Владислав Михайлович Погадаев
Линия жизни. Книга первая
По воле случая
Я не терял связи со своими «однополчанами», и на одной из встреч Юра Волков посоветовал мне уволиться с завода и идти работать в трамвайно-троллейбусное управление: он, оказывается, до заключения работал в Октябрьском троллейбусном депо и неплохо знал условия труда.
Предварительно договорившись в отделе кадров депо о трудоустройстве – а им очень нужны были электрослесари – я подал заявление на увольнение. Пройдя все необходимые собеседования и отработав положенный срок, получил обходной лист.
И вот бегаю по заводу, подписываю обходную и на центральной аллее встречаю Леонида Васильевича. Остановились, поговорили. Мы вообще-то и раньше довольно часто пересекались, но жаловаться я считал неприличным – человек и так проявил ко мне такое участие! В этот раз он тоже пытался узнать, как дела, есть ли работа, но я увёл разговор в сторону, ведь в кармане уже лежала обходная. На прощание Леонид Васильевич сказал:
– Владик, погоди немного. Ты будешь работать в лучшей бригаде завода, я тебе обещаю. И заказы всегда будут.
На том разошлись. Мне было очень стыдно, что смалодушничал и не сказал Леониду Васильевичу о своём увольнении, а ведь он так старался мне помочь!
До сих пор живу с чувством вины. Спустя десять месяцев, уже работая в депо и учась в институте, я позвонил ему домой: хотел сообщить о своих успехах, доказать, что выполнил данное обещание и становлюсь нормальным членом общества, но Леонида Васильевича уже не было в живых – скончался скоропостижно.
Но это будет спустя десять месяцев, а пока, уволившись с «Химмаша» я проходил стандартную процедуру оформления на работу в депо. И опять та же проблема: общежитие и прописка. У Ляли и дяди Гани я мог пожить только временно, несколько дней: больше не позволяла совесть, а общежитие ТТУ было забито под завязку. Так мне, по крайней мере, сказали. И тут с Платины приехала моя бабуля: чуяло, видно, сердце, что не всё благополучно у её любимого внука!
Рано утром мы с бабушкой ринулись в район депо – на улицу имени красного командира Щорса. Там, в верхнем её конце, было много деревянных частных домов, вот в двери одного из них мы и поскреблись.
– А ты как здесь оказался? – на пороге дома возник Саша Старков. Примерно за год до этого он, окончив техникум, устроился вольнонаёмным мастером в ИТК-2, в наш второй цех, где мы, естественно, и познакомились. Надо было видеть Сашкины глаза, когда он узрел на пороге меня с какой-то бабусей. Но ещё больше вопросов появилось, когда из-за его спины высунулась такая же, как моя, старушка, и обе они со слезами и невнятными вскриками бросились друг другу на шею, а затем ушли в комнату.
Чуть позже всё выяснилось. Оказывается, ещё в ранней молодости наши отцы были неразлучными друзьями, а наши бабушки – близкими подругами. И вот как довелось им встретиться! Откуда бабуля узнала адрес – непонятно, скорее всего, через кого-нибудь из земляков. Но на этом сюрпризы не закончились: оказалось, что близкая родственница Старковых работает в ТТУ, и где бы вы думали? Правильно! Руководит общежитиями! Как говорится, не было ни полушки, да вдруг алтын: бабушка вела меня в этот дом, чтобы устроить на квартиру, но буквально на следующий день всё завертелось, и я по письму Управления был поселён в общежитие завода имени Калинина на улице Баумана, 9.
Вот так, в сущности, по воле случая попал я в трамвайно-троллейбусное Управление, с которым оказался связан тем или иным образом на долгие сорок лет.
ТТУ. Октябрьское троллейбусное депо. 27 февраля 1970 года
В депо все виды ремонта и обслуживания подвижного состава – в зависимости от сложности и объёма – были зашифрованы под номерами. Меня определили в бригаду ремонта №1. Руководил бригадой Миша Прокофьев. Он дорабатывал последние годы до пенсии и пользовался непререкаемым авторитетом не только у начальства, но и среди рабочих.
Стажировал меня Гена Петров, который устройство троллейбуса знал до винтика. У него было какое-то невероятное чутьё: когда машина становилась на ремонт, и Гена знакомился с книгой заявок, то сразу видел, чем «страдает» этот троллейбус – сразу находил узел или узлы, бывшие виновниками отказов.
Бригада приняла меня нормально, и уже через несколько месяцев я стал здесь своим человеком. Одного только не мог понять и принять: как только у мужиков появлялись деньги – а это случалось дважды в месяц, после аванса и получки – они тут же сбрасывались и уже в обеденный перерыв принимали на грудь. В другие дни по очереди занимали у водителей, и повторялось то же самое. Дождаться конца смены наши трудяги не могли. Пили на работе и другие бригады. Некоторые работяги, в силу своего хрупкого здоровья, к концу смены нажирались так, что из цеха их выводили под белы рученьки. Для меня такое было дико: ведь готовили не грузовые машины, а транспорт для перевозки людей!
За всю свою жизнь я так и не научился пить на работе в рабочее время. После работы – пожалуйста, была бы только компания соответствующая.
Через некоторое время после трудоустройства начальником цехов ремонта назначили Владимира Георгиевича Сергеева – перевели из бригадиров. Человеком он был незаурядным: таких в коммунальном хозяйстве страны, а ТТУ относилось к Министерству ЖКХ, набралось бы два или три на весь огромный Советский Союз. Владимир Георгиевич являлся Кавалером Ордена Ленина и Золотой Звезды Героя Социалистического Труда. При этом оставался абсолютно простым и скромным мужиком. Я был для него просто Владик, а он для меня – Володя, несмотря на довольно большую разницу в возрасте. Вот такие взаимоотношения. А то, что он сыграл в моей жизни огромную роль, просто неоспоримо.
Подходило первое лето моей работы в депо. Лето – пора отпусков, но я-то поступил на работу в феврале, и мне, разумеется, ничего не светило, а намеченный жизненный план надо было выполнять: готовиться к поступлению в институт. И тут Володя предложил мне в летний период поработать на линии.
Если в цехах он ещё как-то затыкал кадровые дыры, образовывающиеся вследствие отпусков, то линия – когда у троллейбусов случаются отказы и поломки на маршруте – была раздета. Людей там и раньше не хватало, потому что работа шла в две смены: до последнего троллейбуса, а с наступлением сезона отпусков – тем более. Отказать Сергееву я, естественно, не мог. Мы очень тепло относились друг к другу: Володя знал про мои жизненные зигзаги, но воспринимал это как-то с пониманием.
Кроме того, работа на линии устраивала меня тем, что в периоды затишья, когда всё оборудование было исправно, я мог сидеть в здании аварийной службы и штудировать учебную литературу. Таким образом, к первому туру экзаменов, который проходил в июне, готовился на работе и дома: многое было подзабыто, так как школу я закончил ещё на первом году заключения, да и вуз для поступления выбрал один из самых престижных в Свердловске – Институт народного хозяйства, филиал Московского института имени Плеханова.
Тяга к знаниям. 1970 год
Первый экзамен, физику, сдал на «отлично»: попал удачный билет с вопросом по электрике. А вот математику письменно – завалил. Расстроенный, но не сломленный я забрал документы и через месяц подал их снова. Два месяца на работе и дома решал задачи и примеры.
И снова первым экзаменом была физика, которую я сдал на «пять», вторым – математика письменно. Задание выполнил моментально и был почти полностью уверен, что всё решил правильно, поэтому сидел и дожидался конца экзамена. Подошёл преподаватель-наблюдатель, глянул мне через плечо и предложил в последнем примере упростить ответ, но до конца экзамена я, к сожалению, так и не смог этого сделать! Тем не менее, получил пять!
Следующий экзамен – математика устно. Особой тревоги не испытывал. Билет отчеканил уверенно, и тут экзаменатор задал дополнительный вопрос, на который я не ответил. Он улыбнулся:
– Что, на «пять» тянуть будем или «четырёх» хватит?
Я, не желая испытывать судьбу, согласился на четвёрку.
Последний экзамен – литературу – предмет непрофильный – нужно было сдать хотя бы удовлетворительно, а так как в аттестате по литературе у меня была пятёрка, надеялся, что справлюсь. И справился. Но когда пришёл ознакомиться со списком зачисленных, своей фамилии не нашёл. Это показалось странным, так как по моим расчётам баллов должно было хватить, тем более что поступал я не на дневное, а на вечернее отделение!
Что делать, куда бежать?
И тут вспомнил про Лёву Петрова, который отбывал наказание как раз по делу о приёмных экзаменах и отлично разбирался во всей этой кухне! Он уже год, как освободился и работал в УФАНе, а его телефон и адрес я знал: мы и после освобождения связи не теряли. С утра пораньше я вытащил Лёву из постели, и в тот же день он был в приёмной комиссии.
Как его допустили, помогло ли личное обаяние или сработали старые связи – не знаю, но результат меня не обрадовал. Оказалось, для проходного балла нужно было набрать три пятёрки – вот такой конкурс. К тому же, на вечернее отделение поступали абитуриенты, отслужившие в армии, а они, по положению, зачислялись вне конкурса, достаточно было сдать экзамены без завалов. Моя же служба сроком пять лет, к сожалению, таких преимуществ не давала.
Правда, Лёва обнадёжил меня, пообещав, что я буду зачислен кандидатом, а позднее, после первой-второй сессии, когда начнутся отчисления – студентом. Всё точно так и произошло, и после первой же сессии я стал полноправным членом студенческого сообщества.
В этот же период со мной произошли два забавных случая, о которых я не могу не вспомнить.
* * *
Первый приключился, когда я направлялся на экзамен по физике. Только я подошёл к аудитории, как откуда-то сбоку мне на шею бросился парень, как оказалось, мой сослуживец по ИТУ-2 Коля Мишунин – Мишуня – человек неординарный и, безусловно, талантливый. В колонии он выделывал такие номера – книгу можно написать.
Работал Коля в цехе, где выполняли самую точную работу: прессформы для пластмасс, штампы и тому подобное. Он был отличным специалистом и организатором, но часто попадал в ШИЗО за всяческие выходки, поэтому срок свой – семь лет – отсидел от звонка до звонка.
Ну, к примеру.
Однажды в колонию прибыла высокая комиссия, которая знакомилась с условиями труда заключённых. Не показать им гордость ИТУ-2 – инструментальный цех, где с очень высоким качеством изготавливались сложнейшие прессформы и штампы, было бы просто кощунством. И надо ж такому случиться, что именно в этот ответственный день Мишуня – мастер и центральная фигура данного производства, раздобыл где-то водку и напился вусмерть. Ну, не доложили бедолаге своевременно о прибытии важных гостей.
Чтобы он не светился и не испортил, часом, впечатления от экскурсии, зэки уложили нарушителя режима спать в кладовку с металлическими заготовками, бросив на пол пару телогреек – для комфорта. Дверь закрыли на висячий замок.
Не знаю, какие сны видел Коля во время этого принудительного отдыха, но проснулся он именно тогда, когда начальник цеха Цепаев показывал уважаемым гостям с большими звёздами на погонах свой замечательный цех и демонстрировал производимые там изделия. И вот как раз в тот момент, когда члены комиссии внимали рассказу начальника о секретах производства, где-то за их спинами раздался страшный удар, за ним – другой и третий.
Начальник сразу потерял дар речи, а высокие гости с перекошенными от неожиданности лицами уставились на дверь, которая содрогалась под мощными ударами.
Тут пробой вместе с замком с треском вылетает, створка распахивается, и на пороге возникает зэк с железякой наперевес. А вес железяки – килограммов двадцать, не меньше. Именно этой металлической заготовкой, как тараном, он и вынес дверь кладовки.
Надо отдать должное Мишуне: в ситуацию он врубился мгновенно. Увидев такое количество уважаемых людей при погонах, Коля бросил заготовку на пол, резко вскинув руку к виску, отдал честь, и, слегка покачиваясь, прямой дорогой добровольно и без принуждения направился в ШИЗО, где был принят и оформлен на очередные пятнадцать суток.
Самое интересное, когда горел план, Коля, находившийся в ШИЗО, получал помилование и направлялся на трудовой фронт.
В паре с Игорем Иванюком – Хохлом, они изготовляли самые сложные прессформы и штампы.
После освобождения оба трудоустроились на предприятие сферы услуг «Рембыттехника», где чрезвычайно высоко ценились как изобретатели и изготовители различных, как теперь говорят, гаджетов.
Когда позднее Коля, выпав по пьянке с балкона второго или третьего этажа, сломал позвоночник и получил первую группу инвалидности, с работы его не уволили – так дорожили!
Вот простой пример. В то время наши цеховики начали фабриковать «американские» джинсы. Ну, кто будет носить совдеповский самопал? Стрёмно! Совсем другое дело – штатовские! Шить качественно научились, но для того, чтобы выдать бутлег за фирму, нужна фирменная фурнитура, особенно пуговицы – тогда шмотки уйдут влёт. Так вот, Мишуня с Хохлом сконструировали и изготовили штампы и завалили цеховиков фурнитурой, которую невозможно было отличить от родной американской. А это были та-акие деньги!
А наградные планки из оргстекла! За ними ветераны просто выстраивались в очередь. И ещё многое другое, что они мастерили по собственным чертежам, которые Мишуня мог разрабатывать буквально на коленке.
Деньги текли рекой и, как вода, утекали сквозь пальцы.
Но я снова забегаю вперёд.
* * *
Так вот, встретились мы в институте. Мишуня тоже пришёл сдавать экзамены и оказался в нашей группе. Таинственно прильнув к моему уху, он спросил:
– Ты что, сам идёшь сдавать?
– Конечно… – недоумённо ответствовал я.
Коля глазами указал на парня, стоявшего рядом:
– А за меня вот он пойдёт, – и подал мне экзаменационную карточку, в которую вклеена фотография этого самого вундеркинда, как оказалось, студента физтеха.
Конечно, за экзамен он получил пять.
Математику устно и письменно за Мишуню сдавал математик: фотография снова была переклеена, а печать идеально подогнана. И только за литературу Мишуне пришлось отдуваться самому, так как после заключительного экзамена карточку сразу забирали. В противном случае литературу за него сдавал бы какой-нибудь начинающий уральский писатель – в этом я уверен!
В результате Мишуня был зачислен сразу студентом, а вот я – только кандидатом.
* * *
Успешную сдачу экзаменов полагалось обмыть. Хоть и обитал я в общежитии на Эльмаше, но нашей явкой в выходные, да и в будни после работы стала квартира одного из моих друзей-каторжан Серёжи Кобякова, который жил в центре, на пересечении улиц Ленина и Гагарина. Был Серёга из хорошей семьи: мать большую часть жизни проработала начальником цеха завода медпрепаратов, отец – научный работник, а вот сынуля…
Трудно сказать, почему это произошло, может, от излишней избалованности, а, может, от недостатка внимания – со стороны судить трудно .
После освобождения, а отсидел Серёга весь положенный срок, он по какой-то причине попал под надзор и должен был регулярно отмечаться в милиции.
Вот с этим Серёгой, да ещё с одним из его друзей мы и ввалились в кафе «Пингвин» на углу улиц Ленина и Карла Либкнехта.
Я как раз получил зарплату, поэтому гулянка удалась на славу. Когда набрались до упора, потребовалось отлить. Так как мужской туалет не работал, я направился в женский, а Серёга встал на атасе. Стоять ему пришлось довольно долго, и только когда у дверей туалета скопилась приличная очередь, мой приятель решил-таки проверить, чем же я там занимаюсь. Обнаружил он меня мирно спящим, с головой, пристроенной на край унитаза.
Сам я этого, правда, не помню, так как очнулся только наутро у себя в общежитии. Карманы мои были пусты – денег ни копейки. Получка исчезла полностью. Полагаю, карманы мне почистил приятель Серёги: пропить такую сумму мы просто физически не могли!
Встал вопрос: как прожить до аванса? К тому времени все мои сбережения уже давно растворились, как сахар в кипятке. После недолгих раздумий побрёл на Северное кладбище – к корешам. Вдохновлённые рассказами Сашки Костоусова о больших деньгах некоторые наши «однополчане» после освобождения устроились работать на кладбища. Толик Шареев – Шарик – руководил бригадой на Северном, Юра Волков и Сашка трудились на Сибирском.
Толик, к которому я обратился, без лишних разговоров дал мне халтуру – оформление одной могилы – доход от которой с лихвой покрыл все мои потери! Выполнил я работу за три дня, сдал заказчице, получил деньги, поблагодарил Шарика за приобретённый опыт и, в общем, вполне удовлетворился.
На явке в эти дни я, естественно, не появлялся, а когда появился, Серёга чрезвычайно обрадовался. У него были грандиозные планы: задействовать мои знания в решении его проблемы, а именно, снять милицейский надзор, который весьма тяготил моего свободолюбивого друга. Для этого нужно было сдать экзамен по физике за третий курс педагогического института вместо мента, осуществлявшего надзор.
Я боялся: всё же третий курс, да вдруг узнают, но Серёга проявил упорство, познакомил меня со своим куратором – а мы действительно оказались чем-то похожи – и они уже вдвоём принялись меня убалтывать. Главным аргументом стало то, что в случае провала претензий ни ко мне, ни к Серёге не будет, а то, что меня не узнают, мой двойник гарантировал, так как учился заочно и, видимо, посещением лекций не злоупотреблял. В общем, уломали меня.
Придя в аудиторию, я сдал зачётку, вытянул билет и начал готовиться. Так как физику в объёме средней школы я знал на «отлично», отвечать пошёл быстро. Отвечал уверенно. Последним вопросом билета был закон Кирхгофа, который я тоже рассказал, но экзаменатор попросила осветить его с точки зрения высшей математики, а этого я при всём желании сделать не мог. После долгих мучений экзаменатор, наконец, сдалась и, пододвинув к себе экзаменационную ведомость, устало произнесла:
– Ладно, «удовлетворительно». Фамилия?
– Погадаев, – брякнул я на автомате.
– Так, Погада-аев… – она начала рыться в зачётках, а я, сообразив, что сморозил не то, тут же поправился, но было поздно…
«Штирлиц ещё никогда не был так близок к провалу»! Экзаменатор бегала между рядами, тыча студентам зачётку, и спрашивала: он это или не он. Сработала студенческая солидарность: одни, улыбаясь и хихикая, говорили, что он, другие, которые очень честные, молча пожимали плечами.
Наконец, экзаменатор сообразила привести в аудиторию куратора этой группы, которая в силу служебных обязанностей помнила в лицо каждого студента, а уж моего лейтенанта – тем более.
Наши войска потерпели сокрушительное поражение! Я был изгнан из аудитории с позором и осознанием того, что физику за третий курс института я, хоть и на тройку, но всё-таки сдал!
Как мой доверитель смог разрулить эту ситуацию, я не знаю, знаю лишь, что из института его не выперли, хоть и вполне могли.
Бывших боксёров не бывает. 1970 год
Первого октября семидесятого года я приступил к занятиям в институте. В первые дни проводили организационное собрание, на котором выбрали старосту – Володю Клеманских, заполняли какие-то бланки, формуляры, получали учебную литературу, словом, толком не учились.
В один из таких дней, возвращаясь из института в общежитие, я зашёл в спортивный зал общества «Локомотив». Каким ветром меня туда занесло, теперь точно и не вспомню, предполагаю, что узнал от кого-то, что там тренирует Владимир Кириллович Попырин, у которого я когда-то, за год до заключения, тренировался на сборах. Он ещё предлагал мне остаться в Свердловске.
Минуло уже шесть лет с того момента, как я в последний раз надевал боксёрские перчатки, но в душе всё ещё оставался боксёром.
Первое, что бросилось в глаза при входе в зал: молнии-поздравления спортсменам, выполнившим норматив мастера спорта СССР. Одним из них был Володя Коснарев, другим – Гортинский. Стало завидно: когда-то и я мечтал об этом, и даже о большем! Ведь из почти тридцати боёв, проведённых за Серов, я не проиграл ни одного!
Пока стоял, глазел на объявления и поздравления боксёрам и их тренерам, из зала вышел Попырин в сопровождении воспитанника, которому он что-то настойчиво внушал.
Неожиданно Владимир Кириллович остановился и стал внимательно вглядываться в моё лицо. Я поздоровался. Он не спеша подошёл, спросил неуверенно:
– Кажется, Погадаев?
Только подумать: шесть лет! Наверное, через его жизнь прошла не одна сотня боксёров, но он меня вспомнил и даже фамилию назвал правильно!
Мы разговорились. Спрашивал в основном Владимир Кириллович, рассказывал я. Попырин, как оказалось, был в курсе того, что с нами произошло, поэтому рассказ мой касался по большей части последних событий: общежитие, работа, учёба в СИНХе. После нашей беседы он неожиданно предложил:
– Давай, приходи на тренировку, попробуем снова.
С одной стороны, мне, конечно, было лестно, что Попырин меня вспомнил. С другой – времени свободного практически не было: вечер среды, суббота и воскресенье. Об этом я и сказал Владимиру Кириллычу. Но он ответил, что среды и воскресенья – именно эти два дня приходились на его смены, так как работал он через день – будет вполне достаточно. Короче, убедил, и в первый же выходной я появился в спортзале – так началось моё возвращение в бокс.
Это можно и, наверное, нужно было сделать годом ранее, но неустроенность, неопределённость, а ещё больше – заработанные нелёгким трудом деньги, которые, не мной сказано, жгли ляжку и которые нужно было промотать – всё это направляло мои усилия совсем в другое русло. Благо, и помощников в этом нелёгком деле всегда хватало.
Теперь жизнь моя была подчинена строгому графику: всю неделю, за исключением среды и выходных, я ходил на работу и в институт, в среду – на работу и на бокс, в воскресенье – на бокс. Для отдыха и развлечений оставалась только суббота. А если учесть дорогу – с Эльмаша через весь город – станет ясно: времени, даже на сон, было впритык.
Кроме того, надо мной висел топор: первая сессия! Для того чтобы из кандидата переквалифицироваться в студенты, я должен был стать одним из лучших! Только жёсткая самодисциплина позволила мне справиться со всеми нагрузками и преодолеть все соблазны.
* * *
Перед первыми соревнованиями Кириллыч – так уважительно-ласково звали мы своего тренера – решил обтаскать меня на товарищеской встрече с боксёрами Ревды и попросил принести мой классификационный билет, который, со слов Заппарова, куда-то исчез. Ещё в колонии из письма Игоря Боброва я узнал, что все мои фотографии забрала себе некая Таня Якименко, сотрудница спорткомитета. Может, и билет мой оказался у неё. Вот только выяснять это времени уже не было. Короче, пришлось срочно присваивать мне начальный третий разряд. С ним я и провёл свой первый – после шести лет перерыва – бой.
Примечательно, что фамилия моего противника была Рудаков – уже третий Рудаков-боксёр, хотя чему тут удивляться: на Урале живём. Бой я выиграл с огромным преимуществом – так начал свою новую карьеру в боксе, которая, к сожалению, продлилась всего полтора года.
* * *
В следующий раз выступал на ВИЗе, где меня объявили уже как боксёра, имеющего второй спортивный разряд. Этот бой тоже выиграл: во втором раунде мой противник побывал в нокдауне, и после этого просто не мог как следует огрызаться.
По окончании боя ко мне подошёл его тренер, молодой ещё парень:
– Слушай, Владислав, ты в шестьдесят четвёртом в Серове выступал?
– Выступал…
– Но ведь у тебя уже тогда был первый разряд?!
– Был. Но я шесть лет не боксировал, – и я в общих чертах рассказал о том, что с нами произошло. Оказалось, он тоже кое-что об этом слышал, но тогда просто не придал значения.
Во время нашего разговора его подопечный крутился тут же, а после того, как мы с тренером попрощались, по секрету шепнул, что у него – тоже первый разряд, на что я ответил:
– На сегодня у меня – только второй.
* * *
Этот и следующий год были для меня очень непростыми: работа, учёба, тренировки – везде нужно было успевать, и я успевал. После первой сессии меня, наконец, перевели из кандидатов в студенты – на душе стало поспокойнее. Выиграл несколько товарищеских встреч, но, главное – первенство города, причём два боя – досрочно, после чего мне повторно присвоили первый разряд.
А вот всесоюзный мемориал в Копейске на приз дважды Героя Советского Союза Хохрякова я продул, хоть и с небольшой разницей в счёте.
Я понимал, что двух, а иногда и одной тренировки в неделю явно недостаточно. Кроме того, в ходе соревнований я начал сильно уставать, а это значило, что в организме что-то не так. Что именно, я узнал много позже, когда уже завязал со спортом.
* * *
Зимой в Златоусте состоялись ещё одни всесоюзные соревнования на приз Насретдинова, боксёра из этого города, погибшего во время конфликта с китайцами на полуострове Даманский в шестьдесят девятом году. В память о нём и был организован мемориал.
Здесь я стал вторым, получил серебро. До финала дошёл, выиграв три боя, но получил сечение брови.
В финале я дрался с Уваровым – Мастером Спорта Международного Класса, членом сборной Советского Союза. Во втором раунде он сбил у меня с брови наклейку, бровь развалилась, и я был снят за невозможностью продолжения боя.
На эти соревнования приехало много команд. Были и серовцы. Привёз их Гриша Заппаров, который участвовал в судействе. Некоторые из ребят тренировались ещё вместе со мной, только в младшей группе. Понятно, что и болели они тоже за меня.
При расставании один из членов команды, Володя Перминов, отвёл меня в сторону и сказал:
– Владик, завязывай… То, что ты был в Серове…Тебе уже, наверно, не прийти в ту форму…
Так Володя озвучил мысль, которая крутилась где-то на задворках моего подсознания.
* * *
Весной, на первенстве области, я дрался с Валентином Мащенко, к тому времени двукратным чемпионом Советского Союза среди студентов. Судья в ринге Богданов дал мне два предупреждения за удержание, причём, совершенно незаслуженно, и победу, хоть и с разногласием, присудили Валентину. После окончания этих соревнований мне присвоили звание Кандидата в Мастера Спорта – так за шесть месяцев я поднялся с третьего разряда до КМС.
* * *
В августе на праздновании не то дня железнодорожника (первое воскресение августа), не то – физкультурника (второе воскресение августа) спортклуб «Локомотив» проводил показательные выступления боксёров в ЦПКиО имени Маяковского. Кириллыч поставил меня в пару с Маратом Абсалямовым. Лучше бы он этого не делал!
После моего появления в команде Мара – к тому времени уже мастер спорта – перешёл в более тяжёлую весовую категорию, а его место занял я. На тренировках Кириллыч старался не ставить нас в пару, так как, несмотря на указание тренера работать легко, уже к середине раунда мы входили в такой раж, что все окружающие останавливались и ждали, чем же это закончится. А заканчивалось обычно кровавыми соплями и нагоняем от тренера.
Перед выходом на ринг в ЦПКиО мы с Мариком договорились боксировать легко – выступления-то показательные – но уже во втором раунде татарская кровь моего соперника взыграла, и я начал получать такие плюхи, от которых другой давно бы оказался на полу. Не желая уступать, я немного провалил Маратика и так врезал ему по бороде, что Мара буквально повис на мне и прошептал в самое ухо:
– Ты чё делаешь?
– А ты чё делаешь? – ответил я.
Несмотря на заданные вопросы, третий раунд мы провели в приличном темпе, надавав друг другу хороших тумаков.
После боя нам вручили награды: Маратику – спортивное хлопчатобумажное трико, мне – фарфорового мишку. Эти подарки да и сами подробности боя ещё долгие годы были предметом шуток в нашей компании.
И вот прошло уже сорок пять лет с того памятного боя. Марины треники давным-давно изношены, да и самого его уже несколько лет как нет на свете, а фарфоровый мишка каким-то чудом уцелел среди всех перипетий жизни.
Утром в курилке депо я невольно подслушал, как один из слесарей рассказывал собравшемуся коллективу о моём вчерашнем бое. До этого практически никто на работе не знал о том, что я занимаюсь боксом и являюсь КМС по этому виду спорта, а теперь рассказчик живописал это событие в таких красках, что у слушателей глаза были, что называется, квадратными. После этого мой авторитет значительно возрос как среди пьяниц, так и среди тех, кто этим делом не увлекался.
* * *
Тем не менее, в подсознании всё же зрела мысль о том, что с боксом придётся завязывать. Пора было принимать решение, потому что и работать, и учиться, и выступать одновременно – невозможно. Допустим, можно участвовать только в крупных соревнованиях, но побеждать при таком ничтожно малом объёме тренировок – нереально.
Особенно эта мысль окрепла после того, как я проиграл первенство Центрального Совета общества «Локомотив» в Прибалтике. Обычно эти соревнования проводились в Даугавпилсе. Так повелось потому, что сборная общества «Локомотив» почти наполовину состояла из прибалтов: бокс там был на высоте.
* * *
Последний раз я решил отобраться на первенство ЦС «Локомотив», которое должно было состояться в Казани в январе семьдесят второго года, и давало мне шанс выполнить норматив на звание Мастера Спорта, о котором я мечтал, практически, с детства. Для этого нужно было успешно выступить на зональных соревнованиях.
Зональные соревнования планировалось провести в Перми. Для подготовки к ним были организованы двухнедельные сборы, на которые я опоздал на целых семь дней: сборы, как на притчу, совпали по времени со второй, зимней, сессией. При встрече в спортзале Кириллыч отругал меня и вручил целую пачку талонов на питание – за весь период сборов. Вот только, встав на весы, я обнаружил несколько лишних килограммов. И зачем мне эти талоны? Надо срочно сгонять вес!
Тренировки проходили дважды в день, а экзамены в институте никто не отменял, и первым из них была высшая математика, нормально подготовится к которой, учитывая создавшиеся условия, было очень проблематично!
Выручила Ольга Ткачукова-Покрасс, моя хорошая знакомая ещё по Серову.
Её семья когда-то давно была выслана из Москвы. Отец, высококлассный специалист, работал главным инженером в «Серовстальстрое», а Ольга отлично училась в школе, занималась спортивной гимнастикой. Познакомились мы через моего друга, товарища по боксу, а затем и подельника Вальку Рудакова, с которым Оля, как тогда выражались, дружила.
Пока мы отбывали срок, она успешно окончила УРГУ, вышла замуж за Володю Ткачукова, умного и компанейского парня, родила дочь Катю. Спустя недолгое время Володя трагически погиб. Всё произошло глупо и страшно. Где-то в кабаке он повстречался с Юрой Васильевым, мастером спорта по боксу, тренером команды УПИ, и отправился к нему в гости – догуливать. Дома никого кроме них двоих не было. Не знаю, что между ними произошло, но Васильев нанёс Володе множественные удары утюгом, от которых тот и скончался. Ольга осталась одна с маленькой дочерью на руках, и ей пришлось бы очень трудно, если б не помощь родителей.
