Виктор Васильевич Ананишнов
Ходоки во времени. Время во все времена. Книга 4
Наказание Сулейка
Кресло с Ар-Тахисом исчезло. Примятая им трава, рывками, по стебелькам выпрямилась.
Ходоки долго сидели молча. Взгляды их упорно возвращались к опустевшему промежутку между торцам, где только что пребывал ни много, ни мало, как Прикоснувшийся к Времени.
Его появление для ходоков стало откровением, так как он служил неким промежуточным звеном между ними и КЕРГИШЕТОМ, а это говорило о существовании иерархии среди познавших Время. Смутно, но становились понятными различия кимеров и деватов, лёгкости или трудности становления на дорогу времени, деление ходоков на ренков и вертов. Оттого отповедь, данная Ар-Тахисом Кристоферу, подействовала на ходоков угнетающе. Все они, кроме КЕРГИШЕТА, конечно, оказались лишь незначительными винтиками, детальками, хотя и нужными, для существования грандиозного создания – Времени, которое, кто мог подумать, «любит пробежаться и отдохнуть… порезвиться…» А?..
Сколько они ходят во времени, но даже не подозревали о том, что служили, обеспечивали, по сути, прихоти Времени. Они ходят в нём, а оно, оказывается, – забавляется!..
Последнее с возмущением высказал Кристофер. Но его осадил Симон, хотя в его тоне, как он говорил, тоже чувствовалась горечь.
– А ты объяви забастовку и не ходи во времени. Мы вот сейчас уйдём, а ты сиди здесь… Ваня оставит тебе скамейку… Будешь сидеть…
– Хо-хо-хо! – отметил дон Севильяк оригинальное предложение Симона.
Не столько слова Симона, сколько оглушительный смех дона Севильяка возмутили Кристофера. Он вскочил, замахал ручками – вот-вот взлетит, опять сел и трагическим голосом произнёс:
– Мы – никто! Мы…
– Мы – ходоки во времени! – оборвал его Симон. – Без нас нет Времени. На том и остановимся!.. Ваня, где ты оставил Сулейка?
Иван вздрогнул, отрываясь от мрачных мыслей. Ему показалось – между ним и «простыми» ходоками с появлением Ар-Тахиса словно был брошен в воду камень, круги от которого стали стремительно отдалять его от остальных.
– Он вам нужен? – будто сонно спросил он, вспоминая, где он и вправду оставил Сулейка, когда перебрасывал всех сюда, во двор дома Симона.
– Не нужен! Но что-то с ним надо… – Симон запнулся.
– Я уже говорил, что надо и куда его отослать, – недовольно проговорил Сарый и посмотрел на Ивана.
– Может быть, с ним поговорить, и отпустить с миром? – неохотно сказал Иван; не хотелось ему сейчас возиться с Сулейком.
– Он такой человек, Ваня, что куда бы он ни попал, начнёт пакостить окружающим, – сказал Симон. – Без того жить не может. Но и загонять его куда-то, как предлагает Камен, тоже… не знаю, как сказать… Сюда бы Рюношу в"ыгов в качестве лекарственного средства, чтобы посидел год-другой без права ходить во времени. Вдруг вылечится.
– Или на отсидку в мешок Сола, – подал голос Кристофер.
– Что, понравилось сидеть? – съязвил Арно.
Шутка пришлась по вкусу только дону Севильяку, готовому рассмеяться. Симон махнул на него рукой.
– Перестань!
– Вы, Симон, думаете… А что! – Иван тряхнул головой. – Возьму грех на себя и заблокирую ему вход в поле ходьбы… Но поговорить с ним всё равно надо.
– О чём? – воскликнул Сарый.
– О чём, вам решать. А вот предупредить о наказании надо. И при всех, чтобы знал.
– При всех или при одном тебе, но зуб у него на тебя будет наточен. Лучше пусть останется в неведении, отчего это он не может стать на дорогу времени. Пусть изводится, думая о своей беспомощности, – жёстко сказал Симон.
Никто из ходоков не сказал против ни слова, явно соглашаясь с Симоном полностью.
– Прятаться я от него не собираюсь! Не привык… Что ж, сейчас найду. – Иван поискал Сулейка. – Вижу! Так куда его? Где он предпочитает жить во времени?
– Рим, третий век, – назвал Арно место и время. – Я его там иногда встречал. Только ты его сунь куда-нибудь в провинцию. Пусть до Рима добирается сам.
– Уцелеет ли? Не очень спокойное время в империи, – вдруг озаботился дон Севильяк. – Там такое…
– А в каком времени спокойно? – возразил Сарый. – Везде одно и тоже.
– Не обобщай, Камен! – Симон вздохнул. – Никогда не думал, что буду решать проблему лишения дара кого-либо ходьбы во времени. Разговоры Дигона когда-то считал его фантазией. Такого не бывает и – всё. И вот – дожил… Я, Ваня, буду за ним присматривать, чтобы ничего с ним не случилось.
– Думаю, нет смысла за ним присматривать. Я оставлю ему… э-э… лазейку. На случай.
– Да он тут же сбежит! – недовольно сказал Сарый.
– Не сбежит. О лазейке он не будет знать.
Шилема фыркнула.
– Что вы с ним носитесь, как кенгуру со своим дитём? Что с ним может случиться? Если только сам, куда не надо влезет, так за этим не углядишь… – И просящим голосом: – КЕРГИШЕТ, отправь меня домой, пожалуйста.
– Куда тебя? А то повремени, пока с Сулейком уладим.
– Туда, откуда взял. Вы уж тут с Сулейком сами разбирайтесь. Я о нём знать не знала, и знать не хочу!
– Хо! – выдохнул дон Севильяк.
– Что твоё хо? – набросилась на него временница. – Мне ваши мужичьи драчки ни к чему. Своих хватает! – И опять просительно: – КЕРГИШЕТ…
Иван усмехнулся и отослал её восвояси, и тут же перебросил Сулейка, поставив на освободившееся место перед лицом ходоков.
Избавившийся из временного мешка Сулейк стал дико озираться. Что он ожидал увидеть – неизвестно, но чуть позже, разглядев знакомых людей и памятное для него место, издал утробный звук:
– А-а…
– Да, да, – негромко сказал Симон. – Именно здесь ты когда-то, как ты выразился, хотел мне устроить Армагеддон.
– А! Жаль, что не удалось, сквозь сцепленные от злости зубы процедил Сулейк. – То-то ты за КЕРГИШЕТА спрятался.
Симон вскинул брови, готовя ответ.
– Ты мог бы быть на его месте, – опередил его Иван. – Но не о том речь. А о тебе. Я нигде и ни от кого не слышал ни одного доброго слова о тебе. Одна хула. Ты даже Ар-Тахиса достал… Помолчи!.. Таких, как ты, перевоспитывать бесполезно, но ограничивать следует. Поэтому… Я сказал, помолчи! Ещё успеешь высказаться. Так вот поживёшь с год без права стать на дорогу времен. Подумаешь о своём житье-бытье без суеты во времени. Успокоишься, оставишь замашки пакостить всем и вся, сможешь вернуться в поле ходьбы. Нет…
Сулейк дёрнулся, пытаясь стать на дорогу време6и, и – не смог.
– Ы-ы! – выдал он рык, подобный звериному,. – Ты не имеешь права! Ты… ты…
– Да, я не имею права, – стараясь говорить как можно спокойнее, согласился Иван. – Но таких, как ты, надо как-то лечить.
– Так начни лечить всех ходоков! Чем эти, что обступили тебя и потакают тебе, лучше меня? Каждый из них подонок, а Симон…
Сулейк кричал, но никто его слов не услышал – Иван изолировал его. И все, поносящие ходоков слова, выкрикиваемые им, раздавались где-то далеко отсюда в пространстве и времени. Сулейк понял это не сразу. А понял – с испугом посмотрел на Ивана, возможно, впервые по-настоящему оценивая своё противостояние ему.
– Теперь, когда ты успокоился, мы можем поговорить без криков и упрёков? – Иван выждал, но ответа не получил. – Тогда… Выбери место и время, где для тебя будет лучше провести этот год.
– Этот год, – эхом отозвался Сулейк, но тут же покрутил головой, как будто вытряхивая из неё недавний испуг; лицо его опять стало нагловатым и независимым.
– Не тяни! – подстегнул его Иван.
– Не торопи! Не тебе год сидеть, – огрызнулся Сулейк.
– Вот, что дорогой, я сам тебя заброшу туда, где тебе будет плохо. И не перед кем будет показывать свой гонор.
Иван стал чувствовать нарастающее раздражение. И от упрямства Сулейка, и оттого, что занимается таким мелочным, по сути, делом.
Он, Повелитель Времени…
Какой он, к чёрту, Повелитель? Даже будучи прорабом, он чувствовал себя увереннее со своими монтажниками, бойкими и независимыми – не чета Сулейку, но коих он мог приструнить и высказаться в их адрес без обиняков. И, главное, что они его понимали, потому что… Потому что куда они от него могли деться в мире, где всё совершается последовательно, и он, их прораб, будет и сегодня, и завтра, и в обозримом будущем, которое неминуемо для них наступит, а прожитое уйдёт в безвозвратное прошлое; так что о будущем надо задумываться сейчас, а не задним числом, к которому, опять же, нет возврата.
И всё это у ходоков – по-иному.
Мысль мелькнула, заставила нервно стукнуть сердце, и пропала.
– Да понял я, понял! – поторопился ответить Сулейк на угрозу Ивана. – Скажу, но только без них, – он повёл подбородком в сторону ходоков. – Они мне там житья не дадут.
– Хорошо… Говори!
Они стояли вдвоём в таёжной глуши. Моросил дождь. С ближайшей ели по лапам скатывались крупные капли. Сулейк поёжился и недовольно огляделся. Иван же вздохнул полной грудью: сейчас бы рюкзак за плечи и…
– Говори, куда!
– Ты вот что, КЕРГИШЕТ, – заговорщицкая улыбка покривила губы Сулейка. – Давай поговорим, пока вокруг никого нет.
– Никаких «поговорим»!
Неприязнь к этому человеку у Ивана нарастала стремительно. Его улыбочка, бегающие глаза и слова, сказанные с придыханием, что тревожит душу, стали ему ненавистны. Ничего, кроме очередной пакости, Иван в предложении Сулейка не нашёл.
– Ну, почему же…
– Говори или я тебя оставлю здесь!
– Ну, ну…
– Я уйду!
– Но почему нам не поговорить с глазу на глаз… Прикинуть…
Иван истаял. Сулейк дёрнулся за ним, но не двинулся во времени и пространстве ни на йоту.
Безумие охватило его. Он закричал, но звук, изданный им, угас, утонув в шорохе дождя.
А Иван появился перед Учителями вымокший, злой и обиженный.
– Кому куда? С ходу резко спросил он, поворачиваясь на пятке, чтобы сразу увидеть всех.
– Что-то не так? – участливо осведомился Симон. – Ты его где-то бросил?
– Пусть проветрится! Может быть, понятливее станет! – бросил Иван. – Так кому куда надо?.. Вернуть, откуда взял?
Единственный, кто не знал о новых способностях Ивана управлять временем, был Кристофер. Он до сих пор считал своё появление со скамейкой среди ходоков неким казусом. Неудовлетворённое недовольство недавним ответом Ар-Тахиса, он обрушился на Ивана.
– КЕРГИШЕТ, чем это ты занимаешься? Мы ходоки во времени, а не пешки какие-то! Это их можно передвигать, куда заблагорассудится. А нам…
Но он уже сидел в городском парке и выкрикивал слова в пустоту аллеи.
Иван присел на торец.
– Я устал, Учители. Ото всего. От себя, от вас, от Времени!
– Так бывает, Ваня. Но это, поверь, пройдёт, – сказал Арно.
Симон кивнул, добавил:
– Скоро пройдёт.
– И-эх! – выдавил из себя Джордан, вскинулся что-то сказать, но не сказал, почесал заросший подбородок.
Заметив его движение, Иван суетливо провёл рукой по щекам. Щетина в пол сантиметра, даже не колется.
– Фу, ты! – он невольно улыбнулся. – До чего прав Ар-Тахис. Мы люди… Вам не показалось, что он… не совсем человек? Вернее человек, но другой какой-то.
– Он неандерталец, – напомнил Симон. – Он сам упомянул о том.
– Вот-вот. Я это и хотел сказать. Интересно с ним сходить к его… началу, что ли.
– Ты и сходи. Развеешься.
– И меняй чаще точки зоха, – поддержал Симона Сарый.
«Чья бы корова мычала, – подумал Иван. – Ничего, кроме моей квартиры и Фимана не знает, а туда же…»
– Так что Сулейк? – вернулся Симон к недавней теме разговора.
– Подождёт… – отмахнулся Иван. – Ещё Уршай.
– Тоже хвостом крутит! – в реплике Сарыя сквозило презрение. – Засунь его, Ваня, тоже куда подальше, чтобы…
– Камен! У тебя появились замашки диктатора. А Уршай пусть себе сидит у себя. На него уже никто охотиться не будет. – Симон помолчал и словно с сожалением добавил: – На нас тоже.
– А ты уверен?.. Тарзи и тарсены. А купцы эти… Похоже, они-то с Ар-Тахисом не связаны.
Сарый говорил, а Иван от упоминания тех, кто ходит, охотится и «засоряет» поле ходьбы, опять впал в меланхолию. Он якобы повелевает Временем, а в нём как червей в упавшем яблоке всякой твари. И не по паре, а племенами.
– Во всяком случае, – подал голос дон Севильяк,– от них отбиться можно. Тейши были организованы.
– Были, да, – подхватил Сарый. – Но придёт к ним тот же Сулейк…
– Не придёт! – твёрдо сказал Иван. – Может быть, его просто в теки перевести?
– Он в Аранбаля превратится. Нет, Ваня, подержи его в плену естественно текущего времени. Он же не всегда таким был. – Симон прикрыл глаза.
– Тебе лучше знать, – недовольно пробурчал Сарый. – Всё, Ваня. Я чаю хочу.
– Да, поесть бы надо, – сглотнул набежавшую слюну Иван.
– Кто против поесть? – прогудел дон Севильяк.
Всё-таки ходоки во времени в первую очередь – люди…
Настоящее бьёт больно
Иван лежал на диване, смотрел в потолок и мучительно пытался вспомнить, что он, задремав, видел во сне. Но всплывали лишь контуры, вот-вот готовые обрести ясность. Однако при напряжении рассмотреть их, они размывались, и подступающая догадка улетучивалась.
Хотелось понять: в той зыбкости таилось хорошее или плохое? Хорошее – так пусть. Плохое – надо бы узнать, что именно?
Внезапно вспомнил…
И простонал от мертвящей ненависти.
Само водворение Сулейка в небольшую общину конца третьего века километрах в двухстах к северу от Рима, где ходок, оказывается, выполнял какую-то коллективную обязанность, не заняло у Ивана ни труда, ни времени. Зато привести Сулейка в надлежащий вид пришлось и попотеть, и понервничать.
Иван оставил его в глухой тайге всего на день реального времени, но тот словно прожил в забвении не меньше года. Он словно одичал, потеряв всё человеческое, понимание и речь в том числе.
Увидев возникшего почти рядом с ним Ивана, он бросился под защиту толстого ствола сосны, издал заунывный звук и приготовился к обороне. Прошло не менее получаса, пока Иван, взывая к нему и показывая жестами, что от него никакой угрозы нет, не воскресил в нём искру понимания. Наконец, Сулейк узнал его, печально посетовал, что когда-то давно отказался стать бродячим актёром и показывать фокусы, а затем надолго впал в меланхолию.
Иван развёл костёр, накормил оголодавшего Сулейка едой, найденной в его же рюкзаке. Едва разговорил его, а тот вздрагивал от каждого сказанного слова. Наконец, Иван добился от него желаемого, и Сулейк назвал точку зоха, куда его определить.
Оставляя его в общине, Иван, прощаясь, сказал, хотя и без надежды на понимание:
– Посиди здесь с год, подумай.
И стал на дорогу времени…
Затем с Симоном провели душещипательную беседу с Уршаем. Ходок со всеми увещеваниями охотно соглашался, но глаза его бегали, уходя от прямого взгляда собеседников. Известие о наказании Сулейка выслушал, но явно не поверил, что такое может быть. Даже сложил обветренные губы в презрительной усмешке, хотя кивком головы он как будто внял всем словам, сказанным Иваном…
Но вся эта никчёмная, по мысли Ивана, возня с ходоками сразу отошла в область ничего не значащих событий…
Он только-только материализовался в своей квартире, успел лишь поприветствовать Учителя, занятого с Джорданом чаепитием, как звякнул звонок входной двери.
Что-то, наверное, Симону понадобилось, – подумал Иван, открывая дверь. Но за ней стояла соседка из квартиры напротив.
Невысокая, сухая, въедливая, Людмила Андреевна, так её звали, со дня поселения в доме относилась к Ивану с почтением за рост и обходительность. Иван никогда не забывал с ней вежливо раскланяться, пожелать здоровья. Однако чисто соседские отношения не сблизили: Иван с утра до вечера пропадал на работе, а дети Людмилы Андреевны не забывали, к случаю и без оного, подбрасывать внуков, так что ей хватало собственных забот. В последнее же время даже редкие встречи, чтобы хотя бы поздороваться, прекратились, так как Иван стал забывать обыденный способ покидать и возвращаться к себе через дверь.
– Да… э-э… Людмила Андреевна, – растерялся он и едва вспомнил её имя.
– Вот вам, Иван Васильевич, передача, – она протянула ему сложенный лист бумаги, а сама осуждающе смотрела ему подмышку – Очень просили передать, и чтобы никто не видел… – голос её упал.
Из-под руки Ивана протиснулся к двери Сарый, а за ним, тоже пытался посмотреть, что происходит, Джордан.
– Здравствуйте! – тоном давнего знакомства поздоровался Сарый. – А мне ничего нет?
Соседка уже одёргивала руку с запиской, Иван едва успел перехватить её.
– Не беспокойтесь, Людмила Андреевна, никто знать не будет, – заверил он, заталкивая Сарыя за спину. – Спасибо!
– Ну… – покачала она головой. – Очень просили.
– Их что, много было?
– Двое. Такие… – она поджала губы, – чистенькие.
– Спасибо!
Закрыл дверь, обернулся. Сарый отпрянул, а Джордан скрылся в комнате.
– Учитель, вам что, пишут? И часто? – насмешливо осведомился Иван.
– Я подумал, если тебе, то и – мне.
– От кого это? – заинтересовался ученик.
– А тебе от кого? – нашёлся Сарый.
– Сейчас посмотрим… Пойдём в комнату.
– Разденься и разуйся, – напомнил Сарый, с укоризной глядя на покрытие пылью сапоги Ивана.
– Ну, да… Чистенькие, значит.
– А?
– Это я так. От соседки услышал.
– Чего это она так на нас грозно смотрела? – спросил Джордан.
– Чтобы не высовывался! – отрубил Иван, снимая с себя походную одежду.
Босиком прошёл в комнату, развернул лист записки.
Текст её был написан от руки, и изобиловала матерными словами – через слово. Писал Алим. Колобок, эта тварь, подонок и… остальное не для прочтения… не сознаётся в убийстве Кешки. Мало того, грешит на него, Ивана. «Видел, говорит тебя, а ты сваливаешь всё на него, свидетеля».
Алим просил о встрече, чтобы тет-а-тет с этим поганцем уличить его. Предлагал время и место, где можно найти в мире с Колобком, которого он попробует изолировать, чтобы не дёргался, и, вообще, чтобы встреча прошла без эксцессов.
Было указано и время встречи – сегодняшний вечер к часам девяти. А место…
Иван когда-то там побывал: две захламлённые донельзя комнаты в старом доме у Сенной площади, доставшиеся якобы Алиму в наследство от прабабки. Они там собрались тогда в немалой компании по случаю приезда из Казахстана ребят однополчан. Посидели хорошо. Поговорили. Иван домой добрался лишь к утру, и на работу не пошёл, завалясь спать до вечера…
Прочитав объёмистую записку и вытряхнув нецензурности, Иван уяснил заботу Алима, тем более она касалась его самого. Ведь Колобок – паршивец убил Кешку, а подставляет его. Но…
Иван почесал затылок, глянул на часы – половина шестого. Времени достаточно, чтобы помыться и поесть. Но надо ли туда идти, изобличать? Видеть толстую морду Колобка? И кто те двое, что принесли записку? Одним может быть Амин. А второй? Не Колобок же… Чистенькие…
Но и не идти, тоже не выход. По делу убийства Кешки, наверное, заведено уголовное дело. Докопаются до Колобка, значит, выйдут и на него. Вот тут-то и начнутся для него неприятности: придётся уходить в прошлое и носа в настоящее не совать.
Принятый душ не принёс облегчения. Мысль за мыслью, предположение за предположением переполняли его. Амин, поди, проговорился, кто видел Колобка в момент убийства им Кешки. Вот Колобок и городит теперь небылицы, хотя точно знает, что Иван на подобное не способен. Впрочем, а кто способен? Тот же Колобок. Разве можно было подумать, что он поднимет руку на того, с кем прошёл бои и армейские невзгоды?
Надо бы заставить Колобка пойти куда следует, и сознаться в содеянном преступлении.
Но он же приплетёт и его!..
«Чёрт, чёрт, чёрт!» – как заклинание чертыхался Иван.
На кой чёрт он тогда бросился на территорию гаражей? Ведь говорили и постоянно повторяют Учители не лезть в дела недавнего времени: отрыжкой аукнется. А он пренебрёг их советом, побежал посмотреть, захотел узнать, поймать, обличить…
Узнал и обличил, и что?
– Чёрт!
Весь облик Сарыя обвинял, укорял, но и сочувствовал. Однако он молчал. Джордан, не зная подоплёки, тоже отмалчивался.
– Учитель! – не выдержал Иван игры в молчанку, пока Сарый потчевал его и Джордана обильным не то поздним обедом, не то ранним ужином, если брать во внимание реальное время настоящего. – Знаю, что я не прав. Но я ещё учусь.
– То-то и оно, – проскрипел Сарый. – Учишься. Да. Но не у нас, а на своих ошибках, забывая, что мы тебе говорим.
– Как ни учись…
– Но подсказки надо уважать! – повысил голос Сарый. – Они же, твои дружки, того и гляди, сюда заявятся. Я не говорю о друзьях. Сам понимаешь, что ты уже отошёл от них. Как это не прискорбно. Мы все прошли через это… А именно дружки. Нужны они сейчас тебе? Здесь? О чём с ними говорить будешь?.. То-то и оно!.. Ты – ходок во времени! А что вокруг твоего бытия в современном мире тебе уже неведомо. А там сейчас кутерьма, каждый день – новое. Раздрай и усобица между людьми в твоей стране. Оттого и стреляют друг в друга. Каждый хочет стать выше над другим. У тебя Время в голове и заботы в нём, а у них – деньги, и заботы о них.
– Всё так, Учитель… Но взялся за гуж, так что надо тянуть… Но на будущее учту.
– То-то и оно! Учти, Ваня… Теперь уж что? Погрыз бы локоть, да не достать?.. И…поберегись, Ваня. Ведь ты вначале голову суёшь, а уж потом оглядываешься. – Заметив скользнувшую улыбку на лице Ивана, Сарый сурово добавил: – Не смешно, Ваня! Не смешно всё это!
– Ладно, Учитель. Ты меня наставил на путь истины, а я постараюсь с него не свернуть.
– Так куда же мы с тобой идём? – задал вопрос Джордан. – Там что, опасно?
– Никуда ты с ним не идёшь! – резко сказал Сарый.
– Не распоряжайся! Тебе-то что?
– Учитель сказал то, что хотел сказать я. Там тебе нечего делать. Это мои личные заморочки.
– Иди вон, посмотри, что по телевизору показывают, – посоветовал фиманцу Сарый.
– Что там смотреть? Одна говорильня.
– То-то. Похоже, как ты в Фимане речи свои держал. А?
– Я говорил о деле. А тут… «Поднимем благосостояние людей»… И так каждый день одно и тоже.
– Пошли на кухню. Пусть Ваня собирается.
Мысли свои, разглагольствования Учителя, опаска Джордана помимо воли настораживали Ивана. Он пытался беззаботно напевать несуществующие песни, перекладывая с одной мелодии на другую, занять себя одеванием в цивильный костюм, но нет-нет, а по сердцу, словно что-то царапало от предчувствия чего-то мерзкого. Может быть, виной тому были неожиданные воспоминания расплывшейся рожи Колобка, рассказывающего сальные анекдоты. Глаза – щёлки, похотливая улыбочка…
В половине десятого он стал на дорогу времени и реализовался на пяточке лестничной площадки второго этажа перед дверью квартиры Алима. Пахло тленом. Истоптанные ступени вели вверх и вниз. Ещё в первый раз, будучи здесь, ему показалось причудой жильцов выставлять на ступенях к стене оригинальные бутылки, горшочки, вазы. Некоторые из них, по всему, имели солидный возраст пребывания на необычном месте.
Прежде чем позвонить, Иван прислушался. Старый дом хранил молчание. Сумеречный свет белой ночи проникал сюда через давно немытое окно с решёткой. Через окно можно было рассмотреть двух парней, явно кого-то поджидавших.
Дверь долго не открывали, хотя кто-то явно подсматривал в глазок.
– Ты? – удивлённым вопросом встретил его Алим, стараясь посмотреть, что или кто находится за спиной у Ивана.
– Я могу уйти! – вспыхнул Иван, не ожидавший такого приёма; будто он сам напросился.
– Что ты, что ты, сержант! Заходи! – заулыбался Алим.
Алим попятился. Здесь были двойные – одна за другой – двустворчатые двери, но открывалась одна створка, создавая узкий прохода, только-только пройти одному человеку. От дверей такой же узкий коридор, созданный громадным шкафом, нелепо поставленным у самого входа в комнаты. Так что Алиму приходилось пятиться долго. Иван – в шаге за ним.
Алим пятился, улыбка не сходила с его красивого лица, губы шевелились, словно что-то говорил, но беззвучно.
А потом он вдруг исчез, как внезапно откинутая в сторону штора, а за ней…
Иван, возможно, нутром чувствовал и даже неосознанно уже обыгрывал эту сцену, так как для него не стало неожиданностью увидеть перед собой Колобка, вольготно раскинувшимся в кресле. Оно явно было поставлено так, чтобы Иван мог сразу предстать перед ним, Колобком и стволом пистолета в его руке, направленного Ивану в грудь.
Колобок хотел, что явно было написано на его круглом лице, покуражиться, но оказался вместе с креслом во временном мешке, осознал перемену и стал стрелять.
Стены комнаты отражали хлёсткие звуки выстрелов, рука Колобка дёргалась от отдачи, но пули летели в божий свет где-то за тридевять земель от Ленинграда.
Уже после второго выстрела у Колобка полезли глаза из орбит от ужаса – он стреляет в упор, а Иван стоит перед ним невредимым. Колобок стал кричать. Всё громче, перейдя, расстреляв всю обойму, на нечеловеческий рык.
– Ты этого хотел сам… – У Ивана перехватывало горло. – Тебе не место… Ты поднял руку на своих… И кто знает, сколько ты уже… Больше не будешь!..
Колобок оказался в снежных горах Гималаев…
Иван не забыл и об Алиме. Тот, видя невероятное, в мистическом ужасе побежал к дверям, но Иван дёрнул его к себе, развернул. Окованный временем, Алим как марионетка подчинился Ивану.
– А теперь ты… Ты нарушил нашу клятву, которую придумал сам. То были твои слова о святом братстве…
Но Алим, не слышал его. Он хватал открытым ртом воздух и давился им. Глаза его остекленели.
Иван отослал его в тайгу за Уралом. Выйдет к людям – пусть живёт. Не выйдет – его проблемы…
Иван лежал и со стоном сквозь стиснутые зубы вспоминал и переживал каждый штрих случившегося вчера вечером.
Настоящее било больно и зло…
Он – ходок во времени, и его стихия, обитель и его ни будущее, ни настоящее, а прошлое, и чем глубже, тем лучше, тем меньше переживаний и неожиданностей.
Правы Учители: близкое – далёкое.
