Владимир Алексеевич Колганов
Писатели и стукачи
Глава 27. Дело Синявского
Известный журналист и литератор Дмитрий Быков как-то раз в программе «Особое мнение» в эфире радиостанции «Эхо Москвы», где он с недавних пор довольно частый гость, рассказал такую байку. Будто бы Андрей Синявский, встретившись с Ермиловым, спросил: «Ну, вот, скажите, пожалуйста, а как же вам не стыдно за травли, за доносы, за то, что вы Достоевского ругали?» Ермилов, «крошечный карлик злобный», по определению Быкова, поднял кулак и закричал: «Стыдно? Пусть богу будет стыдно за то, что он привел меня в этот ужасный мир!» В ответ ему Синявский будто бы и говорит: «А я скажу "Спасибо, господи, что ты привел меня в этот интересный мир!"». Комментируя этот разговор, Дмитрий Быков заметил, что «позиция Синявского» ему гораздо ближе. Не стану спорить с Быковым, тем более что речь здесь вовсе не о нём, а о Синявском.
Вместо того, чтобы пересказывать биографию литературоведа, критика, писателя и политзэка, сошлюсь на мнение двух уважаемых людей. Сначала приведу отрывок из письма Владимира Высоцкого, которое он написал своему приятелю в декабре 1965 года:
«Помнишь, у меня был такой педагог – Синявский Андрей Донатович? С бородкой, у него еще жена Маша… Так вот, уже четыре месяца разговорами о нем живет вся Москва и вся заграница. Это – событие номер один. Дело в том, что его арестовал КГБ. За то якобы, что он печатал за границей всякие произведения: там – за рубежом – вот уже несколько лет печаталась художественная литература под псевдонимом Абрам Терц, и КГБ решил, что это он…»
Ровно через год своё отношение к этому делу высказал Булат Шалвович Окуджава. Было это на его концерте в городе Ульяновск, где отвечая на записку, поступившую из зала, Окуджава заявил, что не согласен с тем, что Даниэля и Синявского привлекли к уголовной ответственности, поэтому подписался под письмом в ЦК КПСС «вместе с другими видными деятелями литературы и искусства». В этом письме «63-х» был выражен протест против ареста двух писателей. Напомню несколько имён из числа авторов письма. Помимо Булата Окуджавы, это Юрий Нагибин, Лев Копелев, Вениамин Каверин, Давид Самойлов, Андрей Тарковский, Корней Чуковский, Виктор Шкловский, Илья Эренбург, Белла Ахмадуллина, Юрий Домбровский, Владимир Войнович, Семён Лунгин. А через два месяца в отдел культуры ЦК КПСС поступил донос по поводу того самого концерта. Особо подчёркивалось, что Окуджава ни словом не осудил поступка Даниэля и Синявского. Автор доноса так и остался неизвестен.
А вот мнение Михаила Шолохова, высказанное им на XXIII съезде КПСС в 1966 году, после суда над Синявским и Даниэлем:
«Я не буду говорить об этих подонкaх, я скaжу о тех, кто дошел до того, что пытaется их зaщищaть. Кем нaдо быть, чтобы брaть сегодня под зaщиту этих клеветников, двурушников! Суровый приговор, говорите вы? Эх, не попaлись эти молодчики с черной совестью в двaдцaтых годaх, когдa судили не столько по стaтьям зaконов, сколько по революционному прaвосознaнию. Им бы тогдa покaзaли, кaк клеветaть. Я думaю, рaзговор с ними был бы короткий».
Как видим, позиция нобелевского лауреата резко отличалась от мнения тех его собратьев по перу, которые придерживались либеральных взглядов. Это выступление Шолохову не простили – вскоре возобновилась затихшая было кампания по обвинению его в плагиате при написании романа «Тихий Дон».
Дело Синявского и Даниэля пагубно отразилось и на судьбе Александра Твардовского. Когда летом 1969 года начался последний этап его публичной травли, припомнили и то, что в «Новом мире» печатались статьи Синявского, которого Твардовский особо выделял среди штатных критиков редакции. Припомнили и его предложение руководству писательской организации обратиться к властям с просьбой о досрочном освобождении Даниэля и Синявского.
После ознакомления с откликами на дело двух «антисоветчиков» пришла пора рассмотреть его по существу. Синявский и Даниэль обвинялись в написании и передаче для публикации за границей произведений, порочащих советский государственный и общественный строй. Писали они под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак, соответственно. В повести Аржака «Говорит Москва» рассказывалось о введённом в СССР Указом Президиума Верховного Совета «дне открытых убийств», о единодушном одобрении этой инициативы со стороны трудящихся и о попытках протеста отдельных граждан против навязываемого им «праздника». В рассказе «Человек из МИНАПа» речь идёт о Московском институте научной профанации, главного героя повести «Искупление» обвиняют в доносе, а в рассказе «Руки» чекист расстреливает священников. Повесть Терца «Любимов» повествует об узурпаторе, захватившем власть в провинциальном городке, в его же повести «Суд идет» описываются неприглядные подробности жизни прокурора. Синявскому также инкриминировали написание статьи «Что такое социалистический реализм?»:
«Что такое социалистический реализм? Что означает это странное, режущее ухо сочетание? Разве бывает реализм социалистическим, капиталистическим, христианским, магометанским? Да и существует ли в природе это иррациональное понятие? Может быть, его нет? Может быть, это всего лишь сон, пригрезившийся испуганному интеллигенту в темную, волшебную ночь сталинской диктатуры? Грубая демагогия Жданова или старческая причуда Горького?»
Ирония в словах Синявского достаточно прозрачна. Для признания его позиции противоречащей интересам правящей компартии достаточно всего лишь поставленных в статье вопросов:
«Что вы смеетесь, сволочи? Что вы тычете своими холеными ногтями в комья крови и грязи, облепившие наши пиджаки и мундиры? Вы говорите, что это не коммунизм, что мы ушли в сторону и находимся дальше от коммунизма, чем были в начале? Ну, а где ваше Царство Божие? Покажите его! Где свободная личность обещанного вами сверхчеловека?»
А дальше читаем и вовсе «неприличное»:
«Да, мы живем в коммунизме. Он так же похож на то, к чему мы стремились, как средневековье на Христа, современный западный человек – на свободного сверхчеловека, а человек – на Бога. Какое-то сходство все-таки есть, не правда ли?»
И наконец, основной тезис, достаточно откровенно сообщающий о том, как автор представляет себе положении в СССР:
«Даже самый либеральный бог дает лишь одну свободу выбора: верить или не верить, быть с ним или с Сатаной, идти в рай или в ад. Примерно такое же право предоставляет коммунизм. Тот, кто не хочет верить, может сидеть в тюрьме, которая ничем не хуже ада».
Суд усмотрел в произведениях Синявского и Даниэля признаки «антисоветской агитации и пропаганды». Андрей Синявский был приговорен к семи годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима, а Юлий Даниэль – к пяти годам лагерей.
После того, как отзвучали протесты возмущённой общественности, среди ближайшего окружения опальных литераторов возник вопрос: кто сдал? Было несколько версий, от предположения, что утечка произошла где-то за границей, до подозрения в предательстве Светланы Аллилуевой, которая недолгое время была близка с Синявским и могла жестоко отомстить, оскорблённая то ли тем, что он её в какой-то степени подставил, то ли тем, что не решился бросить ради неё свою жену. Кое-кто припомнил, что Андрей Донатович, будучи в изрядном подпитии, как-то прокричал: «Я – Абрам Терц!» Но ни одну из выдвинутых версий так и не признали убедительной.
В 1986 году в израильском журнале «22» было опубликовано эссе «Из чрева китова», написанное Сергеем Хмельницким, одним из приятелей Синявского в молодые годы. Публикацию предваряло вступительное слово бывшего отказника Александра Воронеля, основателя и редактора самиздатского журнала «Евреи в СССР», с 1975 году живущего в Израиле. Привожу фрагмент из этого предисловия:
«Поэт С. Хмельницкийй вместе с А. Синявским и Ю. Даниэлем был участником того узкого кружка, из которого изошла эта подпольная литература, а повесть Даниэля (Н. Аржака) "Искупление" целиком посвящена ему. На процессе Синявского-Даниэля Сергей проходил свидетелем…»
Далее Воронель рассказывает о том, как возникло подозрение, будто ещё в конце сороковых годов Сергей Хмельницкий сдал «органам» двух своих сокурсников, осуждённых впоследствии за антисоветскую пропаганду. Подозрение подтвердили сами бывшие зэки после возвращения из лагеря. Учитывая это, признаниям Хмельницкого не следовало бы доверять, однако, на мой взгляд, его исповедь заслуживает внимания. Вот отрывок из неё с несущественными сокращениями:
«Последнюю часть своего выдающегося произведения "Спокойной ночи!" Андрей Донатович Синявский почти всю – больше ста страниц – посвятил мне… Этот портрет ужасен. Я представлен негодяем, подлецом, подонком, органическим предателем… Я убежден, что А. Д. сочинил обо мне вопиющую клевету… А. Д. хорошо описал появление в его, а потом и в моей жизни Элен Пельтье-Замойской… А. Д., добрый друг, познакомил меня с ней. И мы начали общаться, встречаться – чаще втроем».
Далее наступает время для признаний:
«Через месяц с небольшим – в институте, где я учился, меня пригласили в особую комнату. И там, после получасовой беседы – с выяснением обстоятельств знакомства, встреч и предмета разговора, – я стал секретным сотрудником, «сексотом» или, если хотите, стукачом. С подпиской о неразглашении и договоренностью о будущих контактах. Новая доверенная мне работа меня не слишком обеспокоила. Элен вполне лояльно относилась к советской власти… О политике мы вообще не говорили… Так что я имел все основания думать, что даже подробный отчет о высказываниях Элен Пельтье никак не может ей повредить. А большего, кроме отчетов, от меня и не требовали…».
Тут следует несколько слов сказать об Элен Пельтье-Замойской. Дочь военно-морского атташе Франции адмирала Пельтье вышла замуж за польского скульптора Августа Замойского. Во время учёбы в аспирантуре Института мировой литературы имени Горького она познакомилась с Синявским, Даниэлем и Хмельницким. Именно Элен вывозила на Запад рукописи Терца и Аржака, не раскрывая подлинных имён писателей. Позже она стала одной из переводчиц романа Пастернака «Доктор Живаго», состояла в переписке с автором.
Получателем рукописей во Франции был Ежи Гедройц, один из потомков литовских князей, сражавшихся за независимость Польши от России. В те годы он редактировал основанный им парижский литературный журнал «Культура». Гедройца никак нельзя заподозрить в том, что он выдал КГБ Синявского – вот фрагмент из его письма итальянскому коллеге Густаву Герлингу-Грудзинскому вскоре после ареста Даниэля и Синявского:
«К сожалению, ничего не могу сказать о Терце. Синявский арестован, и его обвиняют в том, что он Терц, Юрий [так!] Даниэль – под предлогом, что он Аржак. Опасаюсь, что это провокация с целью получить от меня или западной печати подтверждающий материал».
Гедройц безусловно был заинтересован в продолжении публикаций произведений Терца и Аржака – для него это одно из средств борьбы с ненавистным коммунистическим режимом. Примечательно и отношение Гедройца к судебному преследованию двух литераторов:
«Это доказательство слабости режима, который реагирует истерически. Если Синявский не сломится, его дело может носить принципиальный характер: стать переломным в истории России. Как я Вам говорил, вся эта история – это, в частности, попытка ликвидации "Нового мира". Сегодня партия жалеет, что было разрешено напечатать Солженицына, нападают на Твардовского за публикацию в июньском номере "Н.М." повести Семина "Семеро в одном доме". Думаю, что Вам сейчас предстоит важная роль организовать скандал на своей территории».
Что характерно, главная цель издателя не в том, чтобы защитить невинно осуждённых, а в том, чтобы организовать скандал. Причём неважно, какие последствия это будет иметь для московских арестантов, даже если им будет вынесен суровый приговор. И вот ещё что обращает на себя внимание – Герлинг-Грудзинский писал в Париж Гедройцу:
«Я с Вами на сто процентов согласен, что казус Синявского—Даниэля может быть переломным пунктом в развитии ситуации на поле русской интеллигенции и его следует разыграть умело и до конца, ни на минуту не останавливаясь… Думаю, что ситуация в самом деле созревает и нужно этому способствовать, само собой разумеется, уже теперь стараясь соответствующим образом направлять… Надо стараться довести до того, чтобы эти перемены были вдохновлены нами. Коротко говоря, польско-русская нормализация путем революции».
Как видим, намерение раздуть скандал с использованием возможностей европейской прессы, было вдохновлено мечтой об освобождении Польши от коммунистического ига.
Однако Гедройц мыслил гораздо шире: «Думаю над проведением большого опроса среди всемирных советологов на тему «агонии Советского Союза». Вот даже как! И впрямь, на первых порах всё складывалось весьма успешно – общественность на Западе была возмущена преследованием писателей, протесты нарастали. Через два месяца после ареста Даниэля и Синявского британская «Таймс» опубликовала открытое письмо в защиту арестованных, которое подписали Альберто Моравиа, Грэм Грин, Айрис Мердок, Генрих Бёлль, Гюнтер Грасс, Джанкарло Вигорелли и другие европейские и американские писатели.
Увы, скандалы, опросы и протесты не помогли, поскольку режим был ещё довольно крепок. В своих предсказаниях потомок польских шляхтичей ошибся больше, чем на четверть века. К тому же через полгода после начала развёрнутой на Западе кампании в защиту арестованных вдруг выяснилось, что это может вызвать непредсказуемый эффект. В письме парижскому издателю Герлинг-Грудзинский с сожалением вынужден признать:
«Дело Синявского и Даниэля постепенно отходит в забвение, становится одной из многих догорающих или вовсе выгоревших сенсаций. Вигорелли рассказывает направо и налево, что для блага С. и Д. надо теперь сидеть тихо, что его в Москве "на коленях" об этом умоляли».
Тут есть своя логика – тем больше криков, тем ожесточённее противодействие властей. А мнение защитников для прокурора ничего не значит.
Однако вернёмся к исповеди стукача Хмельницкого. Автор подтверждает, что донёс своему куратору из МКБ на двух сокурсников с истфака университета – уж очень тот настаивал, в противном случае Сергею грозили неприятности. Вскоре сокурсники были арестованы, и каждый отсидел по пять лет из десяти, положенных по приговору. Однако сколь бы ни была печальна судьба этих людей, гораздо больше нас должен заинтересовать следующий фрагмент исповеди, в котором автор рассказывает о приватном разговоре с Синявским:
«Гуляя с ним по Гоголевскому бульвару, сказал ему: «Слушай-ка, часто ты докладываешь о встречах с Элен?" И друг честно ответил: "Когда как. Обычно раз в неделю". Потом дико взглянул на меня и спросил: "Откуда знаешь?" Так мы вступили в неположенный, по правилам Органов, контакт. Быстро установили, что "курирует" нас один и тот же деятель и что даже встречаемся мы с ним в одной и той же конспиративной квартире. Договорились о координации, в случае мало ли чего, наших докладов…»
Вот прочитал эту исповедь, и сразу же возник вопрос: а можно ли доверять сексоту? Один раз он уже соврал, только под давлением обстоятельств признав, что донёс на двух сокурсников. Но именно признание вины может косвенно подтверждать истинность выдвинутого им обвинения против Синявского. С другой стороны, Хмельницкий был обижен на Синявского, и поэтому вполне логичным было бы желание отомстить, возведя напраслину на бывшего приятеля.
Эссе Хмельницкого вновь было опубликовано в 1992 году, а в 2004 году тот же текст появился в сетевом журнале «Заметки по еврейской истории». Редакция эмигрантского журнала «Континент», основанного Владимиром Максимовым, придерживалась вполне определённой точки зрения:
«Теперь, когда в еженедельнике "Московские новости" и в телепрограмме "Пятое колесо" М. Синявская сама признала (и за себя и за мужа) факт своего далеко не кратковременного сотрудничества с КГБ, мы сочли своевременным вернуться к публикации израильского журнала "22", которую мы помещаем выше… В новом свете предстают отныне и льготные, в отличие от его подельника Юлия Даниэля, условия пребывания Синявского в лагере, и его досрочное освобождение по помилованию, и комфортный отъезд четы Синявских на Запад с уникальной библиотекой (в ту пору запрещались к вывозу даже книги до 45-го года издания) и музейыми ценностями, включая баснословно дорогую икону св. Георгия XIV в., и, наконец, их целеустремленную деятельность в зарубежье по компрометации А. Солженицына, А. Сахарова».
Однако, по крайней мере, один из осуждённых по вине Хмельницкого сокурсников, Владимир Кабо, в своей книге «Дорога в Австралию», вышедшей в свет в 1995 году, не верил в искренность Хмельницкого, тем самым ставя под сомнение его обвинение в адрес Синявского:
«В 1943-1944 годах мы все – и Сергей Хмельницкий, и его товарищи – достигли восемнадцатилетнего возраста, и многие из нас были призваны в армию. Сергей, однако, сумел избежать этой участи… Я не сомневаюсь теперь, что… помог ему дядя – сотрудник всесильного ведомства. Уверен я и в другом – что есть прямая связь между его деятельностью в качестве сексота и тем, что он был оставлен дома в то время, когда его сверстники воевали… Много лет спустя Хмельницкий скажет с гордостью, что ведь по его доносам никого больше не посадили – только Брегеля и Кабо. Но что мы знаем?.. Я думаю, доносы Хмельницкого ложились в личные дела многих людей, и тайная полиция имела возможность использовать их против этих людей в любую минуту…»
Напротив, израильская поэтесса и переводчица Нина Воронель, жена упомянутого Александра Воронеля, в феврале 2014 года, в ответ на публикацию книги Бенедикта Сарнова «Красные бокалы», в которой тот оправдывал Синявского, весьма жёстко настаивала на его виновности:
«Сергей Хмельницкий был неразлучным другом детства Синявского… Синявский писал, что главная мечта этого народа – "насрать в церкви на потолок"… Марья годами присваивала мои гонорары на радио "Либерти"… Я предполагаю, что хозяева Синявских – те же, что и возможные заказчики этих глав книжки, написанной Сарновым. Им нужно стереть со страниц истории тот факт, что Синявский был их агентом влияния. Если бы не заказ, зачем бы Сарнову понадобилось ворошить эту рухлядь давно минувших дней, о которой он имеет весьма смутное и однобокое представление?»
Ну что ж, каждый имеет право отстаивать собственную точку зрения. Нам же предстоит ещё кое в чём разобраться прежде, чем сделать окончательные выводы. Вот и Сергей Григорянц, известный в своё время диссидент, расценивал отъезд Синявского и Розановой во Францию после освобождения из лагеря как операцию советских спецслужб с целью внедрения «агентов влияния» в эмигрантские круги.
Многие сторонники версии о сотрудничестве Синявского с КГБ опираются на публикацию в израильской газете «Вести» ксерокса записки Андропова о Синявском и Даниэле, направленной в ЦК КПСС 26 февраля 1973 года. Собственноручно сделанная ксерокопия этой записки была передана Владимиром Буковским в начале 1990-х годов Владимир Максимову, а тот уже передал её в газету.
История с этой запиской рассказана в книге архивиста Владимира Петровича Козлова «Обманутая, но торжествующая Клио. Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке»:
«Распоряжением Президента России была создана Специальная комиссия по архивам, в состав которой вошли представители МИД, МБ, МВД, других ведомств, в том числе и Росархива. На Росархив, который в комиссии представляли Р.Г. Пихоя и автор книги, была возложена задача организационного и документационного обеспечения деятельности Комиссии».
Тут речь идёт о том периоде нашей истории, когда вошло в моду рассекречивать всё и вся. Стараниями Бакатина даже тайны наших разведслужб становились известны «друзьям» России в Европе и за океаном. Это была своеобразная попытка покаяния, близкая к предательству. Однако в случае с Синявским о предательстве пока что речи нет.
Далее читаем:
«Осенью 1992 г. вместе с Пихоей я был вынужден снова принимать Розанову, теперь уже вместе с Синявским. К этому времени в израильской газете "Вести" на целый разворот под рубрикой "Вчера тайное – сегодня явное" была помещена статья М. Хейфеца "Новые грехи старого Абрама. Андрей Синявский как агент КГБ". Это был приговор, т.к. в конце статьи фигурировала фотокопия злосчастного документа за номером 409-А в его сокращенной редакции. В нем были опущены две очень важные части текста… Экспертиза не требовала больших усилий и интеллекта… "Указанный документ является подделкой, выполненной с помощью ксерокса, и представляет собой сокращенный вариант подлинной записки номер 409-А от 26.02.73"… Текст, опубликованный в израильских "Вестях", по словам их редактора Э. Кузнецова, был получен им от известного писателя, в прошлом диссидента, В. Максимова».
По словам Эдуарда Самуиловича Кузнецова, текст был сокращён по техническим причинам, поскольку документ в полном виде не умещался на газетной полосе. Посмотрим, как сделанные сокращения повлияли на смысл. Вот фрагмент текста, который присутствует и в исходном документе, и в фальшивке:
«Принятыми мерами имя Синявского в настоящее время в определённой степени скомпрометировано в глазах ранее сочувствующей ему части творческой интеллигенции. Некоторые из них, по имеющимся данным, считают, что он связан с органами КГБ».
Как видим, здесь нет никаких намёков на связь Синявского с КГБ. Во всяком случае, я бы не решился сделать такой вывод. Вот следующий фрагмент:
«Используя «авторитет» Синявского, через его жену Розанову-Кругликову удалось в выгодном нам плане воздействовать на позиции отбывших наказание Даниэля и Гизбурга, в результате чего они не предпринимают попыток активно участвовать в так называемом «демократическом движении», уклоняются от контактов с группой Якира».
Здесь снова при всём желании не обнаружим указаний на связь Синявского с КГБ, однако возникают подозрения на счёт его жены – какова её роль в «воздействии» на других известных диссидентов? Эту неясность может разъяснить лишь она сама.
Далее, в «фальшивке» отсутствует фрагмент текста, где сказано о том, что Синявский «остаётся на прежних идеалистических творческих позициях, не принимая марксистско-ленинские принципы». И что в этом особенного? Это ничуть не противоречит версии о сотрудничестве с КГБ. Ну не принимает ранее завербованный агент «принципы», ну попытался обвести своих кураторов вокруг пальца, опубликовав зловредные сочинения под псевдонимом – за это и получил свой срок.
Второй же удалённый фрагмент является всего лишь обоснованием просьбы о разрешении выезда Синявского за границу. В этой просьбе есть, несомненно, логика. В России Синявский для КГБ был к этому времени бесполезен, поскольку всем ясно, что недавний политзэк находится под наблюдением. А вот за границей мог бы принести пользу как агент влияния – тут следует учесть, что вразумление Синявского могло опять вестись «через его жену».
К этому следует добавить, что Андропову не было никакого смысла сообщать в ЦК, что Синявский был ещё двадцать лет назад завербован КГБ. Напротив, с него могли спросить, как так случилось, что ваш агент отбился от рук и стал публиковать за границей антисоветские пасквили. Сейчас же складывалась благоприятная ситуация для внедрения агента в эмигрантскую среду.
А вот что по поводу связей Синявского с КГБ писал в 2011 году Сергей Григорьянц в книге «Полвека советской перестройки», а именно, в главе «Четыре маски Андрея Синявского»:
«Внимательно читая автобиографическую повесть Синявского, читая тексты, появляющиеся в виде заставки, и слушая в трех очень познавательных фильмах ("Абрам да Марья", "Процесс Синявского и Даниэля", "Мария Розанова. Синтаксис") откровения его жены, понимаешь, что не от КГБ приходилось что-то скрывать Синявскому, что совсем не эту маску он имел в виду в своем признании. Собственно говоря, даже его жена рассказывает в одном из фильмов, что решила женить его на себе, когда поняла, что он "авантюрист, но самой высокой и лучшей марки". От КГБ Синявскому нечего было скрывать. Нина Воронель – его близкая тогда приятельница, и Сергей Хмельницкий – ближайший, еще школьный приятель и осведомитель КГБ, высказывают уверенность, что уже все ранние произведения Синявского, переправленные за границу, писались с ведома и по рекомендации КГБ».
Эта версия мне представляется абсурдной. Представьте себе цепочку событий: скандальные тексты – публикация за границей – суд – тюремное заключение – досрочное освобождение – эмиграция. Слишком уж это сложно для КГБ, словно бы речь идёт о новом Штирлице, которого готовят для внедрения в британскую Ми-6 или в ЦРУ. И цель на самом деле слишком эфемерна – всего-навсего агент влияния, да и то, если получится.
На мой взгляд, вся эта шумиха с якобы намеренно отредактированным текстом выеденного яйца не стоит и призвана отвлечь внимание от главного: был ли на самом деле Синявский стукачом? Скорее всего, после того, как его «прижало» КГБ, он, формально согласившись на сотрудничество, начал рискованную игру, которая, увы, закончилась арестом. Нетрудно предположить, что цель этой игры – своими публикациями создать себе авторитет за рубежом в расчёте на то, что рано или поздно удастся выехать на Запад. Мысль вовсе не нова – такие мысли наверняка посещали и Михаила Булгакова, и Евгения Замятина.
Понятно, что признать факт сотрудничества с КГБ, даже исключительно формального, Андрей Донатович не мог – в диссидентских кругах он не нашёл бы ни малейшего сочувствия. Поэтому даже появление в печати рассмотренного выше документа вызвало резкую реакцию – Синявский настаивал на проведении экспертизы, обвиняя Владимира Буковского и Владимира Максимова в подлоге.
Есть и другая версия. Вербовка Синявского в годы учёбы на филфаке МГУ и намерение использовать его в качестве агента влияния – всё это заведомая ложь, часть операции КГБ с целью внесения раскола в стройные ряды тогдашних диссидентов. Если так, то поставленная цель в значительной степени была достигнута – ничто так не разлагает некую группу граждан изнутри, как взаимные подозрения и затянувшиеся на несколько лет споры о подлинности некоего разоблачительного документа.
Последний всплеск публичного интереса к имени Синявского относится к 2005 году. Тогда же Мария Розанова, как бы подводя итог, дала интервью на «Радио Свобода», фрагмент которого с несущественными сокращениями представлен вашему вниманию:
«Иван Толстой: …В 1986-м году израильский журнал "22" напечатал записки Сергея Хмельницкого о дружбе с Синявским. Записки назывались "Из чрева китова". Хмельницкий рассказывал о том, что они оба были завербованы КГБ и обязались доносить на французскую славистку Элен Пельтье-Замойскую… А что Вам, Марья Васильевна, известно обо всем этом достоверно?
Мария Розанова: Об этой истории есть показания свидетеля. Причем, заинтересованного свидетеля, а именно Элен Замойской… Все вещи Андрея Синявского, посланные за границу, передавала за границу, печатала за границей и доверенным лицом Синявского за границей стала не кто-нибудь, а именно Элен Пельтье-Замойская. Может быть, случилось это только потому, что Андрей Синявский согласился на нее доносить, да, расписался в КГБ, что будет, а потом пошел к ней и все рассказал. И что и как доносить, они уже решали вместе.
Иван Толстой: Почему Синявский вышел из лагеря раньше срока?
Мария Розанова: …Я донесла на себя в КГБ и на Синявского тоже. Я позвонила на Лубянку, попросила встречу… Я сказала, что… если Андрей Донатович досидит до последнего дня, то в день его выхода на Западе выйдет его лагерная книга. "Как, какая книга? Как сумел?". Я говорю: "Очень просто, сидя в лагере, он написал книгу, сумел ее мне передать". – "Как?" – "А это мое дело и его дело, а не ваше. Не поймали – не поймали. Все. И вот эта книга уже на Западе. Он передал ее мне, я передала ее на Запад. И готовится издание лагерной книги, которая выйдет в день его выхода. Единственный способ это дело остановить, это выпустить его раньше. Все"».
Здесь требуется пояснить, что, по словам Розановой, фрагменты книги её мужа были вставлены в его письма, присланные ей из лагеря. На их основе будто бы и была составлена книга ещё до выхода Синявского из заключения.
Итак, всё вроде бы становится ясно – вдова Синявского признала формальное сотрудничество мужа с КГБ, что прежде категорически ими отрицалось. Конечно, при жизни Андрея Донатовича такое признание было невозможно. И без того публикация признаний Сергея Хмельницкого, а затем обнародование записки Андропова в ЦК, а тут ещё обвинения Буковского и Григорьянца – всё это оказало пагубное влияние на здоровье старика. Не думаю, что покаяние в этом конкретном случае могло бы облегчить душевные страдания. Вот и продолжалась долгая ложь, которая прекратилась только через восемь лет после смерти Синявского, когда его вдова многое нам разъяснила.
Впрочем, кто сдал Даниэля и Синявского – это так и осталось неизвестно. Если и в самом деле Мария Розанова вела свою тонкую игру, то «расшифровка» Аржака и Терца могла быть частью плана, конечным пунктом которого стала эмиграция.
Тут мне хотелось бы на минуточку вернуться к самому началу главы, где Дмитрий Быков сообщил, что ему близка позиция Синявского. После того, что рассказано здесь о Синявском, очень хочется спросить Дмитрия Львовича: близка ли ему подобная позиция теперь?
И вот ещё на что хотелось бы обратить внимание. Уж очень оправдания Розановой в эфире «Радио Свобода» напоминают то, о чём писал когда-то Александр Солженицын – будто бы формально дал согласие сотрудничать, но не служил. Солженицын потом всю жизнь литературными трудами замаливал свой давний грех. За Андрея Синявского, наверное, это по-своему сделала его вдова.
