Понсон дю Террайль
Бал жертв
Печатается по изданию:
Понсон дю Террайль. Бал жертв. – СПб.
Изд. И.И. Глазунова, 1866 г.
Об авторе
В ночь с 8 на 9 июля 1829 года в альпийской деревушке Монмор, что на юго-востоке Франции, родился ребенок, которому предстояло стать одним из самых удивительных и успешных писателей XIX века. Популярность этого писателя была так высока, что некоторые врачи даже предписывали чтение его романов как средство от головной боли, хотя были и такие, кто испытывал от его книг обратный эффект. Будущий прославленный автор получил от рождения имя столь же длинное, как и бесконечные серии его романов. Звали его Пьер-Алексис-Жозеф-Фердинан де Понсон, но сам он впоследствии решил для благозвучности добавить к фамилии отца еще и фамилию матери, и стал Понсон дю Террайлем.
Детство юного Алексиса, как называли мальчика все родные, прошло в Шато дю Террайль – родовом поместье его деда, кавалера ордена Почетного легиона и обладателя огромной библиотеки романов, к которым будущий писатель пристрастился, как только научился читать. Второй страстью юноши стали бабушкины сказки и старинные легенды. Именно бабушка привила будущему мастеру романов плаща и шпаги любовь к отечественной истории. Когда мальчику исполнилось девять, привольная жизнь на зеленых лугах, в окружении искрящихся на солнце белоснежных гор и всегда проезжающих мимо дилижансов, закончилась. Родители отправили Алексиса в соседний город Апт постигать науки. Ежедневные занятия спортом и четко разграниченная жизнь в коллеже стали второй натурой юноши и ключом к его поистине феноменальной работоспособности. В тринадцать лет он пишет первые стихи, которые посвящает своей младшей сестре Ортанс. Родители хотели, чтобы сын стал магистратом, но судейская карьера была не по душе Алексису. Очарованный мечтой о дальних странах, юноша решает стать моряком и продолжить свое обучение в Марселе. Но если риторика и философия давались ему легко, то с точными науками было хуже. Особенно плохо было с математикой, на этот предмет у Понсона была стойкая аллергия. Увы, экзамены в мореходное училище он не сдал. Распрощавшись с мечтой об Индии и Америке, семнадцатилетний Алексис не захотел возвращаться к сельской жизни и направился в самое сердце родной Франции.
Прибыв в Париж накануне революционных событий 1848-го, он записался в Национальную гвардию, но быстро разочаровался в военной карьере и переключился на журналистику. Однажды, как вспоминал сам Понсон, в одном романе, публиковавшемся в газете, «я прочитал такие строки: “Чья была эта рука? Чья была эта голова? Продолжение в следующем номере”… и вдруг понял, что мой путь найден!». Он решает стать автором остросюжетных романов-фельетонов, то есть романов с продолжением.
Несколько робких попыток, и уже третий роман «Кулисы мира» (1851–1852) обращает на Понсон дю Террайля пристальное внимание широкой публики. Далее как из рога изобилия один за другим посыпались захватывающие исторические романы: «Кавалеры ночи», «Оружейник из Милана», «Красные маски», «Бал жертв». Поистине ошеломляющий успех выпал на долю его бесстрашного героя по прозвищу Рокамболь.
Наделенный даром прирожденного рассказчика, работая без секретарей и соавторов, Понсон дю Террайль способен был с ходу строить интриги своих романов так занимательно, что читатели буквально атаковали редакции, требуя продолжения и даже воскрешения полюбившихся героев его книг. В эпоху Наполеона III Понсон дю Террайль стал одним из самых популярных писателей, опубликовавшим за 20 лет своей литературной карьеры более 130 произведений, из которых 80 – многотомные романы.
Мериме зачитывался его книгами, называя их создателя гением, а вот Флобер, награжденный в один день с Понсоном орденом Почетного легиона, презрительно морщился, отказываясь удостоить «автора Рокамболя» высокого звания писателя.
В 1870 году, когда армия Бисмарка нагло вторглась на территорию Франции, Понсон дю Террайль отложил перо и на свои деньги организовал в лесах под Орлеаном партизанский отряд из браконьеров и местных крестьян. Эти вольные стрелки ощутимо досаждали пруссакам. На писателя и его «шайку» велась безжалостная охота. Однажды пруссаки ворвались в поместье Понсона, замок Рэнри, и, не застав там своего врага, безжалостно поубивали всех охотничьих собак писателя. Немецкий генерал фон Танн приказал сжечь все фермы, в окрестностях которых орудовал отряд Понсона.
Лютые холода и натиск врага вынуждают французскую армию постоянно отступать. Вести о том, что пруссаки бомбардировали Париж и разрушили его любимый домик в Отейле, деморализовали неунывающего Понсона. Прибыв в Бордо, где произошла вспышка ветряной оспы, писатель скоропостижно скончался 20 января 1871 года. Ему было всего 42 года. Сага о Рокамболе, обрываясь на самом интересном месте, так и осталась незавершенной, а ее герой, как и его создатель, стали достоянием вечности.
В. Матющенко
Избранная библиография П.-А. де Понсон дю Террайля:
Бал жертв (Le Bal des victims, 1865)
Сыновья Иуды (Les Fils de Judas, 1867)
Капитан Черных грешников (Le Capitaine des Pénitents noirs, 1869)
Молодость Генриха IV (La Jeunesse du roi Henri, 1859–1869)
Великосветские воры (Les Voleurs du grand monde, 1869–1970)
Похождения Рокамболя (Les Exploits de Rocambole, 1857–1870)
Пролог
Жилет из человеческой кожи
I
Париж облекался в тот прозрачный туман, который приносит с собою осень. День уже прошел, ночь еще не наступила, и фонари зажигались, будто звезды в небе, затянутом облаками.
Толпа заполняла улицы. Толпа пестрая, странная, занятая, веселая и шумная, толпа, отправлявшаяся на танцы. Тогда танцевали повсюду, танцевали для удовольствия, из необходимости или из чувства долга.
Довольно давно уже Франция стояла по колено в крови, с головой, забитой политическими заботами, с желудком, раздираемым голодом. Франция не хотела более ни трибунов, ни палачей, ни гильотины, ни убийств, а только балов и спектаклей. Настал час реакции, реакции удовольствия! Франция разорилась, но будет танцевать. Отели разрушили, разграбили, сожгли, но Руджиери, великий человек, раскрыл сад Тиволи.
Посмотрите, как бежит эта толпа, еще в трауре, на насмешливых губах которой опять появилась улыбка! Как поспешно бежит она смотреть новую пьесу, которую гражданин Сажрэ поставил в Фейдо!
Здесь щеголь в кафтане голубиного цвета с пуговицами большими, как тарелки, в пестром жилете, в галстуке, доходящем до верхней губы, с кривой тростью, в серьгах, с двумя цепочками у часов, висящими на двух широких, голубой и розовой лентах.
Там с голыми плечами, с газовыми волнами на голове вместо накидки гражданка, никогда не бывшая знатной дамой, но мода и красота провозгласили ее королевой. Посторонитесь! Вот Марион!
Кто такая Марион – вы сейчас узнаете это. Ей восемнадцать лет; губы у нее алые, глаза темные, белые плечи исчезают под густыми локонами роскошных волос, развевающихся на вечернем ветре, у нее гибкий и смелый стан, стройные ножки, изящные руки, задорный смех. Жизнь ее – песня, сердце – ее тайна. Знатные вельможи, еще оставшиеся в Париже, обещают ей разные чудеса; щеголи оспаривают ее друг у друга, но Марион не любит никого… или никто не знает, кого она любит.
Каждый вечер ее видят у дверей театра. Лоток ее висит на шее на ленте, руки обнажены, ноги в белых атласных башмачках. Ее цветы самые лучшие; и зимою и летом у нее есть пармские фиалки. Она продает всем свои цветы. Бывший аристократ, заделавшийся щеголем, заплатит за этот букет двадцать ливров, но бедный приказчик, который хочет угодить гризетке, предложит тридцать су, и Марион удовольствуется этим; она даже улыбнется ему и пожелает успеха, успеха влюбленных, то есть поцелуя, орошенного слезами счастья, смешанного с горестью.
Марион поместилась у ворот Тиволи. Ее красная юбка, вышитая черным, выказывала ее прелестную ногу. На плечи она набросила клетчатый шарф, черный с красным, как ее юбка. Ее прекрасные волосы не имели другого украшения, кроме красной гвоздики, пришпиленной на одной стороне головы. Впрочем, во всякое время года в ее волосах виднеется алый цветок. Простое ли это кокетство или обет – неизвестно, но между многочисленными и несчастными обожателями Марион уже несколько месяцев ходит странная история. Рассказывают, что в один зимний вечер у дверей вокзала к ней подошел молодой человек. Увидев его, Марион вскрикнула, побледнела и отвела его в сторону, но нескромные глаза последовали за ними, видели, как молодой человек распахнул свой сюртук и вынул красную гвоздику, такую же, как та, которую Марион носила в волосах, только она была увядшая. Марион схватила цветок, а ему отдала гвоздику с головы своей, и молодой человек затерялся в толпе.
С тех пор делали тысячу предположений о Марион, но самые страстные поклонники, те, которые больше всех старались ей понравиться, напрасно отыскивали след таинственного молодого человека – его более не видели.
В этот вечер 11 вандемьера толпа теснилась у Тиволи и щеголи, проходя мимо Марион, опустошали ее лоток. Никогда, быть может, смех молодой девушки не был так весел, а обращение так развязно. Подбоченившись, отвечала она на озорство то одного, то другого своими полупрезрительными, но не оскорбительными словами.
Некий щеголь, небрежно опираясь на свою «исполнительную власть» (так назывались тогда модные трости), купил у Марион за шесть ливров букет фиалок в один су и сказал ей:
– Знаешь ли, что ты напрасно пришла сюда сегодня?
– Почему же, гражданин? – спросила Марион, улыбаясь.
– Тебе было бы лучше в Гробуа, где гражданин Баррас дает великолепный праздник.
– Разве я продам там букеты дороже, чем здесь?
– Нет, но там увидели бы твои прекрасные глаза, твои очаровательные губки, твои волосы…
– Я знаю остальное, – сказала Марион.
Оставив щеголя немного сконфуженным, она подошла к супружеской чете, которая вошла в ворота очарованного сада.
– Мой последний букет, гражданин, мои последние цветы, сударыня… самые красивые! Посмотрите…
Супруги хотели остановиться, но вдруг Марион вскрикнула, отступила на несколько шагов и, взволнованная, бледная, не думала уже продавать свой последний букет.
Среди толпы молодых людей и молодых женщин, толпившихся у входа и спешивших брать билет, Марион увидела блеск черных и глубоких глаз, черных, как летняя ночь, блестящих, как звезды на восточном небе. Этот взгляд устремился на Марион, и она, вся дрожа, осталась неподвижна.
К ней подошел человек, одетый, не как модные щеголи того времени; на нем не было ни серег, ни чудовищного галстука, ни жилета с блестками. Обутый в сапоги с отворотами, закутанный в серый плащ, в шляпе с широкими полями, он походил скорее на иностранца, на англичанина или на немца, чем на парижанина.
– Вы!.. – сказала Марион с изумлением.
– Ты знаешь, – отвечал иностранец шепотом, – что я являюсь тебе только в те дни, когда ты мне нужна.
– Это правда… монсеньер…
– Ш-ш! Выслушай меня.
– Говорите!
– Ты должна быть сегодня в Гробуа.
– В Гробуа? – повторила Марион. – Но это за четыре лье от Парижа, а скоро семь часов, как же туда поспеть?
– У тебя остался только этот букет?
– Последний.
– Оставь его. Какую цену ни давали бы тебе, отвечай, что он продан.
– Что же мне с ним делать?
– Предложи его женщине, которая проедет здесь через несколько минут в карете-четверке с кучером в желтом казакине. Карета остановится на минуту; ты подойди и предложи свой букет.
– А потом?
– Дама в карете знает. Прощай… или, лучше сказать, до свидания.
Человек в плаще затерялся в толпе вдали. Марион уже не смеялась, а грустно смотрела на свой букет.
– О, эти мужчины! – прошептала она. – Неужели я вечно буду их невольницей?
Пожилой мужчина, сверкая бриллиантами, перстнями и золотыми цепочками, один из тех поставщиков, которых обогатила оборванная армия республики, пришел торговать последний букет, чтобы предложить его балетной танцовщице, которую он сопровождал.
– Он продан, – отвечала Марион.
– Я заплачу за него вдвое.
– Нет.
– Хочешь десять луидоров?
– Ни десять, ни сто. Что обещано, того назад взять нельзя.
– Если бы я рассуждал, как ты, – сказал поставщик с грубым смехом, – у меня не было бы трех миллионов.
Слеза сверкнула на ресницах Марион, и поставщик отошел без букета. На улице поднялся какой-то шум, послышались удары бичом, крики кучера и лакеев, кричавших, чтоб посторонились, и топот лошадей. В толпе раздался восторженный ропот.
– Вот она! Вот она! – закричали сотни голосов.
Народ столпился около кареты, и лошади были принуждены остановиться. Толпа продолжала кричать:
– Это она! Это она!
– Кто? – спросил один простодушный провинциал.
– Гражданка Тальен, королева красавиц! – отвечал с восторгом один щеголь.
– И прелестнейшая из женщин, – прибавил один юноша, бросившийся к самым колесам кареты, крича «браво!».
Марион растолкала толпу и подошла к дверце.
– Да здравствует гражданка Тальен! – повторяли сотни голосов.
Но, привыкнув, без сомнения, к подобным приветствиям, красавица обвела толпу презрительным взглядом и только слегка кивнула головой. В эту минуту Марион подошла к ней.
– Пожалуйста, купите мой последний букет, – сказала она.
Лишь только цветочница произнесла эти слова, как один из лакеев схватил ее под руки и посадил в карету возле госпожи Тальен. В эту минуту кучер и форейтор ударили бичами, лошади рванулись, толпа расступилась, и карета исчезла, как дым. Оторопевшая Марион смотрела на госпожу Тальен; та улыбалась.
– Итак, это вы Марион? – сказала она.
– Я.
– Вы знаете, куда мы едем?
– Нет. Мне приказали… Я повиновалась, – грустно прибавила Марион. – Но я не знаю, куда вы меня везете и чего вы ждете от меня.
– Дитя мое, – отвечала любимая султанша гражданина Барраса, – мы едем в Гробуа.
– А! Мне сейчас сказали, что я там смогу дорого продать мои букеты, но у меня букетов больше нет…
– Тем не менее, – заметила госпожа Тальен, нюхая последний букет Марион, – этот вы продадите дороже всех других.
– В самом деле? – равнодушно спросила цветочница.
– Да, дитя мое. Но скажите мне: вы знаете гражданина Каднэ?
Это имя заставило Марион вздрогнуть и побледнеть.
– Знаю ли я его! – отвечала она. – О, конечно!
– Вы его видели сегодня?
– Только что.
– Это он предупредил, что я возьму вас с собою?
– Он.
Пока Марион и госпожа Тальен разговаривали таким образом, карета выехала из Парижа в Шарантонские ворота. Там стоял караул. Карета остановилась, и офицер, начальствовавший над этим постом, сделал обычный вопрос:
– Куда вы едете, гражданки?
– В Гробуа, – отвечала госпожа Тальен, обменявшись с офицером быстрыми взглядами.
– Извините, гражданка Тальен, – продолжал начальник поста, – вы так добры, что не откажете помочь одному бедному человеку.
– Кто он такой и что я могу сделать?
Пока офицер говорил, из караулки вышел человек и подошел к карете. Госпожа Тальен, взглянув на него, подавила крик и закусила губу, чтобы не произнести имени Офицер прибавил:
– Это повар, служащий у господина Барраса; он запоздал в Париж и не знает, как воротиться в Гробуа; он боится потерять место, и если бы вы были так добры, гражданка…
– Я должна взять его под свое покровительство? – спросила с улыбкой госпожа Тальен, опять сделавшись спокойной.
– И позволить ему сесть на козлы, – прибавил офицер.
Госпожа Тальен сделала знак, повар сел возле кучера, офицер поклонился, и карета продолжала свой путь.
Марион и Аделаида Тальен – обе погрузились в различные мысли и не думали продолжать разговор, прерванный начальником поста. Настала ночь. Это была ночь темная, хотя небо было звездное и красноватый блеск каретных фонарей скоро высветил густую занавесь деревьев по обеим сторонам дороги.
– Мы подъезжаем, – сказала Аделаида Тальен.
– А! – произнесла Марион, вспомнив о человеке, который растолкал толпу у Тиволи, чтобы дать ей приказание следовать за госпожой Тальен. Но вдруг мнимый повар, спешивший возвратиться в Гробуа и боявшийся, что его могут уволить, закричал повелительным голосом:
– Стой!
Кучер остановил лошадей. В то же время госпожа Тальен и Марион увидели двух верховых, выехавших из леса и ставших поперек дороги.
II
Марион испугалась, но госпожа Тальен, без сомнения, ожидала этого, потому что осталась спокойна и улыбалась по-прежнему.
– Ах, боже мой! – сказала Марион. – Зачем мы остановились и зачем эти верховые стали поперек дороги?
– Это ничего, – сказала госпожа Тальен, – вы увидите, что это друзья.
Мнимый повар сошел с козел и приблизился к дверце кареты. Почтительно сняв свою синюю шапку, он сказал:
– Извините, что я должен представиться вам в таком виде.
– В самом деле, любезный барон, – отвечала госпожа Тальен, улыбаясь, – надо было очень коротко знать вас прежде, чтобы узнать сегодня.
– Времена такие тяжелые! – прошептал мнимый повар.
– Объясните ли вы мне теперь все эти таинственности?
– И да, и нет.
– Как это, барон?
– Вы получили сегодня утром записку?
– Да; эта записка была подписана вами или, лучше сказать, именем, которое приняли вы.
– Это одно и то же. В этой записке я умолял вас взять в вашу карету Марион.
– Вы видите, что я повиновалась.
– Кроме того, я писал вам, что переодетый друг сядет к вам на козлы у заставы, а другие друзья позволят себе нанести вам визит при въезде в лес.
– Очень хорошо. Значит, другом у заставы были вы.
– А эти всадники – те друзья, о которых я вам говорил.
Марион никогда не видала – по крайней мере ей так казалось – человека, который говорил с госпожой Тальен. Лицо его было совершенно не знакомо цветочнице, но голос, молодой и симпатичный, уже как будто раздавался прежде в ее ушах.
«Где я его слышала?» – спрашивала Марион сама себя.
Мнимый повар, которого Аделаида Тальен вполголоса назвала бароном, приложил указательный и средний пальцы левой руки к губам, слегка раздвинул их и свистнул: верховые тотчас подъехали. Один из незнакомцев стал в кругу света, который очерчивали каретные фонари, и Марион побледнела, узнав его. Это был тот самый человек, который два часа тому назад подходил к ней у ворот Тиволи.
– Каднэ! – прошептала Аделаида Тальен.
Тот, который назывался этим именем и вид которого так сильно волновал Марион, приложил палец к губам и пристально на нее посмотрел. В это время повар-барон говорил госпоже Тальен:
– Опасно видеться с вами в Париже: нас подстерегает – моих друзей и меня – полиция Директории, так что было бы безумством обращаться к вам открыто.
– Объяснитесь, барон.
– Помните то время, когда вас звали мадам де Фонтенэ?
– Я этого не забыла, любезный барон.
– В то время вы дали мне обещание.
– Это правда. Я обещала оказать вам такую услугу, какая только будет зависеть от меня.
– Я рассчитывал на вас, и час оказать мне такую услугу настал…
– Что же должна я сделать? – спросила госпожа Тальен.
– Во-первых, позволить мне взять из вашей кареты сундук, который принадлежит мне.
– Как! – вскричала госпожа Тальен вне себя от удивления. – У меня в карете есть сундук, принадлежащий вам?
– Да.
– Как это странно!
– Нет, я послал его вчера вечером в ваш отель, и ваш слуга взялся положить его в вашу карету.
– Но что такое в этом сундуке?
– Одежда, которая нам понадобится в нынешнюю ночь.
– Эту-то услугу вы требовали от меня, любезный барон?
– Подождите… Вы привезли Марион, хорошенькую цветочницу?
– Вот она, как вы видите.
– Это вторая часть услуги, о которой мы говорили. Вы представите Марион, которую знают все, в великолепные залы Гробуа, где наш роскошный гражданин Баррас воображает себя французским королем.
Аделаида Тальен улыбнулась и сказала:
– Что дальше?
– В былые времена в той зале не посмели бы представить Марион-цветочницу, но теперь… среди этого странного и пестрого общества, которое называется двором Директории, среди этого странного света, который есть странное соединение общества старого и общества нового, найдут очаровательным появление этой восхитительной девушки в красной юбке, которая отказывается от бриллиантов, которые ей предлагают, и хочет остаться цветочницей.
– В самом деле, я могу вас уверить, что она будет хорошо принята. Меня найдут даже восхитительной за то, что я подумала об этой эксцентричности. Но услуга, о которой вы меня просите, не заключается ли в трех частях?
– Да.
– Посмотрим же третью часть.
– Двое моих друзей и я, – продолжал мнимый повар ироническим тоном, – слышали о чудесных балах гражданина Барраса.
– Они в самом деле очень хороши… Когда я бываю на них, – отвечала госпожа Тальен с кокетливой улыбкой.
– Может быть, на них бывает общество чересчур смешанное, – с насмешкой сказал лжеповар, – но не надо быть слишком строгим относительно этикета. В новом правлении новые и нравы.
– Далее, барон, далее.
– Мои друзья и я очень желаем видеть нынешний праздник.
При этой просьбе, как будто очень простой, Аделаида Тальен смутилась и чуть не вскрикнула.
– Вы с ума сошли, барон! – сказала она.
– Почему это?
– Потому что вы забываете, что вы еще изгнанник.
– Что это за беда?
– Осуждены на смерть…
– А все-таки я жив.
– Если вы будете в Гробуа сегодня, вы найдете там большое общество.
– Надеюсь.
– Вас узнают.
– Клянусь вам, нет! Мои друзья и я во время нашего пребывания в Англии брали уроки у одного английского актера, который великолепно переодевается, и нас сегодня нельзя будет узнать.
– По крайней мере не в этом костюме.
– Конечно. У нас в сундуке, который вы привезли из Парижа, есть платья, которые произведут особый эффект на бале гражданина Барраса, и парики, и бороды, которые переменят нашу наружность.
– Вы хотите, чтобы я ввела вас в Гробуа?
– Нет, не то. Я желал бы просто, чтобы вы приказали принять гостей, которые явятся от вашего имени.
– Любезный барон, – сказала госпожа Тальен задумчиво и с некоторым беспокойством в голосе, – берегитесь!
– Чего?
– Если вас узнают, вас арестуют.
– Хорошо.
– Я буду не в состоянии вас спасти.
– Мы не будем иметь надобности в вас, и вы не скомпрометируете ваше влияние, как оно ни было велико…
– Хорошо, я велю вас принять. Но вы сказали, что вы переоденетесь.
– А то как же?
– На дороге?
– О нет!… У Каднэ и у меня есть в ста шагах отсюда, в чаще леса, очень хорошенькая уборная.
– Какая шутка, барон!
– Я не шучу. Мы наняли домик у дровосека и преобразовали его. Этот черт Каднэ, – продолжал барон, смеясь, – перевез туда духи, мыло и туалетный уксус. Скоро вы сами прочувствуете – мы будем надушены, как завзятые щеголихи.
Пока барон разговаривал с госпожой Тальен, Марион не спускала глаз с человека, называвшегося Каднэ. Он сделал таинственный знак, выражавший: «Что бы ни случилось – не удивляйтесь. Все, что случится, будет происходить по нашей воле и для общего дела, известного вам».
По знаку барона один из лакеев госпожи Тальен открыл ящик кареты и вынул оттуда сундук размером с дорожный чемодан. Барон взял этот сундук и подал Каднэ, который положил его поперек седла, потом барон вскочил на лошадь другого всадника, стоявшего несколько поодаль, и закричал: «До скорого свидания!»
Всадники съехали с дороги в чащу леса, а карета направилась рысью к Гробуа.
* * *
У гражданина Барраса, одного из трех директоров нынешнего правительства, танцевали. Гробуа в этот вечер походил на дворец из «Тысячи и одной ночи». Парк был иллюминирован. Нарядная толпа, жадная до удовольствий, разодетая в газ и шелк, наполняла залы с восьми часов вечера; к парадному подъезду то и дело подъезжали кареты, коляски и даже скромные фиакры. Из всех этих экипажей выходили приглашенные гости в самых разнообразных костюмах, но на всех лицах было как будто облако; говорили шепотом, спрашивали друг друга глазами.
Баррас в блестящем вышитом кафтане, в шляпе с красными и белыми перьями прохаживался по залам с озабоченным видом, потом выходил на террасу прислушиваться к отдаленному шуму. Это потому, что царица праздника еще не приехала. Вдруг послышался стук подъезжавшего экипажа, все сердца забились, все губы прошептали:
– Вот она!
Из комнат выбежали на двор, а когда карета восхитительной Аделаиды Тальен въехала в большую аллею парка, толпа ринулась со двора на встречу своего кумира, и человек двадцать щеголей принудили кучеров распрячь лошадей. Аделаида Тальен въехала на двор Гробуа, влекомая восторженной молодежью. Она с триумфом входила в залы. Это была не радость, а сумасбродный восторг, и, как будто в театре, ей начали аплодировать, и аплодисменты продолжались несколько минут. Только когда этот энтузиазм стих, приметили, что госпожа Тальен приехала не одна, но она до такой степени привлекла всеобщее внимание, что никто не приметил Марион – даже Баррас, который, однако, сам отворил дверцу кареты. Госпожа Тальен сделала знак, что хочет говорить, и неистовые восклицания, восторженный говор сменились почтительным молчанием. Госпожа Тальен хотела говорить, и все должны были ее слушать. Она обернулась и взяла за руку Марион, которая шла за нею и которой еще никто не видел, и представила ее Баррасу, говоря:
– У вас, наверное, здесь есть много хорошеньких женщин, но нет ни одной прекрасней этой.
– Марион! Марион!
– Это цветочница из Тиволи.
– Это прелестная, несравненная Марион! – кричали сто голосов.
И вся молодежь захлопала в ладоши и окружила Марион, взволнованную и краснеющую, крича ей «браво!».
– Гражданин директор, – продолжала госпожа Тальен, – вот последний букет Марион; он для вас.
Баррас взял букет из рук Марион и подал госпоже Тальен, которая заткнула его за пояс. Странное дело – если подумать о популярности, которой пользовалась Марион, и что Баррас никогда ее не видел; еще страннее то, что директор невольно вздрогнул, увидев Марион, точно эта женщина, еще пока не известная, должна была иметь влияние на его судьбу.
– О, какое прелестное создание! – прошептал он на ухо Аделаиде Тальен.
Аделаида, все держа Марион за руку, взяла под руку Барраса и увлекла его в маленькую гостиную, откуда толпа поспешила выйти. Обожатели госпожи Тальен были столько же скромны, сколько пламенны, и умели удаляться от своего кумира, желавшего говорить наедине с Баррасом. Оркестр, на время умолкнувший, опять принялся за свое дело, и танцы продолжались. В это время Аделаида Тальен говорила директору:
– Как принимают ваших гостей у ворот замка?
– Я… не знаю, – отвечал Баррас, не поняв вопроса.
– Вероятно, не впускают никого без билетов?
– Да, я разослал приглашения всем. Но зачем вы спрашиваете меня об этом?
– Трое моих друзей желают видеть ваш праздник, а вы их не пригласили.
Баррас поднес руку госпожи Тальен к своим губам.
– Разве ваше имя не отворяет все двери? – сказал он.
– Без сомнения, но все-таки надо дать приказания, любезный директор.
Она улыбнулась ему, как женщина, знающая власть своей красоты, но озабоченный Баррас все смотрел на Марион. Она произвела на него странное впечатление, хозяина праздника вдруг охватило какое-то совершенно необъяснимое оцепенение. Однако он сказал:
– Скажите мне имена ваших друзей, и я прикажу.
– Их имена? – повторила Аделаида Тальен, вздрогнув.
– Конечно.
Марион побледнела и сделала судорожное движение, но Аделаида Тальен продолжала улыбаться и отвечала:
– Нет, любезный директор, это невозможно – мои друзья хотят сохранить инкогнито.
Баррас нахмурил брови.
– Это, точно, ваши друзья? – спросил он.
– Конечно.
– Вы мне ручаетесь за них?
Этот вопрос заставил Аделаиду Тальен задрожать в свою очередь.
– Как вы это говорите мне? – прошептала она.
– Я сегодня утром получил безымянную записку, – отвечал Баррас, – в которой меня предупреждали, что меня хотят убить.
– О! – вскричала Аделаида Тальен, и сердце ее сильно забилось.
Но она не имела времени протестовать против этих слов Барраса, потому что в соседней зале раздался большой шум и опять начали аплодировать, точно приехала вторая Аделаида Тальен. Человек, не известный никому, вошел и вызвал всеобщее веселье оригинальностью своего костюма.
