такие разрывались в обе стороны, зелёная молодость ещё хотела телесной близости, старости было лень и девчонки сами к ним и прискакивали.
Я всегда считал, что девушки не могут мне отказывать в анне, потому что для тех у кого этого никогда не было, это был отличный шанс, чтобы попробовать, а вдруг в жизни никто больше такое не попросит… Хотя бы раз в жизни, ничего страшного, я всё уже взвесил за тебя давным-давно, ну чё ты всё постоянно ломаешься, как целка. Просто помоги мне хоть раз в жизни, я не могу больше жить без этого. Ты представить себе не можешь, как я тебя хочу, такое тело, такое лицо. Сладкие губы. Всецело лежать на тебе сверху, плевать, что тяжело, так твои ляжки плотнее примыкают ко мне. Я бы разглаживал тебя, сердечно благодарил, что не пожалела для меня своего разлюбезного тела, не постеснялась грубо говоря. Девушкам надо самим первым предлагать заняться любовью, иначе ничего в мире не изменится, всё будет также грустно.
Во время опыта навязчивых мастурбаций я наблюдал, что общая продолжительность акта здорово влияла на качество и размах расширенного оргазма. Я всегда учитывал только анну. Я предполагал что из-за узости женского заднепроходного пространства физически не получится держаться дольше, плюс девчонка недовольно скулит, что ещё сильнее сокращает. Я понял, чтобы бесконечно заниматься любовью не надо было в процессе ни о чём думать, а потом когда уже край, оп сердце открыл, прислушался к девушке, к тому как она на тебя реагирует и просто фонтанирующий мистический экстаз, аж искры из глаз посыпались. Потому что когда мастурбируешь рукой всё равно из-за кривизны клешни трение неровное и на малую площадь. Анал это уже нечто большее, происходит равномерное сжатие вообще всей длины мужского штыка. То есть это сотни рук одновременно любят тебя. Толпа внутри её любит тебя так. Потому что только после такого дикого занятия любовью наступает столь желанный покой. Мне больше нравилось целовать и сосать женские груди, чем губы. Так гигиеничнее и мягче, чище, без слюней. Всё глубже наблюдал все эти бурные анормальные плотские желания, всё глубже осознавал их тщетность. Я был всего лишь статистом, далёким от главной камеры актёром массовки. Занимал своё место по чужому велению и делал вид, что чем-то занимался.
Тогда в солнечный день во дворе самого престижного экономического вуза Поволжья я неожиданно почувствовал привкус некрофилии. Я наблюдал низкопробную ложь преподавателей взяточников, я хотел, чтобы всё это скорее подохло, чтобы враньё не продолжало плодиться. Как же все они тряслись от скрытого страха смерти и заставляли муштровать никчёмные права и обязанности сторон. И быстрей, чем окружающее я стал сам умирать внутри себя. Я жаждал умереть при жизни, жаждал отсутствовать, полностью и тотально сливаться с окружающей явью, просто смотреть. Я выбрал тему дипломной: свидетель, как участник уголовного судопроизводства.
Я начал воровать одежду из торговых центров. Не каждый день, так раз в полгода крал что-нибудь из бутиков, где большая площадь и легче будет затеряться. Везде были собственные охранники, не такие, что бесполезно расхаживают телом, а стоячий бесполезнейший истукан. Именно в дни краж у меня загорелась маленькая мечта – стать охранником, но она жёстко подавлялась под гнётом эго, потому что частный охранник – это типа стрёмно, это типа лох. Вот именно этим и без типа я и возжелал стать, просто смотреть, как всё вокруг умирает. Я справедливо считал, что охранники – это качественно своеобразные российские монахи. Они на верном пути, но им не хватало лишь пальца, указывающего на Луну.
Я вытащил себе наплечную сумку, как у почтальона, рубашку, хотя я ненавижу рубашки. Кеды, что порвались за 2 месяца. На что нельзя жалеть было денег, так это на обувь. Мне было важно всегда идти удобно, всегда в одном темпе, не каждая подошва могла меня удовлетворить, не каждая форма, а индивидуально определённая – по личному вкусу. Я наблюдал свой вкус к живописи, к литературе, музыке, философии. Я ненавидел философию, но она лезла из всякого сжатого рта, от каждого встречного. Комплект бесполезных букв, вроде а почему так, а не эдак, а разорительные войны всё шли и при мне не было ни одного года, чтобы был Мир.
Я не мог никогда осознать, не мог манифестировать желание заниматься любовью. Это было единственным источником потери наблюдения. Я смотрел на девушек в торговых центрах, когда облюбовывал объект правонарушения. Они часами примерялись, ежедневно умирали в примерочных. Для чего им было это пёстрое разнообразие в одежде, если они сексуально пришибленные. Ну и что, что она нарядная, почему она не могла подойти к мужчине, мне этого никогда не дано было понять: почему они не могут лично выбрать себе внешне привлекательного мужчину. Почему они привыкли всю жизнь что-то получать от других.
Все ходили определённые несчастные, все ходили вечно неудовлетворённые, угнетённые своими же папками и мамками, удручённые неживым прошлым. Они не понимали, что всё вокруг не имело никакого известного смысла. Подавления отталкивали мужчин и женщин в разные стороны. Государству невыгодны несемейные, они не так усердно работали, не так вели себя, как было надо власть имущим. Узы брака, целомудрие, вечные обеты безбрачия, государство нормально так питалось всем этим, Государству нужно было больше семей для конвейерного производства рабочей силы. Всё это цементировало человеку тело, он неизбежно утрачивал сугубо внутреннюю свободу. Эти кретины женились и давали уродливые клятвы в непоколебимой верности. Значит кому-то не досталось тело другого. Твоё тело до самого покидания тела непрерывно принадлежало только другому, это было ненормально. Почему они легко ссорились и пропитывали друг другу эго.
Меня поймали в мастереспорта в Парк Порядке, когда я ничего не украл, это было забавно, потому что в рюкзаке у меня валялись клещи, я ими щёлкал грецкие орехи, но ими можно было и отламывать пищалки. Но я ничего не украл, я просто примерил лётную куртку. Он завёл меня за руку в подсобку, я наблюдал свою тишину в фазовом контрасте с возбуждением этого ничтожного частного охранника. По тону его голоса я сразу понял, что это когда-либо бывший мент, уволенный за крохоборческую честность или ещё что-то благородное. Я легко вспомнил в карманах куртки было что-то разломанное, типа пластика, кто то отлично поработал до меня, но почему-то не решился вынести вещь. Этот недоумок не засёк клещей на дне пустого рюкзака, рюкзак был почти пуст: кроме клещей, туалетная бумага и дезик. Он грозился мне вызвать полицию, слабо быковал, очень слабенько, он постоянно старался. Я даже трусы до колен снял, показал ему член, типа не украл ничего, даже под трусами пустота. Он потом настолько проникся моей отстранённостью, просил меня признаться в том, что я был профи. Я ничего не сделал и ничего ему не сказал, он вежливо попрощался и я ушёл.
Я украл диск с очередной частью моей любимой онлайн игры. Благодаря моему росту, диск как одинокое маленькое облачко проплыл над алармами. Шляпа злого волшебника скрывала ворованное от безучастных взоров секьюрити. Я вломился в туалет, как же я радовался такой условно приятной краже. Высшая радость мгновенно заглушалась зимним безмолвием, я наблюдал, как магазин будет проводить ревизию и образуется минус, недосдача. Я находился перед диллемой: простит ли магазин нехватку или раскидает по амёбным продавцам-консам. Поэтому я выбирал крупные торговые площади, потому что чем крупнее размах, больше ассортимент и больше выбор значит и валовая выручка выше конкурентов, а значит они должны.
Я годами не мог начать тырить еду, это выглядело так унизительно, но мне надо было попробовать несколько раз и по мелочи типа батончика шоколадки. Я начал красть шоколадки, их можно было всех удобней засовывать куда надо, я наблюдал то, почему я так не хотел ошибиться, наблюдал страх перед ошибкой, его полная бесполезность. Потому что я наблюдал своё молитвенное волнение во время совершения преступления, это значило, что я был не собой, я действовал не отдавая себе отчёта. Если что-то делаешь и волнуешься, прекращай либо делать, либо волноваться. Сидя в ванне и выискивая прыщи на гениталиях, я изредка отрывался и наблюдал неподвижно стоящие флаконы, молчащий свисающий кран. Время было уже мертво, оно всегда было таким, открытое пространство всегда оставалось совершенно неподвижным. И человек выкарабкивался из этой суммы, не мог себе вообразить, что остановка и есть жизнь.
Махавира стал просветлённым просто сидя в лесу.
Я скачал диплом из интернета. Просто распечатал пачку офисной бумаги и красиво сшил, читал раза два. Защитил на четыре. Итак, я стал первым в истории образовательной системы Поволжья, кто за 5 лет не дал ни одной взятки. Вся зачётка пестрила тройками, и я дожидался, когда её можно будет выкинуть на помойку. На вручении пришлось второй раз за жизнь нахлобучивать костюм, я ненавидел этот вид одежды. Я хотел ходить голый, чтобы все видели какое у меня было несовершенное тело. Подумывал, чтобы не было даже чаши для подаяния: чтобы накладывали живительный прасад прямо в руки. Чтобы все зрели, что никто также живёт и дышит, как и все и также вечно хочет заниматься любовью с девушками через анну.
Староста группы пятёрочница щеголяла красным дипломом, ей пришлось 5 лет стелиться под всевозможных преподов, выглядеть всегда всезнающей. Как же она жаждала власти, что вела себя так, рьяно садилась всегда в первые ряды, как можно ближе к учителю. Чтобы уже убедительно показать другим, так я первая, а ну все в конец очереди за мной, благосклонно смотрите мне в спину. Она строчила лекции и вечно униженно просила сделать паузу, чтобы препод уже психологически выделил её среди всей серой, мёртвой массы, где уже я был абсолютным лидером.
Я всегда садился на самую большую насколько возможно километровую дистанцию от повторяющего одно и то же карликового попугая, чтобы не отравлять себе мирскую жизнь его суесловием о так называемой высшей справедливости и общем порядке. Меня просто поразило, что за экзамен по философии мне поставили трояк с минусом. Я ответил на максимум два, три слова. Как у него язык поворачивался принципиально требовать развёрнутее что-то ему пояснить, когда он сам этого не понимал, я же видел, этот неподготовленный человек был неосознан.
Девушки особенно россиянки являлись мёртвыми, совершенно пассивными трупами, они могли только немедленно получать, потому что всю жизнь влачили бедность. От мужчин им нужно было лечение от скудости, постоянные подношения, они ничем радикально не отличались от проституток, те просто получали моментально, а не растянуто по месяцам или в особо запущенных случаях. Какой там анал, с этими что-ли, у них у простого большинства и родители никогда не любили друг друга, и родились в нелюбви и с желанием многократно повторять одну и ту же планиду год за годом: документальное Свидетельство о рождении, браке, распаде, конце.
Уже помирать пора, а они всё красились часами, полдня выбирали правильный ракурс и свет, чтобы личико выглядело безупречно, кому, для кого. Меня рвало при словосочетании серьёзные отношения: какие могут быть отношения с совершенно неподвижными, дохлыми, пришибленными, но живыми останками. Для кого они всё время принаряжались, что мудрили с лицом, им постоянно требовалась косметика. Мёртвым никогда не осознать, что жизнь – короткая, бессмысленная игрушка.
Они будут слушать что угодно, кроме своего тела, им усердно помогало умертвлять тело всё общество, тело только для верного супруга. Молодожёны хоронили росписью свою недолюбовь, дабы под рукой было сразу к чему пристроиться и попыхтеть пару минут, не нужно было больше никуда ходить, разглядывать прекрасные лица и тела других незанятых, как ты и я. Любовь она очень невесомая, неуловима, чем короче, тем ярче выжигает. Каждая новая компаньонка – это творческая индивидуальность, индивидуально неповторимое тело и девичье лицо, такой больше нет и войти в неё, значит остро осознать, что она была рождена только для тебя в тот момент, не больше.
Вся эта жизнь была ничем иным, как видение, такой же пустой и бессмысленной.
Все складывались на выпускной, сложиться хватило наглости даже у тех, кто начисто отсутствовал во взяточническом самарском училище экономики и права. Они пропустили 5 лет не выслушивая бесполезные знания. Это были самые ужасные годы моей жизни. Просто ни о чём, напряжный и зряшный слив пяти лет и зим. Ничего революционно нового о мире я так и не узнал за этот ничтожный период.
Мы собрались в арендованном отеле на Саратовской набережной. Я был одет, как и всегда, никаких дебиотных костюмов, в которых расхаживали напыщенные так называемые уверенные в себе мужчины, мужчины, которые знали чего хотели в этой жизни и брали это не прося. С трудом, но ладно: девушки обрушились на алкоголь и еду за столом, они хотели, как можно больше сожрать и изрядно выпить, больше прочих. За столом было примерно по восемь тел и большая часть – девочки. Мне было мерзко находиться рядом с ними. Там была та самая невменяемая по теории права, которой я пересдавал экзамен на первом курсе. Она была лицемернейшим существом на планете. Она говорила что-то в микрофон уже как другой человек. Столько преподов было – заядлых охотников пожрать на халяву за счёт студентов, у которых они брали взятки за то, что ничему не научили.
Один из моих одногруппников сильно окосел, я же не выпил ни капли. Я сидел и припоминал тёплые выпускные по-американски в стиле североамериканского пирога, когда все дружно, никто не разделён, хотя может у них там не на камеру ещё хуже, чем у нас, кто знает, кто был Свидетелем. Я частично контролировал своего товарища, чтобы тот дольше выглядел человеком. Мы вдвоём вышли во двор, он причитал, что никогда так не набухивался. Он был небедным человеком, рядом с отелем у него имелась однушка в новостройке: набережная, старый город, цены ой-ой за метр. Я попросил его подождать меня и неожиданно вернулся в зал. Некоторые танцевали, я просто посмотрел на этих людей, на девушек для которых я отсутствовал 5 лет, красивых и не очень и так себе. Я сожрал по-быстрому, что выискал несъеденным в большом количестве и навсегда покинул первую группу борьба с правонарушениями в сфере экономики выпуск 2010 Саратов.