Александр Поехавший
Махавира
За мной держалась комната в моей родной общаге. Я уехал из Тольятти автостопом туда.
В декабре я устроился Дедом Морозом по вызовам. В одной из знаменитых частных школ города праздновали Новый год. Какие же там были паршивые дети. Они были в карнавальном макияже. Один мальчик нарядился в сралина, ему нарисовали усы и брови. Он беспрестанно хотел всех расстрелять. Он не давал мне покоя, постоянно изводил тем, что я был ненастоящим. Мало того сралин, так ещё и полный недоумок. Это были не начальные классы, а до сих пор верили в чудеса. На меня даже потом пожаловались, что я был малоактивным на мероприятии. Вот же сволочи, но я был неважным актёром-массовиком-затейником. Эти набалованные и жестокие выпердыши доставали меня и мешали мне играть роль. Я не мог при таком скотском отношении сохранять довольную мину, а должен был, ибо заплачены деньги.
В обычных школах, где мы выступали дети были скромными и тихими. Не такими охреневшими уже с младенчества детишками необыкновенно богатых, да невероятно успешных мам и пап. Дети смотрели на родителей, те прекрасно показывали, как надо было обращаться с чужими людьми.
Мне вставляли подушку под шубу, чтобы живот и объём хоть был, как у мифического героя, а не задохлика, кем я был. Снегурочки менялись. Мы ездили в основном по квартирам. Мне постоянно предлагали выпить. Русские сами себя убивали и хотели забрать с собой как можно больше остальных.
Не знать. Не быть. Отсутствовать. Жить тихо и умереть тихо, так, чтобы никто не знал и не узнавал.
В канун Нового года я посрался с этой компанией, где я был дедом на вызов. Они платили мне мало, а ведь я был в главных ролях. Тем не менее я был неправ, потому что вначале при переговорах согласился на ещё меньшую сумму, просто задаром. Но затем по ходу дела увидел, что Снегурочке платили косарь с вызова, а мне несколько соток. Мне не понравились эти холодные поездки, этот тупой костюм с бородой, стишки и игры. Вначале было прикольно, но потом… Всё всегда скатывалось, даже слипы: полгруппы перемёрло, выгнали кое-кого, но всё равно надо было продолжать дристать и крякать сорванным вхламину вокалом.
Новый год встретил с Дашей. Я устраивал конкурсы, родители помогали. Она была рада быть с нами. В ту злачную ночь Даша попросила меня заняться с ней нелюбовью без презерватива. Это очень насторожило. Вагинальный секс без презерватива гораздо хуже, хуже ничего быть не могло, чем в процессе думать, как бы успеть вытащить. Я вынул и кончил уже от своей ладони, зачем тогда было вообще вставлять. Окропил спермой её драгоценный анус, который она так оберегала. Это было ужасно. Зачем мне это всё было нужно: делать то, что не соответствовало моей биопотребности.
Уже на следующий вечер, первого января в общаге я с превеликим удовольствием долбил слегка жирноватую задницу Оксанки. Я настолько часто с ней занимался любовью, настолько часто трахал её в жопу, что в заключительную ночь из неё выступили неприятные следы перебора. Это был тревожный звоночек, что пора было с этим извратом в отношении девчонки завязывать.
Вдруг у неё там уже кишечник весь стёрся. Откуда мне было знац. Мне не хотелось, чтобы у Оксаны появилось хроническое недержание. В последние дни встреч я с ней практически не общался, думал она поймёт всё сама, что уже дальше так было нельзя. Ей было всё нипочём.
В обжигающий мороз мы шли из общаги на вокзал. Я говорил ей, что мы больше никогда не увидимся. Она рыдала, как умалишённая всю дорогу. Я шутил, веселился, праздновал, что избавлял этого человека от себя. Жизнь была так удивительно коротка, а в окружающем мире столько людей. Не нужно было зацикливаться на человеке. Особенно на таком, который не вылазил из твоей задницы ни секунды. Я вышел из электрички, а она поехала в один конец, в свой любимый Саратов.
Было некрасиво расставаться с Оксаной и продолжать няшиться с Дашей. За всю нашу с ней половую жизнь она кончила только один раз. Это случилось в позе раком, я не любил эту позу. Не мог выносить вида того, куда меня не пускали. Даша заблеяла, как пони и ударила кулаком об пол.
В нашу с ней последнюю ночь она наконец разглядела, как мне всё это было в тягость. Она робко и боязно спросила попробовать что-то ещё, но это было не искренне. Всё между нами настолько прошло, что мне даже не хотелось с ней позаниматься анальным сексом на прощание. А чистая возможность была. Надо было ей всё-таки вставить. Просто я был ещё немножко расстроен недавней разлукой навеки с Оксаной. Шли слухи, что мою общагу закроют. Не было работы, ничего. Хотелось женского биологического разнообразия, потому что любая девушка приедалась.
С Дашей и Оксаной невозможно было осуществить мечту встретить девушку, кто любит сама анну, а не делает это по просьбам и с неохотой, как некоторые.
Я не заметил, как выпал из утопического общества в сущностную природу.
Чтобы попрощаться с Дашей мне пришлось идти к ней на работу. Она работала в школе искусств преподавателем живописи. Она прервала занятие с детьми и вышла ко мне. Было очень холодно. Даша тоже считала меня холодным. За всё время, что мы были вместе я ни разу не поцеловал её в губы. Я пожал ей руку в коридоре и оповестил, что мы больше никогда не увидимся. Она хотела остаться друзьями ну или теми, кем мы когда-то были. Но это было просто переворачиванием трупа с одного бока на другой.
Дома я пожарил картошечку, она имела приятный золотистый цвет. Внутри мягкая, снаружи хрустящая. Жарил вместе с луком и зелёным перцем. После прожарки посыпал чёрным молотым перцем и посыпал сухой петрушкой. Налил чаю, чтобы не было так сухо. Съел.
Я расстался с теми двумя девчонками, с Оксаной и Дашей, потому что они мне надоели. Ну и чтобы у Оксаны жопа окончательно не треснула, как бонд с кнопкой.
В холодную зимнюю стужу я из дому вышел. Поднялся до трассы на Москву. Немножко проехал на легковушке, до поворота на Саратов. Там стоял гаишник, я подошёл к нему и попросил застопить фуру. Ну он мне и остановил машину с московскими номерами. Поздно ночью с молдаванином я заезжал на базу разгрузиться. Я был уже на окраине Москвы. Мы с ним сдружились. Что мне было ночью делать, вот я сидел, пережидал ночь. Он даже не поспал, загрузился и снова уехал. Мы с ним ехали на негабаритной бензоперевозке. На каждом посту он вкладывал в документы косарь. Ему из фирмы, где он работал, выделяли отдельной строкой расходы на взятки. За всю дорогу его три раза тормознули, три косаря ушло. А за день если представить.
Чтобы не замерзнуть я поплёлся вглубь города. Уже попадались станции метро, но они ещё не работали. Всегда на душе было хорошо в первые дни в новом месте. У меня спрашивали дорогу несколько раз, думали я здешний москаль. Каким нужно было быть говном, чтобы хотеть жить в Москве. Я в метро ехал, всё тут уже было понятно. Ездил в подземке туды сюды. Ещё ничего не открылось, лучше в вагоне потрястись, чем.
Вылез на цветном бульваре. Там был конченый торговый центр с большой лестницей. Там меня взяли на работу охранником. Чтобы было понятно: сутки на ногах, чуток часов сна. Меня и нескольких других определили на самый элитный торговый дом. Прямо у красной площади.
Босс дал мне денег и командировал на базар за строгим костюмом определённого серого цвета. Я забыл по дороге, какой именно нужен был. В итоге взял, что предложили без выбора. Босс почему-то не стал меня ругать, и сам достал нужный мне костюм, а купленный сказал оставить себе. Он, видимо впервые столкнулся с таким.
Я зашёл в спальный отсек на самом верхнем этаже тцшки. Там была замаскированная общага для охраны. На полу койки, у стены наваленные сумки. Жрать готовили в ресторане. Приносили огромную кастрюлю, и еда была на редкость отменной. Ели два раза в день, голода не было. Это был месяц в компании с самыми гнусными людьми, как среди коллег, так и среди посетителей.
То самое чувство, когда ходил в тцшки в Саратове и смотрел на охранников, как на самых бесполезных существ на вселенной. И сам стал таким. Меня презирали даже работницы бутиков, там было очень много красивых молодых продавщиц. Я стоял и засыпал, отключался, дёргался и снова оживал. Большинство коллег на моём фоне, то есть исходя из моей собственоной оценки себя казались вообще просто консервированным мясом. Люди просто ни о чём. Они работали там месяцами, сутками стояли и ходили, когда я уже в первый рабочий день решил вытерпеть месяц и смотаться из этой паршивой и надменной сральни в центре Москвы.
Там ещё на выходе из малого бокового входа выходишь к госдуме. Ночью принимали душ. Я следил за уборщицей гастарбайтершей и не понимал, почему она делает это, а я делал другое. Там был охранник с лишним весом, мужик – сука. Он всегда напоминал всем, что сидел на общем режиме. Гордился этим и важничал. Я очень редко встречал людей с такой тряпочной душонкой. Он заметил, что я не мог даже на него смотреть и возненавидел меня за это. Этот ничтожный, трусливый утырок на одной из пересменок сказал, что я страшный человек. Он добавил, чтобы я убирался оттуда и никогда не возвращался. Эта невежественная шваль не могла вынести одного моего присутствия, ибо я не замечал эту мелочь так, как ей требовалось.
Прислали парня из Курска. У него было тихое помешательство. Он работал на заводе инженером, а его коллегу девушку убило на производстве по её же вине. И на него повесили всё это, ну как это всё у нас бывало. Этот парень громко и буйно ругался.
Я либо спал, либо стоял на смене. Не сделал ни единого шага на улицу.
Ну и по старой, доброй традиции я приглянулся продавцам геям французской элитной парфюмерии.
Этот день вошёл в мою историю, как день обретения знания о своей парфюмерии. Эти весёлые парни дали мне флакончик пробника попрыскаться, как обычно с утра. Они торговали только масляными духами. И вот этот тот самый аромат – чистый ладан. Мой нос никогда так не наслаждался. Махавира пах ладаном. Мой наркотический запах, моё благоухание раскрывалось только с густым ладаном. Все остальные вкусы, всякие там цитрусовые и прочие, они начинали бесить и надоедать, а ладан… Его хотелось вживить в носоглотку. Это открытие немного приободрило меня и развеяло всё невообразимое дерьмо, что творилось вокруг да около, но лишь вовне.
На предпоследней смене я уснул на сидячем посту прилично так, что проснулся от хлопка старшего охранника. Он мне крикнул минус тебе за смену.
Когда со мной окончательно рассчитывались в офисе, я напомнил боссу о штрафе за сон. Тот ничего не слышал об этом, но из зарплаты вычел. Я прикусил язык, не сказал бы, получил бы побольше. А так мне дали за месяц бессонных смен на ногах, безвылазно, в самом центре Москвы, прямо перед Госдумой, в грязной изнутри, под костюмчиком же не видать в каком шлаке не стиранная месяц рубашка. Я получил за всё это двадцать тыщ с лишним рублей.
У меня украли дорогой планшет охранники коллеги. Мне они нравились больше, чем смартфоны. Крупнее всё. Планшет был центром, золотая середина между большим компом и мелкой мобилой. Этот ублюдок знал, что ему негде спрятать украденное. Куда он мог его запихать в торговом центре, где мы жили кроме нашей конуры. Через время планшет был на месте. Я пошумел немного и всё наладилось, позволял всему случаться. Как говорили менты, где я проходил преддипломную практику, что главное должность, а не звание.
Они подарили мне тот костюм другого, ненужного цвета. Из Москвы до Сызрани я решил доехать автостопом. В столице не знай где вставать, я решил немного отъехать от мегаполиса.
В Рязани вписали двое парней. Они оказались геями. Накормили меня вкусным ужином, они были тамадами на свадьбах и операторами, на все руки мастера. Один из них был выходцем из Средней Азии. Он рассказал, как отреагировали его родственники когда он им признался. Они продолжали заставлять его жениться, и он сбежал с концами в Россию. Это были славные ребята. Вот бы вместо них были две лесбиянки, делающие приятное исключение для меня.
Общага должна была быть очищена от людей к лету полностью. Я сидел в пустой комнате на том самом раскладном диване. Некому было уже впердолить. Девчонок разогнал. Москву не покорил. Желания в принципе все исполнил.
Не дожидаясь официального закрытия и выдворения из легендарного жилого помещения. Я поехал в Санкт. Взял сидячий. Из Сызрани на поезде можно было хоть до куда доехать. На выходе из московвокзала я перешёл дорогу и сразу позвонил по первому попавшемуся объявлению.
Заселился в общагу напротив Исаакия за 200 рублей ночь. Основной контингент подобрался знатный. На нижней кровати лежал умирал старый осетин. Над ним было свободно, туда я и лёг. В комнате без окна было набито семь двухъярусок. Постоянно чем-то воняло. Этот дед лежал и непрестанно стонал. Мужики в целом не агрессивные, мне сразу дали погоняло студент.
А это был уже апрель и тёплый такой, что я захватил с собой дудук и решил побомжевать в центре. В каком бы переходе я не встал в центре, меня сразу выгоняли. Было очень грустно, это была не осточертевшая всем гитара, а не раздражающая слух флейта высот Арарата. Этот инструмент ласкал любой мозг. Я успел немножко подудеть у входа в Казанский, и армяне туристы кинули мне соточку. Опытным путём я увидел суть: дудук не предназначался для шумных улиц, его не слышно, а из переходов либо выгоняли, либо уже другие бомжевали. Этот город кишмя кишел уличными музыкантами всех мастей и категорий. Ту гитару, что я пронёс через ЮВА продал. Задумался о приобретении духового инструмента для шумных мест.
Устроился на работу охранником ювелирных магазинов. Разветвлённая сеть по всему городу. Мне подогнали точки в центре, спасибо, ходил пешком из дома. Постоял молча смену, ушёл домой. График три через два. Кайфово было. Во всех местах интересных я побывал. Все станции метро прошёл, везде выходил. На мостах позалипал. В общаге люди почти не менялись, все те же оставались. Никто никого не трогал, я спал спокойно, просто уши плотными берушами затыкал и всё.
Этот старый осетин мёртвый лежал. Просто как бы вдруг у него был туберкулёз.
Я с работы вернулся, а тела уже не было, другого заселили и на его место положили. Мужики передали, что из диаспоры кто-то приезжал, за него же платил кто-то двести рублей за сутки.
Я купил себе настоящий серый пиджак от формы ГДР в военторге. Мне очень нравилось, как выглядит немецкая серая форма. Вот именно этот оттенок, тёмно-серый и ткань эта, она по телу всегда была, а не как у некоторых, как мешок из под картошки. Форма передних карманов вообще отдельный разговор.
Я облюбовал себе подземный переход, куда я ездил бомжевать на выходных. От старой деревни очень далеко ходил пешком километров семь вдоль большой дороги. Мелочью рублей пятьсот набиралось за два часа, больше нельзя было, трость вымокала от слюней, становилась неиграбельной и фальшивящей.
Меня очень уважали на работе, как работодатель, так и продавщицы золота. Если, кто забухал и не вышел, Сашу посылали в его выходной в самую жопу, парнас какой-нибудь. А девушки в белых блузочках и чёрных юбках, они меня просто не замечали. Я побывал на всех торговых точках немалой сети. Ни в одном месте ни одна особь женского пола не обратила на меня внимания. Только геи или редкие представительницы со сплющенным мозгем.
С геями я не мог сношаться, а девчонки в попу не давали без преодоления немыслимых усилий с моей стороны. Я был охранником и эти девушки считали меня пустым местом. Мне не было обидно, мне было просто интересно, что со мной было не так. Я не мог посмотреть на себя женскими глазами и вскрыть зрительный подвох в моей внешности. Большинство мужчин, что я встречал на улицах Санкта выглядели значительно хуже меня, но они были за ручку с женщинами.
Запретное искусство вывело меня к регулярной и разнообразной половой жизни с девчонками.
Я заказал себе немецкую средневековую волынку – дудельзак от нашего местного умельца, ибо заграничный очень дорогой.
Утонул в протяжном пиано эмбиенте, именно это играло в том городе.
Каждое утро с ночной смены приходило три охранника. Они тревожили всем сон, я использовал ночную повязку на глаза, потому что эти быдланы врубали яркий свет и громко болтали. Трудно всегда было понять, почему эти люди не могли заметить ещё кого-то. Я ходил по всяким бесплатным показам, подпольное кино. Постоянно залипал в Арт пространстве, где от вокзала нужно было вниз пройти немного и налево. Каждый выходной день я везде шастал. Я прошёл по каждой улице всех исторических районов.
Начал откровенно писать министихи в сети. Заказал трафареты букв, чтобы можно было баллончиком писать на стенах. На койку, где был покойник, положили ещё живого зловонного покойника. Этот в возрасте мужик чего-то обжирался за день и потом всю ночь пердел, да так что не продохнуть. Он временами испускал такие трели, что мы с пацанами выбегали в коридор. И ничего нельзя было с этим уродом поделать. Вот он смердил, это уже была явно какая-то болезнь кишечника. Либо он жрал одно и то же каждый день.
Чисто случайно познакомился через сеть с Любой. Она оказалась из того же самого города. Я предложил прогуляться. Когда я её увидел, я сразу понял, что это был не мой типаж. У неё были чёрные волосы и голубые глаза и рост чуть выше Оксаны. Она была немного массивной в теле, меня привлекали тощие. Но она была милой, это правда. Люба выходила не из бедной семьи. Она была одного возраста со мной. Она никогда в жизни не работала. Её родные жили на югах, а в Санкте ей купили хату рядом с метро. Вот она и жила там одна. До встречи со мной.
Я думал те, кто ничего не делает значит спокойный, счастливый человек, ведь столько времени свободного.
Мы пробежались по центру, я взял с собой дудук и сыграл ей в одной подворотне. У эскалатора при прощании в метро я кратко поцеловал Любу в губы.
В следующий раз мы встретились у неё дома. Древний тормозящий макбук и кровать в виде большого матраца на полу. Она не дала мне в первую совместную ночь. Привыкала или ещё что. Я написал ей, что без секса нет смысла встречаться девушке и парню.
На третий день проведения ночного времени совместно я начал лапать её и раздевать, чтобы заняться нелюбовью для начала. Было ясно видно по ней, что если я предложу ей сразу заняться любовью она меня пошлёт. Секс с ней был вялым, пресным. Люба оказалась обиженной на весь мир истеричкой. Я не удовлетворял её своим тонким членом, потому что клитор будто не соприкасался с ним. Люба во время акта нелюбви надрачивала себе рукой, чтобы кончить. Она не была сексуальной.
Утром я сказал ей, что наши половые органы несовместимы. Она посмеялась. Изредка я лизал ей, но мне это не нравилось, хотя она кончала.
Я начал делать граффити стихов на разных стенах города. Ночью я писал на психушке на канале Грибоедова. Кто-то вызвал полицию, а я только одну строчку успел вывести. Они оба вышли из тачки, посветили на меня, потом на слова. Они просто в шоке стояли, потому что по шаблону я должен был подорваться и побежать. Я ещё до этого херувимским ладаном попшикался. За это вообще срок. И мент спросил, что означала эта строчка на стене. Я ответил, что сам не знаю, потому что это своеобразная метафора. Они что-то пробубнили, попросили прекратить и уехали. Я не стал испытывать судьбу, собрал баллончик, трафареты и остаток ладана в рюкзак, свалил подобру-поздорову.
С Любой встречи значительно участились. Она являла собой образец деструктивной женщины – она падала на колени и рыдала, как безумная на моих глазах. Хотела, чтобы я пожалел её, но в такие моменты разрушительного воздействия я сбегал из её квартиры. Люба в основном ненавидела людей. Она прилипла ко мне, как пиявка и я не знал, как от неё отделаться.
Через дюжину обычных мрачных соитий я предложил Любе заняться любовью. У меня в рюкзаке уже лежали наготове хорошая смазка на водной основе с календулой и клизма с мягким наконечником. Люба решительно отказала мне, злобно усмехнулась и предложила сделать это вместо неё со мной. И этот человек хотел, чтобы я на ней женился. Зачем мне нужна была девушка, с которой я не мог заниматься любовью.
Она ещё жаловалась, почему я всё реже с ней виделся. Люба увлекалась кино и драматургией. Но все её так называемые женские таланты были до поры до времени. Когда я не был с ней, всё, чем она занималась всё свободное время – это сидела дома и ждала меня. Она таскала меня по всяким театральным постановкам, которые мне были совершенно неинтересны. Про каких-то драматургов известных говорила, мне вообще пофигу было. Дошло до того, что я очутился с ней на балете. Это был голландский государственный балет. Я не смог выдержать и пяти минут. Зачем эти люди готовились годами, чтобы вот так кружиться и вертеться, если любой дурак так мог сделать в любом месте и в любое время.
Я вышел из зала, а Люба осталась досматривать это. После этого неделю не общались. Другие девушки не попадались, почему Люба так цеплялась за меня, а остальные нет.
Как мне нужно было в Санкте искать голубую девушку. Как вообще их можно было выявить среди других и затем уже встречаться, сближаться, трахаться. Даже гею проще было пару себе раскопать, чем мне.
Мне нужна была девушка, которая просто давала в жопу и при этом по-своему кайфовала. Непонятно было в чём было препятствие к этому. Я был добрым, милым человеком, я не представлял реальной угрозы для девушкиного ануса. Разве я мог повредить женский задний проход таким тонким членом. Небольшим неудобством являлась лишь длина, но всё притирается, сносится благополучно.
Я спятил из-за влечения извращённой воли: я хотел всегда быть в женской попе, вообще никогда не вынимать. Чтобы девушка всегда ощущала это в своей заднице. А если она упускала, я снова входил в это непредназначенное.
Для меня всегда было загадкой: если женская анна имела такое просто строение, то почему доступ к ней обладал столь повышенной сложностью. Надо было зачем-то переписываться, ходить по улице, а женский задний проход естественно негодует: мужчина рядом, а не заходит. Хозяйка не дружит со своим задним проходом, она не слышит его насущные нужды. У женской анны только один зов: она хочет быть заполненной извне. Влагалище – это Солнце, оно живое, в постоянном движении, оно не наше бро.
Задний проход – Луна, неподвижный и охлаждающий. Солнце ослепляет, а Луна вроде, как есть, а вроде нет: всё равно темно.
Мне ж не выгодно было не водиться с Любой: постиранный, билеты на различные культурные мероприятия, какое-никакое женское внимание.
В какой-то момент мы почти простились, но прислали немецкую волынку на её адрес и мне нужен был её паспорт. Дудельзак оказался отвратительно сделанным инструментом. Трость, на которой мелодию играют лопнула на второй репетиции. Я занимался недалеко от дома, на поле поздно вечером дудел. Там была фигура основателя города на коне. Два Дрона, или такие трубы, что гудят одной нотой, они были сделаны непродуваемыми. Невозможно было держаться больше нескольких минут. После дудука у меня было всё нормально с мышцами губ и диафрагмой. На двух дронах исполнять было невозможно, я стал затыкать маленький. К нему шли трости для шотландской волынки. Мне пришлось заказывать их там, потому что мастер-изготовитель отрёкся от меня после того, что я доказал ему какое же дерьмо он будто вырубил топором за двадцать косарей.
Я съездил с Любой в Пушкин. Там мы перелезли через забор усадьбы важного человека. Мы ездили в Петергоф и сделали там так же, только пришлось продираться через высокую траву. Поездили немного по Ленобласти короче говоря.
Я взял Любу на ночные граффити. Мой выбор пал на стену возле ж/д моста. Люба спросила меня, был ли я накуренный, а я ответил, что нет. В самом разгаре написания стиха до нас докопался неадекват – работник железки. Я начал резко сворачиваться. Этот ублюдок был настроен крайне агрессивно. Я дёрнул Любу за руку, и мы подрапали по пустынной дороге. Это пьяное дерьмо ринулось за нами. Я подгонял Любу бежать пошустрее, а у неё заплелись ноги от страха и она грохнулась на колени. А этот урод так и бежал издалека. Я вернулся, поднял Любу, и за руку мы добежали до людей, которые спасли нас от всё-таки добежавшего до нас пьяного ушлёпка.
Все эти наши с ней совместные походы как на природу, так и в просветительских целях обесценивались моим сексуальным неудовлетворением. Мне подходила девушка, кто мог исходно состоять со мной в нетрадиционных отношениях. Мы занимались нелюбовью. Ей не нравилось сосать мне член, она не проявляла интересу к сексу, для неё был, как долг, одолжение. Я и сам не удовлетворялся и её не удовлетворял. Зачем я продолжал видеться с этим человеком.
У неё всё чаще стали наглядно проявляться острые вспышки злобы, всё чаще она ревела, будто её резали. Мне нужно было срочно отделаться от этого человека и лучшее, что можно было придумать – просто уехать. Я решил проехать Европу до океана. Подал доки на итальянскую визу. Мне дали на год из-за польской и многих других, где я побывал и вернулся.
Я заявил Любе, что я уезжаю в путешествие. Она сказала, что я предатель.
Я приобрёл невнятный пистолет с перцовыми патронами. Люба настойчиво требовала взять её с собой в дорогу. Это было невероятно, но я согласился. Это была одна из самых главных и полезных ошибок моей молодости. Так мне захотелось отблагодарить эту девушку за её теплоту и проявленную ко мне заботу. Каждому мужчине хоть раз в жизни полезно было пройти испытание непрерывного нахождения рядом со второй половинкой.
Я питался очень дёшево и мало, всегда откладывал на путешествия или на дни добровольной безработицы. В Санкте я выглядел очень худым, потому что всё время бродяжничал. Я не мог просто сидеть дома. Всё время ходил где ходилось. Снова начал подворовывать в больших универсамах. Крал по мелочи батончики, парфюмерию и гигиену. Жрал тыквенные семечки, от которых был постоянный стояк. В душе общаги я дрочил на коллег по работе, ибо приходилось смотреть на них всю смену несколько дней подряд, одни и те же жопы в чёрных юбочках.
Ничто меня больше не удерживало в этом городе. Ни с кем мне так и не удалось познакомиться. Для большинства женщин я не представлял никакого интереса. Я перепробовал всё так же, как и остальные: приложения, соцсети и прочее виртуальное дерьмо. Я разглядывал своё лицо в толчке галереи: прыщей не было, всё чисто, высокий рост, плечи широкие. Почему какие-то кривые и косые утырки меняли девчонок, как перчатки. Они на улице подходили, а я так не делал. Это так унизительно и стрёмно: клянчить номер у той, у кого ты должен клянчить, потому что так принято. Можно познакомиться… У меня бы язык не повернулся такое сморозить. Очень жаль конечно, что я родился в России, среди таких людей. Мне здесь не было места, тем более с такой ориентацией: ни туда ни сюда. Я знал, что мужчины иногда так хотели, а я хотел так постоянно и какой смысл знакомиться с кем-то. Какой бы девушке это понравилось, только если какой-нибудь поехавшей, а таких одна на миллион. Я не особо переживал, что у меня никого не было. Меня больше волновало, что в моей внешности было такого, что отталкивало. Что они сразу думали, когда впервые видели меня. Ничего они там не думали, они чуяли задницей, что я думал, только о заднице. Я вёл себя так, будто меня нет, а когда кого-то нет, то с него и нечего получить. Не нужно было и тары-бары разводить, когда давно уже известна главная и единственная причина моей непопулярности у женского пола – меня не было.
Я купил плацкартный билет до Сызрани. Уволился с охраны, попрощался с соседями по шконкам. На одной из известных барахолок мне повезло увидеть самое интересное и захватывающее одиночное выступление. Там танцевал мужчина лет сорока. Он был ненормальный. В костюме испанского тореадора он гарцевал под типичную для тёплой страны гитарную мелодию. Среди грязных торговых палаток, под грохот поездов он так выкладывался. Ему было настолько безразлично на внешнюю среду, что я расплакался. Я сошёл с ума вместе с ним, за что я благодарен.
За сезон мне удалось написать очень мало стихов на стенах. Каждый раз мне кто-то угрожал, но до рукопашной не доходило. До меня докопался ночью угашенный торчок. Он хватал меня за одежду, шёл за мной и бормотал ахинею. Удалось понять, что он приезжал на футбол. Я не знал, что делать с этим нариком, шёл молча домой в надежде, что он отстанет. В какой-то момент я свалил его на асфальт. Из карманов посыпалась мелочь. Я принялся запихивать эти несчастные червонцы обратно. Откуда ни возьмись показались зловонные прохожие и начали обвинять меня в грабеже. Я не стал им отвечать, молча встал и пошёл прочь. Через несколько минут я услышал топот: этот болван догонял меня, но тогда он уже не выжил.
В ночь перед отбытием, пока мосты ещё не развели, мы договорились с Любой дойти пешком от центра до гражданки. Всю дорогу мы жутко ссорились. Это была самая кошмарная прогулка, что я ведал. Она садилась на корточки, обхватывала колени и сжималась вся. Нужно было давно послать её куда подальше, но я уже дал слово, что возьму её с собой в Европу. Этот человек являлся очень ревнивым и озлобленным. Страшно было спрашивать, но все эти гневные истерики казались разыгранными сценками, чтобы держать меня в узде. Она разрушала и себя и меня. Эта девушка была непригодной для общения с такими, как я.
Спустя несколько часов мы добрались до пункта назначения, но Люба успела несколько раз ввести меня в удручающее состояние особо глубокого разочарования и скорби.
На вокзале она проводила меня. Люба сказала, что купила для меня сюрприз, но покажет его только в палатке. Я был заинтригован.
В вагоне на полпути меня начали шмонать менты. Их было двое. Из баночки вместе с витаминами на столик выпал маленький кусочек ладана. Они велели мне собирать все вещи и следовать за ними на беседу. Я был уверен, что от такого милимизерного кусочка ничего страшного не случится. Эта дешёвая и сволочная гниль в гражданском велела мне отключить телефон. Они выходили в коридор, чтобы решать какую сумму с меня трясти. Тот, что постарше начал предлагать мне откупиться в сумме двадцати тысяч рублей. Я отказался. Они заявили, что в таком случае мне придётся сойти с ними. И этот же сотрудник, что просил замять всё деньгами. После моего отказа он ощутил свою нищету, свою ничтожность. Он стал хвалиться своей лживой жизнью, главной радостью которой была высокая зарплата, мол не особо и нужны были эти жалкие двадцать тысяч. Он и домище, коттедж себе отгрохал и шлюх имел каждый выходной в сауне.