Элиза Полуночная
Сила, способная изменить мир. Душа
Силлиан взмахнул мечом, словно атакуя невидимого противника. Шаг, уклонение. Поворот. Контратака. Сраженные несуществующие враги падали к его ногам. Он сосредоточился, призывая свет. По лезвию пошла лёгкая рябь, и полумрак спальни вокруг него рассеялся, разгоняемый сиянием Шай’Солара. В той части, что была сколота, появилось полупрозрачное лезвие, сотканное из света. Даже нематериальное, оно легко разрезало металл и плоть. Вот только сейчас это не интересовало Силлиана. Он растерянно смотрел на то, как светится кирпич высоко над каминной полкой.
Несколько секунд понадобилось, чтобы осознать: ему это не кажется. Силлиан взмахнул мечом, отпуская контроль. Вместе с сиянием Шай’Солара потух и кирпичик. Снова сосредоточился – свечение вернулось.
– Интересно…
Он пододвинул к камину кресло, взбираясь на него с ногами. Кирпич в кладке светился точно так же, как и меч. Ничего необычного, кроме того факта, что один единственный кирпич каминной трубы светится в сиянии меча Лютерана.
– Это какой-то тайник? – задумчиво проговорил Силлиан, не ожидая ответа. Просто хотелось заполнить свалившуюся на него тишину.
Он аккуратно прикоснулся к кирпичу. Тот был тёплый. Внезапно что-то ощутимо кольнуло подушечку пальца.
– Ауч! – он отдёрнул руку. На пальце проступила капелька крови. Силлиан настороженно посмотрел на кирпич. Пятнышко его крови впитывалось в камень. – И что это за ерунда?
Если поступать по-умному, то надо было пойти, а лучше послать кого-то за придворными магами, чтобы они всё обследовали. Это было верное и разумное решение. Он ведь не маг и понятия не имеет, что сейчас произошло. Может, его сейчас прокляло, а он даже не понял. Силлиан посмотрел на перстень – камень был прозрачным.
– Ну, хотя бы не отравился.
Увы, верные и разумные решения не были сильной стороной короля Лютерии, по крайней мере, в вопросах разного рода тайн. А тяга к приключениям и пробудившийся азарт подначивали продолжить исследования. Ну чего ему бояться в собственной спальне?
Силлиан ткнул пальцем в кирпич. Ничего не произошло.
– Капли крови хватило?
Он прикоснулся ещё раз. Ничего не произошло. Аккуратно пощупал кирпич, проверяя подушечками пальцев швы кладки. Всё было вполне обычным на ощупь. Силлиан нахмурился, пытаясь решить, что дальше. Самым очевидным решением было надавить, что он и сделал. Кирпич поддался, чуть углубляясь в кладку с противным скрипом, который, казалось, было слышно на весь этаж. В трубе что-то щёлкнуло, и часть кладки сдвинулась, приоткрывая потайную нишу.
Силлиан подсветил себе Шай’Соларом. За кирпичами оказалось небольшое углубление. Внутренняя часть тайника была испещрена рунами. Что они означают и для чего, он не имел ни малейшего понятия. В тайнике лежали какие-то письма, бумаги, маленькая шкатулка и книга в кожаном переплёте. Решив, что с магическими вопросами разберётся чуть позже, Силлиан взял бумаги – удивительно, но, несмотря на то, что тайник был в каминной трубе, камни и содержимое были прохладными.
– Магия какая-то… – нашел он вполне удовлетворительное объяснение и спрыгнул на пол.
Погасив свет Шай’Солара, Силлиан чуть отодвинул кресло, садясь перед камином, осматривая добычу. Начать король решил со шкатулки. Маленькая, изящная, из полированного дерева без каких либо символов, она выделялась на фоне разных бумаг и наверняка должна была хранить что-то ценное. Простенький замочек в виде крючка легко поддался. Внутри, на бархатной подушечке лежала овальная миниатюра и локон светлых, пепельных волос, перевязанный лентой.
Силлиан смущенно смотрел на содержимое шкатулки. Было неловко, словно он без спроса вторгся во что-то личное и даже интимное. Не решаясь касаться волос, он аккуратно взял миниатюру, рассматривая портрет молодой женщины. Художник, который работал над изображением, был настоящим мастером. Казалось, что это просто застывшее мгновение, и она вот-вот моргнёт. Красивая, с аккуратными чертами лица, большими глазами цвета расплавленного золота и серебристыми волосами. Локон явно принадлежал этой прелестнице. Губы аккуратные, в меру пухлые, такие же по цвету, как лепестки пиона. Лёгкий румянец на щеках и кокетливая родинка на подбородке создавали впечатление, что она совсем юная. Незнакомка вся дышала весной и цветением, чуть лукаво улыбаясь, как делают все красивые женщины, знающие о том, что они великолепны. Единственное, что смущало – длинные, заострённые кончики ушей, пробивающиеся из причёски и выдающие тот факт, что красавица не принадлежит расе людей.
Силлиан перевернул миниатюру, но обратная сторона была гладкой. Не было ни имени женщины, ни каких либо других надписей. Кто она и почему её портрет лежал в тайнике королевской опочивальни, пока было загадкой.
Он убрал миниатюру на место и отложил шкатулку в сторону, надеясь, что в бумагах найдёт ответ на эту загадку. Решив, что письма оставит на потом, Силлиан открыл книгу на первой странице. На верхней строчке значилась дата – немногим больше четырёхсот лет назад. Он в уме перебирал родословную. Выходило, что записи могли принадлежать самому Лютерану или его сыну Годфриду Первому.
Сердце ускорилось, а к лицу прилила кровь. Азарт захватил с головой, и Силлиан приступил к чтению.
Экстра. Осколки прошлого. Часть 2
Остановись же, время, будь неспешно!
Как мне, скажи, твой быстрый ход унять?
Я не боюсь позора пораженья,
Мне слишком скоро станет нечего терять.
Наступит день, и с ним придет решенье,
Которое, увы, не мне менять.
Ты не простишь мне, но надеюсь, верю,
Что не простить сумеешь, а понять.
«Рассвет» («Блуждающие огни»)
Меня называют «король-рыцарь» и «эсдо», однако сейчас мало кто может предположить, что правитель Лютерии когда-то был обычным мальчишкой, который босиком бегал по лугам с палкой наперевес, воображая, что это меч. Сейчас, оглядываясь на пройденный путь, я всё пытаюсь понять, где я мог ошибиться и почему всё вышло так. Иногда я размышляю о том, что всё могло случиться совсем по-другому, и в то же время понимаю, что тогда этот путь был самым правильным из всех, что были предо мной.
Я родился в небольшой деревушке в Артемисе. Ранние годы я провел в деревне, где родилась моя матушка. Я плохо помню, что тогда происходило, но в памяти отчётливо запечатлелись запахи свежескошенной травы и горячего хлеба.
Когда мне исполнилось пять, отца перевели в столичный гарнизон, и мы переехали в Леонхольд. Я помню, как большой город, раскинувшийся по холмам настолько, насколько хватало глаз, поразил меня до глубины души. Я прижимался к матери, цепляясь маленькими кулачками за её юбку, и дрожал от страха, впервые увидев столько людей.
Отец был простым рядовым, и нам дали крошечную комнатку под крышей при казармах. На чердаке гнездились голуби, и я просыпался на рассвете от шума, который они поднимали. Отец весь день был на службе, а мама работала в пекарне и уходила ещё до рассвета, оставив мне краюху вчерашнего хлеба и крынку молока.
Позавтракав, я шел в пекарню и занимался тем, что мешался под ногами. Иногда отец забирал меня на полигон и учил обращаться с мечом, который мне заменяла палка. Я мечтал стать воином, но в те времена, как правило, получал тумаки от детей постарше, и к концу тренировки у меня на зубах скрипела пыль, а на глаза наворачивались слёзы. Матушка потом с выражением усталой озабоченности промывала мои боевые царапины. Она, сколько я помню, всегда была уставшей. Оборачиваясь назад, я до сих пор не могу понять, была ли она счастлива.
Когда я стал чуть постарше, то стал гулять самостоятельно, слоняясь по улицам Леонхольда с такими же мальчишками, чьи родители были слишком заняты работой, чтобы уделять время ещё и воспитанию отпрысков. Тогда я и подружился с Кассием. Его отец был городским кузнецом. Сам Кассий был ещё слишком мал, чтобы учиться ремеслу, и больше мешал отцу и старшим братьям в кузнице.
Целыми днями мы бегали по городу и близлежащим холмам, сражались на палках, воровали яблоки и сливы в садах жрецов или лежали в траве, наблюдая, как парят высоко в небе орлы. Тогда жизнь казалась лёгкой, полной приключений. Я мечтал стать сильным воином. Как отец, а может и сильнее. Во мне всегда были сильны амбиции. Я думал, что вырасту и стану начальником городской стражи. Это был самый важный пост, о котором я слышал в те годы. Кассий обещал, что выучится и станет ковать для меня самое лучшее оружие и броню.
Шли годы. Кассий всё больше времени проводил в кузнице отца. Я тренировался с кадетами на полигоне. Отец всё чаще хмурился, а в тихих разговорах на улице всё чаще слышалось слово «война».
Я уже не был ребёнком, но пока ещё не прошел обряд посвящения в мужчины и мало что понимал в устройстве мира. Шеакрия казалась мне чем-то невообразимо далёким. Какое мне могло быть дело до страны, которая так далеко? По вечерам, собираясь нашей привычной компанией, мы смеялись над тревогами взрослых и глупыми опасениями жрецов Первозданного Света. Мы не ведали страха, даже океан казался нам по колено.
Орден Первозданного Света, приложивший длань к созданию государства, придерживался нейтральной стороны, не желая войны с силлинами и волшебными народами, но и не выступал в открытую против политики Термера Третьего. В те годы Артемис был слабым молодым королевством, которое объединяло множество разрозненных деревень и один развивающийся город. Вероятно, по этой причине никто не обращал на него внимания, и мы жили вполне спокойно, хотя я порой припоминаю, о чём разговаривали взрослые по вечерам, когда думали, что я сплю. Помню, как матушка боялась того, что на нас нападут эльфы, ведь Рохэндель так близко, всего-то переплыть море…
Когда война Фоден только началась, меня, несмотря на все протесты, сослали в деревню к бабушке. Я поверить не мог в то, что всё это происходит со мной. Я только заканчивал учёбу и мечтал вступить в гарнизон, а меня вынуждали бежать из города как последнего труса, однако отец заявил, что мне на войне не место. Вереница обозов тянулась от Леонхольда до самого горизонта. Мы с матерью были частью этого потока, который, будто змея, извивался между холмами. Я до сих пор не понимаю, кого боялись больше: силлинов или шеакрийцев.
Бабка встретила нас хмурым взглядом и поджатыми губами. Её дом был на окраине деревни. Старый, но добротный. С нехитрым хозяйством она справлялась сама, но и для матери работа нашлась. Меня быстро приспособили на тяжелую работу. В деревне надвигающаяся война казалась чем-то сказочным. Как можно бояться эльфов или инквизиции, когда чистишь хлев, колешь дрова или бесконечно таскаешь воду из колодца? Вот так вместо того, чтобы стать начальником стражи, я стал крестьянином.
Странствующие жрецы, проезжавшие через нашу деревню, привозили новости и увозили письма в столицу. Хороших новостей было немного. Пламя войны разгоралось всё сильнее, грозя захлестнуть всю Акрасию. Наша маленькая деревушка уже не казалась таким мирным и надёжным местом.
Тогда я впервые увидел, как бабка колдует. Ночами, под светом луны она смешивала свою кровь и какие-то травы, а потом чертила этой смесью какие-то руны на косяках и рамах. Окропляла землю вдоль забора кровью скота. Мама лишь поджимала губы, становясь особенно похожей на бабку, но молчала. Тогда я узнал про магию крови и то, что это огромная семейная тайна, о которой никому нельзя говорить.
У меня, как и у матери, дара к проклятому искусству не оказалось, и это бабку очень печалило – не было достойного наследника, которому можно было бы передать знания. Она дни и ночи напролёт мастерила какие-то амулеты с кровью, чтобы защитить нас и дом. Я не особо понимал, как это колдовство должно помочь, но, когда мне дали маленький камушек на кожаном шнурке, послушно надел. Гладкий, чёрный и блестящий, выточенный в аккуратный брусочек, он совсем не выглядел как женская побрякушка. Для себя и матери бабка сделала амулеты из красного агата в форме бусин. Уже позже, от Рунарта я узнал, что мой камень, несмотря на чёрный цвет, называется кровавик и заговорен так, чтобы отвести от меня смерть, но цена у этого ритуала была страшная – жизни старших в роду, которые надели на себя жертвенные амулеты. Ни бабка, ни мама Второе Вторжение не пережили.
Война Фоден длилась три года и закончилась ничем. Говорят, что «фоден» – это дерево, что растёт на одном из островов архипелага Папуаника. У него ярко-алые, крупные орехи, пустые внутри. Наверное, это лучше всего обозначает суть прошедшей войны. Пролилось огромное количество крови: волшебной и человеческой, но никто ничего в итоге не получил. Все лишь потеряли что-то: родных, дома, жизни. И мир неуловимо изменился.
Несмотря на опасения жрецов, Артемис почти не пострадал. Бои были лишь на северо-западе королевства, но до столицы не дошли. Я помню, как наш обоз из возвращающихся в столицу остановился в поле для ночлега. Я помню жуткий, кроваво-алый закат, когда солнце опускалось в низкие чёрные облака. Я смотрел, как свет меркнет, пожираемый тьмой, а в котелке закипал чай из листьев малины. Этот запах почему-то до сих пор ассоциируется у меня с войной, хотя прошло уже много лет.
Я не маг и не могу сказать, когда всё изменилось. Рунарт говорит, что баланс мира надломился ещё во время войны Фоден, когда было пролито столько крови, что земля не могла впитать, а реки и озёра окрасились алым. Говорят, те, кто обладает сильным магическим даром, уже тогда почувствовали, что что-то не так, но я возвращался в Леонхольд, будучи уверенным, что всё в порядке.
Мне уже минуло восемнадцать. Я надеялся, что, несмотря на потраченное в деревне время, всё ещё смогу вступить в гарнизон. Матушка моя была невысокая и хрупкая, хотя всегда много трудилась, но на моё счастье, телосложением я пошел в отца, чем гордился. Колка дров и беготня с вёдрами не прошли даром, и выглядел я ничуть не хуже молодых гвардейцев. Было ли виной тому моё молодое тело или бабкино колдовство, но болезни обходили меня стороной. Я был полон сил и энергии и, не буду страдать ложной скромностью, пользовался вниманием у девиц. Я всё ещё мог стать начальником стражи. Ведь стал же Кассий кузнецом. Друг тоже возмужал, а по ширине плеч вполне мог дать мне фору.
Моим планам не суждено было сбыться. Избежав одной войны, я угодил в пекло другой. Демоны напали не сразу, что бы там не писали в летописях. Разлом, ознаменовавший начало Второго Вторжения, открылся далеко от Леонхольда. Жрецы, одарённые благословением Руфеона, подняли тревогу. С севера на Артемис надвигались низкие чёрные облака.
В ту ночь было светло, как днём. Я, как и большинство молодых, только взятых на службу ребят, был в ночном патруле. Мне повезло, ведь тогда у меня в руках было оружие, хотя простенький солдатский клинок пришел в негодность очень быстро. События той ночи как-то смазались, толком не задержавшись в памяти. Пытаясь вспомнить хоть что-то, я закрываю глаза и вижу мешанину пламени и крови и слышу полные отчаяния крики да звон металла. Атаку демонов удалось отбить, но Леонхольд был уничтожен всего за одну ночь. Рассвет озарил залитое кровью пепелище, на котором, словно неприкаянные призраки, бродили редкие выжившие. Хотя, положа руку на сердце, тогда умерли все. Большинство умерло телом, а в остальных умерла часть души.
Я стоял рядом с Кассием. Каким-то образом мы нашли друг друга в той неразберихе и держались рядом, раз за разом спасая друг другу жизнь. Нам удалось выстоять практически невредимыми, но я посмотрел другу в глаза – его взгляд постарел на пару десятков лет. Такой взгляд был у старых солдат, прошедших через множество битв. Наверное, в моих глазах отражалось то же самое.
Как-то в Лютеран прибыли артисты из Артемиса. Один из них исполнил балладу о разрушении Леонхольда. Там не было ни слова правды, но на то это и бард, чтобы придумывать красивые истории, которые будут трогать сердце и выжимать из слушателей слезу. В летописях Второго Вторжения много красивых историй, которые не имеют никакого отношения к действительности. Там сказано, что едва ли не на следующий день я собрал ополчение из выживших, и мы отправились мстить демонам. Тому, кто это написал, я готов был переломать руки, чтобы впредь думал головой, прежде чем писать ерунду. Увы, Рунарт отговорил меня от этой затеи. Пусть это звучит далеко не так поэтично, как в балладах, но весь следующий день после нападения на Леонхольд я копал могилы. Как и всю следующую неделю…
Мы не шли мстить. У нас вообще не было какой-то определенной цели. Мы просто хотели выжить. Мы шли, потому что стоять на одном месте было невозможно. Отца с матерью я не нашел среди выживших. Наш дом сгорел дотла. Дома больше не было ни у кого из нас. Я помню разгромленные деревни, в которых мы находили лишь изувеченные тела, пожираемые личинками, разграбленные обозы беженцев, среди которых приходилось искать еду, одежду, какое-то оружие. Противно было только первые пару дней, а потом словно что-то внутри окончательно умерло, и вид смерти стал привычным.
Среди нас не было какого-то определенного лидера просто потому, что никто не знал, что делать дальше. По вечерам, сидя у небольшого костерка – разводить яркий огонь мы опасались – каждый из нас молча думал о чём-то своём. Кто-то вспоминал счастливое прошлое, кто-то думал о том, каким будет будущее, а кто-то старался не думать ни о чём, просто чтобы хоть ненадолго забыть о том ужасе, который творился вокруг.
С Рунартом мы познакомились спустя пару недель блужданий по Артемису, когда наткнулись на разорённую демонами деревню. В поле на окраине, словно грядки, высились наспех сколоченные кресты. Трупы демонов были свалены в кучу и источали в небо столб чёрного дыма. Огонь пожирал дохлых тварей крайне неохотно. Помню этот стойкий запах горелой тухлятины. Выживших было четверо мужчин и пара перепуганных девиц, одна из которых была на сносях. Хуже времени для рождения ребёнка, нежели вторжение демонов, придумать было сложно… Из них до конца войны дожили только Рунарт и Давид. Сейчас я уже и не вспомню имён и лиц остальных, как и не вспомню, как погибла та беременная девушка. Тогда все старались держаться друг друга, но не привязываться. Смерть могла настигнуть в любой момент, а оплакивать потери было слишком тяжело для измученного сердца.
Многие, кто родился уже после Второго Вторжения, думают, что война с демонами была похожа на бесконечные сражения, но это не так. Дни были похожи один на другой. Дорога, скудное пропитание, ночь, опять дорога. Постоянным было только напряженное ожидание нападения. Изредка нам встречались небольшие группы демонов, рыскающих по королевству. Это было похоже на отряды разведчиков, но что они искали, я не знаю.
Рунарт казался мне единственным, кто что-то понимал в творящемся хаосе. Он рассказывал, что есть разломы между нашим миром и Фетранией, говорил, что если их как-то закрыть, то останется только перебить оставшихся демонов и Акрасия будет спасена. Так у нас появилось какое-то подобие цели. Мы стали искать разлом, откуда лезли демоны. Кому-то сейчас может показаться, что такое решение – самоубийственная глупость. Что ж, родившимся в мирные годы не понять, на что способны люди, доведённые до отчаяния.
Рунарт оказался отличным парнем, и мы быстро подружились. В боях он держался чуть позади, прикрывая нас магией и защищая женщин. На привалах он то и дело мастерил какие-то амулеты и что-то придумывал, чтобы облегчить нехитрый походный быт. Казалось, его разум никогда не отдыхает. Уже позже, после окончания войны, я понял, что тогда это были мелочи. В те годы у Рунарта не было под рукой каких-то особенных материалов и инструментов, а в строящемся Лютеране чародей разгулялся во всю широту души. Но даже тогда поделки Рунарта существенно облегчали нам жизнь: первые арбалеты – его работа, силки для животных, повозка с независимым креплением колёс, которая могла вполне сносно двигаться как по дороге, так и по полю, артефакты для очистки воды от грязи и ещё много всего были большим подспорьем. Рунарт разбирался в травах, готовил повязки из найденных тряпок, умело лечил раны, хоть и не был целителем. Так что когда во время одного из сражений вскрылся тот факт, что чародей ещё и маг крови, никто не придал этому значения. Война на многие вещи заставляет смотреть иначе. Я, помня бабку, не питал к магам крови необоснованной ненависти или страха. Сила – это сила. Каждый сам решает, направить её во вред или во благо.
Потом, уже после встречи с Калатуром и другими гномами, именно Рунарт зачаровал Шай’Солар, привязав его к крови, чтобы мои наследники смогли использовать силу меча. Тогда это казалось мне чем-то смешным. О каких наследниках могла идти речь, когда мы даже не были уверены в том, что доживём до следующего дня? Однако Рунарт не терял оптимизма и верил, что мы справимся. Я рад, что он оказался прав.
Люди – удивительные творения богов. Мы можем привыкнуть ко всему. Даже к войне. Спустя месяц мы уже не обращали внимания на мелкий дискомфорт бродячей жизни, разорённые деревни, гниющие тела и редкие стычки с демонами. Радовались, если день прошел спокойно и получилось найти еду. По вечерам мы с Кассием упражнялись в фехтовании. Это напоминало мне о детстве и тех временах, когда получить подзатыльник за шалость от отца было самой большой и страшной проблемой.
В один из таких вечеров на наш костёр набрели кочевники. Высокие, смуглокожие, в необычной одежде с геометрическими узорами. Юдеи – так называлось это племя морских кочевников. Орда крылатых демонов разгромила их корабли недалеко от побережья Артемиса. Выжило лишь полтора десятка человек. Им некуда было идти, а мы не возражали, если к нам присоединятся ещё несколько пар рук, способных держать оружие. Юдеи отлично обращались с луками, копьями и гарпунами. Я уже не помню имён большинства из них, но одна из женщин осталась в памяти навсегда. Кталха – молодая шаманка, способная договариваться с ветром. В морских путешествиях юдеям это помогало покрывать большие расстояния, а в нашем путешествии ветра стали разведчиками, позволяющими избегать встреч с большими отрядами демонов.
Кталха была юна, амбициозна и очень красива. Кассий сразу обратил на неё внимание, однако Кталха, помимо прочих достоинств, была умна и хитра. Страшное сочетание качеств для привлекательной женщины. Признаться, по первости я тоже увлёкся её необычной красотой и почти звериной пластикой движений, но видя, как глубоко она запала в сердце Кассия, решил отступить, чтобы не мешать лучшему другу.
За неимением других развлечений после напряженного дня мы с Рунартом частенько подтрунивали над влюбленным Кассием, который старался завоевать сердце своей зазнобы. Казалось бы, ну что такого романтичного можно сделать для женщины в условиях войны, однако Кассий был настроен решительно. По вечерам он собирал ей букетики полевых цветов, помогал донести котелок или собирал по берегам рек осколки природного кварца, сердолика и агата, чтобы выточить бусины для украшений. Если бы я тогда знал о том, что уже скоро сам буду таким же влюбленным глупцом…
Примерно в это же время я нашел в лесу орла с перебитым крылом. Уж не знаю, кто ранил птицу: демон или человек. У меня рука не поднялась добить пернатого страдальца. Когда я принёс орла в лагерь, никто не упрекнул меня в том, что это ещё один рот, который нужно кормить, причём мясом или, на крайний случай, рыбой. Увы, в те дни мы и сами не всегда ели досыта. Рунарт, как мог, обработал рану и перевязал крыло.
Для многих Второе Вторжение – великое горе. Я не знаю никого, кто не потерял бы родных и близких. Я знал многих, кто не пережил то время. И всё же именно тогда я стал тем, кто я есть. Именно благодаря разлому между мирами и ордам демонов, рыскающих по Акрасии, я обрёл друзей, с которыми бок о бок прошел через множество битв. Хаос и разрушения возвысили меня, сделав королём и эсдо. Кем бы я стал, не случись вторжения?
Многие думают, что семеро эсдо были дружны между собой ещё до битвы на Выжженной пустоши, однако, это не так. Некоторых из них я тогда увидел впервые. Первым из будущих эсдо я встретил Калатура.
Отряд гномов мы повстречали возле реки Цнар. Они искали брод, так как мост был разрушен. Удивительно, как война стирает условности. Мы сражались с демонами, они тоже, и одного этого было достаточно, чтобы объединиться.
Калатур был старшим в отряде. До вторжения демонов он был простым кузнецом, после возглавил отряд мстителей. Подгорный город в Йоне, где жили все гномы, был почти полностью уничтожен. Так же, как и мы, они потеряли всё и искали отмщения. Помню, как впервые увидел густую седую бороду Калатура, заплетённую в толстую косу с какими-то металлическими кольцами, и мне стало неловко за тот жалкий пушок, покрывающий мои щёки и подбородок. К счастью, с годами мне удалось отрастить пусть и не такую величественную, но весьма красивую бороду.
Коренастые гномы всегда поражали меня своей выносливостью и невероятным жизнелюбием. А ещё способностью делать эль из всего, что попадалось под руку. Казалось, их жизнь состоит из работы, застолий и сна в равных частях, хотя эль частенько перевешивал. Даже потеряв дом и родных, они не потеряли тягу к жизни. Глядя на их неуемный оптимизм и готовность колотить демонов молотами день и ночь напролёт, будучи трезвыми или вдрызг пьяными, я и сам чувствовал прилив какой-то странной силы воли и предвкушение грядущих сражений.
Среди прочих гномов мне больше всего запомнились младшие братья Калатура: Троин и Гроин и его лучший друг Фарин. Эти четверо всегда держались друг друга, даже в пылу битвы. Увы, Фарин погиб в битве на Выжженой пустоши, так и не увидев нашу победу. Из переписки с Калатуром я узнал, что сына Фарина – Вахантура – оставшегося сиротой, тот взял в преемники.
Намного чаще я вспоминаю спокойные вечера, нежели битвы с демонами. Пусть менестрели сочинили огромное множество баллад о прошедших сражениях, для меня они все словно на одно лицо: крики, звон оружия, брызги крови. Потом приходилось копать могилы, чтобы похоронить павших, и отмывать кровь с лица, рук и одежды. Если никто не погиб – хорошо. Если есть где отмыть кровь – ещё лучше. В те дни смерть воспринималась как-то просто, я бы даже сказал обыденно. Вечером вы поёте вместе песню у костра и тянете яблочную бражку, которую приготовил Калатур, а уже в полдень следующего дня приходится втыкать крест в бугорок земли, где покоится изувеченное тело. Возможно, завтра будут хоронить тебя. Если останется кто-то, кто погребёт тела.
Ещё после той ночи в Леонхольде я перестал бояться смерти. Я не искал её, но не и не страшился. В битвах я чувствовал её гнилостный запах и незримое присутствие, но она как будто была не со мной. Я понимал, что могу умереть в любой момент, и надеялся, что погибну в бою, убив как можно больше демонов. Я не цеплялся ни за что в этом мире. Все мои пожитки либо были на мне, либо умещались в походном мешке. Доставшийся в наследство от погибшего незнакомца меч – я благородно упокоил его останки – да подаренный бабкой оберег были самым ценным моим имуществом.
Орёл к тому моменту уже поправился и встал на крыло, но по какой-то птичьей прихоти не улетал далеко, спускаясь с неба, когда мы разбивали лагерь, неизменно садясь мне на плечо. Кассий дал ему имя Хорн. Я решил, что этот вариант ничуть не хуже и не лучше, чем любой другой, хотя до последнего не хотел давать птице имя. Не хотелось привязываться к тому, кого легко могут убить.
Хорн, впрочем, умирать не спешил и оказался очень полезным товарищем. Практически каждый вечер он возвращался к костру с какой-нибудь дичью. Чаще всего это были кролики или суслики, а один раз принёс маленького кабанчика. Пару раз орёл спускался ниже, кружа над нами, будто пытаясь уговорить нас свернуть в сторону. Впоследствии оказывалось, что не смени мы курс – встретились бы с демонами.
Так и шли дни. Каждый полный опасностей, которые мы преодолевали лишь благодаря слаженной работе и немалой доли везения. Я отчаянно сражался за свою жизнь, но лишь встретив ЕЁ, я захотел выжить.
