Владислав Михайлович Погадаев
Линия жизни. Книга первая
Главное – чтобы костюмчик сидел! Апрель 1973 год
В апреле семьдесят третьего года мы получили из Чайковского – от моей младшей сестры – приглашение на свадьбу, которая должна была состояться в следующем месяце. Володя отпустил меня безо всяких препятствий, даже без оформления отгулов: знал, что отработаю. Я никогда не подводил его и не отказывался от непредвиденной авральной работы, к тому же в случае необходимости всегда мог заменить на боевом посту любого электрослесаря или электрика, а их в депо всегда не хватало.
Прибыв в Чайковский, сразу включился в подготовку к свадьбе, которую решено было справлять в доме у матери. В самой большой комнате расставили буквой «П» столы, а лавки сделали из уложенных на стулья и покрытых бабушкиными половиками досок. Стульев не хватило, и мы с мамой отправились за ними на стадион Комбината Шёлковых Тканей, где она в то время работала то ли завхозом, то ли кладовщиком: отвечала за весь инвентарь стадиона и лодочной станции.
В семидесятые-восьмидесятые годы Чайковский Комбинат Шёлковых Тканей являлся крупнейшим в Европе производителем искусственного и синтетического волокна.
В помещении склада, прямо в центре, на полу я увидел гору трикотажных спортивных костюмов: белых, синих, чёрных с белыми и красными лампасами – точно в такие одевали наших олимпийцев, правда, у них форма была голубого цвета. Я поднял с пола один костюм, и во взгляде моём сквозило, наверное, не только любопытство. Мама уловила это и спросила:
– Что, нравится? Если нравится – выбирай любой.
Отказываться, конечно, было грех, и я выбрал один, с белой олимпийкой и тёмно-синими брюками:
– Мам, а сколько он будет стоить?
– Для тебя, Владик – нисколько.
И вдруг спросила:
– А как ты думаешь, почём они?
– Ну, рублей пятьдесят – шестьдесят. Не меньше, – ответил я категорично.
Мама засмеялась:
– Тут разные размеры, но стоят они все одинаково: одиннадцать-двенадцать рублей. Делает их наш комбинат бытового обслуживания: у них есть вязальные машины, а пряжу дал КШТ.
Оснащённый японскими станками комбинат выпускал пряжу на основе вискозы, лавсана и нитрона. Она была тяжелее шерстяной, но по износостойкости значительно превосходила её. Вот из этой-то пряжи и были изготовлены костюмы для спортсменов города.
Не скажу, что именно в тот момент меня посетила некая идея, но впечатляющая разница в цене наводила на определённые размышления.
Стулья мы принесли, свадьбу на следующий день справили, как положено: съездили в ЗАГС, покатались по городу и уселись за стол. Водки было немного, а вот отличного самогона, своего вина и разнообразных наливок – хоть упейся. Домашние соленья, овощные и мясные закуски не уступали горячительному ни в количестве, ни в качестве.
В ресторане такой стол стоил бы огромных денег, тем более что и гостей было немало: из Перми, Ижевска, Воткинска. Я и не подозревал, сколько у меня родственников. Мама оказалась прилежной ученицей своей матери, нашей бабы Дуси: практически всё, что стояло на столе, было делом её рук. Минимум денег – максимум усердия.
На всех гулянках мы с Юрой обычно садились рядом, а Валя, его жена – напротив. В этот раз рядом с ней пристроилась какая-то симпатичная девица, Светкина ровесница, которая при каждом тосте старалась первой чокнуться со мной. Юрка настойчиво бубнил в ухо:
– Займись, не теряйся…
В общем, чокались мы, чокались, и начокалась девчонка до такой степени, что пришлось мне в срочном порядке эвакуировать её из-за стола. Да я и сам, к слову, был немногим лучше, а потому в финале оказались мы с ней в одной постели в маленькой комнате большого маминого дома. Как потом выяснилось, это была та самая девочка-первоклассница, подруга Светы, с которой они шептались в комнате, где я спал в свой первый приезд. Звали её Надежда.
Где-то под утро она очнулась и убежала домой, но к обеду, скромно потупив взор, объявилась снова. Опохмелившись и отобедав, вся компания направилась в гости к молодым, которые получили комнату в двухэтажном бараке – продолжать гулянку.
Поздно вечером тёплой компанией: Юрка с женой и я со своей новой знакомой отправились ночевать к нему домой, в такую же примерно комнату, а утром они втроём проводили меня на автобус до Ижевска.
Прощаясь, я отдал Юрке сто двадцать рублей и попросил заказать десять костюмов. Договорились, если не хватит – Юрик добавит. Кроме того, брат заверил меня, что с пряжей проблем не будет, так как начальник отдела сбыта прекрасно к нему относится, да и вообще, знакомых на комбинате полно. Действительно, Юрка был очень компанейским, бескорыстным парнем, никому в помощи не отказывал, и друзей-приятелей у него насчитывалось больше, чем шпал на железной дороге. Таким он остаётся и сейчас.
Я и оглянуться не успел, как пришла посылка с костюмами. Несколько штук принёс в депо – раскупили моментально, да ещё и заказы посыпались. У Валерки, который оттащил товар на тренировку – аналогичная ситуация. Представляете? Потратить сто двадцать рублей и получить пятьсот – вот это навар! В голове сразу сложился чёткий план действий.
Приехав в Чайковский летом, мы с Юркой первым делом направились в комбинат бытового обслуживания. Там познакомились с заведующей, которая бралась выполнить любой заказ – денег у меня было где-то на пятьдесят костюмов – при условии, что мы предоставим сырьё.
Сырьё имелось на КШТ, но комбинат пряжу на сторону не продавал: кондиция шла на изготовление ткани, а некондиция – когда нить по какой-либо причине обрывалась – в брак. Бракованные мотки сбрасывали в специальные контейнеры, затем вывозили на свалку и сжигали – я сам это видел. Для спортобщества было сделано исключение и выдано разрешение на реализацию небольшой партии брака для изготовления костюмов.
Вот такое социалистическое производство! Как было сказано в одном старом фильме: «Бесхозяйственность, возведённая в ранг социалистического ведения хозяйства». Точнее не выразить. Ну что стоило комбинату реализовывать этот брак по заниженной цене. Хорошо всем: у КШТ снижаются убытки, у быткомбината появляется сырьё, у граждан – красивые вещи, окружающая среда не отравляется дымом, но не-е-ет! Это, видимо, не по социалистически…
Итак, путь наш лежал на КШТ, где Юра был в большом авторитете. Он прекрасно пел, на всех конкурсах занимал только первые места, и ни один концерт самодеятельности без него не обходился. Да и работник был безотказный: когда нужно – а в конце месяца, когда горит план, нужно всегда – мог работать и по две смены. Поэтому неудивительно, что начальник отдела сбыта с доброжелательной улыбкой предложил нам опустошить все контейнеры с некондицией.
Представьте: огромный цех со множеством ткацких станков, и в каждом проходе – контейнер для некондиционных, бракованных катушек с пряжей. Мы моментально набрали два огромных мешка, приволокли их в отдел сбыта, взвесили, заплатили в бухгалтерии за это богатство сущие копейки и рванули в бытовой комбинат.
Удивлению заведующей не было предела: они месяцами не могли добиться возможности приобрести этот брак, который отправлялся на сжигание, а тут дня не прошло, и пожалуйста: получите с улыбкой на блюдечке с голубой каёмочкой!
* * *
В это же время я решил жениться. Надя моё предложение приняла сразу, но, тем не менее, все формальности соблюли: мама с Георгием Афанасьевичем, моим отчимом, и мы с Юркой, как положено, сходили к Надиным родителям и посватались. Торжество наметили на ноябрьские праздники.
Таким образом, всё складывалось один к одному: справлять свадьбу на мамины деньги я никогда бы себе не позволил – не то воспитание, а затея с костюмами сулила неплохой гешефт.
Спустя некоторое время после возвращения из отпуска я получил первую поставку – тюк с костюмами, а в течение месяца – и всю партию. Разлетались они моментально. Валерка, идя на тренировку, загружал в большую сумку десяток костюмов, а обратно приносил кучу денег. За месяц мы экипировали всех легкоатлетов города и даже кое-кого в области.
К ноябрю все подготовительные мероприятия были закончены. Братья перебрались на жительство в общежития. Уходили они вполне прилично упакованными, получали стипендии и пенсии, поэтому их судьба тревоги у меня не вызывала.
Честным пирком, да за свадебку. Ноябрь 1973 года
В первых числах ноября большой компанией вылетели в Ижевск. В составе делегации были: бабуля, Толик, Валерка, Игорь Иванюк, Коля Козловский и я. Билеты на всех туда и обратно покупал, конечно, сам.
С собой везли два ящика «Старки» и два – водки «Колос». В приобретении столь дефицитной в то время продукции мне помог студенческий друг Слава Берсенёв, работавший замдиректора Свердловского Ликёроводочного Завода. Кроме того, в багаже лежал бережно упакованный серый чехослвацкий костюм – подарок для брата Юры, без которого эту авантюру с пряжей мне было бы не провернуть. В голове крутились радужные планы, как после этой свадебной чехарды и всех связанных с нею расходов мы снова продолжим начатое дело, и тогда, конечно, Юрка получит свою долю.
Отгуляв свадьбу, почти в том же составе отбыли обратно в Свердловск, вот только бабуля осталась погостить в Чайковском, у бывшей снохи. Их встреча была очень трогательной, но за всеми хлопотами поговорить так толком и не удалось, поэтому мама настояла на том, чтоб бабушка задержалась ещё на некоторое время. Кроме того, как я теперь понимаю, обе они хотели дать нам с молодой женой возможность провести медовый месяц наедине.
По прибытии в Свердловск я устроил Надю на работу в Проектно-Конструкторское Бюро Автоматических Систем Управления, где в то время – после окончания УрГУ – руководила отделом Ольга Ткачукова-Покрасс.
Оля, как и её отец, оказалась со светлой головой и прекрасной деловой хваткой – нацелена на работу и карьерный рост. После окончания университета она устроилась в ПКБ АСУ, которое размещалось на Плотинке, в здании теперешнего музея, вышла замуж за Валеру Дернова, того самого математика-аспиранта, который готовил меня к экзамену по высшей математике, и получила комнату на ВИЗе, на улице Крауля.
Связь мы с ней и раньше поддерживали постоянно, а после моей женитьбы стали встречаться ещё чаще – дружили семьями.
Неожиданно накрылся медным тазом наш едва зарождающийся трикотажный бизнес: оказалось, что не я один такой шустрый – появились последователи, которых тут же подкараулило недремлющее око ОБХСС. Было заведено дело. Таскали всех сопричастных.
Я, ожидая вызова на допрос, припрятал нереализованный товар у Игоря Иванюка, а вот закупленные впрок мешки с пряжей – мы и это успели сделать, готовясь к выпуску новой партии – так и остались гнить у Юрки в гараже. Сам же он, получив квартиру в Чайковском, неожиданно сорвался покорять Уренгойское газовое месторождение.
Дорога к храму. 1974 год
Как-то раз по весне мы с женой возвращались из гостей: от Ольги с Валерой. Я, разумеется, слегка навеселе, Надя же не пила: была беременна.
Вдруг я вспомнил, что завтра – пасха, и в церкви должна состояться всенощная служба. Накануне мужики в депо долго обсуждали предстоящее событие, а я стриг ушами, ну, вот и настриг. Посадив жену на трамвай, велел ей ехать домой, а сам направился на улицу Репина, где находился единственный в городе храм.
На небольшой площади перед входом толпилась молодёжь обоих полов. Большинство – в разной степени подпития. Милицейское оцепление преграждало толпе все проходы в церковь, где уже шла служба. Я пробрался через скопление людей к милицейской цепи и вместе с другими такими же оболтусами попытался её прорвать. После нескольких попыток мне это удалось: оказался за спинами стражей порядка и резво порысил ко входу.
Далеко не ушёл: сильные и заботливые руки дружинников подхватили меня под локотки и оттащили в темницу, под завязку забитую такими же, как я, алчущими приобщиться к Святому Таинству.
Не знаю, чего в этом было больше: интереса к религии, простого любопытства или желания поразвлечься – ведь ночных клубов тогда не было – но народ всё прибывал, и скоро в нашей импровизированной кутузке стало не продохнуть.
Неожиданно с противоположной входу стороны отворилась дверь, и дюжие молодцы с красными повязками начали хватать страдальцев за веру и заталкивать в воронок, стоящий вплотную к выходу. Минут за пять набили полный. В арестантской стало свободнее, но ненадолго: новые жертвы антирелигиозной политики партии и правительства продолжали поступать непрерывно.
Я понял, что попал: на работу придёт телега о нарушении общественного порядка, да ещё – в подкрепление к ней – извещение из вытрезвителя. А это повлечёт за собой массу неприятных последствий. Пока лихорадочно перебирал в уме все возможные карательные меры, применяемые в подобных случаях, задняя дверь снова распахнулась, и уже второй воронок начал одного за другим принимать следующую партию узников.
Перед дверью освободилось небольшое пространство, и тут меня осенило не иначе как свыше: по-ленински вскинув руку, я растолкал впереди стоящих и со словами: «Сволочи, что ж вам дома-то не сидится?! Нажрётесь водки и лезете, куда вас не приглашают», – прошагал между опричниками к выходу.
Они, воодушевлённые моей пламенной, идеологически выдержанной речью, видимо, приняли меня за своего и беспрепятственно пропустили на улицу. Там я, сохраняя озабоченное выражение лица, прошёл сквозь оцепление и был таков.
Это наитие спасло моё доброе имя и прилагаемую к нему месячную премию. Домой вернулся под утро, пешком, так как трамваи уже не ходили.
Вот так произошла моя первая неудачная попытка приобщиться к вере в Бога.
Надо отметить, бабуля в Бога верила истово, особо почитая Святого Николая Угодника, но мне своих убеждений не навязывала. Позже, когда я многое переосмыслил в жизни, понял: есть НЕЧТО, необъяснимое с точки зрения земной логики.
Но не хочу никого ни в чём убеждать – каждый приходит к пониманию этого своими путями и в своё время.
* * *
Тридцатого июня семьдесят четвёртого года я снова был в гостях у Ольги с Валерой – на дне рождения их дочери Кати. С собой принёс трёхлитровую банку белых грибов, замаринованных мамой. Грибы эти я сам месяц назад собирал в окрестностях Чайковского, куда перевёз Надежду: она должна была родить со дня на день. Мы с женой решили, что будет лучше, если это событие произойдёт в её родном городе под присмотром близких.
Уже под утро вернулся домой, где меня ждала срочная телеграмма: родился сын. Пришлось обмывать по-новой.
Назвали мы первенца Игорем.
Верьте мне, люди. 1974 год
Летом семьдесят четвёртого к нам в депо стали поступать на стажировку работники, большинство из которых имели высшее и среднее техническое образование. У многих был опыт руководящей работы на других предприятиях. Таким образом руководство ТТУ готовилось к пуску вновь выстроенного троллейбусного депо, которое затем получило название «Орджоникидзевское» – по названию района, в котором располагалось.
В нашу бригаду направили двух человек: Хруслова Сергея Ивановича, имевшего высшее образование и опыт работы на железной дороге, и Третьякова Николая Семёновича – образование среднее техническое – работавшего ранее на кирпичном заводе. Володя Сергеев поручил мне до конца года ознакомить стажёров со спецификой ремонта и обслуживания подвижного состава.
Орджоникидзевское троллейбусное депо предполагалось запустить в эксплуатацию к концу года, и прошёл слух, что под это дело для работников нового подразделения будет выделено несколько квартир. Естественно, я не мог не ухватиться за такую возможность и попросил Володю Сергеева рекомендовать меня. Он обещал, хоть и без энтузиазма.
Близился Новый Год, а вместе с ним – сессия. Я получил учебный отпуск и сидел дома – готовился к экзаменам. Вдруг открывается дверь, на пороге – незнакомец, как оказалось позже – директор Орджоникидзевского депо Сычёв Геннадий Александрович. Сказал, что приехал за мной, так как решается вопрос моего перевода в новое депо, но перед этим необходимо прояснить кое-какие моменты на прежнем месте работы.
Впоследствии Геннадий Александрович не раз рассказывал о том впечатлении, которое произвело на него наше жилище: посреди комнаты на раскладушке – больная бабушка, сбоку – детская кроватка с младенцем, на диване – я, обложившийся конспектами. И совершенно некуда ступить!
По дороге в Октябрьское депо мы пообщались и познакомились поближе, но о причине столь экстренного вызова Сычёв так ничего и не сказал. По прибытии прямым ходом направились в кабинет к начальству, где нас уже с нетерпением ждали директор Толыпин Владимир Митрофанович и председатель партийной организации, без которого в те времена ни один вопрос не решался, а тем более такой, с каким он обратился ко мне:
– Говорил ли ты, Погадаев, что уволишься, как только получишь квартиру?
– Не помню такого, – ответил я абсолютно честно и добавил: – Даже если я когда-то что-то и говорил, это не имеет никакого значения, поскольку увольняться я не собираюсь.
И тут началось то, для чего невозможно подобрать цензурного выражения…
Сычёв сидел со смущённым выражением лица, было заметно, что ему страшно неудобно за весь этот балаган…
А я вдруг вспомнил…
* * *
Как-то раз в курилке, где обсуждали перспективы в связи с открытием нового депо, мужики начали меня подначивать:
– Вот закончишь ты СИНХ, да ещё самый крутой факультет, на который хрен поступишь! Сколько лет учиться-то?
– Шесть.
– Ше-е-есть?! А специальность какую получишь?
– Инженер-механик торгового оборудования.
– Да с такой специальностью хоть директором ресторана, хоть заведующим магазином. Хоть базой руководить, хоть рынком. На дефиците сидеть, на нас дураков поплёвывать. А ты в ТТУ работать собрался: до пенсии гайки крутить!
Короче, достали они меня, и я, чтоб отбиться от наездов, выдал:
– Вот перейду в новое депо, получу квартиру, а как окончу институт – уволюсь, – брякнул так и забыл, тем более что уходить-то никуда не собирался. Естественно, и разговор, которому не придал никакого значения, давно из головы выбросил, а вот теперь вспомнил…
* * *
Накатило давно забытое ощущение мандража, который охватывал меня перед боем во время соревнований: вибрировал каждый нерв.
Наконец для проведения очной ставки пригласили и возмутителя спокойствия. Им оказался Третьяков Николай Семёнович, которого я так усердно напитывал знаниями об устройстве троллейбуса.
После того, как он, опустив глаза долу, буркнул:
– Говорил, что уволится, как только получит квартиру, – я вскочил и выпалил, что сам поеду к начальнику ТТУ Диденко Василию Александровичу и сам всё объясню.
Несмотря на то, что рабочий день давно уже закончился, в Управлении, которое тогда размещалось на пятом этаже Горисполкома, в связи с предстоящими событиями никто и не думал расходиться. Вот туда я и прибыл в сопровождении Сычёва, который как самое заинтересованное лицо должен был проследить за тем, чтоб я не смог соврать или как-то исказить информацию, полученную от доносителя, в свою пользу.
В приёмной Управления жизнь била ключом: руководители подразделений входили в кабинет начальства и спустя некоторое время покидали его, вдохновлённые на новые трудовые свершения. Неожиданно из дверей кабинета вышел главный инженер ТТУ Васильев Александр Андреевич, которого я до этого видел всего несколько раз.
– А вы что тут делаете? – поднял он на Сычёва удивлённый взгляд. Геннадий Александрович попытался вкратце изложить ситуацию.
Услышав мою фамилию, Васильев пригласил нас для разговора к себе, пояснив, что к Диденко сегодня попасть вряд ли получится: ему просто не до нас.
В ходе последующего разговора стало ясно, что Александр Андреевич уже кое-что обо мне знает, причём, знает хорошее – это была характеристика, которую дал мне Володя Сергеев. Выслушав мою исповедь, он рассмеялся и, обратившись к Сычёву, спросил:
– А ты зачем его привёл?
Тот растерялся и для чего-то начал объяснять, что сам ничего пока решать не может, так как приказа на назначение его начальником депо ещё нет…
Не дослушав, Васильев повернул голову ко мне:
– У тебя ведь началась сессия? – как ни странно, он и об этом знал. – Давай езжай домой, учи уроки и успокойся. Ты ведь не думаешь увольняться, как я понял.
– Я не могу так уйти! Я должен обязательно сказать Диденко тоже: я обещал Толыпину! – голос дрожал от волнения.
Васильев, видимо, понимая моё состояние, хмыкнул:
– Ну ладно, подождите здесь. Попробую, чтоб Диденко вас принял.
Через несколько минут мы втроём стояли в кабинете начальника ТТУ, где я снова повторил всё то, что до этого говорил Толыпину и Васильеву. Василий Александрович посмотрел на Сычёва и неторопливо произнёс:
– Ну и что вы его мытарите?
Потом обратился ко мне:
– Давай, дуй домой и успокойся.
А меня буквально трясло: это был единственный шанс, на кону стояла двухкомнатная квартира, получить которую, отработав на предприятии всего пять лет, было в те годы почти нереально. Впрочем, в наши годы это просто нереально – без «почти».
Я встал, попрощался и, уходя, услышал вдогонку:
– А ты квартиру-то уже выбрал? Ведь их всего три: на первом, седьмом и девятом этаже.
Я обернулся и, недолго думая, назвал седьмой этаж.
С каким настроением возвращался домой, в нашу барачную десятиметровку, объяснять не буду, и без слов понятно – эмоции захлёстывали. Я представлял, как сообщу эту невероятную новость своим, как обрадуется и будет гордиться мной бабуля! Я – настоящий мужик, который может обеспечить семье нормальные условия жизни. Особенно радовался за бабушку, которой больше не придётся спать на раскладушке посреди комнаты!
Сдав сессию, появился на работе. Третьяков при встрече в глаза старался не смотреть.
Вскоре выдали ордер на новую жилплощадь – радости не было предела, вот только бабуле становилось всё хуже, она сдавала прямо на глазах: даже с раскладушки уже вставала с трудом. Тут на помощь пришла Ляля, которая в то время работала в городском тубдиспансере, и бабулю на время переезда пристроили в стационар.
* * *
В двадцатых числах февраля семьдесят пятого года забили грузовой троллейбус различными приспособлениями и запчастями и поехали осваивать новое Орджоникидзевское депо, а вечером на этом же троллейбусе перевезли наши нехитрые пожитки. В течение недели докупили всё необходимое и вместе с братьями обставили квартиру.
В марте я забрал бабушку из больницы и на руках – лифт не работал – поднял на седьмой этаж. Увидав это великолепие: две комнаты, кухню, ванную, туалет – всё своё – бабуля приободрилась, болезни и немощи на время отступили, но с приходом тёплых дней ей снова стало хуже: бабушка уже с трудом вставала с постели, а двадцать первого мая умерла. Умирала спокойно, будто стараясь не обременять нас.
На душе стало пусто: ушёл самый дорогой мне человек. Со временем боль потери притупилась, но пришло осознание того, сколько бед и невзгод перенесла бабуля со мной и ради меня. Если б не она, меня давно бы уж не было на этом свете. Не стало моего ангела-хранителя. Видимо, она посчитала свою земную миссию выполненной: любимый внук жив и здоров, женат, растит сына, учится в институте; на работе его ценят, вон какую квартиру дали – живи да радуйся!
На тот момент бабушке было почти восемьдесят восемь лет, без пяти месяцев, так что сбылось предсказание цыганки, которая нагадала, что бабушка доживёт до восьмидесяти семи лет и умрёт на Пасху. Так и произошло. Пасха в тот год была четвёртого мая, и пасхальные торжества продолжались до тринадцатого июня.
