Понсон дю Террайль
Маргарита Валуа: Прелестная ювелирша. Любовница короля Наваррского
XVII
Генрих Наваррский очень заинтересовался рассказом красотки-еврейки и с видимым нетерпением ждал продолжения.
Наконец Сарра заговорила:
– Догнав меня, этот всадник сдержал лошадь, поклонился мне и даже заговорил со мной. «Прекрасная амазонка, – сказал он, – хотя вы и в маске, но я отлично знаю вас. Вы – та самая женщина, у которой упала маска на мосту Святого Михаила и которой я поклонился сегодня при въезде в Тур. Вы поразительно красивы, и с того момента, как я увидел вас, мое бедное сердце не знает покоя!» – «Мессир, – ответила ему я, невольно краснея, – я честная женщина и не привыкла к такому тону!» – «Полно! – ответил он. – Ведь вы еще не знаете, кто я такой! Я очень могущественный человек, и не одна придворная красавица была бы счастлива обратить на себя мое внимание! Но все они обратились для меня в ничто с того момента, как я услыхал, как народ говорил на мосту: «Вот и Самуил Лорьо отправляется с красавицей женой в Тур»; когда же я вслед за этим увидел ваше лицо, обнаженное упавшей маской, я сейчас же решил последовать за вами в Тур!» Пока он говорил все это, я с ужасом заметила, что тьма все сгущается и тяжелые грозовые тучи всползают на небо. Дорога была совершенно пустынна, помощи было трудно ждать… А всадник продолжал: «Но вы не будете так жестоки ко мне, когда узнаете, с кем имеете дело. Меня зовут – Рене Флорентинец, и я твердо решился…» Услыхав это ненавистное для всей Франции имя, я пришла окончательно в ужас, тем более что нахал уже наклонился ко мне и протягивал руку, чтобы обнять меня за талию. Не дав ему договорить, я обернулась к слуге, ехавшему в двух шагах позади нас, и отчаянно крикнула: «Ко мне! Ко мне!» Слуга пришпорил коня и бросился ко мне на подмогу. Тогда Рене обернулся, спокойно нацелился в него из пистолета и спустил курок. Я увидела, как слуга рухнул с лошадью прямо на дорогу. В ужасе я дала шпоры лошади, и она понесла меня вперед полным карьером. Сначала я немного опередила Рене, но его лошадь была свежее моей, которая начала понемногу сдавать. Видя, что мне грозит неминуемая беда, я вспомнила, что в седле у меня имеется заряженный пистолет. Я дождалась вспышки молнии и выстрелила в лошадь Рене. Лошадь упала, увлекая за собой всадника. Тогда я принялась бешено нахлестывать своего коня, и он домчал меня до гостиницы «Белый единорог». Через несколько часов приехал муж. Оказалось, что он был жертвой умышленной мистификации: епископ был уже целый месяц в Анжере и не мог вызывать его к себе. А вскоре пришел и лакей: оказалось, что пуля Рене убила лишь лошадь и бедняга отделался только сильным сотрясением от падения. На другой день мы продолжали наш путь… Остальное вы знаете.
Генрих внимательно выслушал рассказ Сарры и, когда она закончила, с чувством сказал:
– Вы обращаетесь ко мне как к покровителю и заступнику, и я докажу вам, что вы сделали это не напрасно. Клянусь Богом, я вырву вас – вырву даже бегством, если понадобится, – из тирании этого негодяя Лорьо!
– Бежать? – сказала она. – Но куда? Как?
– Не беспокойтесь, – ответил Генрих, – я сумею спрятать вас в таком надежном убежище, где вас никто не найдет.
Только около девяти часов вечера принцу удалось скрыться из дома ювелира. Разумеется, он прямо отправился к набережной около Лувра, где ему предстояло встретиться с Нанси.
Шел мелкий дождь, было очень темно.
«Однако! – думал принц, направляясь к месту свидания. – Как ни велики лучистые глазки прелестной Нанси, они все же не будут в состоянии достаточно осветить ее задорное личико, чтобы я мог узнать его в этой туманной мгле! Э-ге-ге! – продолжал он. – А что это белеет вот там? Ведь это может быть платьем красавицы Нанси!»
Генрих дал женщине, накинувшей плащ поверх светлого платья, поравняться с собой и кашлянул. Женщина прошла мимо, но сейчас же повернула обратно и, вновь поравнявшись с ним, тоже кашлянула. Кашлянул и Генрих. Тогда женщина спросила слегка насмешливым голосом:
– Сколько времени, месье?
– Девять часов, мадемуазель.
– Отлично! Кажется, я узнаю ваш голос!
– Так же, как и я ваш!
– Ведь вы сир де Коарасс?
– А вы – прелестная Нанси?
– Тише! – шепнула Нанси и, взяв принца за руку, повела его, говоря: – Надеюсь, вы умеете ходить в темноте и не носите таких ботфортов, как принц Наваррский, от которых, как говорят, трещат все лестницы и полы в неракском дворце?
– Ну, принц – просто увалень! – с тонкой усмешкой ответил Генрих.
Нанси провела его к потерне. У последней дежурил часовой-швейцарец, но он был, должно быть, предупрежден, так как сделал вид, будто не замечает проходящих.
«Эге! – подумал принц. – Можно подумать, что мой двоюродный братец герцог Гиз частенько хаживал этой дорогой!»
Нанси осторожно вела Генриха полутемными коридорами, пока они не дошли до двери, из которой вырвался сноп света, когда камеристка распахнула ее. Теперь принц очутился в той самой комнате, которую накануне рассматривал через потайное смотровое отверстие Пибрака.
XVIII
В то время как Генрих Наваррский входил в комнату Маргариты Валуа, Ноэ быстро поднимался по шелковой лестнице в комнату Паолы. Мост был высок, лестница тонка и длинна, и это путешествие было небезопасным. Но у Ноэ были твердая рука и храбрость влюбленных, да кроме того, ночь была так темна…
Свет, который он видел прежде из окна Паолы, теперь погас, и Ноэ, поднимая голову, видел только темное отверстие, из которого спускалась его гибкая лестница. Когда же он добрался до конца, две атласные голые руки обняли его и нежно притянули к подоконнику.
«Ба! – подумал он. – Это выходит совсем как у Анри с Коризандрой!»
Сделав этот вывод, он вскарабкался на подоконник и бесшумно соскочил на пол комнаты, в которой царила полная тьма. Но прелестные руки по-прежнему держали его, ароматное дыхание обвевало его лицо, и все тело девушки так плотно прильнуло к нему, что Ноэ казалось, будто он слышит порывистое биение ее сердца. Не говоря ни слова, она увлекла его к оттоманке, стоявшей в конце комнаты, заставила присесть, а сама вернулась к окну, чтобы втянуть лестницу. Сделав это, она подошла к Ноэ и шепнула:
– Ах, боже мой, как я боялась! Я очень крепко привязала лестницу и все же придерживала ее рукой!
– Милая Паола…
– А когда я видела, что вы качаетесь в воздухе, мне показалось вдруг, что лестница лопнет, и у меня закружилась голова.
– Какая вы глупенькая!
Так как в комнате было совершенно темно, то Ноэ обнял и поцеловал девушку. Но Паола мягко вывернулась, встала, тщательно опустила толстую портьеру, драпировавшую дверь в лавочку, и принялась добывать огонь.
– Что вы делаете? – спросил Ноэ.
– Зажигаю лампу.
– Зачем?
– Но… чтобы было видно…
– Дорогая моя! У слов нет цвета! Так к чему огонь?
– Ну хорошо, – сказала Паола, – но вы должны обещать, что будете вести себя хорошо.
– Да я и так…
– И не будете… меня… целовать…
– Но я люблю вас!
– Это ровно ничего не значит.
– Господи! – сказал Ноэ. – А я, наоборот, всегда думал, что это значит очень многое!
– В таком случае я зажгу огонь!
– Не надо! Я буду умником!
– Ну то-то же!
– И все-таки я очень люблю вас!
– Если бы я не верила этому, разве вы были бы здесь?
– Ну а вы?
Паола вздохнула, помолчала и затем сказала:
– Знаете ли вы, что мне уже за двадцать?
– Но этого не может быть! – возразил Ноэ, который отлично знал законы галантного обращения. – Вас обманули, вам не может быть более шестнадцати!
– И не думаете ли вы, льстец, что я должна быть очень несчастной?
– Но отчего же, собственно?
– Да оттого, что отец не хочет выдавать меня замуж!
«Черт возьми! – подумал Ноэ. – Красавица-то, видно, особа серьезная! Ей говорят о любви, а она о браке!»
Между тем Паола продолжала:
– Известно ли вам, что мой отец страшно богат и, если бы он захотел, мог бы дать мне княжеское приданое?
«Вот был бы отличный случай, – подумал Ноэ, – подновить немного позолоту на моем старом гербе! Но, к сожалению, у меня имеются известные предрассудки относительно неравных браков».
– Приданое? – уже громко ответил он. – Полно вам, дорогая! Вы слишком красивы, чтобы вам понадобилось приданое для замужества!
«Он любит меня!» – подумала Паола и спросила вслух:
– Вы в самом деле думаете так?
– Господи, думаю ли я так! – ответил Ноэ. – Но ведь…
Однако судьба помешала его дальнейшим уверениям: в соседней комнате, то есть в самой лавочке, послышался шум, заставивший его насторожиться. Паола сейчас же встала и прижалась ухом к двери.
– Это пустяки, – сказала она. – Годольфин видит сны…
– Что такое? Он видит сны «вслух»?
– Да, он спит и расхаживает по комнате. Годольфин лунатик, – ответила Паола.
– Лунатик? Что это значит?
– Лунатиками называют людей, которые обладают способностью ходить и разговаривать во сне, совершенно не сознавая этого. При этом у некоторых развивается особая способность видеть скрытое от всех других глаз. Так, например, три года тому назад Годольфин открыл отцу во сне, что гугеноты образовали заговор против королевы-матери. Отец передал это королеве, вожаков арестовали, и следствие подтвердило справедливость того, что пригрезилось лунатику Годольфину. Только отец не сказал королеве, каким образом он узнал о существовании заговора, а объяснил это астрологическими выкладками. Вообще отец нередко открывает с поразительной верностью разные секреты, отыскивает спрятанные или украденные вещи и т. п. Обыкновенно он уверяет, будто прочел ответ в звездах, но на самом деле все это он узнает из ночных разговоров Годольфина.
– И он никогда не ошибается?
– Нет, бывает, что и ошибается, хотя по большей части его предсказания сбываются.
– Где же откопал Рене это странное существо?
Паола вздрогнула и медлила с ответом. Новый шум, послышавшийся в лавочке, избавил ее от необходимости ответить на этот вопрос Ноэ.
– Это мой отец! – сказала она.
– Мне опять нужно спрятаться в уборной?
– О нет, в такой поздний час отец никогда не заходит ко мне в комнату. Он и домой-то приходит очень редко в это время, так как обыкновенно ночует в Лувре. Его позднее посещение объясняется желанием выведать что-либо у Годольфина… Давайте послушаем, это интересно!
Паола указала Ноэ на маленькую щелочку, через которую можно было видеть и слышать все, что делалось в лавочке. Ноэ приник к этой щелочке и увидал, что Рене высекал огонь, чтобы зажечь лампу. Затем он запер дверь, задвинул все засовы и обернулся к Годольфину. Юноша гулял в одной рубашке по комнате и говорил что-то с большой горячностью. Рене подошел к нему, осторожно положил обе руки на его плечи и заставил сесть на одну из скамеек. Затем он положил руку на лоб Годольфина и сказал:
– Продолжай спать, приказываю тебе!
– Я сплю! – покорно ответил Годольфин.
– Годольфин, я люблю женщину!
– Я знаю это… я вижу ее…
– Где она?
– Она едет по мосту, – сказал Годольфин, который нередко смешивал прошлое с настоящим и будущим, что и бывало причиной ошибок Рене.
– Следуй за ней!
– Она перестает плакать… Входит толстый старик… Он выходит от нее… Идет по улице, спускается к реке.
– Это муж?
– Да, это муж!
– Что будет завтра с этим человеком?
– Я вижу, как он направляется к реке… идет по мосту…
– По какому?
– По тому, на котором находимся сейчас мы!
– Куда он идет?
– Не знаю… не вижу!
– Ладно! Возвратись к жене. Что с ней будет через три дня?
– Я вижу вооруженных людей… Они силой проникли в дом… Кровь! – с отчаянием выговорил Годольфин и поник головой, словно сломленный непосильным напряжением.
Тогда Рене взял его на руки, отнес на кровать и задумчиво сказал:
– Годольфин угадал, что я задумал! Мой проект удастся, и я буду обладать красоткой-еврейкой! Однако надо возвращаться в Лувр, королева ждет меня!
Рене потушил лампу, завернулся плотнее в плащ и вышел из лавочки.
– Не правда ли, все это очень странно? – шепнула Паола.
– Да-да, действительно «странно», – ответил Ноэ. – Это самое подходящее слово в данном случае!
Услышанное спугнуло его влюбленное настроение, и он скоро ушел, спустившись по лестнице на облюбованную мостовую перекладину. При этом он думал:
«Хорошо было бы повидать как можно скорее Генриха! Мне кажется, что его евреечка подвергается серьезной опасности!»
XIX
Незадолго перед тем, как Генрих Наваррский вошел в комнату Маргариты, принцесса сидела наедине с Нанси. Она была грустна, задумчива и, видимо, терзалась жесточайшей меланхолией. Нанси, посматривая на нее, думала:
«Бедная принцесса, ей так необходима любовь, что она способна изобрести себе дружка, если он не найдется!»
Маргарита резко тряхнула головой и сказала:
– А знаешь ли, Нанси, он уже давно уехал, между тем от него нет ни малейшей весточки!
– Мужчины забывчивы, – ответила камеристка, – и на вашем месте, принцесса, я отплатила бы той же монетой.
– Бедная Нанси, – грустно сказала Маргарита, – вот и видно, что ты никогда не любила!
– Как знать, – слегка краснея, ответила Нанси.
– Что такое? – полушутливо сказала Маргарита, всматриваясь в лицо своей камеристки. – Ты любишь и ничего не говоришь мне? Так у вас завелись секреты?
– Ах, господи, – еще более краснея, ответила Нанси, – но разве я сама знаю? Ведь любовь подходит незаметно… Сначала смеешься, шутишь, а потом настает момент, когда шутки замирают на устах…
– А ну-ка, скажи, милочка! Кажется, я угадала? Существует такой хорошенький паж, у которого темные волосы, черные глаза, красные губы и который становится пунцовым при встрече с тобой…
– Я знаю, ваше высочество, что Рауль любит меня, но могу ли я сказать то же самое и о себе?…
– Можешь, крошка моя, можешь! Недаром ты все краснеешь и краснеешь!
– Ну, если это так, – с капризным, решительным видом ответила камеристка, – если это так, то обещаю вашему высочеству, что Рауль не скоро разлюбит меня!
– Кокетка!
– Я знаю для того отличное средство, и если бы вы, ваше высочество, применили это средство к герцогу Гизу, то…
– Тише! Лучше скажи, какое это средство?
– Это средство любить, не говоря об этом и не выказывая этого. Чем хуже обращаются с милым дружком, тем сильнее любит он… Но – увы! – когда зло совершено, его уже не поправишь!
– Знаешь, что я тебе скажу, Нанси, – заметила принцесса, – для девушки семнадцати лет ты удивительно опытна!
– О нет, ваше высочество, опыта мне еще не хватает, но я чутьем угадываю!
– И ты чутьем угадала, что зло, о котором ты говоришь, непоправимо?
– Нет, простите, ваше высочество, я говорю это не в том смысле. Впрочем, если вы разрешите мне прибегнуть к метафоре, то я сумею лучше развить свою мысль.
– Ладно! Выкладывай свою метафору!
– Представьте себе, ваше высочество, что я приношу вам к завтраку целое блюдо остендских устриц. Вы знаете, что это очаровательное лакомство, но только, вскрывая раковину, надо стараться не проткнуть маленькой сумочки, наполненной горьким, как желчь, соком.
– Постой, да куда ты клонишь?
– Разрешите продолжать, ваше высочество. Так вот, представьте себе, что, неудачно вскрыв первую раковину, вы берете в рот ее содержимое и тут же делаете гримасу отвращения. Может ли это послужить уважительной причиной для отказа попробовать вторую устрицу?
– Разумеется нет!
– Ну так вот, я сравниваю с этой первой устрицей мужчину, которому его милая слишком открыто выказала свою любовь. Такой устрицей был для вашего высочества тот самый человек, имя которого вы запрещаете мне упоминать. Но разве это мешает приступить к следующей раковине?
– Милая Нанси, – ответила принцесса, – вы дерзки!
– Боже мой, я в отчаянии, если рассердила ваше высочество, но мне показалось, что… этот беарнский дворянин… – при этих словах Маргарита заметно покраснела, – очень мил и остроумен!
– Ты с ума сошла, Нанси!
– И ваше высочество, наверное, не забыли, что в девять часов я должна привести его сюда, так как вашему высочеству угодно узнать кое-какие подробности относительно жизни при наваррском дворе!
– Ну что же, – ответила Маргарита, – я раздумала; я нахожу его слишком смелым.
– Но, ваше высочество, разве вы предпочли бы, чтобы он оказался таким же неуклюжим, как и наваррский принц?
– Конечно нет, но…
– Да ведь я уже назначила ему место и час свиданья!
– Так и ступай туда за свой собственный счет!
– О нет! А Рауль-то как же?
– Ну, так не ходи совсем!
– Ах, ваше высочество, – соболезнующим тоном сказала Нанси, – подумать только! Так мистифицировать молодого человека, заставлять его ждать понапрасну…
– В сущности говоря, – сказала после недолгого молчания Маргарита, поколебленная доводами ловкой камеристки, – я действительно хотела бы разузнать подробности о жизни в Нераке… Ну что же, ступай, пожалуй, за ним!
«Мне кажется, что моя притча об устрицах несколько подвинула дела юного гасконца!» – думала Нанси, поспешно отправляясь на свидание с принцем Генрихом.
Оставшись одна, Маргарита поправила прическу, пониже опустила абажур лампы и снова уселась в кресло у стола. Поэтому, когда Генрих вошел в комнату, она казалась глубоко погруженной в чтение.
– Ах, простите, месье, – сказала Маргарита, когда Генрих в нерешительности остановился в двух шагах от нее, – я так зачиталась, что даже не заметила, как вы вошли! Присядьте сюда, около меня. Простите, что я взяла на себя смелость пригласить вас сюда, но мне хотелось бы иметь от вас самые точные сведения о наваррском дворе. Кроме того, мне показалось, что вы обладаете очень тонким умом и будете интересным собеседником!
– О, мне кажется, что во Франции много умных людей! – ответил Генрих, низко кланяясь принцессе.
– Ошибаетесь! Я знаю только двоих: Пибрака и аббата Брантома, автора «Жизнеописания славных любовными делами дам».
– Он бывает у вашего высочества?
– Да, прежде я принимала его очень часто и находила большое удовольствие в его разговорах, но… он так стар и уродлив…
– А вы, принцесса, чувствуете большое отвращение к старости и уродству?
– Далеко нет, если только человек сам сознает это и держит себя в нужных границах… А этот урод… Знаете ли, однажды он пришел ко мне и прочел мне главу из своей книги, где говорится о существовавшем при дворе Франциска Первого обычае посылать пару шелковых чулок даме своего сердца.
– Как же, помню! Там говорится далее, что, когда дама носила семь – десять дней эти чулки, кавалер посылал за ними и сам носил их в свою очередь.
– Вот именно. Однажды Брантом дошел до такого экстаза, что упал к моим ногам, а на следующий день мне подают маленький ящик редкого дерева, и в этом ящике я нахожу… пару шелковых чулок!
– Однако аббат Брантом более чем смел! – с хорошо разыгранным негодованием сказал Генрих.
Говоря это, он впился в принцессу таким взглядом, который был не настолько почтителен, насколько можно было ждать от мелкого беарнского дворянина.
Принцесса снова покраснела, но не мешала молодому человеку любоваться собой. А Генрих тут же ухватился за удобную тему.
– Конечно, – продолжал он, – Брантом вел себя настоящим нахалом, но его поступок можно объяснить охватившим его безумием, и согласитесь, если ваша божественная красота способна вскружить голову такому старому, опытному человеку, как он…
– Господин де Коарасс, вы ужасный льстец!
– Простите меня, принцесса, но я просто откровенный провинциал!
– Надеюсь, по крайней мере, что вы не пришлете мне завтра чулок по примеру Брантома!
– Счастье хоть изредка видеть ваше высочество является для меня венцом всех моих грез, принцесса! – нежно ответил Генрих.
Маргарита нашла, что сир де Коарасс слишком горячо приступает к делу, и сочла нужным переменить тему.
– Знаете ли вы, господин де Коарасс, – сказала она, – что король сразу полюбил вас?
– Его величество превознес меня свыше меры!
– Вы родственник Пибрака?
– Да, ваше высочество.
– Он очень умен.
– О, без сомнения! – ответил Генрих и тут же решил вновь вернуть разговор к первоначальной теме, от которой, видимо, увиливала Маргарита. – Кстати, разве мессир де Брантом не извинился перед вами?
– Нет, чтобы излечиться от своего безумия, он удалился в свое аббатство.
– Бедный человек!
– Как, да вы жалеете его? – спросила Маргарита.
– Да как же мне не жалеть его, принцесса, если я понимаю, как он должен был страдать! – ответил Генрих.
На этот раз намек отличался излишней прозрачностью.
– Вы отличаетесь настоящей гасконской смелостью! – заметила Маргарита.
– Бога ради, простите, принцесса, но я так смущен…
Генрих так тонко разыграл сконфуженного, что Маргарита была тронута смущением беарнца.
– Сколько вам лет? – спросила она.
– Двадцать.
– В таком случае я прощаю вас! – сказала она, протягивая ему руку.
Генрих взял эту руку, осмелился поднести ее к губам и сделал движение, собираясь опуститься на колени перед Маргаритой, но в этот момент в дверь постучали.
– Кто там? – испуганно спросила принцесса.
– Ваше высочество, – ответил юный голос, – королева-мать послала меня за вами!
– Хорошо, милый Рауль, – ответила Маргарита, узнав пажа по голосу, – скажи королеве, что я собиралась лечь спать, но я оденусь и приду. – Затем она подбежала к маленькой боковой двери и тихо крикнула: – Нанси!
Не прошло и двух секунд, как в коридоре послышалось шуршание шелкового платья Нанси, и камеристка вошла в комнату.
– Как видите, – сказала принцесса Генриху, – я принуждена расстаться с вами!
– Увы! – вздохнул Генрих.
– А я-то так хотела узнать от вас все подробности относительно наваррского двора!
– Но я всегда к услугам вашего высочества!
– Ну что же, приходите завтра опять!.. – И с этими словами Маргарита дала принцу руку для поцелуя и приказала Нанси проводить его.
Через несколько минут Генрих уже проходил мимо кабачка Маликана. Рассеянно заглянув туда, он увидал какого-то человека, спокойно гревшегося у камина. Это был Ноэ.
– А, это вы, Анри? – сказал последний. – А я только потому и зашел сюда, что рассчитывал встретиться с вами!
– Ты так расстроен? – шепотом спросил Генрих приятеля. – Уж не пришлось ли тебе добираться сюда вплавь прямым сообщением от моста Святого Михаила?
– Нет, – ответил Ноэ, – я обеспокоен за вас!
– За меня? Это почему?
– Вы провели целый день у красавицы Сарры?
– Ах черт, а ведь я совершенно забыл о ней! Странное дело: у Сарры я забываю о существовании принцессы Маргариты, у Маргариты – о существовании красотки-еврейки!
– Так! Как видно, память у вас находится в добром согласии с сердцем!
– Но принцесса так красива!
– Ах, так вы ее любите?
– Это я пока еще не могу сказать.
– Так, значит, вы любите ювелиршу?
– Не знаю, ничего не знаю! Она тоже удивительно красива и к тому же так несчастна! Ведь этот Лорьо, которого мы считали таким честным и порядочным, на самом деле просто негодяй, разбойник, убийца!
– Вот как? – сказал Ноэ. – А я-то собирался спасти его от большой опасности! Да, мне кажется, что его немножко прирежут. Ну, теперь я не стану мешаться в это дело, но его жену непременно надо будет спасти!
– Да что ты говоришь? – взволнованно спросил принц. – Они оба подвергаются опасности? Расскажи мне скорее, в чем дело!
