Александр Поехавший
Махавира
Не было времени и желания срезать путь через Болгарию, пришлось ехать через Косово. Я прекрасно знал, что после того, как покинул Грецию, находился в злачных местах с паршивой репутацией.
В Приштине не было ничего такого вообще. Только таблички с запретом переноса огнестрела. Мне говорили о чёрных трансплантологах. Мне только хотелось, чтобы они меня сразу усыпили, а не издевались и не вырезали органы наживую. Встретил несколько местных с зелёными глазами.
В Приштине я даже не стал дожидаться вечера, решил до наступления темноты пройти как можно дальше от города в сторону Албании. Я не хотел туда ехать, но нельзя было попасть в норм Черногорию, не проехав эту режущую слух. Не было нормальной дороги из Приштины в Подгорицу, а ехать по сельской через малонаселённые участки, нет уж.
Водитель рулил прямо в Тирану. Я рискнул доехать с ними и осмотреть столицу. Вся Тирана – это небольшой район Сызрани. Мне ещё по дороге кратко рассказали, как недавно двух граждан Чехии расстреляли в машине. Они были туристами, их обчистили до нитки.
В Тиране я немедленно поспешил также подальше за город.
Поздно вечером наткнулся на одного парня. Это был бедный студент. Он снимал комнату и жил со своей сестрой. Дома эта девушка сварила картошки и подала вместе со свежей помидорой. Он виновато сказал, что это всё, что они могут мне предложить, будто они мне обязаны чем-то или я их просил об этом. Мне было достаточно переночевать в безопасности рядом с этими людьми под одной крышей, всё. Он начал мне плакаться, как в Албании плохо с работой, умолял меня помочь ему трудоустроиться. Я был слегка удивлён, попросил снять их красный флаг со стены, чтобы сфоткаться. Во время фотографирования я в шутку поднял палец вверх. Этот олух не на шутку разволновался и назвал меня киллером. Я пожалел, что пришёл туда, но сбегать посреди ночи было вообще как-то дичайше непонятно странно. Перед сном я отдал этому парню свой загранпаспорт, чтобы ему было поспокойней на душе.
В Черногории уже было поприятнее: совершенно другие люди и подходящая домашняя атмосфера. У меня была там вписка у любителя всего русского и русской культуры. Он просил меня говорить только на родном и многократно показывал мне какие-то видосы с нашими малоизвестными ансамблями песни и пляски. Я конечно смотрел с ним это. В Подгорице за два дня и две ночи я неплохо отдохнул и набрался сил. Черногорцы высокие, как голландцы.
Путь из Подгорицы в Сараево был очень жёстким. Через горы, узкая дорога, никто не останавливался.
К непроницаемой ночи я только пересёк границу и оказался в Боснии. На необитаемой дороге среди скалистых ущелий я шёл, просматривая идеальное место для сна в каких-нибудь нибудь более-менее симпатичных кустиках. Я лицезрел, как издалека на меня мчалась собака. Это была бойцовская порода, как в кино сука любовь. Я шёл как обычно, не останавливаясь. Она врезалась сзади мордой в ногу и убежала обратно. У меня отлегло, когда я лёг. У меня не было ничего такого, кроме активированного угля, перочинного ножа не было. Пришлось бы действовать голыми руками.
Все девушки, что были со мной, я их любил, как друзей. Девушки для меня были друзьями, кого можно ещё и оседлать в гузно.
Я люблю тебя, но как друга.
До Сараево меня подбросил немного сумасшедший. Он воскликал всю дорогу, что я Александр Македонский. Работник придорожного кафе заявил, где мы остановились, чтобы водила попил кофе, что он крейзи. Мне было всё равно, главное, чтобы не трогал меня, а калякать можно всё, что угодно.
В Сараево я наконец совершил фатальную ошибку. Расслабленный, изнеможённый лёг спать в центре города на крыше домика, которая хорошо просматривалась. Всё самое ценное было внутри разложенной палатки: фотик, планшет, документы и немного местных денег. Я застегнул изнутри палатку и приготовился ко сну. Снаружи кто-то шастал. Очень осторожно кружил вокруг меня, то убегал, то снова подходил.
Я расстегнул палатку и передо мной стоял босниец, пацан лет тринадцати. Я сразу отчётливо понял, что будет что-то не так и так просто эта мелкая гадина меня уже не отпустит. Он стоял в небольшом отдалении и зорко следил, как я уверенно снаряжал рюкзак. Не было времени собирать палатку – я сгрёб её в руки и устремился мимо него с лестницы вниз на освещённую улицу. В кромешной темноте этот пацан рванул мне сзади две цепочки: одна – серебряная с крестиком от брата, вторая – круглый медальон с деревом от Даши. Всё посыпалось на пол, но я даже не остановился. Улица была безнадёжно пуста. Этот малой догнал меня, у него в руке блестел кухонный длинный нож. Я ему говорил ноу мани. Всё ценное было в палатке, а этот недоумок порылся в верхнем отделе рюкзака и вытащил налобный фонарик – подарок от Любы. Он встал с грустным видом, несколько раз сказал слово извини. Я поднял с пола палатку и медленно, не спеша и не оборачиваясь, дошёл до ночного кафе, где рухнул на стул и облегчённо выдохнул. Минимальный урон и даже не пришлось дёргаться. Переведя дух и сожрав бургер, которым меня угостили сочувствующие, я энергичными перебежками вышел из спящего Сараево на природу.
Когда я лёг на глухой газончик, скрытый кустиками и скалами. Я активно начал трогать сломанную шею. Почему я сразу не пришёл сюда, почему не остановился и не собрал сорванное, почему не выхватил нож у него из рук, почему я здесь. Я кардинально решил ехать домой, а не в Рим. Как же всё настоиграло давным-давно уже, но этот досадный случай стал переломным, что обнажил истину: везде ты с собой берёшь своё место. Что я вынес из всех этих таинственных путешествий: всё, что не Италия и не Таиланд есть мёртвая помойка. Только итальянки и тайки любили меня, остальные, особенно русские – говно. Жирные и фригидные поголовно, какой там анал, полностью мёртвая промежность, а мнили себя чуть ли ни королевами эльфов. Почти все отечественные девчонки не ощущали ни клиторальный, ни вагинальный оргазм. Зачем они вообще тогда жили. Хотя бы в задницу давали иногда, хоть как-то скрашивали всё это.
Эта была последняя ночь, когда я молился Махавире. Так умерла последняя религия. Махавира давно остался там в Таиланде. Всё это время я молился вслух сам себе. Я стал Тиртханкарой, ну как стал, я им родился, но сейчас самый удобный момент.
Вот вечно было плохо, если что-то шло не так, как хотелось. А так бывало всегда. Они говорили мне почему я такой довольно добрый. Я отвечал, потому что я живу в России.
Женский задний проход это, как игра на тяжёлых условиях. Чтобы можно было получить доступ к нему нужно было пройти по долине смерти. Этим я и усердно занимался.
С горем напополам доехал до Сербии. Хоть кириллица опять. В Новом Саде была вписка. Я купил арбуз хозяину, скинул рюкзак и пробежался по городу. Ничего не запомнил.
В Белграде весь центр по привычке прочесал, хотя мне настолько было уже всё неинтересно, что как в блаженном тумане.
Был в Белграде, поздно вечером пошёл прочь от города на север. Долго-долго шёл по автомобильному мосту. В Нови-Саде я был после Белграда.
Вечером следующего дня я шёл уже по дороге Венгрии. Лёг спать в ухоженном леске у дороги.
Днём я уже был в пригороде Будапешта. Сидел в Маке, отдыхал и сообщил, что приду, у меня была там вписка. Безбилетником проехал на автобусе, благополучная Европа же уже, не убыло с меня у них. Будапешт очень красивый был, уровня Дондона или Париса. Особенно на том берегу, когда на самой высоте видишь вот это белокаменное сооружение, что сразу в глаза резко бросается. Прошёлся по советскому прошлому, по старинному кладбищу. Кроме меня там никого не было. В Венгрии как-то уютно и хорошо было, ещё и после всех этих югославий. Казалось бы, была одна страна Австро-Венгрия. А разница была колоссальная. От Австрии у меня в памяти был лишь чёрно-белый негатив. Это немецкой менталитет – жить впустую, когда не помогает даже куча денег.
В Братиславе вписался к парню моего возраста. У него была шикарная квартира от родителей недалеко от центра, по ту сторону моста. В Братиславе я славно провёл время и отдохнул. Мы резались в шахматы. Я знал правила, но всегда проигрывал даже детям, потому что я не был способен планировать даже на один ход вперёд. Но в насильный теннис я один раз сенсационно выиграл партию, хотя играл в последний раз в универе. Братиславу я облазил всю, залазил на высоту, где рыцарь на коне смотрит на весь город. Замков всяких насмотрелся.
Мне хотелось побывать всегда на средневековом фестивале. Я был только в Выборге один раз, но это было всё не то. Принарядиться в простолюдина и любоваться смирёнными дамами. Я был бы сыном землетрясения и переворачивал комья раз в год.
Из Словакии устремился в свою любимую Польшу, потому что через Беларусь быстрее всего вернуться в Россию.
Один водила пригласил меня домой поужинать. Это было перед пшекской границей. Я попросился остаться переночевать. Жена этого словака как закудахтала. Я немедленно поспешил покинуть их дом. Этот водитель отвёз меня до озера вдоль трассы. Я лёг спать в тихом поле.
В Кракове у меня была вписка у какого-то ботана, сына состоятельных родителей. Я ему включал различную музыку, а ему было всё одинаково. Эти люди были не живы.
В Кракове я вновь расслабился и посетил замок польских королей. Я как-то пролез без билета. Поляки вообще ни о чём. Я не понимал украинцев, которые унижались и работали на этих людей на зарплату чуть выше, чем дома. Только благодаря тому, что Польша была в союзе она не съехала на лютое дно. Вот по-любому Польшей втихаря правила Германия. Потому что казалось, что эти люди абсолютно ничего не соображают. Единственный плюс – цены ниже, чем у нас. Женщины там какие-то незаметные, будто их вообще нет. Я не видел за три раза, что я был там ни одной полячки. Люди жили без женщин. Без будущего. Польша – это единственное государство без прошлого и перспективы. Польши как бы вообще нет и быть не должно. Я всегда помнил вкус дешёвых польских яблочек. Яблоки – это единственный продукт, который выпускался Польшей. Я плакал вместе с польскими фермерами, когда запретили ввоз их яблочек. Они вываливали выращенный урожай на дорогу. Они были очень дешёвые и вкусные. Даже несмотря на то, что я жил в яблочной столице Самарской области. Вокруг меня росли сады и заброшенные дачи, забитые под завязку этими деревьями.
Из Кракова за день я доехал до границы Беларуси. Переночевал в посадке возле универсама. Жрачки накупил, и не поверить, но это было так: я потратил до конца лишь те сто долларов, что дали мне азербайджанцы в Тбилиси. Сто евро, что дал мне грек остались нетронутыми. Я мог бы стать элитным бомжом с таким опытом, но я пока не хотел.
В Бресте меня вписал на ночь водила. Я там крепость посетил. До Минска за день легко доехал. У меня там была вписка у прекрасной белоруски. Мы смотрели с ней интерстеллар на моём планшете на кухне. У неё были невероятные зелёные глазища. Я любил область глаз у женщин. Нравилось различие в виде отдалённостей от носа. У неё был друг, с которым она училась в институте. Вот у них были офигенные отношения. Они общались, как друзья и в первую ночь спали вместе. Во вторую ночь, когда он ушёл в ночную смену мы были вдвоём. Просто посмотрели кино и легли спать каждый на свою кровать. Блин, как же обидно. Такая девушка. И ничего не было… Утром она приготовила мне роскошный и плотный завтрак и я свалил вон.
В Гомеле меня органично вписала молодая пара немногочисленной белорусской интеллигенции. Школьный учитель и журналистка местной газеты. У них месячные зарплаты, они мне озвучили их размер, я чуть в обморок не упал. Насколько мало они получали и ещё жили в ипотечной трёшке в новостройке. Мне было стыдно, что я выпил у них всю пачку чая. Кстати, чай недешёвый был. В пирамидках. Я выдул кружек десять на глазах этих бедных людей. Жаль было есть их еду, потому что с такими зарплатами и ещё меня пригласили. Эти люди были святыми. Я так понял, им родители усиленно помогали. Невозможно было на их нищий семейный доход так питаться и платить за ипотеку. Либо они перед моим приездом взяли кредит.
Мне было неинтересно ничего смотреть, мне всё набило оскомину, я скорее хотел домой. В Брянске вписался к молодой паре. Хавал пельмени, играли в интересные настолки.
Город Орёл был просто жёсткий депрессняк. Как там вообще ещё люди жили.
В Липецке вписка была. Парень приехал, квартиру мне открыл и уехал куда-то. Я наконец побыл в помещении наедине с собой. Хорошенько вздрочнул на анальное порево с Полиной в ванне. Спасибо вайфаю. Нашёл очень редкую худую русскую девушку.
Дальше со всякими грузовыми и дальнобоями доплёлся уже до почти родной Пензы. Я стоял на обводной и думал смотреть этот конченый городишко или домой дальше ехать. Потом сказал вслух Пенза. Как и Ульяновск ничем не примечательное унылое захолустье. Такие крайне неблагополучные места, как Пенза и Ульяновск всегда следовало обходить стороной. Чита ещё, но она так далеко, что можно сказать на том свете. Люди не могли уразуметь, что можно быть счастливым только в Тольятти.
Чтобы гарантированно доехать до Сызрани пришлось купить маркер и отыскать картонку.
Всю ночь шёл от трассы через всю Сызрань до жд вокзала. Ну а на первой электричке уже добрался до своей уютной квартиры в родном Октябрьске. Местность, где старые умирали и молодые не зарождались. Этот провинциальный городок был на первом месте в Самарской области по красоте природы и на последних местах по всем остальным параметрам. Вдоль тянулась железная дорога. Раз в полчаса доносился стук металлических колёс. Это расстраивало безусловную тишину бессодержательных улиц, потому что большинство населения – малоподвижные и умирающие пенсионеры. Они прочно сидели молчком перед телеком в своих халупах. Не производили лишних телодвижений, чтобы от этого не израсходовать всю постыдную государственную пенсию на харчи. Больше расход энергии – больше надо калорий. Я брал с них отличный пример и вёл себя практически так же. Вёл себя так, будто меня и не было вовсе. В чём была разница между Октябрьском и Нью-Йорком. Только в гуле или я просто не пробовал.
На бирже труда, где я был уже постоянным клиентом мне предложили пройти обучение на спасателя в местный бассейн. Во время испытания я сиганул в воду и шарахнулся переносицей об дно, как сознание не потерял. Так тупо прыгнуть мог только я, не вскользь, а прям как говно: сверху вниз. Меня не спалили с таким промахом, хотя пошатывало здорово. Я неплохо плавал по дну, на быстроту и меня устроили.
Просидел до зелёной весны, смотрел, как барахтаются люди. Посетители – либо очень старые, либо очень молодые, все остальные моего возраста здесь не проживали или были в посмертном браке. В этом городе можно и нужно было любить только естество и себя. Все местные девушки, кто не залетел и не умер сразу после школы сбегали в мегаполисы, им же нужно было себя выгодно реализовать. А в нищем, депрессивном Октябрьске можно было только хер сосать. Самое важное я ж был ещё извращенцем, мои страсти никуда не делись и гораздо лучше было если об этом никто не знал в месте моего постоянного пребывания из-за своего жилья. Это же основной смысл всей жизни у людей – кто другой кого как трахает, как любит. Глубоко подавленные совковые бабки и дедки в этом плане беспощадны и крайне недоразвиты, а они составляли большинство населения моей незаслуженной и чужой родины.
Продал дудельзак. Купил галисийскую гайту (испанская волынка) в нетрадиционном строе си-бемоль. Потихоньку дудел, по сравнению с немецкой исполнять одно удовольствие: умеренная громкость, легко дуть, легко разбирать инструмент. Дудук пытался продать, отдать, но затем просто выкинул в мусорку. Я не мог продолжать работать спасателем, потому что мне не на чём было уезжать домой ночью в конце смены. Мне даже приходилось заниматься автостопом у себя в городе когда не было такси или надоело ждать когда наберутся в салон люди, чтобы меньше платить. Познакомился с молодым талантливым урологом. Просил его сделать мне вазэктомию подпольно, всё равно никто не узнает. Предлагал хорошо заплатить. Ни в какую.
В середине весны я уехал в Адлерский район Сочи. Устроился спасателем в отеле напротив аттракционов. Всё складывалось замечательно. Оформился, заселился в общагу на территории гостиничного комплекса. С первых дней стал выносить еду из столовой. Я просил вторую порцию, накладывал её в контейнер и всё: запасы есть. График два через два и ходить в столовку можно было только в рабочие дни. На электронной карте 30 проходов: 15 обедов и 15 ужинов. Сильно сгорел на яростном солнце. Пока купальный сезон не начался, мы облагораживали морской пляж. Носили спасательные вышки. Ставили ограничительные буи на воде. Занимались всякой хернёй. Я ни с кем больше не сближался, ко всем относился с дружелюбием.
Когда сезон начался, я удачно забил место спасателя на одном из пяти открытых бассейнов внутри комплекса. Не надо было идти на переполненное телами море, там торчать на высокой вышке. Я безмятежно сидел на мини-вышке и залипал в планшете. Отказался от кофе и чая. Отказался дрочить на порнуху, вернулся в проверенный способ через джайнскую медитацию, как в детстве. Я понял, что порнуха – это жесточайший самообман. Казалось бы, ну подрочу на трахающихся, никто же не видит. Но это была болезнь – сексом занимались те люди на видеокартинке, не ты. Собственное воображение по сути это то же самое, но мягче и щадяще для психики. Идеально было вообще не дрочить, но северные поллюции давали о себе знать. Когда случались ночные семяизвержения из-за чрезмерного накопления – ну это было хуже всего. Просыпаться ото сна, где всё, как надо, как хотелось и тут из тебя без всякого сексуального удовольствия выталкивалась лишняя жидкость. Во сне я даже не успевал поднести член к бабьей промежности. Не было выхода – или дрочить и получать хоть какое-то наслаждение или непроизвольно спускать в трусы по ночам с тяжёлыми ощущениями полного разочарования.
Я начал играть на набережной на испанской волынке. Уходил подальше от основной движухи, чтобы не раздражало торгашей. Долго такое слушать не каждый выживет. Я играл примитивные импровизации и стучал перкуссией на кроссовке. За вечер отлично выходило. Меньше пятисот рублей не бывало. Облазил весь Адлерский район. Ничего особенного в моей дармоедной жизни не происходило: два дня сидел на бассейне, два дня днём купался или слонялся, а вечером дудел пару часиков. В Чёрном море я выполнил обязательную норму: поссал (каждый раз), посрал (один раз), подрочил (два раза). Всё прошло весьма хорошо.
Ещё в Санкте меня впервые поразила икота, которая тянулась больше положенного. Ночью я вызвал скорую помощь. Они сделали мне укол, меня всю ночь на койке выворачивало от того, что мне там впрыснули. Психопатологический симптом не прошёл сразу.
Я решил сходить вечером в широко популярный за пределами Сочи рок-бар треугольник со сценой. Иногда я спрашивал там не нужен ли кому музыкант-мультиинструменталист. Перед вылазкой на хардкор концерт меня снова поразила жёсткая икота. Я выпил стакан с содой. Внутри заведения я слэмился и как снег на голову испытал звоночки диареи. Это было особое враждебное чувство в животике, когда ты уверен, что это сто пудов кровавый понос и он очень хочет на божию волю. Я был до такой степени благороден и высок, что пожалел туалетную кабинку рок-бара. Я был уверен, что я если б я сел там срать, то всё забрызгало бы до динамического потолка.
Нужно было до моря, чтобы там в камешках посрать или в моём случае продристаться. Я не дошёл конечно же: сожрать на ужин несколько салатов, две порции гарнира с подливой, выпил несколько компотов и добил стакашкой соды, чтобы не икать. Не помогло…
Я шёл, икал и жидкий, как вода чёрный понос небольшими порциями выталкивался наружу. Я был не виноват, я честно не мог его больше удерживать. После первых выпрысков я расслабился и потекло поувереннее, в кроссовки с носками залилось. Это были почти новые ньюбэлэнсы и они это заслужили, потому что это говно, а не обувь.
Сенсационно дошёл до живительной воды, стянул обосранные джинсы, обувь, носки и трусы. Всё хорошенько сполоснул, даже следов не осталось. На улице тепло, дошёл до дома. Принял душ и лёг отдыхать.
Встретился с местным изготовителем волынок. Он бесплатно и по-братски почистил и проинспектировал мою гайту. У него я с торжественной радостью поиграл на истинном шотландце, дуть было чрезвычайно легко, проблема в звукоизвлечении: у меня на гайте просто пальчики поднимаешь друг за другом и нотки получаются, а на шотландце такое не прокатит, там вилочная система, надо оставлять некоторые пальцы на своих местах. Примерял настоящий килт со всеми причиндалами.
Практиковал глубинные погружения. На Волге я чуть глубже нырял, голову сдавливало и сразу боялся, наверх грёб. А в Чёрном море я привыкал всё к большему и большему давлению, моментальная смерть никогда не была так близка. А что если б я однажды не успел обратно подняться, не рассчитал немного запас кислорода.
К Гаутаме Будде пришёл ученик с полной чашей для подаяния. То, что попадает в чашу для подаяний нельзя было выкидывать. И ученик спросил Гаутаму Будду как ему поступить. В его миске было мясо. Он не знал, как поступить: Гаутама Будда учил о ненасилии и о неотбрасывании. Даже человек таких высот, как Гаутама Будда закрыл глаза, чтобы подумать. И когда он открыл их он сказал, что впервые сталкивается с такой противоположностью и разрешил ему съесть тот кусок.
Единственная вещь, которую я ненавидел в жизни – это ходить на работу. Убивать бо́льшую часть быстролетного дня на одни и те же движения, одни и те же слова, вопросы, складывания. Коллеги, которые обязательно становились либо назойливыми родственниками, либо тихими врагами.
Меня ничего не увлекало так сильно, как прослушивание. Львиная доля информации поступала через слух. Слух видит в вечно настоящем мгновении, а зрение отставало и тормозило. Мои уши могли уловить всё за миг, а глаза настраивались, думали о своём. Слух никогда не обманывал, как слышно – так оно и есть. Единственное над чем не задумывались глаза – это женская эмоциональная привлекательность. Женское лицо так сильно отличалась от мужского, оно всегда было интересным. Лица гомосексуалистов застряли между, и я их сразу иронично замечал.
Для меня девушки были красивыми парнями без членов и с длинными волосами. Я и хотел любить их, как друзей, в жопу.
В Сочи пока ни с кем не получалось познакомиться. Архангельский спасатель, красивый молодой, волынщик и всем насрать. Но комплексная соль не в этом была.
Уму непостижимо, невообразимо как, опять со мной, опять, опять. Ко мне в комнату заселили мужчину гомосексуалиста, который в меня очень сильно втюрился. Это был пипец. Я сначала не заметил, как этот тип поначалу ходил со мной в магазин. Потом он сидел на лавке на каждом моём набережном дудении рядом с сириусом. Ну я не мог ему высказать, чтобы он отвалил. Я думал, мы как хорошие приятели просто, в одной светёлке спим, койки напротив друг друга, в один толчок ходили, в столовку. Как бы это было естественно, соседи по комнате. С нами иногда и другие пацаны ходили из Чебоксар. Этот тип не признавался, но я ему из музыкальных групп, что я слушал намекнул, чтобы он не ссал и чистосердечно признался каким он был, мне было пох. Этот тип стал часто и обильно выпивать в одно рыло и на одной из попоек раскололся. Он рассказал, что родился таким, как проводником работал в ржд. Там с дядей основательно познакомился. А у того мужчины супруга вроде, как ещё была. Как в горбатой горе почти сюжет, мне было интересно. Этот тип вернулся с рейса и застукал своего мужчину с женщиной. Типа вероломная измена была. И он с горя таблеток наглотался, чтобы покончить с собой, но его как-то спасли врачи, сказали сердце крепкое.
Этот тип, когда протрезвел утром вспомнил, что мне проболтался о своей ценностный ориентации. Глаза аж вытаращил от удивления. Мне было безразлично. Этот тип являлся активным геем. Я никогда в жизни не смотрел гей-порно. Не мог смотреть даже на трансов с членами. Всё это было для меня очень несексуально и противоестественно. Ну этот тип хотя бы был чистокровным, а не полукровкой, как я. Как хорошо, что я не родился геем. Пусть меня постоянно возбуждал только анальный секс, но это было с женским телом. И даже позволить взять в рот мой член я мог только женщине.
Мне было всегда противно и омерзительно, когда ко мне притрагивался мужчина. Я даже здороваться за руку не хотел. Для моего тела строго подходили только женские руки, а для моего живого члена только женское анальное отверстие.
Этот тип стал меня постоянно ревновать. Мне стало в тягость с ним общаться. Мы посмотрели танцующую в темноте. Когда Бьорк повесили в конце этот тип впал в слезливую истерику. Это было очень отталкивающе, когда мужчина, хоть и гей рыдал минут пять и убивался. Когда мой замечательный друг и товарищ признался, что он ещё был и приёмный стало всё понятно.
Этот мужчина оставил мне интересную записку под подушкой, где откровенно признавался мне в любви. Я его возненавидел. В последнее время я часто разговаривал с ним о девушках, он был женоненавистником. Этого мерзкого ублюдка выворачивало, когда я хвалил женское тело или лицо. И вот так подложил мне дикую свинью.
Я даже перестал смотреть на него. Этот человек как бы окочурился для меня. Он на работе обронил себе стекло на ногу типа случайно, но я был уверен он сделал это специально. Этот недоумок, хромая, бегал за мной по всему Адлерскому району, чтобы о чём-то поговорить.
Этот тип трудился грузчиком. Он накатал об увольнении, и его отпустили без отработки. Он попросил нас всех, кто жил в комнате проводить до автобуса. Этот тип сел в кресло, помахал всем на прощанье и свалил к себе в Ростовскую область.
Как же было гадко, урожайное лето в Сочи без единой девушки. Как так могло со мной быть. Почему у меня не могло быть девушки. Потому что я был маньяком-извращенцем. Зачем девушка, если она не соглашалась заниматься любовью. Анальным сексом желали заниматься психически больные девчонки, а такие дома прочно сидели или в психушке. В Сочи я таких не мог разглядеть. Голубые волны, голубые девушки – где их надо было шарить, я не знал. Я даже и не пробовал знакомиться.
Казалось бы, Сочи, тысячи девиц со всей России, все желали интрижки на стороне. Вообще ноль, ничего. Я играл на набережной каждый выходной, но я был просто беглым звуком, не больше.
Нужно было выбрать следующую дудочку, и это была ирландская волынка – один из самых дорогих и сложных инструментов мира. Я связался с мастером из Венгрии и перевёл ему задаток, чтобы он начал работать. Он дал срок в год. У него были самые низкие цены. Ирландка ¾ в традиционном ре строе из чёрного дерева и кожаного мешка обошлась мне во внушительную сумму. Гораздо больше ста тысяч.
Испанская волынка окупила себя втрое. Все эти деньги.
Ко мне на бассейн работница кухни постоянно приводила восьмилетнюю девочку. Эту малую негде и не с кем было оставить. Они были приезжими, как и я. Мелкая была неугомонной, постоянно купалась в этом ссанном басике. Не давала мне повтыкать в планшет. Она специально это делала, чтобы я специально обращал на неё дружеское внимание. Потом выходила из воды на пять минут, стояла рядом, молола свою детскую тарабарщину. Её бабушка за нянченье девчули выдавала мне вынесенные литровые бутылки со сгущёнкой, я их выпивал за вечер. Потом я узнал, что малая росла с разведёнкой. Но пока девчушка была со мной рядом она не могла называться прицепкой, я был ей за батю.
Я работал на заводах, чтобы там всецело прознать, прохавать с самого дна бредовое осознание идиотичности социокультурной жизни. Будто умер и попал в грохочущий ад на смену и одни и те же кругообразные движения несколько часов. Это именно то, что выражало, что будет когда угаснешь.
В Сочи я сделал на шее сзади наколочку хартаграмму моей любимой группы детства.
Чем больше я что-то делал, совершал, тем больше прошлого образовывалось. Нах оно нужно было. Я никогда не мог понять чего ради людям нужно было минувшее.
Мне надобно было что-то делать, что-то предпринимать, чтобы найти себе правильную партнёршу – голубую девку. Но я ничего не делал, в знакомствах меня игнорили, хотя я выглядел не хуже, чем в оны годы.
Лётный сезон неизменно заканчивался, я досиживал на своём бассейне. А спасатели, кто на море работали озолотились на лежаках. Двести рублей штука. Сколько человек, сколько мимо кассы можно. Нужно было решать: возвращаться в 63 регион или оставаться в 23.
Отказался от кед, только кроссовки. Раньше терпеть их не мог, но понял их огромное преимущество перед плоским дерьмом, от которых я ниже и ноги устают.
Меня взяли в четырёхзвёздочный отель спасателем-администратором крытого бассейна с банями. Здание недалеко было. Предоставили номер для проживания, забитый другими: официанты, администраторы, повара. Зодчество этой гостиницы – это худшее, что я видывал в своей жизни. Чтобы попасть в номер, нужно было обязательно пройти по лестнице на открытом воздухе. В холод из сауны и из бассеина люди мчались к себе, чтобы не застудиться. Кто это проектировал отметелить бы его, как следует. В Сочи зима бывала не как в Африке. Неужели нельзя было кинуть взор на график месячных температур перед постройкой.
На липовом медосмотре в частной клинике в полчаса всех врачей за мной на ЭКГ заняла женщина тридцать с лишним плюс ну или уже просто живая помойка. Она где-то шлялась добрых полчаса, я уже перестал всем говорить, что за мной занято. Эта доминирующая стерва из разряда мужики мне все должны явилась и начала требовать от меня подтверждения, что она за мной. Я предъявил ей, что её не было очень долго и тут же против меня выступил боевой олень лет под пятьдесят. Он с бешеными зенками спросил меня учился ли я вообще в школе. Я ответил, что учился и наврал, что там мне преподавали о равноправии. Чтобы этот закостеневший и неисправимый бабораб не кинулся бодаться мне пришлось сказать, что эта потасканная женщина действительно занимала за мной, но печаль моя оказалось недолгой. Другая дамочка в таком же возрасте и в таком же режиме доминирования моментально воспользовалась этим рогатым слизняком и спокойно попросила его пропустить её вперёд в кабинет. Надо было видеть его лицо, оно живо переменилось с воинственного на покорное. Этот каблук в мужском обличье на автомате согласился и уступил ей. Я был доволен, оленю живо указали на его место у ноги. Примерно так и происходило каждый день в стремительно пустеющей матриархальной Рашке, где если ты слабый, то женщина вытирала об тебя ноги и считала никчёмным говном, если ты сильный, то женщина всеми силами и известными приёмами рвалась тебя сломать и подмять. В любом случае проигрывали все.