Александр Поехавший
Махавира
По пути домой на автобусе, чтобы посильнее расстроиться и забыть её поскорей я колоритно представлял её заросшую непроницаемыми чёрными волосами промежность. У них там это было нормально.
Рама устроил мне критический разбор полётов за то, что я делал. До этого я отправил ему наше совместное селфи с Сасаки в обнимку. Я чересчур задержался в Бангкоке. Я первоначально планировал наверстать упущенное с предыдущего посещения Таиланда и проехать автостопом весь юг страны. Этот парень заделывался всё неадекватнее. Чем равнодушнее один, тем одержимее другой.
Я оставил у Рамы зимнюю куртку и выехал на окраину столицы, где застопил голландца. С ним мы доехали до прибрежного Хуахина, где я снял дешёвую койку в хосписе с каждодневным плотным завтраком.
На следующий день я отправился на жемчужное море. В прибрежных гостиницах все просто лежали на лежаках и никто не купался, хотя до воды было несколько шагов. Они примчались из такой дали, чтобы просто поваляться под тентом. Сасаки ещё писала мне, но я знал, что это ненадолго, всё утихнет, с глаз долой – из сердца вон. Я вернулся в хоспис и проплатил проживание до конца месяца. Надо было попробовать зависнуть в одном месте на длительный период и понаблюдать за ощущениями. Хуахин небольшой городок, забитый под завязку такими же зимующими белыми европейцами или фарангами. Они сновали вместе со мной по ночным базарам, ночным дискотекам и кормились дешёвой уличной едой.
Я забил нижнюю койку, люди приезжали и уезжали, а я оставался на том же месте.
Заселилась девушка из северной Италии. Она проезжала транзитом. Её путь лежал в Австралию и всё только на велосипеде. Её звали Серена, она заселилась ближе к позднему вечеру, толком не помылась и легла спать надо мной. Я влюбился в неё с первого взгляда. Итальянский ястребиный нос, волнистые волосы и голубые глаза. Она вырубилась, потому что прикатила из Бангкока. Я вышел на улицу посмотреть на её байк, колёса были проколоты и спущены. Она доехала на ободах благодаря своим мышечным ногам, такие стальные, плотные ляжки и ягодицы, она могла перекусить, как кусачками любое инородное тело.
Всё утро просидел рядом с ней пока она клеила покрышки. Она жила на Комо и слыхала про всем нам известного библейского персонажа, кто там отгрохал особняк, но недолго пожил.
Вечером позвал Серену на концерт. В Хуахине было место со сценой и множеством столиков. Всё это было окружено большим количеством торговых ларьков с едой и алкашкой. Я по обыкновению покупал всё либо в сетевом магазине либо на обычных крестьянских рынках. Каждый раз кто-нибудь выступал из тайских музыкантов.
Мы с Сереной попали на рокеров. У меня была с собой сушёная рыбка и ананасы. Я предлагал ей, но она ничего не брала. Снова под сценой танцевал пьяный дед европеец, ради него все и приходили. Стало понятно, что я был непривлекателен для этой итальянки. Она сказала, что ей нужно вернуться в хоспис и лечь пораньше спать, чтобы с утра поколесить дальше, Австралия была ещё весьма далеко.
Серена встала из-за столика, поблагодарила за компанию и ушла. Приглашённые музыканты отрабатывали скромный гонорар, неугомонный дед продолжал свои выкрутасы, а я жевал солёную рыбку и не моргая таращился в стол.
Когда я продрал глаза утром, надо мной раскладывала плательные вещи уже сопливая испанка. На стульях сидели две немки с жирными ляжками и щёками.
На меня запала уборщица хосписа, местная, очень маленькая ростом и с излишне непривлекательным лицом. Она велела мне сесть на её мопед и повезла в какой-то дальний бар. Там она нажралась и синяя лезла ко мне, чтобы я её хотя бы поцеловал для зачина. Я не смог и шла вторая неделя после дерзкой операции, дёргающей боли уже не было, но я не хотел рисковать. Пьяная и сердитая она отвезла меня назад, скинула и скрылась в неизвестном направлении.
За две недели я знал Хуахин, как родной: поднимался на возвышенности с обезьянами, доходил до конца золотого пляжа, где располагалась военная база. Мне свистели с поста, чтобы я развернулся. Я сдружился с американцем, который тоже поселился надолго. Он успешно преподавал во Вьетнаме английский, но его выперли оттуда за что-то. Джо сам был наполовину вьетнамец, но глаза были не азиатские, только кожа темноватая. У него имелись сухие цветы, он делился со мной на прогулках по безлюдным захламлённым местам, где не ступала нога туриста. Я интересовался о сертификате учителя языка, но он был натив и для него получить это было формальностью. Джо тоже не хотел возвращаться в Штаты. Я ему рассказал о меркантильных русских девушках, на что он мне легко возразил, что я ещё не встречал американок в их естественной среде. Джо сказал, что у них тоже всё вращалось вокруг денег и карьеры: больше, быстрее, значительнее, выше остальных. Вот так мы коротали дни и общались под цветами о жизни, обо всём.
Шла третья святая неделя. Встретился с тайской девушкой. Она пела в одном из ночных клубов или баров или в нескольких. Девушка абсолютно не понимала по-английски даже элементарные да или нет. У многих таек глаза были очень большие, как у индианок. Мы сидели на причале и наблюдали за местными рыбаками. Я часто приходил туда, там ещё сверкала вода от то ли планктона, то ли от водорослей. На втором свидании она перед уездом коряво накатала на переводчике, что хочет провести эту восхитительную ночь со мной. Я был готов написать ей слово АНАЛ, но когда посмотрел в её большие грустные и доверчивые глаза. Она наверно полагала, что я снимал одиночный номер в отеле. Я прошёлся с ней до своего пристанища, она увидела койки с людьми. Девушка, вероятно, тоже жила не одна. Она провела рукой по моему лицу, коротко поцеловала в губы, села на мотороллер и укатила, больше я её не видел.
Я познакомился с Леей, её звали по-другому, но она просила меня так её называть. Она трудилась в гостинице в спа-зоне и прекрасно калякала на английском. Она просто дала адрес и дала понять, что можно прийти. Жильё на время располагалось у кромки моря, это значит крутое по-любому, землю у самой воды купить сами знаете. Архитектура отеля была выполнена так искусно, что лучшего рандеву и придумать нельзя. Свет преломлялся в разных местах по-разному. Я ходил с Леей по всяким отсекам, выполненными в стиле барокко, сразу вспомнил сочинских архидизайнеров и чуть не расплакался. Лея была чуть выше стандартных таек и иронические глаза её тоже крупные как у кхмерок. Родная душа.
Она заскочила за мной вечером на своей тачке. Мы поехали захватить её подругу. По дороге остановились, Лея сходила в магазин, вернулась с тюбиком геля. К великому сожалению не анального, а от ожогов. Она вложила мне его в руки и велела подлечить кожу. Я был пурпурный рак. Заехали за её подружкой наполовину кореянкой, наполовину не пойми кто. Она была уже чуть беременна от какого-то лётно-залётного крестоносца. У Леи всё было, как надо – худое тело, худая жопа. У её подруги также, почти у всех вокруг тоже так было. Чисто идеальные девчонки. Рай Махавиры. Любовь.
Мы приехали ночью на ещё горячий пляж. Я с Леей обнимался, лобызался, а её подруга фоткала. Это было похоже на концовку фильма горячие головы когда Топер позировал с Рамадой. Лея отвезла меня домой в хоспис, к этим бомжам со всей Европы. Всю дорогу её подруга при мне склоняла Лею заняться со мной любовью дома, а она на улице погуляет. Они снимали вместе жильё. Лея отмалчивалась и улыбалась, просто крутила баранку.
Параллельно ещё познакомился с девушкой очень низкого роста и с телом восьмиклассницы. Она совершенно не говорила по-английски. Спасибо высоким технологиям, мы сидели за столиком на концерте и общались на моём айфоне через русско-тайский переводчик. Но писал только я, мне было лень выискивать тайскую клавиатуру да и была ли она там вообще. Она работала продавцом чего-то. Звали её Нари. Мы посидели немножко, и она уехала домой.
Встретились с Леей на ночном рынке, она купила мне мороженое. Там был концерт и все боялись подойти к музыкантам, я подошёл немножко и на меня глазели, как на придурка. Я вернулся к Лее, ибо ей стало стеснительно. Мы сидели в уличной кафешке. Она показывала мне видосы с какими-то оленями в причудливых костюмах, это у них там типа песенный конкурс. Победил там какой-то Барбаджан в самом нелепом и конченом наряде. Я на 95% процентов удостовереился, Лея меня зафрендзонила. Также она говорила, что её предыдущий парень был русским, так что всё стало понятно: тот ушёл и я уйду. Лея обрусела, короче, до меня ещё. Она отвезла меня домой, как братика.
Я увиделся с Нари и она привезла меня на центральный пляж, где уже был хоть какой-то народ. Значит я жил в некупальном участке. Мы барахтались в бушующих водах, она была такой маленькой. Я кидал её, как в босом детстве на Волге. Садился, она залазила на мои развёрнутые плечи и прицельно выстреливал.
Мы сошли на мирный берег погреться, она даже взяла для меня утиральник. В этот момент я рассматривал её мокрое тело и подобно тому, как у Сумкина неосознанно выскочило время в ответ на загадку, так и у меня слетело с губ слово АНАЛ. Хорошо, что я был уже почти чёрный от ежедневного загара, нечистый. Нари так обрадовалась, обняла меня и потянула за руку на мопед. Я не на шутку разволновался, мне показалось это был ледибой. Но голос писклявый был женский и операция по удалению пениса для уличной торгашки была не по карману.
Мы ехали минут тридцать, она жила в каких-то епенях, но хоть не в хижине, а в маленькой комнате. Она быстро сполоснулась. Я сидел на полу и ясно слышал, как Нари промывала себя для любовного моей мечты. Таиланд – столица анального секса, потому что во всех клозетах вместо туалетной бумаги мощные струи воды под давлением. Прижала, нажала, посидела немножко, слила. Чистая Нари вышла ко мне в одном полотенце и показала пальцем, чтобы я тоже принял душ. Когда она вытащила из шкафа тюбик с прозрачным гелем у меня случилась неконтролируемая полная эрекция. Она коротко засмеялась. У меня были презервативы. Я намыливался гелем и решался: кайфануть на полную без резинки, но подхватить какое-нибудь дерьмо или всё-таки подстраховаться. Вспомнилось раннее изуродованное детство. Прогуливал уроки уже в начальных классах, чтобы оптимистично смотреть по видику, как часами трахают в зад здоровых, крепких немок, день за днём.
Нари сбросила с себя кусок ткани и встала в коленно-локтевую стойку.
Всё о чём я страстно мечтал, всё, что я сознательно желал лежало передо мной. Её худощавое, небольших размеров тело выжигало меня изнутри. Это был не сон: она собственной рукой смазывала себе Анну и часто поднимала на меня человеческий взор, наслаждалась моей неконтролируемой ничем святым реакцией. Это была наша первая ночь и сразу такой великий дар. Такая девушка, такое неправильное тело, худые ягодицы, короткие худые ноги. Мне и в голову не могло прийти, что такая на вид приличная девушка могла такое выделывать. Я очень медленно входил в неё, свидетельствовал каждый миг качественно высшего блаженства не во сне, а наяву. Жеребцовая Полина так слепо доверяла мне, а я гладил её по длинным крашеным волосам, не жалел её ни капли – окунался до самого упора. И она постанывала тихонько, как для себя самой. Мне не пришлось просить её не шуметь, чтобы не побеспокоить всех моих бабок соседок. Затем я сел в белый лотос. Юлька добавила силиконовой смазки и нежно, наполовину двигалась сама. Она интенсивно занималась со мной опасной любовью. Вскоре её не стало будто никогда и не было.
Нари увезла меня обратно до самого входа в Хоспис. Я не забывал отправлять фотографии моих юговосточных принцесс Раме. Он там наверно куртку мою испятнал и испинал в тупой злобе ревности единоличного физического обладания.
Нари оказалась первой настоящей голубой девушкой в моей жизни. Я столько десяточков лет искал и вот оно, наконец-то. Она закрывала глаза и открывала рот будто вот-вот помрёт. Только чего на свете не было принятым.
Шла последняя неделя моего сиамского парадиза. Я таскал Нари в попу даже в доме её бабушки, пока та смотрела новости. Нари вставала на стульчик лицом к стене, чтобы достать до моего уровня вхождения. Как же было хорошо. Я ни разу не занялся с ней традиционно несмотря на аккуратное и гладко выбритое влагалище. Как же было хорошо иметь эту девчонку, зная что ей ещё приятней, чем тебе. У неё там было всё так устроено специально для такого голубого: такая миниатюрная жопа и такой длиннющий штыкообразный хер, который к тридцати ещё более утончился и удлинился до 19—20 см из-за того, что полжизни дрочил правой, полжизни левой. Я знал, что плохо так часто заниматься анальным сексом для девушки, но раз она жаждала…
Я входил в зад этой девушки и тогда возникало целое. Вокруг женского анала ярко светилась психическая аура. Это чякра взаимного чудесного спасения. Наибольшее скопление бессознательного. При анальном сексе Нари мгновенно становилась очень слабой и беззащитной девочкой. Она ничего не могла контролировать, ибо анал стал для неё кратчайшим путём к глубокому знакомству со своим безотчётным. В ней бурлила тщательная проработка меланхолических подавленностей, происходил взрывной рост безусловной уверенности в себе и божественное познание запредельного.
Конец четвёртой недели. За мной очередной раз прикатила Лея с обременённой подружайкой. Они решили сходить на дискотеку. Мы въехали в шлюховской квартал с дископлощадками, переполненных трансами, геями-европейцами в женских платьях. Они сели за барные стулья, а я стоял, как недоумок рядом. Какая-то девушка танцевала и не сводила с меня глаз, все это заметили. Лея подбодрила меня не мешкать и действовать – подкатить. Вот ведь сука. До этой поездки меня звала на дикий пляж голубоглазая испанка, а я всё рассчитывал, что Лея даст мне. Отшил испанку, отдинамлен тайкой.
Я психанул, резко сорвался и пошёл домой. По дороге хотел черкануть Сасаки, но я стёр её подчистую когда ещё начал епать Нари в попу. За месяц я так и не придумал, как остаться в Таиланде подпольно. Скорейший возврат в Россию являлся для меня кошмаром. Если бы я хотя бы мог работать удалённо через сеть по типу веб-дизайна или написания программ. А я ни хера не мог кроме, как дырочки зажимать на дудочках и в женскую заднюю дырочку вставлять. По-английски толком никуда не продвинулся, только с американцем немного поговорил, слушал аудиокниги каждый день, учил новые слова. Меня начали подбешивать чужеземные языки, на русском-то было уже лень языком молоть, ещё и этот сраный инглиш мастхэв.
Я купил зажигалку, чтобы сжечь загранпаспорт. Пока этот документ грел карман голова оставалась холодной. Нет бумажки – нет гражданина.
Пошёл на последнюю встречу с Нари в концертной зоне. Хотел оттаскать её в этот раз через задницу без презерватива. Она спокойно сообщила, что больше не хочет со мной видеться. Я молча встал из-за столика и устремился назад в хоспис. Убрал паспорт и авиабилет обратно в непромокаемый чехол и в рюкзак. Дослушал человек-слон в оригинале и уснул.
Нари стала последней девушкой в моей изумительной жизни, с кем у меня состоялся секс, один из лучших, точнее сравнивать не с чем, другой был с Оксаной ещё до занзибарской революции. В безобразном и уродливом российском обществе матриархата ни одна русская шмара не стоила и ногтя одной простодушной сиамской девушки.
Запретная тайна была раскрыта – голубые девушки существовали, но не в России, а у меня на родине и на родине моего предыдущего тела. Махавира блистательно исполнил моё последнее плотское желание органично соединив с такой милой и хрупкой девчушкой. Посмотрев на которую ни за что язык не поворачивался предположить, что она обожала долбиться в зад.
Я в последний раз позавтракал яичницей, ананасом и сосиской. За месяц хозяйка хосписа меня уже почти усыновила, давала мне две порции. Железнодорожный билет на поезд до столицы оказался очень дешёвым, как один проезд на городском транспорте в России.
Я за неделю до уезда предупредил Раму, в какой день я вернусь. Этот парень уже вписал кого-то. Я не собирался быть третьим и снял койку в центре города. Этот остолоп написывал мне и оправдывался хотя мне было всё равно. Я знал, что он сделал это специально, ибо я слал ему фотки в обнимку с моими девчушками.
Спать не хотелось. Я посидел с двумя барышнями неопределённой европейской нации. Они молча смотрели телевизор и иногда хихикали. Они переключили на музыканал, там чувак пел классную песню. Я спросил у них кто он был. Они ответили, я пошёл гулять по ночному городу и забыл. Хоспис располагался рядом то ли с водным каналом, то ли это была такая маленькая речка. Вдоль воды я и бродил, оффлайн навигатор здорово выручал, можно было пойти в любое место и не заблудиться.
Накануне вылета, апатичным вечером я добрался до Рамы, чтобы переночевать и утром уехать в аэропорт. Этот человек обезумел при моём появлении. Я понял, все геи больны не только физически, но и психически. Поздним вечером он серьёзно угрожал мне, что мы должны поехать в клинику, чтобы он рассказал им, что он подписался под враньём, что у меня были дети. Рама психовал, что он очень раскаивается, что участвовал во всём этом. До моего вылета оставалось несколько часов.
У него было нечто вроде болезненного аффекта. Я стал обратно собирать разложенные вещи, чтобы навсегда покинуть это помещение. Когда я с рюкзаком за спиной и курткой под мышкой устремился на выход, этот чудак встал в дверях и начал грозить мне полицией. Пришлось идти напролом, Рама был отброшен, хрупкая дверь выломана. Он кричал мне вслед, умолял вернуться. В маршрутке Рама начал трезвонить на мобилу, но я просто вытащил местную симку и вышвырнул по дороге.
До аэропорта я доехал на воздушной электричке. Это была конечная станция. Заныкался в глухом углу и всю суматошливую ночь продремал на куртке вместо матраца, тепло вспоминая всё то невероятное, что приключилось за такой короткий срок: вазэктомия, десятки людей со всего мира храпели под ухом, как родные, прекрасные женщины: одна отказала, другая согласилась, третья воздержалась. Одна немка забыла толстую книгу на английском Исчезнувшая, по которой ещё Бен Аффлек снял годный кинчик. Я лежал, листал её и не хрена не понимал, насколько у меня был слабый лексический запас. Так что до свободного чтения подобной литературы, даже адаптированной мне было как армянам до Арарата.
Снова путинская Россия. Нестерпимый холод, переночевал у того самого осетина-португальца. Он поступил в престижный столичный вуз и жил с сестрой на съёмной квартире. Этот парень стал ещё больше, не школьник уже. Он поведал, как его решили испытать два товарища в вагоне метро, выходцы из соседней республики. Они даже вышли втроём на ближайшей станции, прошли подземные туннели, турникеты, прошли по дворам, зашли за дома. Там мой друг заявил, что не будет с ними разговаривать, а сразу бить морду. Он так и сделал и быстро подавил эту сладкую парочку на раз-два тычка. Я дослушал эту романтическую историю и добавил, что Осетия сила.
Состоялся выход на работу продавцом-консультантом-кассиром-выкладчиком-приёмщиком-протиральщиком пыли-перемещальщиком. Интенсивные уроки английского продолжились, видеоуроки американских преподавателей были самыми терпимыми, а сидеть с книжками и словарями – это было совершенно невыносимо.
В начале любимого времени года лета поездил немного в Саратов с волынкой пока не понял, как мне надоел не только этот инструмент и одни и те же мелодии, а больше в кишки въелась езда два часа туда, два обратно. Как в тёмные годы студенчества и кожных заболеваний. Будто всё вертелось по шизофреническому кругу. На заключительном уличном концерте ко мне подошёл организатор какой-то протоки и пригласил принять участие. Он добавил, что кроме выступления нужно обязательно давать мастер-классы, чтобы другие люди тоже могли попробовать поиграть. Я ему сказал, что любая волынка – это непередаваемый инструмент, а также напомнил о её стоимости в полмиллиона. Через несколько дней мне пришёл отказ в участии… Чтоб их там черти дрючили на этой протоке.
Я выставил на продажу инструмент и почти за полцены удалось сбагрить мою уже женщину артисту Нью-Йоркского Бродвея. Сезон продаж в самом разгаре, всё меньше хотелось говорить. Я больше не мог выносить эту трудовую деятельность с кассовыми чеками, которые вылазили по два часа при километровой негативно-возмущённой очереди. Участившиеся инвентаризации меня добили, я ненавидел считать и подсчитывать, так же как ненавидел с детства математику и все связанные с ней дисциплины.
Во второй половине лета я уволился. Эта работа стала последней, где неизбежно приходилось постоянно общаться. Моим следующим музыкальным приобретением стала укулеле. Я освоил её за один день. За несколько недель усиленных воспроизведений текста, мне удалось выучить назубок в дорогу аж пять песен. Это был мой личный рекорд. Фрилав депешмодов, вэрэвэ ю вил гоу зыколлингов, энимел инстинкт кренбиресов, ноубадисхом Авриль Лавинь, если по французски читать и ши уил би ловд маронов файфов.
Я заплатил за регистрацию на сайте волонтёров и улетел в Турцию, прихватив маленькую четырёхструнку. Из аэропорта Милас-Бодрум я легко доехал автостопом до побережья, где и находился объект моей добровольческой миссии.
Это был кемпинг-хоспис участок с одним хозяином и помощниками-волонтёрами. Гости в основном жили в палатках, которые привозили с собой. Меня поселили в хоспис, я не захотел ночевать на улице. В наши обязанности входило мыть толчки, выкидывать мусор, включая обосранные бумажки и готовить завтрак с ужином. Кроме меня там из тимуровцев были француз и бразильянка, остальные все турки.
Я с первых дней удачно избегал мыть общественные туалеты, убирался только в хосписе, где я жил один. Изредка кто-нибудь заселялся на пару ночей. Я ненавидел тех, кто не смывал бумагу в унитаз вместе со своим говном. Турок-волонтёр жил там уже длительное время. Он постоянно сидел в розовом приложении знакомств. Этот тупорылый болван до сих пор не прохавал, что если он мужского пола, то без доната он там так и будет свайподрочить до конца дней своих на подделки и ботов.
Укулеле мне не понадобилась, там была шестиструнка. Я взял, немного побренчал, но всем было насрать.
Вечером мы начали стряпать званый ужин. Резали курицу, огромное количество овощей, готовили соус и всю эту массу жарили в громадном казане. Гости выстраивались в очередь и накладывали себе сами в тарелки и брали хлеб. Всё, что оставалось доставалось нам. Также следили за чайником, чтобы всё всегда было горячее, готовое и вкусное. Потом мыли посуду. Ничего сложного. Пара часов.
Утром также пару часов готовили завтрак: огурец, помидор, яйцо, сироп, кусок кислого мокрого сыра. Всё остальное время можно было делать всё, что желаешь. Захотел поесть – бери из холодильника всё, что хочешь и сколько хочешь.
У меня была непереносимость молочного. А уж если это было кисломолочное – то это будет точно понос через некоторое время после принятия. И я каждый день на обед хавал этот белоснежный сыр и ходил дристать в море. До воды идти было минут пятнадцать, как раз за это время набухал животик. Я доплывал до буйков, держался за них и со спущенными трусами загаживал вхлам лазурный берег туристического Бодрума. По дороге назад нашёл браслет на полу, с которым зашёл в столовую отеля, набрал еды в шведке и обожрался, заполнив пустой желудок после такой дрисни.
Приехала француженка-блондинка с бледнейшей аристократической кожей. Я с ней заговорил на её родном. Она даже согласилась пройтись со мной погулять по городу. Я сказал ей, что мне очень нравится Селин. Она училась на что-то связанное с косметикой, что там ещё во Франции они умели. Мы посидели на небольшом пляже. Она закрывалась зонтиком от солнца, такая мертвенно-белая кожа, девушка из северо-запада страны.
Вечером перед ужином я сказал ей, что у меня нет в России ни друзей, ни подруг. Включал ей русский вичхауз, да ещё и с поехавшим видеорядом. Это был Самер, медитатив лук. Я ожидал, что она подсядет ко мне на ужине, но я поел один. Больше она ко мне не подходила. Эта девушка стала последней в моей жизни, в отношении которой я проявил разумную инициативу, зачем-то куда-то звал, что-то ей давал слушать, уделял внимание. Со мной было действительно что-то не так, европейские девушки меня сторонились, а азиатки приковывались, ну и геи само собой. Надо было ей врубить мой любимый Сюисайдвэйв и тогда бы она до конца жизни смертельно боялась подходить к русским.
Со мной там особо никто не хотел якшаться и меня обычно просто не замечали: ни волонтёры, ни гости. Мой говноанглийский ни чуточки не продвигался так.
Я сам ни с кем не стремился сблизиться, вёл себя так, будто меня и не было вовсе.
Заехала моложавая американка в компании с какими-то парнями. Угашенная психотропною коноплёй с багровыми белками она села напротив меня вечером. Я корпел над собой в этот кризисный момент и дёргал одну струну. Ей в таком превосходном состоянии был приятен любой звук, но я ей устроил полноценный индивидуальный концерт. Особенно ей полюбились лучшие композиции Руки Вверх. Она свалила куда-то. Я переместился за стол, где частенько сидел хозяин со своим братом. Там лежали листы с турецкими песнями и аккордами. Ну и я запел, как читал. Туда другие турки сбежались. Некоторые чуть не умерли от смеха.
Иногда я ловил цыплят на участке. Мои две недели в Бодруме пролетели незаметно. Я попросился остаться ещё немного, но приезжали другие волонтёры, место было очень популярным. Перед уездом я спросил француза смог ли он с кем-нибудь переспать. Он был там уже больше месяца и ночевал только в палатке. Он ответил, что один раз со своей землячкой француженкой и ещё раз с турчанкой.
Я поехал на автобусе в следующий пункт, город Эгирдир на озере Эгридир в районе Ыспарты. Вечером меня встретил владетель мини-отеля и проводил до своей койки в комнате, где кроме меня проживал другой волонтёр из штатов. Из окна открывался вид на прекрасное озеро, шумел мелкий прилив. Моим коллегой на месяц стал Джим с западного побережья Калифорнии. Он скопил огромную сумму денег и просто катил куда хотел, ибо гражданство было не постыдным российским. Джим волонтёрил, подрабатывал английским. Перед Турцией он побывал в Италии, где индивидуально занимался с девушкой, которая и стала его возлюбленной. До этого покуролесил с полячкой, украинкой во Львове, с девушками Латинской Америки. Джиму было сорок с небольшим, но выглядел он достойно, накаченный и непомерно самоуверенный.
Утром мы просто расставляли столы на крыше здания, где в свободном доступе располагались всевозможные яства: грецкие орехи, соки, фрукты, овощи, сыры, сладости, сиропы, чаи и многое другое. Гость мог набрать всё что угодно и сколько угодно, сесть за стол под открытым небом, завтракать и созерцать колоссальную гору с одной стороны и огромное озеро с другой. После мы всего лишь убирали посуду, протирали мебель и двигали обратно, чтобы не портилось под солнцем. Всё остальное делали постоянные работники – два молодых пацана. Мы так обжирались с утра, что обед нам был не нужен.
Вечером мы лишь принимали заказы на уже платные блюда и напитки, выбор которых был невелик: местная рыба, курица, раки и по мелочи. Мы докладывали поварихе, та готовила. Мы приносили гостю, под конец убирали посуду со столов, протирали – вот и всё волонтёрство. Нас самих на ужин кормили супом, нутом и салатом из помидор и огурцов, как у нас.
Джим если видел, что гость мало-мальски был настроен на трёп это был его звёздный час. Американец каждому и каждой обязательно говорил, что он из США и из западного побережья Калифорнии. Во что бы то ни стало добавлял про то, что Обама был хорош для мира, но плох для Америки, а Трамп наоборот.
Спустя время Джим начал меня принародно высмеивать. Каждое утро он разыгрывал сцену уровня Голливуда, чтобы это обязательно увидел владелец. Джим прыгал и скакал, жестикулировал… Дринк зе водка, дринк зе водка, шавл зе сноу, шавл зе сноу, хаг зе вуман, хаг зе вуман, райд зе беар, райд зе беар. Я просто улыбался и интересно смотрел, что он отчубучивал. Этот гениальный актёр искренне считал меня человеком второго, третьего или лучше худшего сорта. Он хвалился мне, как покорял горы, как сутками напролёт устраивал пешие походы повышенной сложности.
Рано утром мы выдвинулись, чтобы достичь пика той могучей горы, под которой лежало всё озеро и город. Мне с непривычки было очень тяжело под самым пиком карабкаться вверх по осыпающейся поверхности. Я не мог сдрейфить перед этой надменной выскочкой, который уже давно стоял на вершине и презрительно взирал на меня.
Передо мной открылся потрясающий вид, я вспомнил Кармадонское ущелье. Из-за постоянного общения с американцем я неожиданно осознал, что начал думать по-английски. В тот же самый момент это упорное желание, ради которого я находился там: выучить английский, стать преподавателем, получить сертификат – всё это стало абсолютно никчёмным.
В Эгирдире или Эгридире прошло чуть больше недели, а мне уже всё так набило оскомину. Я не мог свалить, потому что у меня на руках был проклятый билет в Израиль. Надо было как-то продержаться ещё три недели.
Американец почти всё свободное время лежал и играл на ноуте в онлайн-игру на пару со своим родным братом, который находился в Калифорнии. Чтобы не слышать и не слушать его галдёж я отправлялся на многочасовые прогулки или плотно затыкал уши берушами и спал весь день до вечерней работы на ужине. Стёр подчистую всю английскую как художественную, так и обучающую литературу. Этот язык, как и французский стал мерзопакостным. Люди, которые из кожи вон лезли, рвались его освоить, чтобы стать успешными и общаться со всем бренным миром… Сраные артикли, я никогда их не употреблял. И специально произносил четвёртую с конца алфавита букву как русскую Вэ, если она стояла вначале слова. Джим насмехался надо мной. Саденли самтын хас хапент ту ми эз ай воз хавин май кап аф ти.
Приехала итальянка, офигенная. Похожа на Монику Белуччи, но похудее. Я её прозвал Эсмеральдой. Она приходила на ужин в багровом платье.
Подобралась отличная компания из гостей: эта итальянка, очень приятная бельгийка-женщина лет под сорок, две австралийки – мать с дочерью. Хозяин пригласил своего друга, турецкого музыканта. Тот поиграл на народной балалайке и задушевно попел. Я уже хорошо познакомился с этой Эсмеральдой, много лишнего рассказал о себе. С красивой девушкой даже у Тиртханкары случались завихрения. Но Джим уже успел с ней покорить ту самую гору, съездил с ней к какому-то древнему кочевому племени, что проезжали мимо Эгирдира.