Понсон дю Террайль
Маргарита Валуа: Прелестная ювелирша. Любовница короля Наваррского

III

Выйдя из Лувра, Генрих и Ноэ повстречались на набережной с каким-то человеком, который быстрым шагом направлялся ко дворцу.

– Ба, да это наш друг Рене! – сказал принц, узнав парфюмера при свете луны, и обратился к Флорентинцу: – Куда вы так торопитесь?

– Простите, господа, – ответил Рене, – но я очень спешу. Мне надо в Лувр, к королеве-матери.

– Но почему вы так бледны, мессир? Удался ли ваш проект?

– Не вполне… вернее, даже нет!

– Да, да! Это весьма возможно! Ведь я говорил вам, что какое-то враждебное влияние сказывается на вашей судьбе! Если бы вы дали мне тогда возможность погадать вам как следует, мне, быть может, удалось бы выяснить, как парализовать это влияние…

– Так вы, может быть, погадаете мне теперь? – с бледной усмешкой сказал Рене.

– Что же, сегодня ночь очень ясна! Дайте свою руку! – сказал Генрих и принялся с важным видом рассматривать руку Рене. Вдруг он вздрогнул и тихо вскрикнул, после чего спросил: – Вы, кажется, сказали, что идете в Лувр? Так не ходите туда!

– Но почему?

– Не знаю, но там с вами приключится какое-то несчастье!

– Но королева ждет меня!

– Не потеряли ли вы чего-нибудь в прошлую ночь? Я не вижу достаточно ясно, что это такое, но это два каких-то предмета, потерянные или забытые вами, и они являются источником вашего несчастья! Не ходите туда!

Тон, которым Генрих произнес эти слова, произвел на Рене огромное впечатление. В первый момент он даже подумал, не будет ли и в самом деле лучше повернуть обратно? Но если вся Франция трепетала перед Рене, то одно движение бровей Екатерины Медичи заставляло трепетать Флорентинца, а ведь королева всегда ждала его в этот час!

– Я должен идти! – сказал он. – Если моя звезда погасла, то пусть судьбы идут своим чередом! Покойной ночи, господа! – И с этими словами он пошел дальше.

Дойдя до Лувра, Флорентинец прошел в него через потерну и поднялся по узкой лестнице в апартаменты королевы.

Но Екатерины не было в комнате. Когда король гневно вышел из комнаты Маргариты, королева побежала за ним следом. Она хотел войти в кабинет короля, но алебардист преградил ей дорогу, сказав:

– Король никого не принимает!

– Ну, меня-то он примет! – ответила королева.

– Приказ только что отдан, и именно по отношению к вашему величеству! – ответил часовой.

Королеве пришлось вернуться обратно, хотя бешенство душило ее. Рене пришел как раз в то время, когда ей пришлось перенести эту оскорбительную неудачу, и, когда Екатерина, вернувшись к себе, застала своего фаворита, ему первому предстояло вынести на себе бурю ее гнева.

– А, вот и ты! – сказала она. – А я хотела рассказать тебе интересную историю! Вчера ночью на Медвежьей улице нашли убитыми несколько человек, и убийца оставил там ключ и кинжал. И знаешь ли ты, чей это кинжал? Твой, негодяй!

– Но, ваше величество, – пробормотал испуганный Рене, – ведь вы же… позволили…

– Молчи, подлец! – крикнула королева. – На этот раз я отказываю тебе в своем покровительстве! Ты будешь арестован, судим и колесован! – Сказав это, королева взглянула на своего фаворита. Но недаром она еще накануне упомянула, что между ней и Рене слишком много секретов; ей опять стало жалко его… – Единственное, что я могу посоветовать тебе, – сказала она, – это бежать, и как можно скорее!

Она показала Флорентинцу на дверь, и на ее лице отразился такой искренний испуг, что Рене понял, насколько неблагоразумно раздумывать над данным ему советом.

Он накинул плащ и подошел, чтобы поцеловать руку королевы.

– Прочь, убийца! – крикнула она, отталкивая его.

Рене поник головой и, выйдя, направился коридором к той потерне, которой он обыкновенно проникал во дворец.

Однако часовой, только что беспрепятственно впустивший его, отказался теперь выпустить обратно, сославшись на приказ короля. Окончательно перепуганный Рене решил попытать счастья на главной лестнице. Часовые, стоявшие у первых ступенек, беспрепятственно пропустили его. То же самое было и с часовыми, стоявшими в низу лестницы.

«Я спасен! – радостно подумал Рене. – Сюда приказ еще не успел дойти!»

Он дошел до главных ворот. Это было последним и притом самым маленьким препятствием. Наряд часовых обыкновенно сидел в кордегардии у ворот, и достаточно было постучаться, чтобы после опроса ворота раскрылись.

Рене постучался.

– Кто идет? – спросил часовой.

– Рене! – ответил парфюмер.

Он думал, что теперь ворота беспрепятственно откроются, но вместо этого из кордегардии вышел Крильон и крикнул:

– Эй, пост, сюда!

– Ваша светлость, – дрожащим голосом спросил итальянец, – кажется, вы не узнали меня? Ведь я Рене Флорентинец!

– Арестуйте мне этого болвана и отберите у него шпагу! – приказал Крильон, не удостаивая парфюмера ответом.

Один из солдат взял у Рене шпагу и подал ее Крильону. Герцог обнажил ее, далеко отбросил ножны и переломил шпагу о колено, причем воскликнул:

– Вот как поступают с проходимцами, которые корчат из себя дворян и только бросают тень па верных слуг короля! Связать этого убийцу!

Рене связали и отправили в Шатле ^[7]. Крильон решил сопровождать его.

В то время губернатором Шатле был старый сир де Фуррон, ненавидевший всех иностранцев-авантюристов, а следовательно, и королеву-мать. Сир де Фуррон по верности долгу и бесстрашию был своего рода маленьким Крильоном.

– Месье, – сказал ему герцог, – видите ли вы этого субъекта? Это Рене Флорентинец, убийца, которого скоро казнят колесованием!

– Давно бы следовало! – ответил губернатор.

– Вы отвечаете мне за него своей головой!

– Отвечаю! – спокойно согласился Фуррон.

Когда на Рене надели кандалы и втащили его в камеру, он понял, что теперь ему уже нечего ждать.

«Ах! – подумал он. – Почему я не послушал сира Коарасса, этого проклятого беарнца, который читает будущее в звездах?!»

А тем временем, когда Рене поминал сира де Коарасса, последний сидел с Ноэ на набережной, выжидая, когда на колокольне пробьет десять часов.

– Ну-с, голубчик Ноэ, – сказал он, – как, по-твоему, я справился с ролью астролога-предсказателя?

– Очень хорошо! Но я думаю, что Пибрак прав и что Рене скоро освободят, и так как рано или поздно он поймет, что мы попросту мистифицировали его, то…

– Знаешь тогда что, Ноэ? Тебе надо похитить Паолу!

– Но ведь вы сами недавно согласились, что это опасно!

– Да, но теперь я думаю устроить это иначе. Если Паола согласится добровольно оставаться твоей узницей, то мы можем поместить ее вместе с Годольфином, и его уже не надо будет держать на запоре. А Паола будет нам отличной заложницей!

– Что же, – сказал Ноэ, – это, пожалуй, хорошая идея, и я подумаю о ней. А пока я пойду позондирую почву в этом направлении!

– Ну а я пойду злословить о принце Наваррском! – смеясь, сказал Генрих.

Десять ударов колокола гулко понеслись в воздух. Когда Генрих подошел к потерне, Нанси уже поджидала его. Она взяла его за руку и повела по темной лестнице.

– Однако! – сказал принц. – Почему это мне кажется, что сегодня мы поднимаемся выше?

– Так оно и есть!

– Значит, Лувр подрос в эту ночь?

– Разумеется нет!

– В таком случае принцесса переселилась этажом выше?

– Тоже нет!

– Но… тогда…

– Разве вы не слыхали, что короли иной раз венчаются через уполномоченных ими на это лиц? – шепнула Нанси.

– Разумеется слыхал!

– Ну, так сегодня и принцесса поступает так же!

– То есть?

– То есть на свидании буду я!

Сказав это, Нанси открыла дверь и ввела принца в очаровательную комнатку.

– Здесь я живу, – сказала Нанси. – Можете броситься к моим ногам; все, что вы мне скажете, будет добросовестно передано по назначению доверительнице! – Она принялась хохотать словно сумасшедшая, закрыла дверь, задвинула засов и продолжала: – Да ну же, бросайтесь к моим ногам!

Генрих взглянул на нее: Нанси была очаровательна.

IV

Генриху было около двадцати лет, Нанси – не более шестнадцати. Если камеристка была насмешлива, то Генрих отличался смелостью. Белокурые волосы и голубые глаза Нанси сразу вскружили ему голову и заставили забыть и о принцессе Маргарите, и о красотке-еврейке. По своему обычаю, принц сейчас же приступил к решительным действиям. Он протянул руку, чтобы обнять Нанси за талию, но девушка ужом вывернулась из его объятий и, насмешливо улыбаясь, заметила:

– Моя доверенность не простирается так широко!

– То есть… как это? – спросил Генрих.

– Да ведь вы же знаете, что я олицетворяю здесь собой особу принцессы! – смеясь, ответила Нанси.

– Ну вот еще! – возразил Генрих. – Я не думаю ни о ком, кроме вас. Вы очаровательны!

– Это мне уже не раз говорили!

– И если бы вы захотели полюбить меня…

– Ну уж нет, красавчик мой, этого я не могу!

– Но почему?

– Почему? Да потому, что такая мелкопоместная дворянка, как я, у которой нет ничего, кроме смазливенького личика, ищет мужа, а не чего-нибудь другого!

– Ну, мы могли бы столковаться…

– Что же, из вас вышел бы славный муж, – сказала Нанси, еще раз оглядев Генриха. – Но я не хочу вас по трем причинам. Во-первых, девушке, не имеющей другого приданого, кроме приятной наружности, не следует выходить замуж за мужчину, все состояние которого заключается лишь в его шпаге. Из двух камней масла не выжмешь!

– Но я имею в виду кое-какое наследство…

– Воображаю! Какая-нибудь лачуга в Испании или клочок виноградника на берегу Гаронны!

– Ну-с, а вторая причина? – улыбаясь, спросил принц.

– Я не люблю охотиться в чужих землях!

– Но ведь браконьерство имеет свою прелесть!

– Возможно, но в этом отношении я держусь взгляда угольщика, который хочет быть полным хозяином у себя в лачуге!

– Отлично! Теперь третья причина.

– А третья… она гораздо серьезнее, и… я предпочитаю не сообщать ее вам!

– Та-та-та! Это отступление, красавица!

– Ну, если вы так принимаете это, то я вам скажу… Я… не свободна, господин де Коарасс!

– Боже мой! – воскликнул принц. – А я-то еще обещал Раулю… Бедный Рауль!

Нанси сильно покраснела, и насмешливая улыбка сбежала с ее лица. Генрих взял ее за руку и сказал:

– Простите меня! Можно с удовольствием обманывать женщину, которой не любишь, и еще с большим удовольствием ту, которую любишь…

– Славная мораль, нечего сказать!

– Но нарушать данное слово нельзя, а вы такая прелесть, что я совсем забыл обещание, данное Раулю.

– Но ведь я не говорила вам, что это Рауль!

– Нет, не говорили, но ваше лицо стало таким серьезным, что сомнений быть уже не могло.

– Ну так по крайней мере не говорите ему этого! – сказала Нанси, опуская голову.

– Будьте спокойны, не скажу! Но все-таки как жаль, что я так неосторожно дал это обещание!..

– Господин де Коарасс, – сказала камеристка, поднимая голову, – знаете ли, вы ужасно ветреный субъект!

– Ба! Вы находите?

– Господи! Сколько времени мы уже сидим здесь, а вы все еще не поинтересовались узнать, почему вы находитесь у меня.

– А в самом деле?

– Принцесса не могла предвидеть, что случится это убийство на Медвежьей улице, которое поставит вверх дном весь дворец. Король в гневе, а королева в бешенстве, особенно с той поры, как арестовали Рене…

– А, так его все-таки арестовали?

– Да, минут пятнадцать тому назад. Ну вот королева-мать и бегает из своих комнат в комнаты принцессы Маргариты.

– Понимаю теперь! Ну а скажи, крошка, вчера почему…

– Вы уж слишком любопытны, – смеясь, ответила Нанси. Но если вы уже знаете мой секрет, мне придется подружиться с вами. Так вот, вчера принцесса ровно ничем не была занята и никакой мигрени у нее не было.

– Так почему же?

– Почему у женщин бывают капризы? Принцесса внезапно почувствовала страх…

– Перед кем?

– Да перед вами! Ведь сердце женщины полно самых странных причуд и противоречий, а сердце ее высочества – и подавно! Три дня тому назад, перед тем как вы впервые встретились с принцессой, она даже не хотела идти на бал и все время плакала…

– Она плакала, обратив взоры к Лотарингии! – заметил Генрих, привыкший понимать все с полуслова.

– Возможно! Ну а после бала, на котором вы танцевали с нею, она уже не плакала, хотя и была задумчива… Вы обещали ей рассказать интересные истории о жизни при неракском дворе и вполне сдержали свое слово… Даже чересчур, пожалуй! – улыбнулась Нанси.

– Может быть, я чем-нибудь оскорбил принцессу?

– Господи, что за наивный народ эти мужчины! Если бы вы оскорбили ее, разве вы были бы здесь?

– Но в таком случае почему… вчера…

– Надо же было отдать должное угрызениям совести. Ну а Лотарингия, которая чувствовала себя утопающей, ухватилась за веточку.

– И что же эта веточка?

– Она сломалась! – ответила остроумная камеристка.

Генрих покраснел, словно школьник.

Нанси не упустила случая посмеяться.

– Вот не угодно ли! – сказала она. – Хороша бы я была, если бы поверила в вашу испанскую лачугу или клочок виноградника… Ведь вы уже любите принцессу Маргариту, и она тоже любит вас.

– Милая Нанси, – сказал принц, взяв девушку за руку, – раз я ваш друг и больше ничем стать не могу, то скажите мне, долго ли мне ждать здесь?

– До тех пор, пока королева Екатерина не соблаговолит уйти к себе.

– А как только это совершится, вы проводите меня к принцессе?

– Да, конечно! Я совершенно не имею намерения держать вас целую вечность в своей комнате!

– А я бы не прочь… – пробормотал принц, который не мог не заметить, что волосы Нанси отличаются очаровательным оттенком.

– Смотрите! – сказала Нанси, погрозив ему пальцем. – Вот я пожалуюсь Раулю, и он… – Она не договорила и стала прислушиваться. – Королева ушла к себе! – сказала она затем. – Пойдемте!

Она опять взяла принца за руку и повела его этажом ниже. Они спустились по полутемной лестнице. Затем Нанси толкнула какую-то дверь, и Генрих очутился в комнате Маргариты.

Заметив его, принцесса слегка покраснела и рукой приказала Нанси удалиться.

– Ах, господин де Коарасс! – сказала она затем, протягивая Генриху руку для поцелуя. – Как вы счастливы, что не родились принцем!

– Я хотел бы быть принцем… – пробормотал Генрих, с трудом подавляя улыбку вздохом.

– Не желайте! – возразила Маргарита. – Это отвратительное положение. С утра мне морочат голову политикой, и королева-мать ни на минуту не оставляла меня в покое со своими страхами за судьбу своего милого Рене. Ну да теперь авось никто не придет тревожить меня! Присаживайтесь поближе ко мне и рассказывайте историю графини де Граммон и принца Наваррского. Вы сказали тогда на балу, что это очень смешная история.

– Ну, не то чтобы смешная, но… Да вот судите сами, принцесса. Принцу пришлось долго ухаживать за графиней, пока она обратила на него свое милостивое внимание. В конце концов она полюбила его, но зато принц стал к ней равнодушен!

– Как? Так принц не любит больше своей Коризандры?

– Нет, ваше высочество!

– С каких же это пор?

– С тех пор, как полюбил другую!

– Кто же эта другая?

– Это… его будущая супруга, принцесса!

– Да что вы говорите, месье! Как же он мог… полюбить… меня?

– Он видел ваш портрет, принцесса! Ну а ему двадцать лет, и в нашем краю люди легко воспламеняются.

С этими словами Генрих бросил на Маргариту такой нежный взгляд, что она снова покраснела.

– Хотела бы я видеть портрет этого мужлана! – сказала она.

– Я могу описать его вам, принцесса!

– Нет, бог с ним! Вернемся к графине. Вероятно, она была в большом отчаянии?

– Не могу вам сказать этого, принцесса, потому что я уехал из Нерака как раз в тот момент, когда между ними случился разрыв.

Наступила короткая пауза.

– А знаете ли, господин де Коарасс, – сказала Маргарита, – ведь теперь довольно-таки поздно?

Генрих покраснел и встал со скамеечки, на которой сидел у ног принцессы.

– Если ваше высочество пожелает, – сказал он, – я мог бы завтра заняться описанием наружности принца Наваррского.

– Завтра? – краснея, сказала Маргарита. – Ну что же… приходите завтра!..

Генрих взял ее руку и заметил, что эта рука дрожит. Он поднес руку к своим устам, и рука затрепетала еще сильнее, тогда он опустился на колени.

– Да уходите же! – взволнованным голосом крикнула Маргарита, вырывая у него свою руку. – Нанси! Нанси!

Принц встал с колен, Нанси вошла, взяла принца под руку и увела.

«Нанси сказала правду, – думал принц, идя по темной лестнице. – Маргарита любит меня! Гм… Пожалуй, в данный момент я предпочел бы не быть принцем Наваррским!»

V

Отправляясь на свидание с Паолой, Ноэ все же зашел предварительно в кабачок Маликана. Там в этот час всегда была масса народа. Сам Маликан и Миетта с ног сбились, услуживая гостям, но у них был еще помощник, хорошенький мальчуган, которого Маликан звал Нуну и выдавал за своего племянника.

Увидев Ноэ, Миетта подбежала к нему.

– А вот и вы, господин Ноэ! – сказала она, стараясь улыбкой скрыть охватившее ее радостное смущение.

– Да, – ответил Амори, – я зашел узнать, как она чувствует себя здесь.

– Ну, вы видите сами, что здесь ей отлично! В этом наряде ее никто не узнает!

– Но я боюсь, как бы она сама себя не выдала! Когда она узнает, что произошло на Медвежьей улице…

– А что особенное могло произойти там? – возразила Миетта, которая еще не была в курсе происшедшего. – Ее муж, наверное, был очень взбешен?

– Увы! Старик Лорьо даже не узнал о бегстве жены, потому что его успели убить раньше этого!

– Его убили те, кто хотел похитить Сарру?

– Вот именно!

– Но в таком случае надо предупредить ее!

– Я ради этого и пришел, Миетта!

Однако Ноэ и Миетта спохватились слишком поздно. В одном из углов зала вокруг швейцарца собралась густая толпа слушателей, к которым примкнул и молодой беарнец Нуну. Швейцарец рассказывал о преступлении, совершенном на Медвежьей улице, и, по мере того как он рассказывал, Нуну все бледнел и бледнел. В конце рассказа его бледность дошла до такой степени, что можно было бояться, что он сейчас свалится в обморок. Но слушатели, заинтересованные рассказом солдата, не обращали внимания на паренька. К тому же Ноэ и Миетта успели подойти к нему и взять мальчика под руки, причем Ноэ шепнул ему:

– Овладейте собою! Осторожнее!

Миетта поступила еще решительнее.

– Вот что, кузен, – сказала она, – пойдемте со мной наверх, вы мне поможете там!

Нуну, или, вернее, Сарра, волнение которой дошло до высшего предела, покорно поднялась с Миеттой по лестнице. Ноэ пошел за ними следом.

Наверху с Саррой сделался сильнейший нервный припадок.

Миетте и Ноэ пришлось довольно долго повозиться с нею, и наконец Амори ушел, обещав Сарре, что завтра придет принц, который расскажет ей все подробности. Во всяком случае, бояться нечего: Рене арестован и посажен в тюрьму по приказанию короля!

Уходя, Ноэ думал:

«Черт знает что такое! Миетта просто завораживает меня своими глазенками, и в ее присутствии я забываю о Паоле… А между тем Паола мне очень нравится, да и надо же узнать от нее какие-нибудь подробности!»

Когда он спустился вниз, кабачок был уже пуст.

– Ну, что поделывает наш узник? – спросил Ноэ Маликана.

– Он по-прежнему плачет, отказывается есть и грозит уморить себя голодом!

– Гм! – пробурчал Ноэ. – Он, пожалуй, способен на это! Нечего делать, придется пойти образумить его! Дай-ка Мне твой фонарь, Маликан!

Трактирщик дал Ноэ фонарь и приподнял люк погреба, куда молодой человек и спустился. Пройдя через ряд помещений, он наконец добрался до чуланчика, где на соломе лежал узник – Годольфин. Услыхав, что дверь отворяется, Годольфин вскочил и с ненавистью сказал:

– А! Опять вы! Что вам нужно от меня?

– Я пришел поговорить с вами, милый Годольфин, – ласково ответил Ноэ, не обращая внимания на вызывающий тон узника.

– Нам не о чем говорить, я не знаю вас! – крикнул тот.

– Зато я отлично знаю вас! Вы – раб, жертва Рене Флорентинца, обожающий своего палача!

– Неправда! – крикнул Годольфин. – Я ненавижу Рене, зато я…

– Зато вы любите Паолу? – мягко договорил Ноэ.

Годольфин молчал, закрыв лицо руками.

– Ну давайте же поговорим, милый Годольфин! – продолжал Ноэ. – Может быть, мы и столкуемся в чем-нибудь. Итак, вы любите Паолу?

– Я был бы счастлив умереть за нее! – ответил несчастный.

– Но на что же вы рассчитываете? Чего вы ждете от своей любви?

– Ничего, ровно ничего! Я просто счастлив, когда нахожусь возле Паолы! Пусть она ругает меня, отталкивает, презирает – все равно, лишь бы мне дышать одним воздухом с нею… И только из-за нее я остался жить в доме Рене, которого ненавижу от всей души!

– Значит, если бы Паола ушла от отца…

– Я последовал бы за ней, не задумавшись бросить Рене!

– И если бы Паола вздумала бежать от отцовской тирании, а вам поручили следить за ней так же, как вы следили, живя у Рене…

– О, я ничего больше и не пожелал бы! Быть около нее, видеть ее, дышать одним воздухом с нею!

– И вы не вздумали бы выдать Рене ее убежище?

– Да ведь я ненавижу Рене! Однако к чему эти расспросы?

– К тому, что все это весьма возможно, и если вы будете вести себя как следует, если вы не будете морить себя голодом, то я обещаю вам дать возможность жить вместе с Паолой. Но сначала вам надо успокоиться! Так покойной ночи, милый мой, подумайте о моих словах!

Поднявшись наверх, Ноэ застал в кабачке одну Миетту.

– А где же твой дядя, крошка? – спросил он.

– Отправился навестить госпожу Лорьо!

– Ну так пожелай ему от меня спокойной ночи!

– Как? – слегка дрожащим голосом спросила Миетта. – Вы уже уходите?

– Но ведь поздно, – ответил он. – Уже прозвонил сигнал к тушению огня!

– Ну что же, дверь не заперта!

– А потом, я не спал всю прошлую ночь…

– И я тоже, – тоном упрека сказала Миетта.

– Но я приду завтра утром! Покойной ночи, красавица-землячка! – И Ноэ обнял девушку, расцеловал и ушел, оставляя ее очень сконфуженной.

«Честное слово! – думал он, выходя на улицу. – Похоже, что мое сердце подвергается серьезной опасности у Маликана. Эта славная девушка в конце концов вскружит мне голову! Гм… Гм… Принц находит, что было бы очень дурно соблазнить племянницу человека, рискующего для нас жизнью… Но можно рассудить и так: Маликан действительно прелестный человек, но разве он рискует жизнью за меня, а не за Генриха? И разве я люблю Сарру, а не Генрих? Фу! – сейчас же перебил он себя. – Какие подлые мысли! Нет, надо бежать скорее к Паоле, так как в ее объятиях я забываю обо всех остальных!»

Молодой человек ускорил шаг и вскоре дошел до моста Святого Михаила. Здесь ему пришло в голову: «Рене сидит в тюрьме, Годольфин – в погребе у Маликана. К чему же я буду рисковать своей шеей и взбираться по шелковой лестнице, когда можно пройти самым обычным путем?»

Ноэ подошел к лавочке Рене Флорентинца и постучал.