Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. 5 книга. Ургайя
По дороге от местного гаража к своему навесу Гаор завернул в «курилку», сделанную, как и отхожие места, явно по армейскому образцу. Господам с хозяевами дозволялось курить везде. Двое местных мужиков, куривших самокрутки, охотно приняли Гаора в круг, а, увидев пачку, почти в один голос хмыкнули:
– Никак на нашего сработал?
Гаор кивнул и уточнил:
– Машины в гараже малость подрегулировал.
Последовали понимающие кивки и с плохо скрытой хитрецой вопрос:
– И сколько от механика огрёб?
– С чего бы это? – искренне удивился Гаор. – У него своя работа, у меня своя.
– Значит, в сам деле мастер, – переглянулись они. – А то бывает. Пришлют ему в помощь, а неумёха окажется, ну, он и метелит.
– Не учит? – уточнил Гаор.
– Своё дело знает, а учить, да, не любит.
– Ну, с кубиком они все… такие да таковские.
– И сильно лютует? – поинтересовался Гаор.
– Ну, он по приказу только. А наш с понятием и меру знает.
– Меру знать – великое дело, – согласился Гаор.
И, докурив сигареты в согласном дружелюбном молчании, разошлись по своим делам.
Про себя Гаор отметил, что эти двое на его руки не смотрели: то ли не знают, то ли им не в новинку и по хрену, а вот ему теперь надо в памяти держать, что заработал ко всем своим шрамам, клейму и ошейнику ещё одну примету, и весьма многозначащую для знающего. И не забыть у Тихони руки посмотреть и, если да, то предупредить мальца, а в усадьбе у Джадда… есть у него? Наверняка есть, этот говорил о пленных, но посмотрим.
И привычно отложив сделанную в уме заметку-памятку в папку, с ходу включился в суету укладки и подготовки к поездке. Клади-то меньше не стало, даже прибавилось.
Выезжали опять перед рассветом. Чтобы, как объяснил Тумак, успеть не только вернуться засветло, но и сразу распихать добычу в домашний ледник, наладить свою коптильню и провесить подвяленую на сушку. Обещать-то обещали всё подготовить, но везём больше, чем думали, кто ж знал, что Озёрный так расщедрится, ну, так и мы поблагодарить успели, а как приедем, то не завалимся, а забегаем, всем работы хватит.
В кузове стало совсем тесно, еле-еле удалось даже не лежанки, а как норы между мешками и бочками соорудить, чтоб люди залезли и легли. Эти тесные тёмные пролазы так неприятно напомнили Гаору Сторрамовский «ящик», не будь помянут, что место за рулём вместо отдыха даже радовало. Хотя ночь выдалась… скажем так, не самая простая, а кое-чем и весьма приятная.
Озёрного Хозяина благодарили все вместе в самую полночь под круглой и кажущейся очень большой луной, поэтому заодно и Ночной Хозяйке воздали должное, чтоб ни мужская, ни женская силы не пострадали от неуважения: обидчива Мать-Луна. И ревнива.
Гаор тряхнул головой, прогоняя не столько сон, сколько воспоминания, и покосился на сидящего рядом Гарда. Ишь как «хозяйчика» распирает вопросами, как ему хочется узнать, что там и как там рабы ночью на озёрных островах делали. Ну так, обойдёшься, салажонок, закрыто это для голозадых, даже Тихоню не до всего допустили, но того, правда, по возрасту окоротили, потому как и в силу не вошёл, и «галчонок», и не полностью вернулся.
Гард, заметив взгляд Рыжего, поёрзал, осторожно поглядел на отца. Вроде спит. Но… когда он ночью схватился было бежать вслед за Тихоней и остальными рабами на берег, отец очень жёстко «командирским» тоном скомандовал:
– Стой!
– Отец…
– Ты там не нужен. И тебе там не нужно. Ложись и спи!
Отец говорил рублеными фразами, исключавшими не только спор, но и вопросы. И он подчинился, а, когда он уже разделся и залез в свой мешок, отец, сидя на своём, закурил и уже негромко, другим, более мягким тоном, как бы объясняя, повторил:
– Тебе там не нужно, – и после двух затяжек добавил: – И опасно. Спи. Ты спал, ничего не видел, не слышал и не знаешь. Спи.
Он послушно закрыл глаза и действительно заснул под еле доносящееся с озера протяжное многоголосое пение. А утром… утром было не до расспросов в суете последних хлопот и отправки. Вот он и постарался сесть в кабину между отцом и Рыжим, чтобы, когда отец заснёт, раскрутить Рыжего на объяснения или, ну хотя бы, на намёки. Попробовать, что ли…
– Рыжий…
В ответ неопределённое, но не сердитое хмыканье. А… ну да, там вон поворот крутой просматривается, не до разговора сейчас, ну, это долей на три-пять, подождём… ага, прошли, дальше по прямому и ровному, можно и поболтать.
– А вот ночью…?
Он специально не договорил, чтобы Рыжий закончил фразу за него и тем самым перешёл к рассказу, а в ответ неожиданно и очень искренне:
– А что, ночью что-то было?
Рыжий даже от дороги отвернулся и посмотрел на Гарда такими честными глазами, что тот задохнулся от негодования. А Гаор, уже откровенно насмешничая, продолжил:
– Надо же, самое интересное я, значит, проспал.
Негромко и коротко, не открывая глаз, рассмеялся Коррант и спросил:
– Хорошо поспал, Рыжий?
– Лучше всех, хозяин, – весело ответил Гаор.
Теперь смеялись оба, и Гард понял, что ничего у него с расспросами не получится: ведь наверняка Рыжий и Тихоне запретил говорить, а Тихоня Рыжего боится и никогда против его приказа не пойдёт. Вот тоже… как там в книге, да, вот: «тварь дрожащая», всего-то он боится, от всех шарахается, без приказа не вдохнёт, не выдохнет, даже Трёпку с оглядкой тискает, хотя та никому, кроме него, не нужна.
Тихоня спокойно спал в сооружённом для него тесном даже не закутке, а… а в узком и точно под его рост пространстве между мешками, и теснота совсем не тяготила его, а запах от заполнявшей мешки подсушенной рыбы был даже приятен, напоминая о необыкновенных днях и восхитительной, чего там, ночи. Да, конечно, он понимал, что кое-что от него скрыли, но не обижался, потому как честно сказали, что молод он ещё для такого. Так ведь и в Храме есть молитвы и обряды для всех, а есть и только для храмовников, а что круглый заросший густым лесом дальний остров – это местный, нашенский, как обмолвились, храм, он сразу и до объяснения понял, нет, почувствовал, да и остального ему вполне хватило, хоть и, как любил приговаривать один из его давних, ещё из самых первых, хозяев, «концептуально ничего нового в этом процессе не существует», но вот ощущались эти… нет, не действия, а действа именно новыми, и не просто тем, что обыденно называется, почему-то не хотелось даже про себя в полусне произносить те слова, а, да, именно обрядом, церемонией приобщения… к чему? К чёрной ночной воде и широкой серебряной полосе лунной дорожки, шелесту листвы и плеску рыбы, крикам ночных птиц и сливающимся с этими звуками пением, когда казалось, что это сама земля пела, и вода, и луна, круглая и белая, и действительно чем-то похожая на женское лицо, не доброе, а… правильно, благосклонное. И холодок влажной от росы травы, и тепло от прогревшейся за день под солнцем земли, и шёпоты, вздохи и смешки рядом и вдалеке… И… и… Тут всё моё, и я отсюда родом… нет, мы, мы отсюда родом… из этой воды, из этой земли, из этого лунного света… нет, ритм нарушен, без рифмы можно и обойтись, есть и такой стиль, а вот ритм обязателен…
Тихоня улыбнулся, не открывая глаз, потёрся щекой о мешок, вдыхая волшебный, да что там, пьянящий запах… Всё хорошо, и лучше не бывает. И не надо…
Дорога вползала на холм против солнца, и возникший впереди на вершине силуэт машины – армейской «коробочки» – показался чёрным. Гаор невольно вздрогнул и напрягся. Спецура?!
Коррант не шевельнулся, только еле слышно приказал сыну:
– Закрой глаза, – и пояснил: – Ты спишь.
Гард, ничего не понимая, подчинился.
Две машины стремительно сблизились и… и разъехались, чиркнув бортами по придорожным кустам.
И оба – раб и хозяин – одновременно выдохнули с одинаковым облегчением.
– Тоже за рыбой… – с неопределённой интонацией хмыкнул Гаор.
– А больше им ничего там не дадут, – так же непонятно, осуждая или одобряя, ответил Коррант.
И оба молча вспомнили слышанные у костров обмолвки и намёки, что новый управляющий сумел поставить себя так, что помимо него не то что рыбёшка, чешуйка рыбная не уйдёт, и что дальше КПП без его слова, как в старой песне поётся, «ни пешему, ни конному, ни оружному» шагу не сделать. Как и о том случае, когда решили такие… «ухари в беретах» рвануть в объезд КПП, самовольно то ли половить, то ли даже поглушить рыбу… и ни хрена! Сразу влетели в отводной полузаросший канал и завязли, чуть ли не совсем, ну, с крышей, поволокло их на топь, нет, конечно, набежали, вытащили, управляющий им потом, говорят, штраф выписал и по инстанции отправил, а что уж там решили… не наше дело, а дорогу ту объездную дополнительно загородили, завалили… Рассказывалось всё это со смешками, ухмылками и подмигиванием. Все всё знают, всё понимают, так и говорить вслух незачем.
Выехали они одними из первых, скорость приличная, так что возможных попутчиков заметно опередили, а встречные появились, только уже в своём секторе.
А вон уже совсем знакомые, можно сказать, свои родные приметные деревья и съезды к другим усадьбам, ну… ну вот и они – усадебные ворота. Гаор остановил машину, проснулся, вздрогнув, и завертел головою Гард.
– Уже? – вырвалось у него.
– Уже-уже, – засмеялся, выходя из кабины, Коррант.
Гаор коротко погудел, залился лаем Полкан, над воротами показалась встрёпанная голова Лузги. В кузове кряхтели и ворочались.
Всё, они дома!
* * *
Ургайя
572 год
Лето
9 декада
Раскинувшаяся от восхода до заката и от полночи на полдень, покрытая лесами и полями, усыпанная посёлками, городами и городками, изрезанная реками и речушками, огромная – от центра до любой границы на машине почти полную декаду добираться – и любимая, потому что своя родная и отчая, великая и могучая, как учили в школе, и как все, ну, большинство-то точно, её жители искренне верили – Ургайя жила почти прежней привычной и потому удобной жизнью. И как величественное панно складывается из мелких, даже мельчайших – по сравнению со всей картиной – цветных стёклышек и камушков, так и жизнь страны складывается из поступков десятков, сотен, тысяч и миллионов людей, каждый из которых блюдет свои, важные только для него интересы.
Посыпавшиеся в этом году распоряжения и инструкции многим не нравились. Хотя бы уже тем, что незначительно, но меняли устоявшиеся порядки. Но возражать, во всяком случае в открытую, никто не рисковал – дурака и в Храме бьют, а вот втихую спустить на тормозах и не слишком рьяно исполнять… это умели многие.
Аргат. Центрадбный Торговый Комплекс Сторрама
Сторрам задумчиво перечитал аккуратно разграфлённый заполненный цифрами лист и поднял глаза на сидящего напротив Гархема.
– Я думал, обойдётся дороже.
Гархем кивнул.
– Да, полковник. Весьма толково рассчитано. Можно, – он позволил себе улыбнуться, – и поощрить.
– Вы правы. Но не впрямую, а через ларёк.
– Разумеется. Из всех вариантов предпочтителен не лучший, а оптимальный.
Оба рассмеялись давней шутке. Сторрам подписал смету содержания – да, конечно, «опекаемых» и никаких «рабов» и прочей, как было сказано в устных дополнениях, архаичной вульгарности – и взял следующий лист. Гархем продолжал сидеть неподвижно и даже сохраняя на лице лёгкую вежливую улыбку, но Сторрам знал его слишком давно и хорошо и потому почувствовал его напряжение. Ну, конечно, этот перечень мероприятий по выполнению распоряжений всё того же Ведомства составлял он лично. И насколько начальник, нет, бери выше, командир, согласится с его выкладками и предложениями значат для него очень много. Гораздо больше суммы, которая встанет в ведомости выплат зарплаты и премий наёмному персоналу.
Сторрам читал быстро, но внимательно. Что ж… привычный распорядок почти не нарушается, затраты небольшие и перекрываются экономией на зарплате надзирателей, штат которых можно и нужно сократить, убираются доплаты за дежурства ночью и в выходные… вполне разумно.
– Разумно, – повторил он вслух, накладывая одобрительную резолюцию. – Списки и инструкции конкретизируйте самостоятельно.
– Благодарю, – склонил голову Гархем.
– А всю канцелярщину с прозвищами и прочим… Вот пусть он же и сделает.
Гархем снова кивнул, показывая, что понимает, о ком идёт речь и позволил себе ещё одну улыбку.
– К тому же ему никого к себе вызывать не нужно.
– Да, – согласился Сторрам. – Черновик пусть там внизу и составит. И переместите всё необходимое в его… – ещё одна улыбка, – кабинет.
– Я немедленно распоряжусь, – Гархем встал, демонстрируя рабочее рвение в тщательно дозированной на грани насмешки мере.
Сторрам с удовольствием поддержал невинную игру, столь же дозированно изобразив строгого, но справедливого командира.
Гархема сменил секретарь и, получив все бумаги для надлежащего оформления, регистрации и прочего, вышел. Сторрам встал и подошёл к панорамному окну, оглядел кишащий людьми и машинами рабочий двор. Нет, все эти… новшества не разрушат, не должны разрушить уже сложившуюся гармонию бесперебойно работающей машины. Слишком много он в неё вложил. Разрушать всегда легче и быстрее, один умелый сапёр, брикет взрывчатки на полудюжину камней (6 кг) весом, несколько долей на закладку и активацию, и от многоэтажного дома, результата сезона, полных десяти декад, а то и больше, труда множества строителей, отделочников, архитекторов – аггел всех возьми! – остаётся груда развалин. А ведь все эти… указания и распоряжения, те же мины. Ну, так, постараемся сделать грядущие взрывы направленными не на нас, а в полезную или хотя бы безвредную сторону.
Что начальство – называть про себя их хозяевами он так и не привык – одобрило его выкладки, Ворон понял по отсутствию наказания и приказа переделать. Вот и отлично. Ловкий ход, подсказанный старшей по кухне Маманей, что заказывать надо «чёрной» крупы побольше, её считают кормовой и бросовой, дикуша по-нашенски, а она и дешевле, и пользительней, а на разницу можно чего другого прибавить, оказался весьма и даже очень. С крупами хорошо получилось: дорогого риса-салтыка – и круглого и длиннозёрного – ни на гем не прибавилось, а чёрной гречи-дикуши и жёлтого проса-пшена, что считаются кормовыми, побольше, и армейских «серого» овса-зернети и «жемчужного» ячменя-жита, как и раньше. Экономия получилась такой, что её удалось ненавязчиво распихать по другим статьям необременительно для начальства. Прошло и с рук сошло! Разумеется, все нашенские названия круп и других продуктов нигде, кроме как в его памяти, не зафиксировались, а уж пояснения о назначении некоторых блюд, что не всякая каша на каждый день пойдёт, это уж совсем никому и незачем… Да, а вот Рыжему бы понравилось, уж он бы повыспросил во всех подробностях. Вот ведь парень был, так и остался в памяти…
Ворон усмехнулся, ещё раз перепроверил итог сделанного уже с учётом новых годовых, сезонных и дневных норм ежедекадного расклада пищевого обеспечения опекаемого контингента – вот ведь… лицемеры! Обозвать рабов опекаемыми, а хозяев опекунами… как будто смена названия что-то меняет по сути – и твёрдо вывел итоговые цифры, подчеркнув, как и положено, тройной чертой.
И уже буквально за долю до сигнала на обед распахнулась дверь и четверо рабов под командованием лично Гархема втащили и поставили вдоль стены несколько шкафов с каталожными ящиками. Разумеется, Ворон встал при первом же появлении начальства и теперь молча наблюдал, как его закуток становится настолько тесным… так, это ж какую ещё канцелярщину на него сейчас повесят? Поистине, чем лучше работаешь, тем больше на тебя взваливают.
Стоявший в дверях Гархем шевелением пальца отпустил закончивших установку грузчиков и шагнул к столу, закрыв за собой дверь. Ворон насторожился, сохраняя привычное спокойное даже равнодушное выражение. На стол перед ним лёг пластиковый планшет с зажатыми внутри листами и прикреплённым на тонком шнурке карандашом с ластиком. Подчиняясь повелительному жесту всесильного управляющего, Ворон открыл планшет. Так, верхний лист уже разграфлен на четыре колонки. Указующий перст и негромкий голос:
– Номер… прозвище… прозвище отца… прозвище матери… Любое сочетание звуков, кроме ругани. Если точно помнят номера, указывать перед прозвищем. Только точно. Заполнять внизу. Завтра перенести в карточки, – и кивок в сторону шкафов. – Сегодня работать со списком.
– Да, господин управляющий, – ошеломлённо склонил голову Ворон, всё ещё не в силах осмыслить услышанное.
– Декадный расклад готов?
– Да, господин управляющий, – Ворон отдал законченную работу.
Быстрый, всё замечающий пробег начальственного взгляда по листу, кивок.
– Хорошо. Ступай.
Ворон взял планшет и одновременно с загремевшим звонком вышел из своего закутка.
Как всегда, надзирателям все положенные указания и инструкции уже выданы, и его пропустили вниз, даже будто не заметив такого нарушения, как пронос неположенного. Войдя в спальню, Ворон положил планшет на свою койку и поспешил в столовую к Матери и Старшему. Они, стоя у двери, уже ждали его.
– Ну, – сразу спросила Мать. – Чего ещё удумали?
– Велено всех переписать с номерами и прозвищами, – Ворон успел всё-таки не так обдумать, как прикинуть порядок действий. – И номера и прозвища родителей. За сегодня надо успеть. Начну с дневальных, а после ужина остальных.
Старший кивнул.
– Ну, раз велено… – и не скрыл удивления. – А вот только на хрена?
Ворон только пожал плечами, хотя очень хотелось выругаться. Мать погладила его по плечу.
– Иди ешь.
Остальные будто не заметили ничего, и обед прошёл как обычно. И на построении Ворон встал где всегда, но после крика Старшего: «Айда работать!» – не пошёл с остальными к выходу, а вернулся в спальню.
Так, и с чего начать? Вернее, с кого. И не задумываться о причинах такой любознательности. Для чего бы эта информация о происхождении рабов не понадобилась господам, но ясно, что инициатива не Гархема и даже не Сторрама, они, как и он сам, только исполнители чужой и – любой приказ не к добру, это любой подчинённый, хоть в ошейнике, хоть без оного, подтвердит – недоброй воли. Явно с самого верху такое могли спустить. Значит… значит, что? Пишем, как есть? Вернее, как скажут. Про номера родителей велено только если точно помнят, стоп-стоп, номера могут быть в картах, и, если выявится расхождение… значит, по родителям пишем только прозвища. А что писать про себя? Пока проставим свой номер, нынешнее прозвище, а родителей… завтра посмотрим карту, хотя… хотя нет, имена, только личные имена, без упоминания семейного и родового он может вписать и сейчас. Вот так.
А теперь подготовим хотя бы вчерне и начнём… с матерей. Матуня, Маанька и Маманя, а Мать, Матуху и Мамушку запишем после ужина, для них оставим пустые строчки, конечно, чтобы никого не упустить, лучше писать по бригадам, теперь тогда кухонная бригада, нет, теперь строчка Старшего, всё же тоже начальство, а уже после него по бригадам.
Ворон оглядел получившиеся строчки и подозвал наблюдавших за ним дневальных.
– Парни, идите сюда.
Видимо, то ли Мать, то ли Старший уже предупредили остальных, и работа пошла без задержек и лишних объяснений.
Дневальные мужской спальни, дневальные женской спальни, кухонная бригада, постоянные, сменные…
Прозвища родителей, как и свои номера все помнили, правда, возникло было сомнение кого писать: тятьку или вотчима, ну, и мамку или матку, но совместно решили, что писать надо последних, от кого угоняли, а номера ихние… ну, тут-то кто ж знал, что понадобится, в семье-то по номерам не зовут, это уж только для надзирателей да на торгах…
Закончив переписывать подвальных, Ворон в оставшееся до ужина время заранее расчертил все выданные листы, мимоходом оценив точность, с которой был рассчитан запас бумаги. Ведь строка в строку, ни вписать, ни упустить. Точно двести строк. Гархем тоже… Надо признать, знаток и умелец, при всей его сволочной сущности садиста.
На вечернее построение он вместе с дневальными и кухонной бригадой выходить не стал. И после ужина продолжил. Ходить по спальням не пришлось: Мать и Старший позаботились, чтобы все к нему сами подходили, как он и просил, по бригадам, без шума и толкотни и уже решив, какие прозвища родителей называть. Ну, ведь нашенское и не запишешь, так что…
– А ежли и хозяин так вотчима мово звал?
– Ну тогда…
– Это по-ихнему если…
– Нет, просто медленно повтори, так… Правильно?
– Ага…
– Ну ты смотри, так оно и есть…
– А ну заткнулись, не галдите над ухом, работает человек…
…Последняя строчка заполнялась уже под верещание сигнала отбоя. Ворон положил планшет с листами в тумбочку и пошёл в уборную. Душа уже, конечно, не будет, незачем подставлять Старшего под нарушение распорядка, но уборная дозволяется, так хоть лицо на ночь обмыть. Завтра ему предстоит поистине каторжная работа переноса полученной информации в карточки. А он даже не знает, как они стоят в ящиках: по номерам, по бригадам, по дате покупки… последний вариант – самый хреновый, потому что никак не коррелируется с составленным им списком, а, значит, вероятность не уложиться в приказанное время намного увеличивается и делает наказание не только неотвратимым, но и… не будем думать о плохом, его и так слишком много.
К немалому и поневоле уважительному удивлению Ворона, «фронт работ» ему подготовили отменно. Карточки стоят по номерам, бланки большие, явно новые и заполненные, оставлены пустыми три строки: личное прозвище, прозвище и номер отца, прозвище и номер матери. Новые… это что же, полная смена всей документации? М-да, однако… очень и весьма… И то, что ему доверили бумаги, в которые раньше рабу не дозволялось ни глазом, ни искоса… тоже наводит на размышления. И что в шкафах оставлены заметные пустоты для… чего ещё? Неужели и журналы нарушений и взысканий ему так же отдадут для ведения, как уже скинули все ведомости пищевого и вещевого обеспечения… Нет, аггел их всех возьми, что происходит? Куда катимся и где окажемся?
Но работа есть работа, задачи поставлены, сроки определены… и наказания за неисполнение тоже известны, даже слишком хорошо. А заодно, работая с картами, проверим ещё одно наблюдение. Дата приобретения, в новых картах… да, переход под опеку, лицемеры, но тщательные, ничего не упустили, да, правильно, все с прошлого года, в этом году… да, только переброска с филиала на филиал, это что же… ну, скорее всего, торги прикрыли временно для смены документации, что понятно и укладывается в общую схему. Игра серьёзная, и дебют, похоже, уже закончен, начат миттельшпиль. Но помни, что ты в этой игре не больше пешки и скинуть тебя с доски могут в любой момент.
Сигнал на обед, построение, запуск…
– Ворон, после ужина зайди.
– А что?
Иволга как-то смущённо улыбнулась.
– Да нового много дали, надо бы по фишкам разобраться.
– Хорошо.
А чего это она так застеснялась? Он ей уже много раз помогал разбираться со скидываемом в рабский ларёк полухламом. В последнее время ассортимент заметно обновился, а вот принцип указания примерного веса продукта и столь же примерного количества фишек остался. Как можно догадаться, придумано это было давно и с целью иметь возможность придраться и подвести ларёчницу под «мягкие» и «горячие», а то и вовсе сместить и отправить на торги. Но пока всё проходило удачно, читать и считать Иволга и раньше кое-как умела, а теперь поднатаскалась и вовсе хорошо, даже приход с расходом вполне ловко совмещает. Так что теперь? Опять что-то новое и непонятное? Ну, после ужина и посмотрим.
И снова закуток-кабинет, несложная, но требующая сосредоточенного внимания работа. Особенно, когда надо вписывать нашенские слова, снова и снова проверяя звучание, даже проговаривая шёпотом…
Появление Сторрама и застало его как раз во время заполнения очередной карточки сложным для записи именем матери – Голубица, сложным не по звукам, а лёгкой, как ему объяснили, путаницей с другим именем – Голубикой или Голубичкой. Это, дескать ягоды, а то – птица.
Сторрам взял со стола несколько уже заполненных и готовых к возвращению в ящики карточек, быстро, развернув их веером, просмотрел, положил обратно и взял черновые листы. Их смотрел уже медленнее, явно вчитываясь. Ворон, встав при его появлении, молча ждал хозяйского решения. Не лезь с пояснениями, пока не спросили – было им усвоено ещё даже не в школе, а в далёком детстве. Как и: не объясняй, не оправдывайся, не признавайся.
– По бригадам? – спросил Сторрам.
– Да, хозяин, – согласился с очевидным Ворон.
– Имеет смысл, – кивнул Сторрам и распорядился: – Карты в прежнем порядке, побригадный список переписать начисто и хранить в отдельной папке, дневальных отдельными ежедневными списками там же.
– Слушаюсь, хозяин, – склонил голову Ворон, скрывая вздох.
Ведь так и думал, что навалят ему ещё работы.
Сторрам еле заметно усмехнулся, положил список и вышел. И буквально через долю в закуток вбежала девчонка-уборщица в оранжевом комбезе, но без положенного уборщицам фартука, положила на стол три чистых пустых папки, пачку бумаги и выбежала, успев похвастаться:
– А я теперь курьером, вот!
Ворон вздохнул ещё раз, предвидя, что новоиспечённого курьера придётся немного поднатаскать на знание букв, цифр и других символов, чтобы не путалась в табличках и указателях, и вернулся к работе. Сначала карточки, потом переписать список и заготовить листы на дневальные бригады. Ох, Огонь Горный, ты везёшь, а тебе подкладывают…
…Он успел и – была не была, попробуем рискнуть – захватил с собой на вечернее построение планшет и несколько чистых листов, чтобы заранее выяснить у матерей принцип формирования подвальных сменных бригад. Риск оправдался: не задержали, не отобрали, Гархем – как всегда лично наблюдавший и принимавший рапорт Старшего – не случайно, а, пожалуй, даже демонстративно не заметил ноши в его руках. Значит… значит, так начальством и задумано. Примем к сведению. А разрешение проноса бумаги и ручки в подвал – это почти косвенное, но разрешение на обучение. И тоже примем к сведению.
Планшет в тумбочку, переодеться и на ужин. А обучение… нет, сначала к Иволге.
К его молчаливости, что высказывается редко и только по делу, давно привыкли, не обижались и не дёргали. Да и со всеми так: все всё про всех знают, новокупок давно не было, так что никому ни про что, ни про кого объяснять не надо, а филиальные тоже не с торгов и с понятиями.
После ужина, в общей толпе поблагодарив Мать, Ворон сразу пошёл в ларёк. Иволга, не задерживаясь для бабской болтовни с другими женщинами, подбежала одновременно с ним. А пока она открывала задвижку, потихоньку собралась небольшая толпа наиболее заинтересованных. Но их сразу разогнали Мать со Старшим.
– Много новизны?
– Много, Старший, уж и не знаю… – вздохнула Иволга, распахивая дверь.
– Сейчас разберёмся, – успокаивающе заметил Ворон, уверенно – не впервой ему – проходя к двум большим картонным коробкам. Так…
– Накладная где?
– А вот, – Иволга подала ему заполненный стандартный бланк.
Так, и что тут… Наименование, по весу или в штуках, общая стоимость. Всё, вроде бы как обычно. Вот именно, что вроде бы. В самом конце уже после общего итога приписка от руки. Наименования нет, количество – одна штука, стоимость… сто сорок четыре? Дюжина-дюжин?! Ну, ни хрена себе! Ладно, посмотрим.
– Ну, давай сверять.
– Да вот только это, – Иволга ткнула пальцем в последнюю строчку. – Остальное я уж прикинула, новое и есть, да подсчитать и по фишкам разбросать легко, а с этим…
Мать и Старший также с интересом через плечо Ворона читали накладную.
– Так с этого и начни, раз в сумлении, – предложила Мать.
Ворон кивнул, соглашаясь с вполне разумным советом. Время-то не растянешь, прокричат отбой – и куда ты денешься.
Иволга наклонилась, повозилась в коробке и вытащила большой прямоугольный свёрток.
– Вот, Ворон, смотри.
Ты смотри, даже не просто обёрнуто, но и приклеен ярлычок. Цена и значки запрета продажи в россыпь и в рассрочку. Похоже на утончённое издевательство – заведомо недоступная цена и запрет рассрочки и покупки в складчину. Не иначе, как сам Гархем… Но развернув обёртку, он понял: не просто издевательство – садизм. Большая дорогая практически без изъяна коробка шахматного набора. Коробка – она же доска, внутри аккуратно закреплённые в ячейках фигуры и даже специальные часы, даже два блокнота с ручками для записи ходов. Да, это стоит классическую, воспетую в балладах дюжину дюжин, как символ сверхценности. А в накладной… да, там ещё одна пометка в случае невостребованности возврат через декаду. Чтоб и накопить было нельзя. Ну, есть у него двадцать две фишки, ну, получает он червончик – красную фишку-десятку, ну, и за сколько он скопит, отказавшись от всех покупок, ну…
Он молча стоял, сжимая в руках недоступное сокровище, медлил закрыть коробку, завернуть и положить обратно со словами: «Возвращай, у меня нет столько». Да, надо именно так, но… но хоть подержать, хоть посмотреть. Иволга что-то объясняла сочувственно глядящим на него Матери и Старшему. Он не слушал и не слышал. Потом начались какая-то беготня и суета вокруг, появлялись и исчезали люди, что-то обсуждали и считали, а у него одна мысль: «Сволочь, какая же ты сволочь, Гархем, как же ты хорошо знаешь, какое самое больное место, куда надо бить, чтобы…».
– Ворон, очнись, Ворон, – ворвался в сознание голос Матери.
– А? – вздрогнул он. – Да, я сейчас…
Он потянулся положить коробку обратно, но его остановили.
– Ты чего? Ларёчное же дозволено, к себе отнеси.
И тут он увидел. Что все мешочки и пакеты уже разложены по соответствующим полкам, накладная лежит на уже раскрытом прилавке, а Иволга, сосредоточенно шевеля губами, пересчитывает груду разноцветных фишек.
– Ага, Мать, – наконец закончила она подсчёт и стала раскладывать фишки по цветам в разгороженный на ячейки самодельный лоток. – Как раз и есть, ровненько сто сорок четыре.
Это… это как понимать… это что, ему собрали, со всех?!
– Понемногу Иволге и отдашь, – нарочито небрежно, как о пустяке, сказал Старший. – А уж кому сколько, она сама. И не звони, ну…
– Я понял, – судорожным усилием столкнув вставший в горле комок, кивнул Ворон.
Да, конечно, раз это было задумано Гархемом для его унижения, то знать о сделанном тот не должен. Палачу не рассказывают, как именно сокамерники лечили тебе исхлёстанную спину.
