Владислав Михайлович Погадаев
Линия жизни. Книга первая
Серов – Минск и обратно. 1964 год
Через несколько дней, получив отпускные, я отправился в город-герой Минск. Точнее, этого звания город удостоился лет десять спустя. Добирался, естественно, через Москву. Бродил по столице целый день, вечером сел в поезд, а уже рано утром был на месте. Недалеко от вокзала нашёл небольшую гостиницу, без проблем получил место в двухместном номере и пошёл знакомиться с городом. В столице Белоруссии совсем недавно завершились мероприятия, связанные с празднованием двадцатилетия освобождения Минска от немецко-фашистских захватчиков. Видимо, поэтому и не возникло трудностей с гостиницей – участники торжеств только-только разъехались по домам.
Улицы были очень чистыми. Кругом плакаты и портреты советских маршалов: Рокоссовского, Жукова, Егорова…
Впервые в жизни попробовал зефир. С удивлением сравнивал изобилие продуктовых витрин с нашими пустыми прилавками. У нас на Урале и хлеб-то нормальный появился совсем недавно, а до этого продавали кукурузный, да и за тем выстраивались очереди. А здесь – изобилие хлебобулочных изделий!
Купил себе светло-голубой плащ, такой же, как у Володи Тимофеева. Не плащ – мечта! Где-то в центре зашёл в комиссионку, и – о, чудо – в продаже только что появился олимпийский спортивный костюм: с полосками, с молнией на курточке и притом совершенно новый. Только зелёного цвета. Видимо, какой-то спортсмен белорусской сборной сдал его на реализацию. День удался!
Утром на пригородной электричке рванул в Пуховичи. Воинскую часть нашёл без труда: она дислоцировалась в городке ещё до войны, и была известна каждому жителю. Дежурный офицер очень удивился и, похоже, не поверил, что я прибыл к другу с самого Урала, но, проверив документы, сделал всё возможное, чтобы Ваське дали увольнительную. Встреча оказалась очень тёплой. Васька, хоть и получал от меня письма с уверениями в том, что я непременно приеду, был, тем не менее, ошарашен.
Мы купили бутылку портвейна, кое-какую закуску и, хоть употреблять спиртное солдатам запрещалось, в укромном уголке отпраздновали нашу встречу, а также мой прошедший день рождения: второго августа мне исполнилось восемнадцать. После разговоров по душам и взаимного обмена информацией нашли фотоателье и сфотографировались на память. Это была наша последняя встреча. Так уж сложилась судьба, что с Васькой мы больше не увиделись, хоть и верили, что это скоро произойдёт.
Вечером Хан посадил меня на поезд, и я отчалил домой. Впереди по плану было посещение Чайковского и встреча с родными.
Приняли меня там тепло. Никто даже не полагал, что я приеду: я всё время получал приглашения, но никогда особенно не обещал.
Юрка всё ещё служил в армии, поэтому посидели очень скромно.
Следующим вечером, нарядившись, я махнул на танцы. Перед этим получил от матери предупреждение, чтоб был осторожен: местные не особо жалуют приезжих, тем более, меня здесь никто не знает. Но кто в этом возрасте слушает матерей?!
Выглядел я эффектно: чистенький, наглаженный, в гэдээровском костюмчике, буквально вчера из Европы, в себе был уверен на все сто, поэтому приглядел и пригласил на танец самую симпатичную девчонку…
Праздник закончился, так и не успев начаться: сразу после танца ко мне подвалила подвыпившая компания. Как водится, предложили выйти поговорить, а от такого предложения, как правило, не отказываются. Только мы вышли с танцплощадки, один из этих орлов попытался врезать мне безо всяких предварительных разговоров, так сказать, без объявления войны. Я ожидал подобного развития событий, поэтому, уйдя от удара, двинул ему в челюсть – противник сразу оказался на жопе. Остальные четверо очумели от такого нахальства и бросились на меня всей кодлой. Я, отступая, каждого, кто вырывался вперёд, отоваривал по морде и наращивал темп, так как они уже начали заходить с боков; но я отступал, не позволяя неприятелю окружить себя.
Поперёк дороги лежала узкая доска, грязная, расщеплённая и размочаленная колёсами машин. Один из нападавших, который уже получил свою порцию п…юлей, поднял её и, пока моё внимание и действия были прикованы к его друзьям, огрел меня поперёк спины. Доска буквально обвилась вокруг туловища, и тут я понял, что пора бежать…
Догнать меня они, конечно, не смогли, видимо, не тем спортом занимались, только сыпали вдогонку матом и угрозами.
Я тихо проник в дом, разделся, повесил свой изгвазданный костюм сушиться и неслышно прошёл на приготовленное для сна место.
Утром, увидев перепачканный костюм, мама сразу догадалась, что я попал в переплёт, поэтому пришлось всё ей рассказать.
Днём приехал мой сводный дядька – Петя, который когда-то давно, ещё в Палазной, устраивал охоту на крыс. Теперь он работал в Чайковском и жил у своей сводной сестры – моей матери – благо, дом был большой. Узнав о моих злоключениях, Петя стал настаивать на том, чтоб мы снова пошли на танцы, тем более, что я приглядел там себе девчонку:
– Увидишь, я всех их перед тобой на колени поставлю! – горячился он. Оказывается, Петя был в большом авторитете у местной шпаны, и очень хотел посмотреть на тех, кто поднял руку на его племянника. Подозреваю, что кроме этого Петя жаждал продемонстрировать мне своё влияние, да и сам был не прочь немного поразвлечься.
Но я отказался – видать, отбили охоту – и принял решение на следующее утро ехать в Серов, аргументируя это тем, что меня могут вызвать на сборы, да и отпуска оставалось всего ничего. Я ведь работал не в горячем цехе, а в ремонтном, следовательно, и отпуск у меня был всего две недели. Попрощавшись с мамой и отчимом Георгием Афанасьевичем, на следующее утро укатил в Серов. Провожал меня Петя.
Предложение, от которого я не мог не отказаться
Наступал последний этап жизни в Серове, этап ошибок и испытаний, которые перевернули всю мою жизнь. Но, как говорится, знал бы, где упасть – соломки бы подстелил…
Вернулся из отпуска Гриша, и мы снова приступили к интенсивным тренировкам. Впереди маячили грандиозные планы: ждали вызова на сборы по подготовке к первенству России. Не дождались.
Зато намечался кросс на приз газеты «Правда» – эти соревнования были очень популярны в Советском Союзе. Они шли поэтапно: сначала в городах и районах, затем в областях и республиках, и уже потом, после отбора, проводился финал.
Организаторам нужна была массовость. Нужно отметить, что в бывшем Союзе вопросам физкультуры и спорта, поиску перспективных ребят и воспитанию своих собственных чемпионов уделялось большое внимание – негров завозить было не принято, да и неоткуда. Но свои перекосы имелись: в погоне за массовостью предприятиям выдавалась разнарядка, которую оно могло перевыполнить, но недовыполнить не имело права, даже если на этом предприятии трудились сплошь инвалиды да беременные.
Получил такую разнарядку и наш завод, а так как секция лёгкой атлетики ещё только набирала силу, пошли старым испытанным путём: каждая спортивная секция должна была выставить своих участников. Так я, Рудачонок и ещё несколько боксёров, которые резво бегали на тренировках, оказались в списках участников кросса.
Трассу разметили за городом, дистанции были разные: Бобров Игорь был заявлен на тысячу метров, а мы с Рудаком – на три тысячи. Скажу сразу: Игорь свою дистанцию выиграл. Мы стартовали за ним. Пройти нужно было три круга – такая была разметка. Один круг по пересечённой местности – один километр.
Как только дали старт, Валька сразу взял в карьер и попытался закрепиться в лидирующей группе. Мне с трудом удалось осадить его пыл: «Держись меня. Вперёд особенно не рвись, ведь там настоящие бегуны». Какой-никакой, а опыт у меня уже имелся, да и гонки за коровами по пересечённой местности были памятны. Экипировка на этот раз была в норме: ничего не нужно было поддерживать, да и кеды свои.
Первый круг мы закончили в середине группы, во втором уже подтянулись к лидерам и старались от них не отставать. Рудак всё время был рядом. Как только зашли на третий круг, я начал прибавлять и в середине дистанции вырвался вперёд. Открылось второе дыхание, я наращивал темп и на финише оторвался от преследователей не менее чем на пятнадцать метров. Забег я выиграл.
Валька приплёлся последним. За несколько метров до финиша он упал и пополз. Так, ползком, и пересёк финишную черту. Я подбежал к нему и помог подняться. По-моему, даже глаза у него от усталости были мутные. «Владик, видишь, стоят две клюшки. Они, когда я упал, сказали: «Совсем облашадел малый. Смотри, ползёт». И всю дорогу, пока я тащил его в павильон, он повторял это снова и снова и мне, и всем, кто попадался навстречу.
После нашего забега Игорь Бобров тут же кинулся к Заппарову:
– Гриша, отдай его мне! Смотри, что он делает! – на что Гриша ответил:
– Пожалуйста, если он пойдёт…
У меня состоялся серьёзный разговор с Игорем, но оставить бокс я не согласился: мне очень хотелось побед на ринге. Тем более, после этих побед на меня весьма заинтересованно поглядывали девицы, что крайне возбуждало и служило дополнительным стимулом для дальнейших свершений.
Сила вина безмерна. 29 октября 1964 года
Мы уже проводили в армию Ваську Ханова, Игоря Быстрова, Толика Якушева – Рыжего и многих других. Шёл осенний призыв, и теперь повестки получили Рудак и Петя Жирнов. Оба они должны были уйти в Свердловский СКА, в так называемую спортивную роту. Валька – как боксёр, а Петя – как лыжник: в последнее время он окончательно завязал с боксом, переквалифицировался и, несмотря на свой небольшой рост, добился отличных результатов. Проводы были назначены на двадцать девятое октября.
Эх, эти проводы…
Сколько раз впоследствии я просыпался ночами, восстанавливал в памяти всё произошедшее, пытался найти объяснение нашему безобразному поведению и не находил. Двадцать девятого октября поздно вечером собрались у Рудака. Несмотря на то, что накануне договаривались посидеть чисто мужской компанией, Петя Жернов пришёл со своей боевой подругой Людмилой Растегаевой, а Вася Мирошниченко прибыл с двумя девицами: с одной из них – фигуристой рыжеволосой шатенкой – он близко дружил уже больше месяца, другая пришла за компанию. Всего собралось человек десять-двенадцать.
После обильного и продолжительного застолья отправились по домам. Рудак пошёл нас провожать.
В темноте все как-то незаметно разбрелись: Петя со своей зазнобой откатил в сторону, Вася с подругой ушли далеко вперёд. Отстали мы втроём: Валька, я и Гена Бабошин-Боша. Шли довольно шумно.
Подходя к Центру, на улице имени знаменитого террориста Каляева заметили впереди Ваську с его зазнобой, которая была прилично пьяна и всю дорогу висела на нём. Вдвоём они зашли в какой-то подъезд, к которому некоторое время спустя подошли и мы. Из-за двери доносились странные звуки: то ли стоны, то ли всхлипы. Все были довольно сильно пьяны, ситуация показалась нам забавной, мы с любопытством притаились у двери и стали слушать, ожидая, что будет дальше. Через некоторое время из подъезда выскочил Васька и ринулся в кусты, как выяснилось позже, спешил элементарно отлить. Заинтригованный его поспешным бегством Рудаков вошёл в неосвещённый подъезд. Там он увидел разложенную на ступеньках девицу. Её голые ноги тускло белели в темноте. Развернувшись, Валька вышел на улицу, а следом за ним выпала и Васькина зазноба. Её растрёпанный вид говорил сам за себя.
И тут случилось то, чего я впоследствии не смог объяснить ни адвокату, ни прокурору, ни самому себе… Не могу понять, что на меня нашло – какая-то злость, сродни той, что накатывала, когда я видел пьяных отца с мачехой – и я ударил её.
Кто-то попытался схватить за руку меня, кто-то – успокоить и удержать девушку; в этой суматохе она вырвалась и забежала в вестибюль расположенного поблизости общежития. А мы на автопилоте потопали дальше.
Немного погодя наша компания тоже разбрелась, остались только мы с Бошей, так как жили в одном районе, даже общежития стояли рядом.
Вот таким был наш последний вечер в Серове.
Рано утром все мы были арестованы, и нам троим: Ваське, Вальке и мне – было предъявлено обвинение в изнасиловании. Бошу не взяли, так как в поле зрения нашей потерпевшей он не попал. Его арестуют позднее – за драку – и осудят за хулиганство.
Забрали нас в течение ночи, притом, меня – под самое утро. Васю и Валентина потерпевшая назвала сразу, и за ними немедленно приехали. А вот со мной возникла незадача: девица смогла дать только описание. Среди особых примет указала зелёную олимпийку под пиджаком. Тогда один из дежурных воскликнул:
– Да я знаю, кто это! Поехали…
Незадолго до этого произошёл один курьёзный случай. Возвращаясь домой со стадиона, я увидел, как Якуш-Рыжий, воюет со своей зазнобой. Людмила, девица очень яркая и темпераментная, решительно тащит пьяного в стельку Якуша домой, а он, чем-то недовольный, вяло пытается отбиваться. Тогда она снимает с ноги туфлю и начинает охаживать Рыжего этой туфлей по башке. Я, конечно, как джентльмен вмешался, пытаясь их разнять, потому что понимал, что пьяный Якушев, не рассчитав, может ударить очень сильно, но тут подъехал милицейский ГАЗик, нас погрузили и увезли в отделение.
Выпустили всех быстро, даже пьяного Якуша отдали Людке на поруки – уж очень она просила, даже всю вину взяла на себя.
Вот тогда-то, пока писали объяснения и разбирались, кто виноват, а кто прав, я и засветился в своей зелёной олимпийке.
После того, как меня поместили в камеру предварительного заключения – КПЗ – я забрался на нары и почти сразу уснул. В камере уже находились двое, но они не проявили большого любопытства к новому жильцу, только слегка приподняли головы и продолжили спать. Позже принесли завтрак – утреннюю баланду, но есть я не хотел и не мог.
Почему-то вместе с нами забрали и Петю Жернова, который даже близко к месту происшествия не подходил.
Днём начались допросы, с парней на экспертизу стянули трусы, правда, через некоторое время вернули все в дырах, видимо, брали образцы биоматериала. Меня почему-то обошли стороной. Через некоторое время мы уже знали, кто в какой камере сидит и очень удивлялись: что делает здесь Петя, которого даже на месте происшествия не было. Только ближе к вечеру следователь, разобравшись, отпустил его домой, вручив на прощание изрезанные трусы.
Оказалось, что Петюня, провожая свою девушку, тоже уговорил её в подъезде. И только после того, как она подтвердила этот факт, его отпустили. На прощание следователь Шлыков пробурчал:
– Что за команда у вас такая – трахаетесь по подъездам! Вам что, других помещений не хватает?
В ответ на это перепуганный Петя попросил прощения и дал честное благородное слово, что больше так делать не будет, так как на днях уходит служить в Советскую Армию.
А с нами начали проводить следственные действия. Вот только до сих пор не могу понять, почему меня, в отличие от моих друзей, не возили на место преступления, не брали никаких анализов с одежды, как будто знали наверняка, что искать там нечего.
После вызова к следователю, снятия показаний и оформления протокола возвратился в камеру, залез на нары и снова уснул. Так и проспал до следующего утра.
Днём в камере появился четвёртый член нашего небольшого преступного сообщества. Пожилой, невысокого роста. По повадке чувствовалось, что казённый дом гражданин посещает не впервой.
Окинув всех присутствующих оценивающим взглядом, он расположился на соседней шконке.
Вечером двум старожилам пришла охота поиграть со мной как с самым молодым в игры, которые особенно популярны в тюрьме, но о которых я, естественно, не имел ни малейшего представления. Почуяв в этом какой-то подвох – отказался. Тогда они попробовали меня заставить, но, получив отпор, угомонились.
Вовка-Монгол
Моему соседу явно понравилось, что я могу за себя постоять – мы разговорились. Звали его Володя Перевалов. Я рассказал новому знакомому о своих злоключениях, он подробно расспросил обо всех деталях дела, о том, что нам вменяет следствие.
– Да, Владик, тут малым сроком не отделаться: шьют вам групповуху. А вообще учти, что в большей степени всё решает следствие, даже не суд. А уж адвокаты – это вообще открытый вопрос, решают ли они хоть что-нибудь.
Вовка Монгол – такое было у него погоняло. На тот момент имел он уже семь ходок, то есть, сидел уже семь раз.
Родился Володя Перевалов в Серове, тогда это был Надеждинский завод. В школе сидел за одной партой с Анатолием Серовым. Вместе с ним в составе группы товарищей делал командный забег на лыжах по маршруту Надеждинский завод – Свердловск в честь очередного партийного праздника.
Вот такая судьба: один стал вором, а другой – лётчиком, героем Советского Союза, в честь которого и назвали впоследствии город Серов.
Свою кличку Монгол получил, когда этапом пришёл из Монголии – даже там, в голой степи, были лагеря – на Колыму. Это произошло в ту пору, когда все категории заключённых начали сортировать по режимам в зависимости от количества и тяжести преступлений. Монголу за его многолетние подвиги полагался особо строгий режим. Таких заключённых стали именовать «полосатики». Володя рассказал, как этапом пришёл на Колыму, как после бани получил новую форму. Водить полосатиков на работу полагалось только прикованными друг к другу.
– Когда нас первый раз повели на работу, – рассказывал Монгол, – нам встретилась бабка, которая гнала корову с пастбища. Бабка пала на спину и давай креститься, а корова развернулась, да как рванёт в лес…
Монгол растолковал, чем отличаются существующие сейчас в лагерях режимы, и неожиданно признался:
– Владик, если снова дадут особый, я жить не буду: вскрою вены или повешусь. Ты не представляешь, что это такое… Мне просто не выдержать, а мучить себя весь срок… Не смогу…
Ночью я внезапно проснулся и в тусклом свете, проникавшем в камеру через решётку над входной дверью, увидел, что мой сосед сидит на нарах, уставившись в одну точку. Заметив краем глаза, что я поднял голову, Монгол заговорил, словно продолжая начатую беседу:
– Я ведь, Владик, решил завязать полностью, – откровенничал он. – Надоело. Семь ходок. Больше двадцати лет по тюрьмам и лагерям. Здоровья нет. На свободе – ни одной родной души, а ведь у меня уже сын мог бы быть такой, как ты.
Лицо его дрогнуло:
– И какой впереди финиш?
Я молча вздохнул – а что тут ответишь: самого неизвестно, что ждёт.
– Как-то в компании познакомился с одной, – продолжал Монгол, – молодая, красивая. Проститутка. Сошлись быстро. Она девка хорошая, понимающая. Вот так повстречались сколько-то, я и говорю: «Знаешь, Нинка, я – вор, ты – проститутка. Давай бросим свои занятия и будем жить вместе». И знаешь, Владик, ведь всё получилось: комната у неё была, на работу устроились. Почти год жили душа в душу…– он вдруг ударил кулаком по доскам (ни матрасов, ни подушек в КПЗ не полагалось) – это Башмак, сука. Больше просто некому…
Вовку-Монгола обвиняли в краже велосипеда, а он подозревал, что кража эта – дело рук вора по кличке Башмак. В тот злополучный день они вместе пили водку, а потом Башмак куда-то слинял.
На следующий день, провожая меня в следственный изолятор Свердловска, Монгол рассказал, что такое «прописка» и как нужно себя вести, чтобы наиболее борзые обитатели камеры меня не «опустили», ибо последствия этого могли быть самые печальные.
СИЗО. СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР
В Свердловск в столыпинском вагоне – так назывался вагонзак – прибыли рано утром. Теперь, когда допросы окончились, мы ехали втроём в одном из отделений вагона. Сверив показания, обнаружили, как это ни странно, некоторые разночтения. Зная, что в Серов для уточнения нас привезут ещё не раз, договорились, как их нивелировать.
По приезде в следственный изолятор всех пассажиров вагона загнали в небольшой бокс, где продержали довольно продолжительное время, а затем повели в парикмахерскую, баню и на прожарку одежды. Ещё в Серове ко мне в КПЗ приезжала бедная моя бабуля, и хоть свиданку нам не дали, смогла передать необходимую одежду и забрать вещи, которые мне теперь долго ещё не понадобятся – это я уже осознал. Так сменил я гэдээровский костюмчик и туфли на телогрейку и кирзачи.
Васьки с нами уже не было: сразу по приезду в СИЗО его отделили и отправили в блок для несовершеннолетних, чтоб не набирался мудрости у старших товарищей по заточению.
В бане я обратил Валькино внимание на одного мужика. Со спины его можно было принять за юношу: рельефная мускулатура, ни капли жира; но когда поворачивался, становилось ясно, что лет ему не меньше семидесяти: всё лицо в морщинах и в обрамлении большой седой бороды.
После проведения гигиенических мероприятий: стрижки, помывки, прожарки – нас развели по камерам. Я вместе с этим стариком попал в камеру номер семьдесят семь; Валька, как потом выяснилось – в шестьдесят третью; а Васька, естественно, к малолеткам.
Мне досталось место на верхних нарах, а вот деду уступили место внизу. Дед был человеком очень интересным. Лезгин по национальности, он страшно любил играть в шашки, именно это обстоятельство нас в дальнейшем и сблизило. Я, за редким исключением, постоянно у него выигрывал, и надо было видеть, как он при этом горячился и проклинал всё на свете.
В СИЗО лезгин попал за изумруды. Оказывается, в течение стольких лет, сколько он себя помнил, дед перевозил драгоценные камни с Урала на Кавказ, где их гранили и контрабандой отправляли за границу. Связи здесь, на Урале, были давно отлажены, но его таки проследили и задержали с грузом при посадке в самолёт. « Я ещё при Сталине этим занимался! И вообще всю жизнь этим занимался! И выйду – снова буду этим заниматься!» – часто кипятился он.
В камере дед пробыл недолго, так как предназначалась она для первоходок – тех, кто был арестован впервые. Когда же следствие установило личность и послужной список нашего деда – а на это ушло несколько дней – его сразу же перевели вниз, в отделение для рецидивистов. Но я снова забегаю вперёд.
* * *
Итак, я попал в камеру семьдесят семь. После ужина команда старожилов решила организовать мне «прописку» – точно так, как рассказывал Монгол. Особенно скакал и подзуживал остальных один выходец с «ридной Украины» с аристократической фамилией Потоцкий – до того мерзкий тип, что даже сейчас не могу вспоминать его без отвращения. Я, чтобы выиграть время до отбоя, сперва покочевряжился, а потом согласился поучаствовать в «спортивных играх и силовых упражнениях».
Первое: перетягивание. Двое садятся на пол лицом друг к другу, упираются ступнями и, держась руками за одну горизонтальную палку, тянут её каждый на себя. Выигрывает тот, кто оторвёт противника от пола. Для затравки новичку подставляют «слабых» соперников, которых он с лёгкостью побеждает. Когда же «чемпион», упиваясь своими победами, теряет бдительность, ему подсаживают по-настоящему сильного противника. Но всё веселье заключается в том, что под задницу проигравшему новичку подставляют таз с водой, куда он под звонкий хохот зрителей и плюхается, когда соперник резко отпускает палку. Естественно, про таз с водой новичок ничего не знает.
Вот именно этот фокус у массовиков-затейников и не пролез: как только я почувствовал, что соперник перетягивает и моя задница отрывается от пола – резко разжал руки. Напарник завалился на спину, а я обернулся и кивнул на приготовленный таз с водой:
− Переставьте так, чтоб я видел.
Хохмы не случилось, зрителей ждало разочарование…
А этот поганец всё никак не унимался, предлагая новые и новые забавы. Поди, натерпелся в своё время, и теперь душа требовала компенсации морального вреда. Он предлагал, а я с улыбкой рассказывал о тех подвохах, которые меня ожидают. Здесь уж на повестку встал вопрос сохранения и поддержания его авторитета. В голосах Потоцкого и его шестёрок появились истерические, злые нотки, но тут в «кормушку» прогремел голос вертухая: «Отбой!» Вот с этим шутить было нельзя: невыполнение команды могло привести в карцер. Все полезли на шконки. Вслед я услышал злое шипение хохла:
− Ничего, завтра мы с тобой разберёмся!
* * *
Ночь прошла тревожно: в голову лезли дурные мысли. Уснул только под утро. После подъёма и оправки, когда вся камера томилась в ожидании завтрака, открылась дверь, и – о, чудо – на пороге возник Женька Собянин. Тот самый Женька, с которым летом мы дрались в финале на первенство области среди юношей спортивного общества «Труд»! Камера радостно загудела, оказывается, он был здесь старожилом.
Ещё в начале осени промелькнула информация о том, что Женька с кем-то крепко подрался, но того, что по этому поводу он находится под следствием, мы не знали и особого значения происшедшему не придали.
Все старожилы включая плюгавого Потоцкого кинулись пожимать Женьке руку, а я стоял и растерянно смотрел на него. Только и смог вымолвить: – Женя…
Женька повернул голову и бросился ко мне. Мы обнялись, а в камере вдруг стало тихо, и даже хохол скромно отвёл глаза. Как я смог всё это увидеть и осознать буквально за доли секунды – не понимаю. Видимо, все чувства в тот момент были обострены до предела.
Женя только что приехал из Серова: его этапировали для подписания статьи двести первой об окончании следствия – теперь оставалось ждать вызова в суд.
– Я ещё в Серове узнал о ваших делах, – сказал он.
На душе стало спокойнее. Поговорили: он о своём деле, я – о нашем.
– Как прошла первая ночь? – спросил Женя.
Я рассказал о том, как меня хотели прописать. Он показал пальцем на хохла – я кивнул. Женя спокойно, с улыбкой подошёл к Потоцкому, что-то тихо сказал ему на ухо – у того от страха перекосилось лицо, а Женя, как всегда с улыбкой, вернулся ко мне:
– Пусть сейчас попробуют сунуться! Владька, мы вдвоём с тобой эту кодлу быстро причешем.
Больше о прописке никто не заикнулся, обещание разделаться со мной так и осталось обещанием. А через месяц старожилом стал уже я, и уже меня тепло приветствовали и жали руки после возвращения с этапа.
* * *
Семьдесят седьмая камера отметилась ещё и тем, что в ней дожидался суда один из братьев Коровиных – фигурант резонансного уголовного дела об убийстве еврейской семьи Ахинблит. Такого город не знал на протяжении многих лет: убито семь человек, среди которых – тринадцатилетний ребёнок. Руки жертв были связаны, а горла перерезаны. После того, как о происшедшем сообщила радиостанция «Голос Америки», дело взяли на особый контроль. Преступление было раскрыто спустя две недели благодаря старшему оперуполномоченному уголовного розыска управления милиции Свердловска старшему лейтенанту милиции Николаю Калимулину, точнее, его агентурным связям.Вскоре четверо участников преступления: братья Владимир и Георгий Коровины, Герман Патрушев и Арнольд Щеголев были задержаны и осуждены к высшей мере наказания. Выяснилось, что охотились преступники за деньгами, которые тесть хозяина дома Моисей Иткин собирал на синагогу. Денег бандиты не нашли, поскольку ранее власти города в строительстве синагоги отказали, и Иткин с согласия общины раздал собранные средства малоимущим.
Правда, зэковская версия несколько отличалась от официальной милицейской: деньги преступники не нашли, так как они находились в собачьей будке, а вот облигации трёхпроцентного займа прихватили – по ним убийц и обнаружили. Кроме того, в состав преступной группы входила женщина. Она получила максимальный срок, но осталась жива.
* * *
Восемь месяцев обживал я камеру номер семьдесят семь. Периодически нас вызывали на этап, везли в Серов, уточняли какие-то детали и привозили обратно. Связано это было с тем, что Васькина подруга начала менять показания, которые каждый раз были такие разноречивые, что следователю волей-неволей приходилось этапировать нас из следственного изолятора. В то время редкие встречи на этапах были для нас самыми радостными событиями: делились новостями собственной жизни и весточками, которые получали с воли. Письма в период производства следственных действий были строжайше запрещены, но Валькина подруга Ольга каким-то образом умудрялась переправлять ему записочки через вертухаев.
Вальке приходилось тяжелее всех: к моменту его заселения в камере сформировалась группа беспредельщиков, которые всячески пытались над ним издеваться. К счастью для Вальки, продлилось это недолго: вскоре был арестован один из лидеров уралмашевской шпаны Лёва Лившиц – личность, хорошо известная не только у себя на Уралмаше, но и в городе. Вот тут беспредельщикам пришёл кирдык: Валька и Лёва быстро сошлись, и все бывшие Валькины обидчики вдруг начали перед ним заискивать. А сошлись они на почве спорта. В те годы на Уралмаше было много классных боксёров: Виктор Паршинцев, Борис Сафин, Саша Глазырин и много-много других, с которыми, как потом оказалось, и Валька, и Лёва были знакомы и чисто по-спортивному дружны. Так в камере произошла смена власти.
