Олег Артюхов
Дружина
Вблизи жилища отмечалось энергичное движение, в центре которого распоряжался Ополь. По его требованию раненого Вийо вынесли наружу и уложили на грубый стол из тёсаных горбылей, застеленный чистой холстиной. Очень правильное решение, ведь оперировать в тесных потёмках, всё равно, что обедать с завязанными глазами и связанными руками.
Раненый волхв неподвижно и смиренно лежал на столе, и лишь расширенные зрачки, прикушенные губы и обильная испарина говорили о том, что ему приходится терпеть сильную боль. Лицо перечёркивали две глубокие подсохшие царапины, на левой стороне лица темнел кровоподтёк, а на покрасневшей отёчной ноге вздулась рваная рана. Под столом валялись пропитанные кровью и гноем тряпки. Окружившие стол старики глядели на Ополя с отчаянием и надеждой.
Мы приблизились и поздоровались. Морщинистое лицо больного озарилось вымученной улыбкой:
– Видать скушная и немочная старость не для меня. Пора собираться в ирий, – прошептал волхв Вийо.
– Ничего подобного слушать не желаю, – строго проговорил Ополь, раскладывая на лотке стерильные одноразовые инструменты и нужные препараты. – Ладно бы малец зелёный этакое изрёк, ано не муж умудрённый. Мы ещё на твоём столетии погуляем.
– Эхе-хе, опоздал ты, лекарь Ополь. О том баять надо было полсотни лет назад. Я, конечно, не шибко держусь за свою никчемную жизнь, но коль на то будет воля богов, то станется и третийвек разменять.
– Вот же чудо чудесное, – хмыкнул волхв Лютобор, – разговорился наш Вийо. А то из него слова и клещами не вытянешь.
Открывший от удивления рот Ополь по инерции продолжал перебирать на столе склянки с дезраствором, спиртом и йодом. Его побледневшее лицо чуть тронула испарина, а руки слегка вздрагивали. Волнуется и переживает. Он-то волнуется, а будь я на его месте, так, вообще бы руки и ноги отнялись. Я искренне сочувствовал Ополю. Посудите сами, здесь явно намечалась серьёзная операция, а ведь он всего-навсего прошёл месячные курсы и две недели клинической практики. Но деваться нам некуда, поскольку ситуация прихватила нас за горло, и не оставила выбора. Так что, держись, Ополь. Если что, мы рядом, хотя толку от нас, как от …, вобщем, никакого толку.
Между тем наш лекарь помыл руки и протёр их спиртом. Потом он обработал ногу дезраствором и густо смазал йодом. Незаметно перекрестился и медленно ввёл в вену тиопентал, непрерывно считая пульс. Старик затих и прикрыл глаза. У Ополя имелось примерно двадцать минут для всех манипуляций. Он подставил лоток и решительно рассёк кожу и мышцы ланцетом. В лоток хлынул вонючий гной пополам с кровью. Ополь промыл рану и подсушил. Снова промазав кожу йодом, он начал иссекать с краёв омертвевшие ткани. Снова промыл. Зондом проверил гнойные затёки. Вставил резиновые дренажи и стянул по краям и в середине обе раны. Двадцать минут. Уф-ф! Ну, и Ополь, едрён матрён! Не ожидал. Да он же прирождённый хирург! А тот, не обращая на нас внимания, смочил раствором фурацилина ватно-марлевые салфетки, приложил к ранам и аккуратно перебинтовал ногу холщёвыми бинтами из запасов волхвов. Две инъекции долгоиграющего антибиотика. Всё! Ополь распрямился, покачиваясь от слабости:
– Кажется, я это сделал. – Его ошалелые от усердия и ответственности глаза заливал пот. – Кто бы сказал мне год назад, что я буду один в лесу вскрывать абсцесс, в морду бы плюнул. – Он сел на пенёк, устало опустил руки и свесил голову, тупо уставившись под ноги.
Я начал говорить, отлично понимая, что мои слова, мягко говоря, Ополю не понравятся:
– Слышь, Ополь, мы сейчас уходим к Ловати. Твои сотни временно примет Ставр. А ты останешься. Вытащи волхва, это и будет твоим сражением. Как закончим, мы за тобой вернёмся. Теперь все наши дела перемещаются на Русь, и скоро именно эти пять волхвов окажутся в центре событий. Бывай, Ополь, и жди от нас весточки.
– Постой, – он тяжело поднялся и снял свою гривну с камерой, потом вытянул из сумки камеру-амулет и упаковку флешек, – не в службу, сними, как сможешь, сражение. Я так к этому готовился, но видишь, как всё повернулось.
– О чём речь, дружище. Будут тебе кадры, не бери в голову, – и я напялил вторую гривну поверх первой и повесил на грудь камеру-амулет.
– Возьми, – и он уже на ходу сунул мне брусок зарядного устройства.
«Зарядку можешь вернуть, я уж как-нибудь о питании камер позабочусь, авось не проблема», – услышал я голос Фила.
Мы едва не опоздали, вернее, чуть-чуть опоздали, поскольку догнали последнюю сотню уже на марше.
Пробираясь через чащу Окского леса, дружина растянулась километра на три. Плотно обступившие дорогу густые заросли теснились между поросшими мхом неохватными извитыми стволами. Иногда проходили низкими местами, и ноги тонули в густом влажном мху. Порой встречались россыпи сплошь покрытых лишайником валунов. Шли трудно, и спешили, как могли. На другой день вышли к Ловати, а к вечеру встали в молодом березняке на высоком берегу.
Несмотря на усталость, Ромео увёл вперёд десяток разведчиков. Примерно через час он вернулся один, оставив варягов на месте.
– Нурманы уже здесь, – сказал он, отдышавшись, и призывно махнул рукой, приглашая идти за собой. Все сотники и ярл Олег пошли за ним следом. Через полверсты за обрывом открылось пространство речной поймы, Ромео поднял руку, призывая к тишине и осторожности, потом махнул рукой ладонью вниз, снял шлем, пригнулся и на корточках приблизился к краю. Мы тоже сняли блескучие шлемы, подобрались к кромке обрыва и осторожно заглянули вниз.
На просторной прибрежной луговине горели сотни три костров, у песчаной кромки берега теснились тёмные туши драккаров, среди которых громоздились пузатые грузовые кнорры. Весь берег кишил нурманами. Я чуть высунулся, чтобы разглядеть край этого становища, и Ромео пихнул меня в бок и придавил голову вниз. Потом он, молча, махнул рукой назад, и мы отползли от обрыва. Он поднял руку, указал на пятерых молодых варягов и махнул рукой налево, ещё пятерых отправил в дозор направо. Согнувшись, мы осторожно отошли от обрыва, поднялись в полный рост у кромки леса и наскоро обсудили увиденное:
– Судя по кострам, не меньше двадцати пяти, а может и тридцати сотен, – начал Олег, – все пешие. В точности, как говорили волхвы. Кнорры пригнали, на большую добычу рассчитывают.
– Ярл Олег, – встрял я, – их слишком много, а, значит, долго сидеть на месте они не станут и уже завтра разделятся на хирды и ватаги и, как жадные крысы, разбегутся во все стороны. Надо ударить именно здесь, пока эти твари не разошлись по Руси. Считаю, что нужно готовиться к утренней битве.
– Согласен, сотник Бор, – глаза Олега горели яростным огнём. Он окинул нас взглядом, – готовьте сотни. Нас меньше, но за нами правда и боги.
«Бог то бог, да кто бы помог», – подумал я и побежал к своей дружине, за мной разошлись остальные сотники.
Поле предстоящего боя мы присмотрели в трёх верстах выше по течению, где пойменный луг заметно сужался. Река защищала наш левый фланг, а позиция не позволяла драккарам пройти мимо, не попав под наш обстрел и боковой удар. С другой стороны, справа на обрывистом подъёме нависал старый лес с густым подлеском. Открытое ровное пространство луговины занимало шагов двести. Обойти нас здесь практически невозможно.
Ни на минуту не забывая, что нас значительно меньше, я предложил Олегу отказаться от тупого лобового столкновения щит в щит, как традиционно бились и нурманы, и варяги. Я предложил повторить расстановку сил, как в войске Ганнибала в битве при Каннах. За исключением конницы, которой не имелось ни у нурманов, ни у нас. Тогда великий полководец поставил сильнейших воинов на флангах и немного растянул центр. При давлении массы вражеской пехоты центр прогнулся, а фланги устояли, и противник сам себя затолкал в этот мешок. В заключение я предложил поставить одну сотню сзади для усиления центра при сильном прогибе фронта, ещё одну сотню тайно выдвинуть вперёд в засаду для удара в полутыл, а обе сотни наших лучников поставить на флангах для бокового обстрела, чтобы попусту не утыкивать стрелами нурманские щиты.
Вечером все собравшиеся командиры долго чертили и исправляли на земле схему предстоящего боя. Остановились на том, что в центре в шесть рядов встанут шесть сотен, по три сотни воинов поопытнее и покрепче встанут на флангах в глубоком строю в двадцать рядов. Лучники на краях чуть впереди. Потом они отойдут за строй пехоты и возьмутся за мечи. В центре сотня усиления строем десять на десять. Впереди по всей линии столкновения решили вкопать заострённые колья и перед ними вырыть неглубокие, в штык лопаты траншеи. Засадная сотня уйдёт затемно и укроется за обрывом в двухстах метрах впереди. Всё. Больше ничего сделать невозможно. Хотя нет.
«Фил». «Да, командир». «Я могу тебя попросить?». «Что-то ты издалека заходишь, небось, гадость какую задумал». «Так могу, или нет?». «Конечно. Зачем спрашиваешь?». «Позволь надеть твою гривну на время боя на Олега». «Ну-у… не знаю». «Ты пойми, у нас, иновременцев абсолютная физическая защита. Здешним оружием убить нас невозможно. А Олег отчаянный, он полезет в самую гущу. Прикончат его, и все наши усилия пойдут свинье под хвост». «Ладно. Но только в виде исключения». «Спасибо, я Деми ничего не скажу». «Вот же чудак-человек, не скажет он. Ты пойми, садовая голова, я неотъемлемая часть Деми. Хоть и малюсенькая, но его часть». «Защити князя, Фил». «Сделаю».
Почти до рассвета варяги оборудовали позиции, уже в рассветных сумерках забылись коротким сном, сбившись в кучки по десять на своих боевых местах, кто, где устроился, не зажигая огня.
Разбуженный холодной сыростью, я плотно закутался в плащ, подошёл к реке и долго смотрел на завораживающую картину предутренней водной глади. Обернувшись на слабый звук, я увидел, что неподалёку стоит Олег и тоже смотрит на воду. Я приблизился и дождался его взгляда.
– Ярл Олег, позволь попросить тебя перед сражением.
– Проси, что хочешь, но сам знаешь, нет у меня ничего. Разве что мой меч, да мой щит, – и он криво усмехнулся.
– Я не о том. Кстати, чудесный меч побереги, возьми иной. Не дай боги, утратишь в пылу битвы. Помнишь, что поведали волхвы?
– Помню. Поберегу.
– А, просьба такая: обещай мне, что пока не закончится битва гривну сию с шеи не снимать, – я снял свой серебряный обруч и поправил гривну-камеру Ополя.
– Так есть же у меня гривна, та что Рюрик жаловал, – в его глазах я увидел непонимание и настороженность.
– Моя гривна особая, и она сильный оберег, дарованный высшими силами, – и я протянул ярлу серебряный ошейник.
Олег на секунду задумался, осторожно взял гривну, поднёс к глазам, повертел, разглядывая. Интересно, что он там видит в темноте. Потом он кивнул головой, соглашаясь, и надел мою гривну поверх своей.
– Обещаю не снимать. Но зачем?
– Так надо, поверь, – успокоился я и опять машинально потрогал оставшуюся на шее гривну Ополя.
Короткая майская ночь закончилась, так и не начавшись. Ещё до восхода солнца сотни начали готовиться к битве. Со всех сторон раздавались шёпот и позвякивание. Молодые варяги разминались, проверяли оружие, махали руками, подпрыгивали и толкались для сугрева. Вскоре войско заняло свое место на поле брани, и в центре над рядами резервной сотни на лёгком утреннем ветерке заполоскался синий стяг князя Олега с белым атакующим соколом. Я отыскал Ромео, который на фланге командовал лучниками и передал ему вторую камеру-амулет. Вернувшись к своим сотням, я встал в центре в первом ряду. Все шесть сотников, шесть моих друзей тоже заняли свои места в первых рядах.
Варяги плотно сдвинули щиты и выставили вперёд острые лезвия рогатин. В пяти метрах перед бойцами первой шеренги торчали заострённые колья ежей, а перед ними по всему фронту протянулась двойная, наспех выкопанная неглубокая траншея.
На рассвете, когда на листьях вспыхнули капли росы, на реке показались два драккара. Увидев ряды наших сотен, драккары резко затормозили, вспенив воду, и потом отползли назад и развернулись на месте. Всё. Теперь осталось только ждать, что предпримут нурманы, вернее, когда, как и какими силами атакуют.
Прошло немного времени, и вместе с поднявшимся над кромкой леса солнцемв туманной утренней дымке вдали над рекой раздался приглушённый рёв тысяч нурманских глоток. Так. Это они узнали о нас и разорались в предвкушении драки.
Солнце поднялось едва ли на четыре диска, когда в полуверсте к берегу приткнулись первые драккары, и из них посыпались нурманы. Драккары подходили один за другим и плотно становились борт в борт. Два, десять, двадцать. Некоторые корабли отплывали назад, а их место занимали другие. Толпа нурманов росла буквально на глазах. В конце концов, напротив сплошь забитого кораблями берега заволновалась и заорала огромное скопище. Если будут атаковать этаким стадом, то однозначно им ничего не светит.
Но я поспешил с выводами и предположениями. Как только на той стороне завизжали боевые рожки, беспорядочная толпа начала быстро преображаться. В центре выстроился огромный клин соединённых круглых щитов, направленный остриём в нашу сторону. По краям его прикрывали две плотно построившиеся коробки. Что ж мы предвидели эту нурманскую классику: ударить в центре «свиньёй», разорвать фронт надвое, проникнуть в глубину строя, потом развернуться на фланги и уничтожить противника по частям. Примерно этого мы ждали и к этому готовились.
На несколько минут в пространстве повисла тишина, и разлилось тоскливое ощущение надвигающейся беды, когда всем своим существом начинаешь остро чувствовать смысл простой истины: если не убьёшь ты, то убьют тебя. И следом накатило жутковатое чувство куража и боевого восторга, и сражение начало манить, как огонь в стужу.
И вот прозрачная тишина содрогнулась от рёва нурманского боевого рога. Началось!
Нурманы сразу начали разгон. Даже отсюда слышался топот многих тысяч ног, и в лицо пахнул ветер смерти.
Ещё чуть. Ещё немного. «Залп», – мысленно сказал я, и точно, с флангов ударили наши лучники. Два облака стрел взвились в воздух и исчезли в толпе нурманов. Казалось бы, что могут сделать две сотни луков против плотного строя. Но каждый стрелок имел полсотни стрел, а опытные лучники делали выстрел через три секунды. Тысячи летящих сбоку оперённых змей впивались в нурманские бока, руки, плечи, шеи. Даже, если попала в цель одна стрела из двадцати, то сотен пять, а может и больше точно вышли из строя. И в самом деле, я отчётливо увидел, что темп наступления сбился. Заметно ослаб единый атакующий порыв плотного строя, и разрыхлённый павшими ранеными и убитыми воинами вражий клин смешался и затормозил. Нурманы ударили, но не кулаком, а раскрытой пятернёй.
С грозным рёвом накатывалась стена щитов, и сердце невольно заколотилось от предчувствия быстро приближающейся лавины смерти. Уже через несколько секунд погибнут сотни молодых, сильных, смелых парней и мужиков. Вот сейчас ударит всё сметающая волна!
Однако в разогнавшемся полчище нурманов опять случился сбой, когда они достигли линии траншей и ежей. Передовые воины их перепрыгнули, но в гуще напирающей толпы никто под ноги не смотрит, поэтому последующие споткнулись, некоторые упали, и на них надавила напирающая масса. Местами возникла немалая куча-мала. Вот тогда боевой «клин» викингов и рассыпался. О пробивном таранном натиске уже и речи не шло.
На меня набегал огромный рыжий нурман. На его обнажённом по пояс торсе вздувались и перекатывались бугры стальных мышц, а руки перевивали тёмные верёвки вен. Почему-то из всей толпы глаз выхватил именно его. Раззявленный в ярости оскаленный рот, выпученные безумные глаза и дикий рёв. Сегодня я не стал заморачиваться со щитом, поскольку все они разваливаются после первых минут боя, а сразу взял два клинка: свой меч и длинный боевой нож.
Нурман налетел на заострённый кол, пропоровший ему бок, сразу окрасившийся красным. Он этого не заметил, но невольно притормозил, развернулся и ударил из неудобного положения. Лезвие его топора с размаха прочертило сверкающий круг на уровне пояса. Отклонившись, я одним слитным движением вогнал нож в шею, а правой рукой срубил занесённую для удара руку, отлетевшую вместе с топором.
Другой нурман сам наскочил на нож, который я с силой выдернул из трупа и по инерции вздёрнул вверх. Третий попытался достать мечом молодого варяга справа, и я снёс ему голову боковым ударом. А наш парень тоже оказался не промах, он ловко отвёл вражий топор и ударил окованным краем щита по вытянутой руке, ломая кости и перебивая мышцы, нервы и сосуды, и тут же атаковал приоткрывшегося ошеломлённого болью нурмана. Варяжский клинок скользнул по нагрудным пластинам и нашёл между ними щель, погрузившись в живое тело. Но вот уже и парня сбили с ног. Удар в живот заставил его согнуться и припасть на колени, но и тогда, почти теряя от боли сознание, он продолжал драться, повернул меч и толкнул его снизу под нурманские доспехи.
Давление по фронту стало невыносимым. Воздух наполнился шумом, криками, грохотом и звоном оружия, руганью и проклятиями. Мы держались изо всех сил, но нурманы давили, как паровой каток. Сжали так, что правую руку с мечом поднять невозможно. Хорошо, что я заранее прикрепил прочный темляк, иначе давно бы расстался с оружием. Некоторое время пришлось драться только левой рукой с ножом. Скольких проткнул и подрезал, сосчитать невозможно. Трупы и раненые не могли упасть и стояли среди спрессованной массы озверевших от бессильной ярости противников.
Первый ряд нашего центра практически весь погиб, дрался второй ряд варягов, подпираемый сзади четырьмя шеренгами, и потому фронт под чудовищным нурманским давлением шаг за шагом начал медленно прогибаться.
По голове вскользь звезданули топором. Шлем слетел. Г-м-м, неприятно. И тут же в плечо ударило острие. Сильно ударило в грудь, ноги споткнулись, поскользнулись, и меня утянуло вниз. Угроза оказаться затоптанным добавила сил, и, не обращая внимания на удары, тычки и оттоптанные пальцы, я рванулся вверх, продираясь среди топчущихся ног, живых и мёртвых тел. Вынырнув в толпе, я глубоко вдохнул и тут же, кое-как вывернув руку и отклонившись назад, вонзил клинок прямо в раззявленный вонючий рот нурмана.
В безумной свалке я не видел, что творится по всему фронту, но почувствовал, что наш центр перестал прогибаться и встал поддержанный резервной сотней.
Я задыхался. Теснота, измождение и ярость не давали дышать, но тут по спрессованной толпе нурманов прокатились волны с флангов. Я понял, что им вбок ударили наши фланговые сотни. Битва ещё больше сжалась, и началось невообразимое побоище. Удушье и исступлённое неистовство сделали сознание фрагментарным, и реальность стала восприниматься отдельными вспышками.
Краем сознания я обрадоваться, что план сражения сработал, и тут же мои надежды на благополучный исход обрушились. Разметав дёргающиеся в агонии тела подранков и окровавленные трупы наших ребят, нурманы всё-таки проломили в центре брешь. Прорвавшись в наш тыл, они начали охватывать варяжский строй сзади. И тут с опозданием ударила наша засадная сотня. Но на нашу беду эта атака, подобно удару молотка по гвоздю, ещё больше пробила наш центр, и теперь на поле боя отчаянно дрались две большие кучи озверевших, потерявших человеческий облик людей. И хотя варяги сохранили остатки строя, всё-таки нурманы смогли перевести бой в привычную для них хаотичную рубку, и, сойдясь меч в меч, щит в щит, противники принялись дубасить друг друга. В кровавом тумане побоища замаячило наше поражение.
Я давно перестал считать убитых мной и попадания в меня. Лишь один раз немного замешкался, когда какая-то сволочь ударом дубины в спину опять сшибла меня с ног. Я упал на покрытую кровавой жижей и трупами землю среди десятков ног, топчущихся рядом со мной и по мне. Хотел было ударить по ним, но на вид они ничем не отличались, и я побоялся подрезать своих. Напрягая остатки сил, я поднялся, и почти ничего не видя продолжил сечь, резать и колоть.
Кое-как вывалившись из гущи дерущейся толпы, я огляделся и понял, что в тупой рубке начало сказываться численное превосходство противника, а мы напрочь потеряли изначальное тактическое преимущество. Проклятье, а ведь так удачно всё началось! Глотнув побольше воздуха, я собрал в кулак всю свою ярость и отчаяние и бросился в сражение, приготовившись биться до конца.
Потом время исчезло, уступив место безумной ненависти. Вокруг меня уже выросла немалая груда вражьих трупов, когда, вытягивая перепачканный кровью и дерьмом меч из очередного нурманского брюха, я каким-то десятым чувством ощутил, что характер боя изменился в нашу пользу. Нурманы засуетились, а их натиск ослаб. Я вскочил на мёртвые тела и вытянул шею.
Вдоль реки быстро приближалось войско. Красные каплевидные щиты, сияющие шишаки и острия копий, ровный плотный строй. Русы.
Нурманы сразу будто сдулись и засуетились. Бой разбился на кучки.
– Сотня, держать строй!! – изо всех сил заорал я, и услышал, как тоже самое орут другие сотники.
Какой там нахрен строй в этакой мясорубке?! Но команды прозвучали, и будто импульс тока проскочил между варягов. И, как ни странно, строй появился и начал выравниваться. И тут нурманы окончательно сломались. Я видел, как они начали отходить к драккарам, потом побежали.
– Бей гадов!!!
И мы били. Страшно, зверски, беспощадно. Начался самый кровавый и мерзкий этап боя – избиение бегущих…
Густой, как кисель, воздух застрял в моей глотке. Пытаясь продышаться, и покачиваясь от изнеможения, я стоял и смотрел на картину торжествующей смерти. Вплоть до самых драккаров наши и русские мечи, и топоры усеяли землю нурманскими телами. Едва ли сотня успела отчалить на трёх кораблях. Поле боя осталось за нами. Победа!! Замучившего всю Северную Русь нурманского разбойничьего войска больше не существовало. В который раз сработал извечный правильный закон: жизнь за жизнь, зло должно быть наказано.
Наши потери оказались ужасающими. Победу пришлось оплатить слишком дорогой ценой. Навечно легла четверть молодых варягов. Из выживших более половины имели разные ранения и увечья. Не меньше полусотни раненых были обречены. Относительно целых и боеготовых набралось всего шесть сотен.
Когда-то зелёный заливной луг превратился в грязно-бордовое усеянное тысячами тел месиво. Со всех сторон доносились стоны и крики раненых и изувеченных. Неподалёку от меня, сидя, покачивался, мотая разбитой головой, беззвучно кричал нурман. Кто-то, хрипел и харкал кровью, кто-то издавал последний клокочущий вздох. Трупы мерзко воняли кровью, потрохами и дерьмом. У меня больше не оставалось сил смотреть на отвратительное месиво, и я потащился к реке, глядя, как среди побоища ходит весь залитый чужой кровью ярл Олег и кого-то высматривает среди убитых. Я понял, что он ищет Хальвдана. Но нурманского конунга среди убитых и раненых врагов не оказалось.
И я, и Олег, и все остальные отчётливо понимали, что только вмешательство русов переломило ход сражения, которое мы вряд ли бы выиграли. Вернее, мы смогли бы уничтожить всех нурманов, но рядом положили бы всех наших варягов. И тогда восьмерых выживших сотников во главе с ярлом Олегом среди четырёх тысяч трупов никто не назвал бы победителями, а лишь позорными воеводами, погубившими войско.
После сражения русы тоже закатали рукава и принялись вместе с варягами выносить и обхаживать раненых, собирать трофеи и ставить шатры. Их смерды таскали дрова для костров и варяжские трупы с поля боя. У большого шатра стоял Олег, напротив него ярл русов Богорук держал нашего ярла за плечо и что-то убедительно говорил. Кажется, договорились.
Последующие сутки наше войско зализывало раны, измученные люди отдыхали и наслаждались тишиной. Сил хватило только, чтобы предать погребальному огню шесть сотен тел павших молодых варягов. Пока варяги приходили в себя, я отправил более-менее сохранный десяток за Ополем.
Между тем поле боя начало крепко попахивать, так что не пришлось подгонять бойцов в подготовке захоронения двух с полтиной тысяч нурманских трупов. Благо погода не препятствовала.
Едва над остывшим прахом погребальных костров варяги и русы начали насыпать курган, как на реке появились наши снеки со вторым эшелоном ветеранских сотен. Они прошли кружным путём, через Ильмень-озеро. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.
Самым неожиданным и самым неприятным сюрпризом стало присутствие среди вновь прибывших Ингегерд с трёхмесячным Игорем.
Не-е-ет, никто меня не разубедит, что все бабы д… ненормальные. Ей, видите ли, было важно посмотреть на труп Хальвдана. Переться с грудным ребёнком с войском по воде, а потом по волоку и снова по воде, чтобы посмотреть на труп! М-м-м, лучше промолчу!
Прибывшие ветераны были обескуражены и морально подавлены своим положением опоздавших к битве. Их никто не винил, но всё равно они опускали и прятали глаза, без устали таская землю на курган с прахом павших молодых варягов.
Зато ярл Олег, да, и мы грешные не скрывали радости, поскольку вместе с пополнением и русами наше войско достигало тридцати сотен. С транспортом теперь тоже не нужно заморачиваться, сорок семь трофейных нурманских драккаров и кнорров сиротливо теснились на берегу. Ярл русов Богорук по своей доле прихватил треть судов, остальные присоединились к варяжской флотилии, достигшей семидесяти бортов.
Вернувшийся Ополь с распахнутыми глазами бродил по полю боя и окрестностям, без устали снимал и непрерывно ворчал под нос, проклиная судьбу, лишившую его шанса участвовать в грандиозной битве. Кое-как его утешил просмотр материала, заснятого камерами, болтавшимися на моей шее и груди Ромео.
Ещё через день войско водой дошло до Русы, жители которой с восторгом и страхом взирали на небывалое зрелище плотно стоящих вдоль всего берега боевых кораблей. Не меньшее потрясение вызывал и вид огромного воинского лагеря, раскинувшегося по реке почти на версту.
Несколько дней в Русе шёл дым коромыслом, праздновали победители, которые искренне радовались объединению и братались, вспоминая общих предков, друзей и знакомых. Жители города и ближних поселений тоже не отставали от дружины. Все знали о несостоявшемся нашествии скандинавов и радовались, что живы, а не валяются в канавах со вспоротыми животами, что целы их дома и нажитое тяжким трудом добро, что в стойлах мычит и блеет скотина, а весёлые и здоровые дети бегают на воле. Именно здесь и сейчас возник становой хребет будущего русского народа. Именно здесь и сейчас вставала на ноги разорённая, но неукротимая Русь. Она поднялась и начала громить захватчиков и мучителей.
Но всеобщего ликования не разделяли несколько человек: ярл Олег, Ингегерд, да мы восемь иновременцев. И только грудной Игорь улыбался, чмокал губами и счастливо пускал пузыри. Нас омрачил побег Хальвдана, ведь со своей сотней головорезов он мог появиться где угодно и натворить немало бед. И эту проблему предстояло срочно устранять. Атмосферу озабоченности нарушил крик снаружи:
– Ярл Олег! Ярл Олег!
Мы поднялись и вышли на крыльцо терема. Внизу стоял парнишка лет двенадцати в длинной серой подпоясанной рогожной верёвкой рубахе, суконной шапке и лаптях. Перехватив в левую руку дорожную палку, он низко поклонился:
– Волхвы Лютобор, Белобой, Любовод, Доброгост и Вийо зовут ярла и его ближников в священную кудару завтрева ровно в полудень. Варягу Бору тако ж велено баять, абы не запамятил о том, что должно бысть.
Конец мая или по-здешнему травного-месяца радовал хорошей погодой, что для Северной Руси всегда приятная неожиданность. Путь до святилища показался недолгим. Пробежав по краю пущи, тропка вильнула в старый лес, покрутилась среди больших дубов и через полверсты вывела к круглой прогалине с холмом посредине.
Святилище во многом походило на такое же в Окском лесу, но было намного больше, древнее и сложнее устроено. Теперь у меня появилась возможность рассмотреть его подробнее.
Это святилище в отличие от окского окружал ров, за которым громоздился круг из плотно уложенных заросших мхом валунов. За ними виднелся круг из стоящих вертикально двенадцати серых камней. В проёмах я разглядел пять изваяний богов из потемневшего от времени дерева, возвышающихся на ровной площадке в центре святилища. Рядом с ними стояли пять одетых в белое волхвов.
По знаку Белобоя Олег и Ингегерд с ребёнком поднялись на холм по прямой дорожке и подошли к волхвам, а мы иновременцы, ярл Богорук и два десятка варяжских и русских сотников остались стоять за линией рва. Вспомнив про артефакты, я передал их подбежавшему ко мне прислужнику, который опрометью бросился к святилищу.
Погода стояла прекрасная. Солнышко, тепло, ласковый ветерок, а моё сердце почему-то сжала необъяснимая беспричинная тоска.
После гортанного призыва Белобой зажёг пять огней возле изваяний и начал ритуал. На неизвестном языке Любовод громко зачитывал текст с тех самых дощечек, а сосредоточенные волхвы священнодействовали. Лютобор осторожно вставил острие меча в отверстие каменной чаши, вырубленной в плоском камне у основания центральной статуи Сварога. Доброгост налил в ту чашу воды. Белобой осторожно поднёс Коловрат к мечу и опустил его горизонтально на плоское оголовье рукояти. Как ни странно, артефакт словно застыл, даже не покачнувшись. За священными огнями встали волхвы со своими посохами и все вместе трижды громко издали сложный звук, что-то вроде: «ээйииоойяа». В ответ Коловрат слегка повернулся и тонко завибрировал, отчего на поверхности воды появилась рябь.
– Именем светлых и тёмных богов, силой земли, воды, огня и железа заклинаем солнца вращения знак: пусть во веки веков земли сии и на полночь, и на полдень, и на восход, и на закат станут единой державой. Отныне и навсегда. Княжей кровью властителя скрепляем сие.
Насколько я понял, волхвы собирались активировать Коловрат кровью будущего князя, тем самым передав ему военную, территориальную и культовую власть, и сделав его род правящим.
В руках Любовода появился острый каменный нож, он уже потянулся к руке Олега, когда в воздухе мелькнул прочерк, и одновременно со стороны лесной опушки раздался щелчок тетивы. Из спины Ингегерд выросло чёрное оперение, из груди выглянул красный от крови наконечник, едва не зацепивший голову маленького Игоря. Раненое тело женщины выгнулось дугой. Олег еле успел подхватить ребёнка из ослабевших рук и потрясённый замер подобно каменной статуе. У меня внутри всё оборвалось, сердце дало сбой.
Хоттабыч и Стерх среагировали мгновенно. Их композитные луки издали два басовитых звука, и с лесной опушки донёсся глухой вскрик. Ромео бросился к лесу, на бегу вытягивая меч. Я за ним следом. Ставр, Хакас, Ополь, Хоттабыч, Стерх и Лунь прикрыли собой Олега с ребёнком и волхвов.
