Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. 5 книга. Ургайя
Глядя, как он жадно и в то же время осторожно, будто вот-вот отнимут, ест, Большуха сокрушённо покачала головой. Надо же, как зашугали парнишку.
– Старшая Мать, Рыжего-то нету. Куда его пока?
Нянька кивнула.
– Как тебя, Тихоня? Раньше-то кем работал?
Тихоня, вздрогнув, поднял на неё глаза. Вот и наступил самый страшный момент. Момент ответа на этот неизбежный вопрос. Сказать правду… убьют. Соврать? Не сумеет. Придётся правду.
– Я домашним был, – обречённо ответил он.
Но… но никто не заорал: «к ногтю гомика!», «бей подстилку!» или ещё чего, даже есть не перестали, а вполне доброжелательно спросили:
– И чего делал? Ну, по дому?
И ещё не веря, не в силах поверить, что они, дикари, або, не знают, что это такое, что у него появился шанс, стараясь и не соврать, и не сказать страшного, Тихоня ответил:
– В комнатах убирал, еду готовил…
– О! – засмеялись за столом. – Так тебя не к Рыжему, а к Милуше с Малушей в подручные ставить надо!
– И чего готовить умеешь? – спросила девочка с белыми волосами, заплетёнными в косы, но не уложенными, как у остальных женщин вокруг головы или на затылке, а свисающими на спину.
– Кофе варить, бифштексы жарить по-разному, гарниры, салаты, десерты, ещё разное, – уже совсем спокойно стал объяснять Тихоня. – Ну, и на стол красиво подать.
– Старшая Мать, так пусть он нам в комнатах и помогает, – предложила красивая черноволосая и очень похожая на ургорку женщина.
Старшая покачала головой.
– Хозяин его к Рыжему велел. А в комнатах вы и одни справитесь.
– Да куда его к Рыжему, – заговорила ещё одна женщина. – Забьёт же мальца. Тебе-то сколько лет? – обратилась она к Тихоне.
– Семнадцать, – ответил Тихоня и уточнил: – Скоро будет.
– Ну вот, – женщина с мольбой смотрела на Старшую. – Ну, куды ж его в гараж. Лутошку-то он как мордовал, а этого и вовсе забьёт.
– Что, Красава, – засмеялись остальные, – думашь, хозяин его тебе заместо Лутошки отдаст?
Красава только вздохнула в ответ.
Тихоня не понял и половины из сказанного, так густо вплетались в общую речь незнакомые слова, и только переводил глаза с одного говорившего на другого.
– Так ты совсем ничего не знаешь? – спросила его беловолосая девочка. – Ну, ни словечка.
И Тихоня, расхрабрившись, и вдруг вспомнив слышанное тогда от Лохмача, старательно выговорил:
– Мир дому и всем в доме.
И по одобрительному общему шуму понял, что не ругательство сказал, а что-то хорошее.
– Здороваются так, – объясняли ему наперебой.
– Как в дом зайдёшь, это и говори.
– Ну, что ты свой.
– А то по ошейнику не видно?
– А сказанное вернее.
– Ладноть, – прекратила шум Нянька. – Работать пора. А ты седни, – обратилась она к Тихоне, – на подхвате у всех будешь. Чтоб запомнил, где что. Рыжий-то только к вечеру, а то и завтра вернётся. Джадд, вводные ему ввалишь.
Джадд покачал головой.
– Хозяин нет сказать. Я ждать.
«Вводные»? Вообще-то Тихоня слышал об этом. Ну, что новокупленного раба помимо положенной оплеухи ещё и порют. А это значит, местный палач? Но… но это же айгрин! Совсем настоящий, даже косы до плеч, как на картинке! Ну, ни хрена себе, какое здесь?!
Но все уже вставали из-за стола, разбирали стоящие у дверей сапоги. Многие доставали из них куски белой материи и обматывали ими ступни, а уже потом обувались. Тёмнобородый мужчина – остальные его называли Тумаком – заметил его удивление и рассмеялся.
– Ты чо, парень? Портянок не видел?
Тихоня молча кивнул, быстро зашнуровывая ботинки.
– Не по нашей зиме обувка, – покачала головой наблюдавшая за ним Большуха. – Ладноть, сейчас уж так беги. Вечером подберу тебе.
– Айда, паря, – позвал его ещё один. – Подмогнёшь мне.
– Сивко, куды ему, – засмеялись остальные.
– Ты чо, не слыхал?
– Он же городской да домашний. Коровы в жисть не видел.
– Вот и посмотрит, – хмыкнул Сивко и повторил. – Айда
– Айда, – согласился, пробуя новое слово, Тихоня.
На дворе темно и холодно, под ногами звонко визжит снег. Но Тихоне почему-то стало совсем не страшно, а даже хорошо. Он быстро шёл за позвавшим его рабом со странным именем, крутя головой и старательно запоминая пока ещё малопонятные объяснения. Бить его пока никто не собирался, и эти люди очень походили на того садовника в Амроксе и на Лохмача, а ни от того, ни от другого он плохого не видел. Так что, может, и обойдётся.
К обеду он почти всё запомнил. Кого из мужчин как зовут, и кто где работает. Почему-то все говорили именно так, и он, подражая, заговорил так же. Ведь… выделяться опасно. Это он с Амрокса помнит. Да и в пресс-камере ему тоже, ну, очень доходчиво объясняли. А здесь за что ни возьмись, он не такой как все, ничего не знает и не умеет, так хоть в речи надо поменьше выделяться. А вокруг было столько нового, непонятного и интересного… И девчонка, Трёпка – ну и имя! – тоже… смешная и интересная. А главное… главное, что никто никак и ничем не догадался о его страшной и постыдной тайне.
И на обед он пошёл со всеми. Как все разулся, оставшись в носках, вымыл руки и сел за стол. И супу ему налили как всем, и ложка его лежала в общей куче, и хлеб он брал с общей тарелки. И когда его, после первых ложек стали расспрашивать, кто да откуда, отвечал спокойно и правду. Что всегда был домашним, работал в доме, на клеймение забрали в пять лет, так что матери не помнит.
– И сразу продали?
– Ну да, – кивнул Тихоня, доедая суп. – Я до взрослого ошейника трёх, а, может, и четырёх хозяев сменил. Не помню уж всех.
Взрослый ошейник ему надели как раз перед пресс-камерой. В четырнадцать лет. Он тогда сильно вытянулся, и тогдашний хозяин сказал ему: «Совсем взрослым смотришься, – и вздохнул: – А я мальчишек люблю. Мальчишечек». И он сразу подумал, что его продадут. Тогда его отвезли на переклёпку и уже оттуда в пресс-камеру. Те трое суток в общем отстойнике ему потом долго мерещились в ночных кошмарах, а пресс-камера казалась спокойным и безопасным местом.
– Галчонок, что ли ча? – спросила, давая ему миску с кашей, Большуха.
– Спасибо, – поблагодарил её Тихоня, принимая миску, и спросил: – А галчонок – это кто?
– Ешь давай, – услышал он в ответ. – А то тебя, как дыхнёшь, так пополам переломишь.
И Тихоня, не рискнув продолжить расспросы, углубился в кашу.
А после обеда Большуха дала ему толстые сухие носки, а его промокшие забрала для просушки, поругав, что сам должон за одёжей следить, а не сидеть в мокром.
– Ноги застудишь, а там и до кровяницы недалеко, – и выпроводила из кухни со словами: – Давай беги, работой грейся.
Нет, ничем в еде его по сравнению с другими не обделили. Только покурить не дали.
– Станешь мужиком, тады и закуришь.
– А пока так дыши, – хохотнул Тумак.
Спорить и доказывать, что он взрослый, Тихоня, разумеется, не стал. И потому, что никто за него не заступился, а один против всех ничего ты не докажешь, и смутно догадываясь, что именно здесь считается главным признаком взрослости, а вот тут лучше считаться молодым и неопытным, а то догадается кто-нибудь о чём-нибудь, и всё тогда, всему конец.
И все вокруг то и дело поминали Рыжего. Что у Рыжего не забалуешь, что нрав у Рыжего горячий, и на руку он быстрый, а рука тяжёлая. Может, и нарочно пугали, но когда все вот так, в один голос и об одном, то… поневоле задумаешься. Слово-то хозяйское только хозяин и переменит. Хозяин-то, оказывается, с самого начала в Аргат ехал за новой машиной и подсобником в гараже. Машина вот она, в гараже стоит. А подсобник он самый и есть. Помогая перетаскивать душистое приятно колючее сено, Тихоня невольно вздохнул. Он бы с охотой остался помогать Сивко или любому другому, но… «Не наша воля, живи как велено», – повторял садовник в Амроксе. И вдруг Тихоня с ужасом понял, что встреча с Рыжим смертельно опасна для него. Ведь это остальные, або, не знают, что такое домашний раб, когда нет хозяйки, а только хозяин, а раз, как ему уже нарассказали, что Рыжий – шофёр, всё про город и городскую жизнь знает, из самого Аргата привезли, а тот и там водилой был и знает, как офицерскую форму гладить, то Рыжий-то непременно догадается и тогда… тогда всё, конец. Или сам пришибёт, или остальным скажет, и тогда его все вместе придавят, или… или оставит своей персональной шестёркой и подстилкой. Тогда не убьют, но ты сам жить не захочешь.
Под эти не очень весёлые мысли на дворе стемнело, снег стал синим, а над забором сквозь облака показалась расплывчатая луна.
– Всё, паря, – Сивко удовлетворённо оглядел улёгшихся в своих стойлах коров. – На сегодня всё мы исделали, шабашим.
– Ага, – выдохнул Тихоня.
Сивко покосился на него и хмыкнул.
– Не бойсь, не поедет он в ночь. Да и ветер вон опять, того и гляди завьюжит. Заночует Рыжий в посёлке.
– А чего же и нет, – кивнула Балуша. – Сивко, тряпки все я развесила. Айда, мужики.
Вместе с ними Тихоня вышел во двор, по которому уже спешили к кухне остальные. И вместе со всеми, уже совсем успокоившись, Тихоня вошёл в кухню, где светло, тепло и пахнет едой. Вместе со всеми разделся, вымыл руки и сел за стол. Миска с дымящейся кашей, толстые ломти хлеба, кружка с молоком. Смешно, но он сегодня впервые увидел, откуда молоко берётся. И попробовал парное молоко. До этого только читал, а тут…
– Давай, – протянула к его миске руку Большуха, – подложу тебе. И чо вы из Аргата все такие голодные? Рыжего как привезут, тоже никак наесться не может.
– А вот фуа-гра ты сготовить сможешь? – вдруг спросила беловолосая девочка.
Тихоня, поблагодарив, принял миску с добавкой и только тогда ответил:
– А гусиная печёнка есть? Особая?
Девочка покраснела, а Тумак засмеялся:
– Гуся-то найти можно. Как, Старшая Мать?
– А чем она особенная? – заинтересовалась Жданка.
– Для фуа-гра гуся по-особому откармливают, – стал объяснять Тихоня. – Специальными орехами, а держат гуся в мешочке. И ещё его бьют, чтоб печёнка распухала.
– Ни хрена себе, – изумились остальные.
– Это где ж в Аргате гусей так держат?
Тихоня пожал плечами.
– Не знаю. Хозяин мой, позапрошлый, покупал два раза. В баночке. Она очень дорогая. И возни много.
– Так что, Малуша, без ентого обходись.
– Ещё и животину бить.
– Не по-людски это.
Тихоня незаметно перевёл дыхание. Приготовление фуа-гра он представлял весьма смутно.
Он допил молоко и теперь, пожалуй, впервые в своей жизни сидел вот так за общим дружелюбным столом. Все доели, посуду свалили в таз и залили водой. Женщины достали шитьё, мужчины сигареты. Даже айгрин, да, правильно, Джадд – он же палач здешний! – вместе со всеми.Совсем маленького мальчика, что за едой сидел на коленях у Джадда – неужели сын? хотя, похож, и почему бы и нет, – унесла женщина, а зовут её… да, Цветна, какие имена смешные у всех, если понятные, а когда непонятные, это значит аборигенские, интересно, а как они сами себя называют, не аборигенами же, слово это книжное, и не лохмачами, это обидно, просто поселковыми, или рабами? …
– Э, парень-то спит уже, – смутно доносилось издалека.
– Куда его?
– А на полати.
– Ну да, без Рыжего повалушу его трогать не след.
– А куды там ещё лежак встроишь?
– А на Лутошкино место ежели?
– Кто об чём…
– А кура о цыплёнке.
И смех.
Он слышал, не понимая и не стараясь понять. В голосах не было вражды, так что пусть говорят. Ноют мышцы, но эта боль не от побоев, не злая боль…
– Хозяин-то седни…
– Ага, как лёг, так и спит.
– Умотал Аргат.
– Как с войны тады, помнишь?
– Ну да, трое суток. Попьёт, поест, глаза в зажмурку и опять.
– Ну, и пусть себе спит. Ты чо, без его слова работы себе не найдёшь?
Гаор гнал фургон, неприязненно поглядывая на тёмное беззвёздное небо. Как бы под буран не попасть. Фургон, конечно, не легковушка, но тоже засесть можно крепко. Может, и стоило бы в посёлке заночевать, но уж слишком там управляющий сволочной и вообще… Ну, не лежит у него сердце ни к управляющему тамошнему, ни к старосте. Летом-то в лесу можно переночевать, есть там озерцо хорошее, но зимой это не пройдёт. И маршрутный лист у него на четверо суток, как раз четвёртые сегодня и есть, хозяин, правда, в Аргате, но и задним числом по возвращении может ввалить, с чем с чем, а с графиком шутить нельзя, и полиция – Мать-Вода, пронеси мимо беды – может прицепиться, нет уж, надо успеть, ветра пока нет, и всего ничего до дома осталось.
И всё равно, на душе легко и спокойно. Набольшие матери простили его! Это главное, а всё остальное… пустяки не пустяки, но сердце из-за этого рвать незачем.
Пошёл снег. Редкие, крупные хлопья плавно кружились в воздухе, налипали на стекло. Помянув всех аггелов, копчёных и палёных, Гаор включил «дворники» и даже слегка подался вперёд, опасаясь пропустить нужный поворот. Но руки сами вывернули руль ещё до того, как показалось и мелькнуло в усиливающейся снеговой сетке дерево над забором соседней усадьбы. Проулок, ворота…
Гаор остановил машину, дал короткий гудок и вышел открыть ворота. За воротами залаял с повизгиванием Полкан, хлопнула дверь рабской кухни.
– С приездом, – Тумак помог ему вынуть щеколду и распахнуть створки. – Чего в посёлке не заночевал?
– Домой захотелось, – весело ответил Гаор, бегом возвращаясь в кабину.
Он въехал во двор и стал разворачиваться к гаражу.
– Сначала погляди, – остановил его Тумак. – Хозяин из Аргату машину пригнал, мы аж обалдели. Тама теперь и места нету.
Вот это да! Хозяин вернулся на новой машине?! Совсем интересно. Гаор распахнул двери гаража, включил свет. И потрясённо застыл перед тёмно-зелёной громадой. Но это… это та машина, та самая, только перекрасили. А сзади в мозг врывались слова Тумака:
– А ещё мальца привёз. Чтоб с тобой в гараже работал. Ну, заместо Лутошки.
Всё-таки он что-то ещё понимал. Потому что, не отрываясь от машины, сказал:
– Ну, так пусть сюда бежит. Сразу и начнёт.
– На ночь-то глядя, – не одобрил Тумак, но спорить не стал. – Сейчас шумну.
И ушёл. А Гаор медленно заставил себя продышаться и осторожно подошёл к машине. Да, очень похожа, очень, но другая. Слава Огню, другая! Осторожно попробовал дверцу. Да, по-другому. Ключи в замке. Уже легче. Хотя… работы на завтра будет… ой-ей-ей и выше маковки, и что там Тумак про подсобника говорил? Гаор сел на водительское место и стал разбираться в панели. Н-да, если б не та машина, он бы точно здесь заколупался, а так… ага, а это задней двери замок… и лебёдка предусмотрена, даже две? Толково! Где же подсобника носит?
Он уже забыл и про усталость, и что свой фургон на дворе бросил. И когда кто-то вошёл в гараж, рыкнул:
– Тебя где носит?
– Мне только сказали, я уже спал.
– Спал он! – сердито фыркнул Гаор и вышел из кабины посмотреть, какое такое сокровище на его голову…
И остолбенел. Потому что перед ним стоял… прессовик! Одетый, но это он. Он помнит это лицо. Он его видел! Там!
– Ты… Рыжий? – неуверенно спросил Тихоня.
И голос оттуда же! Прессовик, палач, подстилка! Здесь?!
И по мгновенно исказившей лицо лохматого раба гримасе ненависти Тихоня тоже узнал его.
– Лохмач?! Это ты?
Задавить, сломать поганца, пока пасть не раскрыл и не выдал его!
Гаор быстро шагнул к дверям мимо шарахнувшегося от него к стене парня, задвинул внутреннюю щеколду – никогда не нужна была, а сейчас как специально к месту оказалась – и повернулся, нашёл взглядом прижавшегося к стене прессовика. И пошёл на него.
– Нет! – крикнул Тихоня. – Не надо! Не бей! Я же тебя не бил, – закончил он совсем тихо.
Гаор остановился.
– Младший? – глухо спросил он.
Тихоня молча кивнул.
Они стояли молча, напряжённо вглядываясь друг в друга. И решая. Решить надо, не откладывая. Здесь и сейчас.
И Тихоня заговорил первым.
– Хочешь убить, убей. Здесь. Сам. Только остальным не говори. Они не виноваты, что вместе со мной ели.
И повернулся к нему спиной, откинул голову.
– Давай, ты же умеешь.
Гаор помотал головой, будто стряхивая что-то с волос.
– Младший, – тихо сказал он. – Ты-то откуда здесь?
– Купили! – крикнул Тихоня. – Давай! Чтоб сразу! Долго мне ждать?! Ну!
Кто-то снаружи дёрнул дверь, ударил кулаком.
– Рыжий! – сердито крикнул женский голос. – Ты это чо удумал?! А ну открывай!
Гаор медленно, как через силу повернулся, подошёл к двери и отодвинул щеколду. И остался стоять в дверях, загородив собой проём.
– Ты чо? – Нянька через его плечо пыталась разглядеть Тихоню. – Ты чего задурил?
Гаор сглотнул закупоривший горло колючий комок.
– Старшая Мать, – твёрдо сказал он. – Это наши дела. Мы их сами решим.
Нянька кивнула и так же твёрдо ответила:
– Виноват он в чём, так и ты не безгрешен.
Гаор заставил себя улыбнуться. Но получился оскал.
– Вот и посчитаемся грехами, Старшая Мать. Прости, но нельзя тебе этого ни знать, ни видеть.
– Матери всё можно!
– Нет, – спокойно ответил Гаор. – Матери этого не показывают. Ни отцу, ни брату, ни другу. Здесь, как перед Огнём, Старшая Мать. Один на один, и Огонь не судьёй, а свидетелем.
И Нянька отступила.
– Смотри, Рыжий. Не бери лишнего. Помни, кто ты.
– Помню, Старшая Мать. Я Горыня Курешанин.
Нянька отвернулась и ушла. Гаор закрыл за ней дверь и повернулся к молча ждущему его слов Тихоне.
– Обернись.
Тихоня осторожно повернулся, прижался спиной к стене.
– Не думал, что оттуда на сторону продают, – усмехнулся Гаор. – Вместо «печки», что ли?
Тихоня пожал плечами.
– Мне не сказали, и я не спрашивал, – ответил он со спокойствием обречённого и горько скривил губы в усмешке. – Такая уж судьба наша: не по своей воле жить.
Гаор кивнул.
– Когда проклеймили?
– В пять, – ответил Тихоня. – А может, в шесть. Семи не было, это точно помню.
– Амрокс? – догадался Гаор.
– Да. Ты…? – вдруг сообразил Тихоня. – Ты оттуда же?
– Я нет. Мать из Амрокса, – ответил Гаор.
За разговором незаметно для себя Тихоня отлепился от стены и подошёл, остановившись в двух шагах. Как раз для негромкого разговора, когда ещё неясно: обнимемся или подерёмся.
Постояли молча, глядя уже в глаза. Не узнавая, а договариваясь.
– Так, пацан, – решительно сказал Гаор. – Здесь ты кто? Что о тебе знают?
– Я Тихоня. Домашний раб. Готовил, убирал, одежду гладил, почту разбирал, – Тихоня боялся поверить, но старался подыграть.
– Годится, – кивнул Гаор. – Я раб-телохранитель и шофёр. Привозил своего хозяина к твоему. Пока они пили-ели, да свои разговоры разговаривали, мы…
– Мы на кухне сидели, – мгновенно подхватил Тихоня. – И я тебе…
– Стоп, – остановил Гаор. – Больше никому ничего не нужно. Остальное только наше. Камеры…
– Не было, – перебил его Тихоня и улыбнулся. – А что у кого там было, забыли, как не было.
– Идёт, – согласился Гаор и протянул руку. – Давай пять, пацан. Будем жить.
И Тихоня ответил на рукопожатие.
– Так, пацан, – уже другим, обыденно деловым тоном заговорил Гаор. – Открывай ворота, я сейчас фургон загоню.
– Ага, – готовно согласился Тихоня.
А на дворе валил частый крупный снег, и ни звёзд, ни луны. Гаор сел за руль. Тихоня стоял у дверей и еле успел увернуться от фургона. В гараже они уже вдвоём смели с фургона снег. Мыть пол не стали.
– Снег в сток смети, пусть тает да стекает. А остальное всё завтра.
– Ага, – согласился Тихоня.
Неужели вот так, легко и просто, всё решилось? И он будет жить, не подстилкой, презираемой всеми и обречённой на мучительную насмешливую смерть, а как все, как он прожил весь сегодняшний день? Первый его нормальный, человечески нормальный день. И… и правы древние: «Всё сделанное тобой вернётся к тебе. Добро добром, а зло злом».
– Всё, – Гаор оглядел гараж и пошёл к двери. – Айда на отдых.
– Айда, – уже совсем свободно ответил Тихоня.
Гаор выпустил его из гаража, выключил свет, вышел сам и закрыл на щеколду дверь. Валил густой плотный снег, и сквозь него с трудом пробивался тёплый жёлтый свет кухонного окна. На этот свет они и пошли.
В кухне их встретила Большуха. Ворча, что совсем без ума надо быть, так допоздна работать, а то тебе завтра дня не будет, она поставила перед ними миски с кашей.
– Я же уже ел, – удивился Тихоня, садясь к столу.
– Лопай, когда дают, – хмыкнул Гаор. – Спасибо, Мать.
– Сам лопай. Ишь, повадились на ночь глядя приезжать.
– А кто ещё? – поинтересовался между двумя ложками Гаор.
– А хозяин. Тоже вот так в ночь совсем, все уж спали, приехал. Как скажи, с войны. Сам-то теперь сутки как спит. А тебе работать с утра.
Гаор, сыто отдуваясь, отвалился от стола. Посмотрел на Тихоню.
– Спать иди, Рыжий, – сказала Большуха. – А ты, малец, на полати лезь, завтра уж по-настоящему устроим. Давай-давай, Рыжий, не щурься, ни того, ни этого не отломится.
– Это как ты догадалась? – изумился Гаор, тяжело поднимаясь из-за стола. – Ладно, Мать, в душ я тогда завтра.
– Грязное только на прожарку скинь. А завтра баньку как раз наладим. Пропаришься с дороги.
Тихоне очень хотелось спросить про душ, и что это такое банька, которая, кажется, вместо душа будет, но решил не рисковать, да и… устал он. И от непривычной работы, и от разговора, где решилась его жизнь, а про полати он уже знает, спать там ничего и даже вполне. А потому без разговоров полез наверх и заснул быстрее, чем лёг.
Коррант спал, просыпался, что-то ел, пил и снова засыпал. И окончательно проснулся в своё обычное утреннее время, но через двое суток. Что определил по будильнику с календарём у изголовья. Полежал, прислушиваясь к утренним усадебным шумам. Судя по ним, всё в обычном порядке. Он потянулся, с наслаждением ощущая себя здоровым, сильным и… почти молодым.
И словно почувствовав его пробуждение, открылась дверь и вошла Гройна с подносом.
– Доброе утро, мой муж, – улыбнулась она. – Была ли благополучной твоя дорога?
– И тебе доброго утра, моя жена и мать моих детей, – ответил продолжением старинного приветствия Коррант, садясь в постели. – Ну, и как вы тут?
Гройна поставила перед ним поднос с кофе и присела на край кровати.
– У нас всё в порядке. Очень устал?
– Но уже отдохнул. Как на дворе?
– Второй день снегопад. Рыжий вернулся из рейса, отчёт у тебя на столе, сейчас в гараже. – Гройна снисходительно улыбнулась. – Пляшет вокруг новой машины.
– Я тоже плясал, – улыбнулся воспоминаниям Коррант.
– Милый, очень дорого?
– По сочетанию цена-качество оптимально. К тому же мальчишка шёл в придачу. Кстати, он домашний, можешь его использовать и в комнатах.
Гройна невольно нахмурилась и покачала головой.
– Почему? – удивился Коррант. – Неумёха?
– Нет, дело не в этом. Понимаешь, Ридург, он… он так похож на Гарда… мне… неловко, неприятно… Он родовой?
Коррант пожал плечами.
– Карта обычная. С номером.
– Да, – кивнула Гройна. – Я слышала, что у родовых ошейники без номеров. Да, знаешь, оказывается, он и Рыжий знают друг друга.
– Да? – удивился Коррант. – И откуда?
– Как мне сказали, аргатский хозяин Рыжего приезжал к тогдашнему хозяину Тихони по своим делам.
– Вполне возможно, – задумчиво кивнул Коррант и решительно поставил чашку на поднос. – Всё, Гройна, спасибо, с твоим кофе ничей не сравнится.
Гройна поцеловала его в щёку, взяла поднос и встала.
– Спасибо, милый.
Когда она вышла, Коррант рывком сбросил себя с постели. Всё, отпуск кончился, теперь дела. Все важные, все неотложные. Бои местного значения. Теперь по службам, всё проверить, принять отчёты, намылить холки, накрутить хвосты, вздрючить и вразумить. Да, Тихоня же положенных пяти вводных наверняка не получил: Джадд свою независимость блюдёт, и без хозяйского приказа никого пороть не будет. Вот с этого и начнём. Чтоб все сразу хозяйскую руку почувствовали и вспомнили.
* * *
