Владислав Михайлович Погадаев
Линия жизни. Книга первая
Скоро на волю. 1969 год
Заканчивались сроки, и уходили на волю клиенты исправительной системы. Ушёл Витя Шайда – Шмыгло из Каменск-Уральского, ушли Саша Костоусов и Боря Максимовских – Макс. Готовился к освобождению Балда – ему тоже скостили несколько месяцев.
Проводы друзей обставлялись определённым ритуалом. Спиртного в колонии было не достать, а вот чай имел хождение. Приобретали обычно плитку или две, заваривали бадью чифира, в зависимости от количества провожающих, садились вокруг неё где-нибудь в укромном месте и пили. Признаюсь, лично я никакого удовольствия от этого не испытывал, но традиция есть традиция.
Так провожали всех корешей. Провожали со слезами на глазах, давая обещания обязательно встретиться на свободе.
* * *
С некоторого времени наш отряд – полагаю, что не только наш – захлестнула мода на генитальные прибамбасы. Раньше, когда я слышал выражение «получишь ты от х…я уши», считал его просто фигурой речи, ну, примерно, как дырку от бублика. Но, как выяснилось, уши были: вытачивали из плексигласа шары, шпалы, полумесяцы и через надрез вставляли под кожу полового члена, перебинтовав и предварительно щедро засыпав рану стрептоцидом. Благо, этого порошка было навалом во всех аптечках колонии.
Два наших кореша тоже решили достойно подготовиться к освобождению, чтоб там, на воле, до глубины души поразить подружек своими сверхчеловеческими возможностями. У одного операция прошла блестяще, и некоторое время спустя он с радостным гоготом колотил елдой по краю эмалированной раковины, приговаривая:
– Вот увидишь, Владик, когда выйду да засажу ей, долго она будет между ног заглядывать: ни чёрт ли там был, ни рога ли оставил…
Другому повезло значительно меньше, точнее, не повезло вовсе. Конечно, вставлять в член инородные тела можно…но осторожно: с соблюдением всех норм и правил стерилизации и дезинфекции. Но не случилось. А случилось – напротив – сильнейшее воспаление.
Прежде, чем обращаться к врачу, собрали консилиум. Вердикт сообщества был неутешителен: х…я придётся лишиться:
– На лепил надежды нет: вон Лаптеву палец оттяпали. И ты готовься…
Анфия Ивановна оптимизму не добавила. Когда пострадавший, обливаясь холодным потом, бледной хризантемой предстал пред её ясные очи, доктор, едва кинув взгляд на очаг воспаления, завила однозначно:
– Отрезать, чтоб не мучился…
Больной без чувств рухнул на кушетку – даже наркоз не понадобился…
* * *
Как раз в это время я в очередной раз попал на больничку. Надо сказать, что за всё время отсидки полежал я там раза три-четыре. И всё по одной и той же причине: сначала перед глазами мелькали мушки, потом начиналась жуткая головная боль…
Пока мог – терпел, но во время одного из приступов, когда мучение стало невыносимым, отправился к врачу. Оказалось – зашкаливает давление. Мне прописали горячие уколы – хлористый внутривенно – но это не помогло. Тогда перешли на магнезию внутримышечно. Кто пробовал – не забудет никогда. Кто не пробовал – лучше не надо. Эффект феерический: будто тебе со всей дури дали дубиной по заднице…
Но сейчас – не об этом.
Как раз тогда в ИТУ№2 происходила глобальная перестройка. Не та, с большой буквы «П», после которой страна до сих пор не может толком оправиться, а вполне себе настоящая: старые деревянные здания сносили и на их месте возводили новые кирпичные корпуса. По такому случаю больничку уплотнили, и всех пациентов поместили в одну большую палату площадью метров сто, не меньше, так, что она стала напоминать госпиталь времён Великой Отечественной войны.
Каждое утро группа врачей, возглавляемая Анфией Ивановной, проводила обход, попутно давая какие-то указания хорошенькой медсестричке с пачкой историй болезни, которую она держала на сгибе левой руки. В палате стоял ровный шум: кто-то кашлял, переговаривался, брякал посудой, скрипел пружинами кровати, шуршал газеткой – но только до того момента, когда очередь доходила до нашего членовредителя. В одну секунду в помещении устанавливалась абсолютная тишина – даже мухи замирали, а все взгляды устремлялись в сторону кровати, на которой страдал от собственной дури, не побоюсь этого слова, эксклюзивный больной.
Как сейчас вижу: Анфия Ивановна приподнимает одеяло, совершает какое-то неуловимое движение, затем склоняется к пациенту и что-то шепчет ему на ухо. Тот, бледный от страха и мокрый от пота, таращится в потолок, а потом вдруг начинает безудержно хохотать, да так заразительно, что вместе с ним хохочут врачи, хохочет хорошенькая медсестричка, хохочет вся палата. Затем, как по команде, все затихают. Анфия Ивановна снова приподнимает одеяло, снова запускает под него руку. Уже оклемавшийся больной подзывает её согнутым пальцем, и когда доктор склоняется над ним, что-то шепчет ей в ответ. Теперь хохочет уже она, а вместе с нею – и вся палата…
Кстати, а жизненно важный орган-то Анфия Ивановна спасла…
* * *
Надо сказать, что за все пять лет помню только три случая смерти на нашей зоне. Точнее, один из них произошёл в следственном изоляторе – за забором.
Подследственный, ни имени, ни фамилии которого я не знаю, получил взыскание – карцер. А поскольку курить в карцере запрещается, он решил затариться табачком под завязку. Скатал из полиэтилена тонкую колбаску, начинённую махоркой, перемотал её ниткой – примерно так, как перематывают связку сарделек, и проглотил, а конец нитки прикрепил к зубу, чтоб впоследствии дёрнуть за верёвочку и вытащить всю цепочку.
Не знаю, кто посоветовал парню этот способ. Не знаю, где он планировал раздобыть бумагу для закрутки и огонь. Знаю только, что сделал он это совершенно напрасно. Нет, его не застукали – обыск при поступлении в карцер арестант прошёл вполне успешно. Вёл себя уверенно, я бы даже сказал, вызывающе. Но лучше бы застукали, ибо дальше произошло то, что и должно было произойти: под действием желудочного сока и полиэтилен, и нитка разложились – махорка попала в желудок.
Подследственному стало плохо, но надзирателю он ничего не сказал: то ли побоялся, то ли счёл, что это западло – теперь уже не спросишь.
Когда ему стало совсем худо: резко поднялась температура, и наступило помутнение сознания – надзиратель понял, что с подопечным творится что-то неладное. Он тут же поднял тревогу, парня перевели в больницу и вызвали из города хирургическую бригаду.
Как это говорится: капля никотина убивает лошадь? Не знаю, не видел. Знаю только, что когда беднягу вскрыли – стенки желудка и кишечника были продырявлены насквозь…
Второй случай – из тех, что часто встречаются и на воле. Один из сидельцев умер во время личного свидания с женой, а, если точнее, умер прямо на ней – оторвавшийся тромб закупорил лёгочную артерию. Мгновенная смерть.
И третий случай – нелепый и жуткий.
Молодой парень. Попал на зону за убийство сожителя своей матери: пришёл из армии, а у мамы – личная жизнь бьёт ключом…
Сели – выпили – подрались. Дембель схватил деревянную табуретку и огрел нового папу по голове. Табуретка оказалась крепче черепной коробки: летальный исход – короткое следствие – суд – колония.
Он был очень хорошим парнем: спокойным, работящим. Играл на баяне задушевные русские песни. В отряде музыканта любили. Но однажды после ночной смены нашли повесившимся – прямо в цеху.
Уже после, обсуждая случившееся, вспоминали, что был парнишка задумчив, часто уходил в себя, а его кажущееся спокойствие, видимо, только маскировало душевные терзания. Не знаю, каковы были их отношения с матерью, могу только предполагать, что не нашла она нужных слов, чтобы поддержать сына…
* * *
Шёл последний год моего заключения.
В феврале я получил ещё одно печальное известие: повесилась вдова отца Анна – мать Толика и Валерки. Повесилась после своего дня рождения, оставив мальчишек круглыми сиротами. А ведь бабушке в то время уже перевалило на девятый десяток, и двух пацанов ей было просто не потянуть.
Настроение стало – гаже некуда: я понимал, что это событие коснётся напрямую и меня, но если б мы только могли предположить, каким эхом отзовётся оно много лет спустя!
Новость я узнал от начальника отряда лейтенанта Васина. Наш бывший – Вася Быков – был к тому времени назначен начальником колонии где-то на Севере.
Вскоре приехала на общее свидание бабушка. На неё было жалко смотреть: бабуля ещё больше высохла – по крайней мере, так мне казалось. Она рассказала, что Валерку и Толика забрал к себе младший брат Анны, Вася Чагин, который только-только женился и обзавёлся ребёночком. Вася был на год моложе меня, работал на Полевском заводе рабочим, сам еле сводил концы с концами, а тут ещё два новых рта. Я представил, какая это будет для него ноша…
Бабушка сказала, что детей Вася увёз в Полевской, а вот дом и хозяйство без моего согласия продать невозможно, так как я тоже являюсь наследником. Согласие тут же было оформлено начальником отряда и передано бабушке. Вскоре от неё пришло письмо, что всё продано, правда – переживала она – почти за бесценок: очень торопились. Мне стало спокойнее: теперь точно с голоду не помрут, до моего возвращения денег им должно хватить.
Потянулись последние месяцы заключения. За оставшееся время я старался заработать как можно больше. В отряде было заведено: если человек готовился к выходу на свободу, ему старались подкидывать более высокооплачиваемые операции. У нас в бригаде заработок и так был весьма приличный, но ребята решили, чтоб часть общего объёма я закрывал на себя.
И вот, наконец, тридцатое октября! По традиции заварили ведро чифира. Подошли кореша из других цехов: Игорь Иванюк – Хохол, Коля Козловский, Коля Мишунин и многие другие…
После обеда позвали на выход. На вахте произвели досмотр, чтоб чего не вынес. Бухгалтер выдал заработанные деньги, если не изменяет память, тысячу двести восемьдесят шесть рублей. Открылись по очереди несколько решётчатых дверей, и я оказался на воле.
Свердловск. Это сладкое слово «свобода». 30 октября 1969 года
Как оказалось, встречала меня одна лишь бабушка с совершенно мокрыми от слёз глазами. На душе стало одновременно радостно, тревожно и, чего уж скрывать, обидно – состояние какой-то оглушённости.
Внезапно заметил бегущего человека, в котором с радостью узнал Саню Костоусова. После освобождения он снова трудоустроился на кладбище и вот теперь, отпросившись с работы, спешил меня встретить.
Втроём мы дошли до остановки, усадили бабушку на троллейбус и, невзирая на её волнения и переживания, отправили к тёте Физе, а сами двинули к Максу – в их знаменитый дом на Ленина, 5.
Когда Макс, открыв двери, увидел нас – побагровел от стыда и начал объяснять, что просто забыл о дне моего освобождения. Саня заматерился.
Так как в конце октября на Урале уже довольно прохладно, а я был в одном костюме ещё тех, прошедших, времён, мне тут же подобрали какой-то полушубок, объяснив, что на сегодняшний день это – самый модный прикид, и мы ринулись в детский сад.
Дело в том, что пока Саня отбывал срок, его подруга Галка родила сына, который теперь уже ходил в ясельную группу. Забрав пацанчика, отвезли его на улицу Металлургов – к «деду с бабой», а сами, поймав такси, погнали на Уралмаш – там, на улице Победы, находилось ателье полуфабрикатов «Силуэт», котировавшееся достаточно высоко. В «Силуэте» подобрали два костюма: серый и светло-коричневый, рассчитались по прейскуранту и, накинув сверху, назначили готовность на следующий же день. Затем бегом ринулись в ближайший магазин.
В шестьдесят девятом году выбор продуктов был ещё довольно приличным, поэтому мы, быстро набрав всего, на что только глянул глаз, потопали к Сашке обмывать мой выход на свободу.
Саня в это время проживал уже на Эльмаше, у кинотеатра «Заря»: отец обеспечил его отличной однокомнатной квартирой с высокими потолками и большой кухней. Там нас ждала Галина, которая много знала обо мне со слов мужа, поэтому встреча и знакомство произошли очень радушно и непринуждённо.
Пока разбирали покупки, раздался звонок – пришёл Юра Волков из нашей колониальной конторы. Юра освободился следом за Костоусовым и тоже устроился работать на кладбище. В этот день он подменил Сашку: отпустил встречать меня, а, покончив с делами, вместе со своей подругой примчался на нашу ставшую постоянной явку.
Как провели время, рассказывать не буду. Было весело. Вспоминали наших корешей, пили за их и своё здоровье. Поздно вечером проводили Макса и улеглись спать. Наутро Юра с Саней отправились на работу, а я – на Посадскую, где теперь жили тётя Физа, дядя Ганя и Ляля со своим сыном Костей – плодом её недолгого замужества – и где ждала меня моя бабуля. В душе я понимал, каково ей сейчас: только-только встретила внука и тут же отпустила неизвестно с кем и куда! Приняли меня очень тепло.
После чая и непродолжительных расспросов мы с бабулей поехали в областной суд, где работала на разборе кассационных дел Вера Максимовна. Её муж уже несколько лет как перевёлся в Управление Свердловской железной дороги. Вера строго-настрого наказала бабушке, чтоб я, как только освобожусь, немедленно появился у неё в суде.
Окинув меня коротким взглядом, Вера Максимовна улыбнулась и начала расспрашивать о дальнейших планах. Естественно, я поделился всем: что твёрдо решил не возвращаться в Серов, а остаться в Свердловске, что собираюсь устраиваться на работу и поступать в институт. Умолчал лишь о том, что хотел бы как-то собрать семью.
Внимательно всё выслушав, она сказала:
– Владик, я знаю, что у тебя есть много денег, – по тем временам это была действительно огромная сумма. – Я завтра позвоню, ты съездишь, внесёшь первый взнос, тысячу двести рублей, и сразу въедешь в двухкомнатную кооперативную квартиру.
Я, конечно, не предполагал такого развития событий, да и в планах у меня ничего подобного не было, а – самое главное – не было уже тысячи двухсот рублей…
– Владик, ты меня понял? – спросила Вера Максимовна.
Я, выдержав для порядка небольшую паузу, ответил:
– Не могу я этого сделать. Я пять лет ничего в жизни не видел!
Вот так и закончилась наша первая после освобождения встреча, из которой я вынес следующее: в хороших делах Вера Максимовна всегда меня поддержит. И в скором времени это подтвердилось.
А пока я ушёл в загул, тем более что помощников в этом непростом деле было хоть отбавляй.
Время от времени вместе с братьями появлялись на Платине: навещали бабушку, да и местным не давали забыть о себе – отжигали так, что только шуба заворачивалась.
В один из таких приездов повстречал на станции, местном Бродвее, дядю Пашу Великанова, которого знал с самого детства, и который пёкся обо мне едва ли не больше, чем родной отец.
– Владик, – старик посмотрел на меня с укором, – ты же уже несколько раз был на Платине, почему же ни разу не зашёл ко мне?
В глазах его была такая тоска, что я растерялся и ничего не смог ответить. Было стыдно, ведь дядя Паша, даже зная все передряги, в которых мне пришлось побывать, продолжал любить меня.
Я глянул на часы: до прихода поезда оставались минуты. Мы обнялись, старик и молодой оболтус. Дядя Паша поцеловал меня в щёку и, торопясь, заговорил:
– Владик, я уже старый, но я жду тебя. Я покажу тебе такие залежи золота…– он пытливо глянул мне в лицо,– но остальное – за тобой…
Подошёл поезд, и я вскочил на подножку вагона…
Больше мы не виделись: вскоре дядя Паша умер, так и не успев раскрыть свою тайну…
В пятницу вечером к нам присоединился Боря Бриксман, и мы всей конторой зарулили в ресторан «Кедр». Это был один из самых популярных ресторанов в центре города, но поскольку музыканты «Кедра» являлись хорошими Бориными знакомыми, проблем со столиком не возникло. К тому же, ещё один из «коробейников», Володя Отмонаки, недавно освободился и работал здесь официантом.
Погуляли мы тогда знатно. Ребята-музыканты разделили с нами не только водку, но и наше хорошее настроение, а один из них даже выразил желание поучаствовать в моей судьбе – помочь устроиться на семьдесят девятый завод. Как говорится, всё зависело от полноты налитого стакана, а его энтузиазм подкреплялся видом батареи бутылок на нашем столике.
Когда я появился в отделе кадров номерного оборонного предприятия, то сразу понял, что мне здесь не рады, и в специалистах с такой биографией завод не нуждается.
Мой доброжелатель почесал лысину и назначил следующую встречу в ресторане, обещая к тому времени ещё что-нибудь придумать. Я сообразил, что данный процесс будет продолжаться до тех пор, пока у меня не кончатся деньги. Мой новый друг просто не полагал, что за свой недолгий век я повидал мошенников куда крупнее его.
Завод «Химмаш». 10 декабря 1969 года
Вечером того же дня я встретил с работы Борю Бриксмана и объяснил ему ситуацию. Еще тогда, в ресторане, мы договорились встретиться, если с предложением музыканта ничего не выгорит. Посмотрев на мою кислую физиономию, Боря улыбнулся:
– Не грусти, что-нибудь придумаем. Поехали.
В то время Борис жил в районе Химмаша. Приехав на место, мы зашли в магазин, купили две бутылки водки и отправились к Бориному приятелю, который проживал недалеко от заводоуправления.
Дверь нам открыл довольно приятный мужик. В гостях у него сидел ещё один, постарше, как я узнал чуть позже, это был Бучнев Леонид Васильевич, начальник отдела капитального строительства завода «Химмаш». До перехода Бориса на работу в колонию Бучнев был его непосредственным начальником.
Быстро соорудили стол. Сидели весело. Боря рассказал приятелям, как я появился в их компании, я тоже кое-что о себе добавил, не забыв упомянуть о том, что хотел бы остаться в Свердловске.
На прощание Борис сказал Леониду Васильевичу: «Возьми этого парня к себе – не пожалеешь». И буквально через день в условленное время я пришёл к Бучневу в ОКС, откуда мы с ним направились в отдел кадров, где я без всяких проволочек получил два направления: на медкомиссию и в общежитие.
Нужно было оформлять паспорт и прописку. И тут в дело вмешался начальник милиции Чкаловского района, который дал мне десять часов на то, чтобы я покинул пределы города. Понять его можно, ему бы со своими преступниками справиться, а тут кадр из колонии, который неизвестно чего за эти пять лет нахватался.
Пришлось мне с этой неприятной новостью срочно идти в Облсуд к Вере Максимовне. Договорились, что я подойду к ней на следующий день, а она за это время попытается что-нибудь сделать.
На следующее утро Вера Максимовна отправила меня к судье Решетникову, кабинет которого находился в том же здании Чкаловского райотдела, только с другого входа. Услышав мою фамилию, Решетников велел возвращаться обратно к начальнику милиции, заверив, что на этот раз вопрос будет решён положительно.
Так и произошло. В кабинете начальника райотдела как раз заканчивалась планёрка – так мне, по крайней мере, показалось, судя по количеству присутствующих. Отпустив подчинённых, начальник сказал:
– Разрешение на прописку я тебе дам, но, не дай Бог, с твоей стороны хоть какое-то правонарушение – упрячу на полную катушку!
В ответ на это я с улыбкой гарантировал, что такого удовольствия ему не доставлю. Уже на выходе гражданин начальник остановил меня вопросом:
– Скажи, кто тебе помогает в Облсуде?
– Зачем это Вам?
На том и расстались…
Так оказался я котельщиком завода «Химмаш». Бригада, в которую определил меня Леонид Васильевич, встретила нового работника довольно прохладно: они знали, откуда я появился, но в просьбе начальнику ОКСа отказать не могли. Правда, это скрытое недоверие улетучилось через весьма непродолжительное время: я брался за любую работу, помогал каждому. Тем более, близился срок завершения проектного задания, пахали мы без выходных, в иные дни по двенадцать часов, и до конца года завершили программу – выпустили и сдали ОТК всю запланированную продукцию.
Ещё в ноябре, в перерыве между гулянками, я появился в Серове. Встретился с Рудаком – он ведь тоже освободился, повидался с друзьями и боксёрами, которые тренировались вместе с нами. За пять лет многое изменилось, некоторые из знакомых вообще уехали из города. Уехал и Вася Ханов – на Украину, на ферросплавный завод, который тогда только входил в строй. Уехал, предварительно расписавшись с Томкой Симаковой, дождавшейся его из армии.
В первый же день приезда мы с Валькой решили навестить Глафиру Михайловну, мать Васьки. Где-то около шести вечера притопали на автобусную станцию, но, не дождавшись автобуса, решили идти пешком огородами – так короче. В ноябре на Урале темнеет рано, но в этот день выпал снег, и потому было довольно светло.
Пробираясь через огороды, краем глаза заметили какого-то мужика, двигавшегося в том же направлении, что и мы. Что-то знакомое почудилось мне в нём, и тут, перелезая через забор, я зацепился за гвоздь полой своего шикарного итальянского пальто – в Свердловске неплохо упаковался на барахолке – и выдал естественную матерную реакцию. Мужик, видимо, тоже узнал меня, мы сбежались: это оказался Монгол. Он только что освободился, отбыв свои пять лет по подозрению в краже велосипеда.
Что тут было! Стоим в снегу, обнявшись втроём, чувства переполняют, да надо бежать дальше. Разошлись, договорившись как-нибудь собраться, посидеть, но это была наша последняя встреча с Монголом. И хотя после я частенько бывал в Серове, свидеться нам так и не довелось.
Глафира Михайловна встретила нас очень радушно, плакала, рассказывая о Васе, которому оставался ещё год. Сев по малолетке, Васька имел право на УДО, да не случилось: сказывался бойкий характер и, как следствие – нарушения, порой даже незначительные, но при досрочном освобождении учитываются и они.
В Новый Год отметился в Полевском, где теперь – в семье дяди – жили мои братья Валерка и Толик. Праздник справили вместе.
Вернувшись после выходных на работу, узнал, что бригада наша расформирована. Троих, самых молодых, в том числе и меня, оставили в цехе на подсобных работах.
Январь прошёл скучно: выполняли какие-то разовые заказы, заработка, естественно, не было. Февраль тоже начался ни шатко-не валко. В душе зрело и нарастало раздражение: к такой организации труда я не привык – работа в колонии приучила меня к чёткому производственному распорядку, а тут приходишь утром на работу и не знаешь, чем будешь заниматься, может, и пробездельничаешь целый день.
